ФИНАЛ БИТВЫ ЗА ВОЛГУ

ФИНАЛ БИТВЫ ЗА ВОЛГУ

 Весна 1943 года застала меня в Москве на посту помощника начальника Главного морского штаба. Одновременно я редактировал старейший журнал «Морской сборник». Работа интересная, творческая. Но справедлива пословица: «Как волка ни корми, а он все в лес глядит». Тосковал я по морю, по настоящей боевой службе.

6 мая поздно ночью раздался телефонный звонок. Беру трубку и слышу незнакомый строгий голос:

— Контр-адмирал Пантелеев?

— Да, это я, — отвечаю тихо.

— Вам надлежит прибыть в Кремль. Машина будет у вашего дома через двадцать минут.

И — щелчок в трубке.

Мучаюсь в догадках. Зачем вызывают, да еще так поздно? Но делать нечего. Поспешно собираюсь. И жена, и старик отец проснулись, спрашивают, в чем дело. А что я мог им ответить?

Едва успел одеться, в прихожей звонок. Открываю. Высокий, подчеркнуто аккуратный майор в форме войск НКВД отдал честь.

— Машина ждет.

В поездке по ночному городу военной поры мало привлекательного. Улицы темные, ни огонька, ни живой души. Только с грохотом проносятся встречные военные машины. Майор молчит, молчу и я. Проехали Арбат, Красную площадь, чуть притормозили в Спасских воротах Кремля и — дальше. Остановились у темного подъезда. Прохожу по слабо освещенному вестибюлю, поднимаюсь по лестнице. Большая приемная залита ярким светом. После ночной темноты режет глаза. За столом,

[231]

уставленным множеством телефонов, сидят и тихо разговаривают два подполковника. Один из них равнодушно бросает мне:

— Садитесь, пожалуйста.

Ждал я долго, даже очень долго. Наконец меня вызвали. Я вошел в обширную комнату. За длинным с голом, покрытым зеленой скатертью, сидели люди, многие из которых мне были знакомы только по портретам, — члены Политбюро, наркомы. Признаться, я немного растерялся. У стены одиноко стоял стул. Кто-то указал мне на него:

— Садитесь, товарищ.

Я сел. Высокий, стройный Нарком ВМФ Н. Г. Кузнецов, заложив руки за спину, молча остановился неподалеку от меня.

По-видимому, здесь происходил серьезный и важный разговор. Лица у всех усталые и сумрачные. Тишину нарушил А. И. Микоян:

— Товарищ Пантелеев, вы на Волге плавали?

— Нет, Анастас Иванович, не довелось. Микоян улыбнулся:

— Неужели и в отпуск ни разу не прокатились по Волге?

— Нет. И в отпуску не бывал, и на пароходах не катался.

Наступила долгая пауза. Взоры всех устремились на Кузнецова. Тот слегка покраснел, подошел к своему стулу, взялся руками за спинку.

— Я уже докладывал товарищу Сталину, что специалистов-речников у меня нет. Но любой военный моряк обязан справиться на реке. Вот почему я и предложил кандидатуру контр-адмирала Пантелеева.

Он умолк.

Остальные участники заседания вполголоса обменивались мнениями…

Спустя несколько минут мы с Кузнецовым были в машине. Уже брезжил рассвет. Нарком, сидевший впереди с шофером, слегка обернувшись ко мне, спросил:

— Товарищ Пантелеев, вы все поняли?

— Никак нет, ничего не понял, — признался я. Лишь в кабинете наркома все разъяснилось. Адмирал спросил меня:

[232]

— Что вы знаете о Волжской флотилии? Я ответил, что много слышал о героизме ее моряков в боях за Сталинград.

— Да, они действительно доблестно сражались тогда. Но когда наши войска отогнали фашистов от берегов Волги, успокоились. И мы здесь в Москве ослабили внимание к флотилии. А гитлеровцы лучше нас оценили значение Волги как стратегической коммуникации. — Нарком молча прошелся вдоль стола и продолжал с явным раздражением: — Сейчас, с началом навигации, наши суда одно за другим стали подрываться на вражеских минах. В том числе подрываются баржи с нефтепродуктами. Несколько дней вся река пылала на протяжении десятков километров. И это в ту пору, когда наши войска готовятся к генеральному наступлению по всему фронту, когда танкам, самолетам, кораблям флота потребуется уйма жидкого топлива. — Адмирал опустился в свое кресло. — Товарищ Сталин огорчен и встревожен. По его предложению руководство флотилии сменяется. Командующим флотилией назначаетесь вы. Сдавайте здесь дела, завтра мы с вами полетим в Сталинград.

Утром 8 мая в специальном самолете, под прикрытием истребителей, мы покинули Москву. С нами летел Нарком речного флота 3.А. Шашков. Он и Н. Г. Кузнецов всю дорогу беседовали о предстоящих делах.

Самолет сильно болтало. И хотя я привык к качке, но здесь было совсем не так, как на море. Чтобы как-то отвлечься, смотрю в иллюминатор. Внизу показалась мутно-синяя лента. Это и есть Волга? Где же тут плавать кораблям?

Самолет приземлился. Над аэродромом, располагавшимся в предместье города, ветер нес тучи мелкой красной пыли. Она летела с развалин. Города не существовало. Там, где когда-то были заводы и жилые дома, высились обгоревшие железные скелеты, груды кирпича. Здесь же виднелись разбитые, опрокинутые орудия.

Приехали на большой дебаркадер — плавучую пристань. В одном из его залов началось совещание. Присутствовали ответственные работники обкома партии и облисполкома, начальники пароходств и технических служб речного флота. Обстановку на реке доложил командующий Волжской флотилией контр-адмирал Д.Д. Рогачев. Он начал с жалоб, что у флотилии мало тральщиков, что

[233]

начальники пароходств игнорируют предложения военных, капитаны буксиров нарушают инструкцию плавания. В результате вчера снова подорвалась баржа с нефтепродуктами. Кто-то из речников бросил реплику:

— Что там баржа — горит на воде шестнадцать тысяч тонн нефтепродуктов!

И тут почти все разом заговорили, зашумели.

Да, подумал я, речники и военные до сих пор не нашли общего языка.

Первый секретарь обкома А. С. Чуянов сердито постучал карандашом о стол:

— Тише, товарищи! Мы собрались не для того, чтобы обмениваться упреками. Надо срочно наметить план действий, чтобы дальше всем работать рука об руку.

Слово взял адмирал Н. Г. Кузнецов. Он сообщил, что решением правительства отныне все волжские пароходства со всеми службами переходят в оперативное подчинение командующего флотилией, на которого Государственный Комитет Обороны возлагает всю ответственность за перевозки по Волге. Далее Нарком ВМФ назвал число речных судов, которые вместе со своими экипажами должны быть немедленно переданы флотилии. Они будут переоборудованы под боевые корабли.

Нарком речного флота 3.А. Шашков тут же дал соответствующие указания своим подчиненным.

Некоторые речники недовольно хмурились — новшества были им явно не по вкусу. Но многие радовались, понимая, как это важно в военное время сосредоточить всю власть в одних руках.

В конце совещания Нарком ВМФ представил меня как нового командующего флотилией.

— Да, вот еще что, товарищи, — прибавил он, — Правительство предоставило командующему флотилией право от имени Президиума Верховного Совета награждать орденами и медалями не только военных, но и речников, отличившихся при выполнении заданий командования. Он может премировать любого гражданина, кто хотя бы укажет место падения мины.

Эта весть вызвала всеобщее оживление. Послышались возгласы:

— Правильно!

— Нужное, полезное дело!

— Давно пора!

[234]

Мы разместились на большом морском катере — БМК-1. Это был ходкий корабль с хорошим зенитным вооружением, современными средствами связи, с несколькими очень уютными каютами и довольно вместительной, отделанной под красное дерево кают-компанией, где за столом усаживалось 10-12 человек. Я сразу полюбил этот кораблик и решил перенести на него свой походный штаб. Штаб флотилии в это время следовал на корабле из Ульяновска, где дислоцировался зимой. Рогачев в Сталинград прибыл самолетом. Весь вечер нарком расспрашивал его о состоянии флотилии, об обстановке на реке. Противник ежедневно минирует реку. У Каменного Яра фарватер пришлось временно закрыть. Там скопилось 40 барж с нефтепродуктами — это 30 тысяч тонн топлива! Да и на других участках караваны продвигаются со скоростью черепахи. На путь из Астрахани до Саратова затрачивают до 22 дней вместо 9 дней в прежние времена.

Нарком слушал внимательно. В конце беседы повернулся ко мне:

— Запомните, товарищ Пантелеев, каждая нефтебаржа закреплена за определенным фронтом. Ее там ждут не дождутся. Ясно?

— Ясно! — ответил я.

Но одно дело — понять задачу, а другое — ее выполнить. Как сделать, чтобы баржи не подрывались? Ведь гитлеровцы ставят не простые, а магнитные мины, найти и уничтожить которые очень трудно. Да и не только в минах опасность. Фашистские летчики бомбят караваны судов, нефтеперегонные заводы, нефтехранилища. Я уже знал, что для действий на Волге немецкое командование выделило специальную эскадру самолетов — миноносцев и бомбардировщиков. Эти самолеты базируются в Донбассе — сравнительно близко от Волги.

Когда нарком отпустил нас, меня разыскал начальник оперативного отдела штаба флотилии капитан 2 ранга Е. С. Колчин (он прилетел вместе с Рогачевым). Колчин держался спокойно и с достоинством. С первых же слов я почувствовал, что это прекрасный штабной офицер, думающий и исполнительный.

Только 14 мая в Сарептинском затоне Сталинграда ошвартовался, наконец, пароход «Железнодорожник» со штабом флотилии. Столь незвучное для штабного корабля

[235]

имя мы вскоре заменили: пароход стал называться «Волгой». Еще через день прибыл новый начальник штаба флотилии — капитан 2 ранга Виссарион Виссарионович Григорьев, высокий, худощавый, с крупными чертами лица, пышными бакенбардами. Григорьев оказался прекрасным товарищем и отличным организатором. Он быстро сплотил коллектив штаба.

С Григорьевым и Колчиным решаем, с чего начинать. Что самое главное в борьбе с минной опасностью? Прежде всего — точно знать, где лежит мина. Нужно, чтобы за каждым вражеским самолетом следили зоркие глаза, видели, когда и куда он сбросил свой груз, и чтобы все эти данные немедленно сообщались в штаб. На местах падения мин сразу же будут поставлены специальные буйки, предупреждающие суда об опасности. А потом сюда придут тральщики и уничтожат мины. Такие зоркие глаза мы должны иметь по всей нашей оперативной зоне, а она тянется на 1164 километра.

— Сколько у нас сейчас постов наблюдения? — спросил я Колчина.

— Несколько десятков.

— А нужны сотни.

Вызываем начальника отдела связи флотилии капитана 2 ранга Мурина. Объясняем задачу. Он сначала за голову схватился, но потом пообещал подумать. Надо сказать, что Мурин и начальники районов связи полковники Рянни и Гаврилов нас быстро поняли и вовсю развернулись. К концу мая мы уже имели 424 специальных поста наблюдения, обеспеченных надежной связью. А если учесть наших добровольных помощников — бакенщиков, комсомольцев-осоавиахимовцев, то число точек наблюдения переваливало за семьсот. Большую помощь оказал нам секретарь обкома партии А. С. Чуянов. Узнав о наших нуждах, он обратился к райкомам партии. Вскоре нашлись и люди, и необходимые материалы. А после того как я наградил комсомольцев одного местного поста за то, что они точно засекли место падения мины (ее в тот же день подорвал тральщик), молодежь с особой охотой стала дежурить на берегу.

Неутомимо укрепляли связи военных моряков с местной молодежью помощник начальника политотдела по работе среди комсомольцев старший лейтенант М. И. Сафонов и его активисты. Моряки обучали и молодых рабо-

[236]

чих и колхозников семафорной азбуке, чтобы в случае чего каждый из них мог флажками передать донесение на ближайший корабль или пост связи, учили распознавать силуэты вражеских самолетов, быстро пеленговать места падения мин.

^{С Н. П. ЗАРЕМБО ПРИВЫКАЕМ К ВОЛГЕ}

На наших постах наблюдения народ служил разный — и кадровые матросы-сигнальщики, и зеленые юнцы, только что призванные на флот, и девушки, добровольно пошедшие на военную службу. Отправляясь на катере по реке, мы с вновь назначенным членом Военного совета капитаном 1 ранга Н. П. Зарембо по пути заглядывали на посты, завозили газеты, почту, проверяли организацию службы, беседовали с людьми. Запомнился пост на пустынном берегу реки. Служили здесь старшина 2-й статьи — очень молодой стеснительный паренек и три девушки-краснофлотца, недавние студентки Московского техникума связи.

Пост мы нашли в образцовом состоянии. Вахтенный журнал велся аккуратно, приборы содержались в наилучшем виде. Исключительный порядок был и в землянке. Здесь в каждой мелочи чувствовалась женская рука: койки аккуратно заправлены, белизной отливали пододеяльники, на каждой тумбочке салфетка и на ней — консервная банка с букетиком цветов. Проверили знания девчат, заставили поработать сигнальным фонарем. Весь личный состав поста получил отличную оценку. В хорошем настроении мы уже собрались было уходить, как вдруг старшина поста обратился к нам с просьбой выслушать его лично. Вернулись в землянку. Старшина плотно закрыл дверь и, волнуясь, сказал:

— Товарищ командующий, убедительно прошу: переведите меня с этого поста. Я больше не могу…

Я смотрел и глазам своим не верил: только что парень был бодр и деловит, а сейчас лицо залилось краской, голос дрожит.

— Что случилось, старшина? — с удивлением спросил я.

— С девчатами я больше не могу… Службу они несут исправно, а воинской дисциплины не признают. И вообще… Я приказываю: «Краснофлотец Соколова, откачайте воду из шлюпки!» А она в ответ: «Сенечка, да ты же уже это говорил. Вот кончу постирушку и откачаю». Объясняю ей, что я для нее не Сенечка, а командир. А она

[237]

свое: «Ну не обижайся, Сенечка». И вот так каждый день…

Мы с членом Военного совета переглянулись. Прощаясь, я сказал девушкам:

— Товарищи краснофлотцы! Пост у вас в порядке только вы должны слушаться старшину, обращаться к нему по уставу, помните, что он — ваш начальник…

— Да что вы, товарищ командующий, — возразила одна из девиц, — да разве мы нашего Сенечку обидим! Он чудесный парень, наш Сенечка!

Возвращаемся на корабль. Я все еще негодую, а Зарембо смеется.

— Здесь уж ничего не поделаешь, — говорит он. — Надо командира менять.

Пришлось «Сенечку» перевести на другой пост, а к москвичкам прислать пожилого старшину-сверхсрочника, раненного на Черном море и прибывшего к нам из госпиталя. Тот сразу привил своим подчиненным уважение к дисциплине.

Забегая вперед, скажу: на флотилии служили сотни девушек-краснофлотцев — связистки, зенитчицы ПВО, медсестры и санитарки. Отзывы о них были наилучшие, работали они старательно, отличались аккуратностью и дисциплиной. Многие из них были награждены орденами и медалями. Славную о себе память оставили у нас дочери нашего народа: москвички и сибирячки, украинки и северянки. Они внесли достойную лепту в борьбу с врагом.

***

Штаб разработал принципиально новую схему организации флотилии. Любая организационная форма должна соответствовать задаче, которую решает воинский коллектив. Новый начальник штаба справедливо заметил, что осенью 1942 года, когда главной задачей флотилии было содействие сухопутным войскам в обороне Сталинграда, штаб старался держать корабли поближе к себе, сосредоточивать их в одном кулаке. Сейчас задача иная — очистить Волгу от мин и обеспечить безопасность судоходства на протяжении сотен километров. Это требует рассредоточения сил по всей оперативной зоне.

Вот мы и разделили Волгу на два боевых района во главе с командирами бригад траления. Каждый район в

[238]

свою очередь делился на четыре боевых участка. В центре каждого участка дислоцировался дивизион тральщиков со своим штабом, тылами, средствами связи и гидрографией. В результате, где бы мина ни упала, решение о ее уничтожении принималось немедленно. Командир боевого участка, он же командир дивизиона тральщиков, не дожидаясь указаний сверху, отдавал необходимые распоряжения. На месте ему было виднее: закрывать ли фарватер и искать обходный путь или сразу же организовывать траление. Дело старших начальников — лишь проверять работу и оказывать помощь.

Результаты перестройки сказались не сразу. Хорошо помню: 16 мая утром я должен был доложить наркому схему новой организации флотилии, а за пять минут до этого на мине подорвалась и погибла канонерская лодка «Красный Дагестан». С момента моего вступления в командование флотилией то была первая потеря. С тяжелым чувством я доложил об этом наркому.

Николай Герасимович внимательно меня выслушал и, заметив мое далеко не бодрое состояние, спокойно сказал:

— Послушайте, товарищ Пантелеев! Вы думали, что, раз вы вступили в командование флотилией, корабли сразу перестанут подрываться? Это более чем наивно. Надо быстрее создавать надежную систему борьбы с минами. С этими словами он взял из моих рук схему новой организации, внимательно просмотрел ее и наложил резолюцию «Утверждаю».

На следующий день утром мы с наркомом побывали в 4-й бригаде речных кораблей, состоящей из бронекатеров, минных и сторожевых катеров. Командовал бригадой капитан 2 ранга А. И. Цибульский. Корабли этого соединения героически действовали в боях за Сталинград. На груди многих моряков сияли высокие правительственные награды. Сейчас основной задачей бригады стало прикрытие судов и береговых объектов от воздушного нападения противника. Боевые корабли сопровождали караваны на всем пути следования.

***

Из Сарептинского затона, где базировался штаб Цибульского, мы ехали вдоль берега, заглядывая на посты противоминного наблюдения. Один из таких постов обосновался на высоком обрыве. Служили здесь девушки-

[239]

краснофлотцы.

Командир поста — старшина 2-й статьи, высокая, стройная, уверенно подошла к адмиралу и четко отдала положенный по уставу рапорт.

— А теперь, товарищ старшина, доложите обстановку, — сказал адмирал.

Девушка без запинки перечислила, какие караваны с нефтепродуктами прошли вверх по реке, сколько и где фашисты поставили ночью мин на этом участке.

— А можете показать, где упали последние мины? Девушка повернулась лицом к реке и протянула руку.

— Видите, товарищ адмирал, красный бакен? Там лежат две мины.

Она хотела еще что-то добавить, но вдруг в том месте поднялся высоченный столб воды и грязи. До нас докатился оглушительный взрыв. Мы, конечно, были поражены.

— Однако вы превосходно знаете обстановку, товарищ старшина, — сказал, улыбаясь, нарком. — Спасибо за службу!

Почему взорвалась мина? На этот вопрос не могли ответить даже специалисты. Предположения были самые различные: может, сильным течением на мину нанесло какой-то железный предмет, а может, из-за неисправности взрыватель мины сработал раньше времени. Но мы еще раз убедились, с каким сложным и коварным оружием имеем дело.

Прощаясь на аэродроме, пожелав мне всяческих успехов, адмирал сказал:

— Не забывайте ни на минуту: армия, авиация, флоты ждут топливо. Доставить его вовремя — ваша главная задача. Постарайтесь дружно работать с речниками. Поднимайте весь народ на защиту Волги. Местные партийные организации вам помогут. Укрепляйте связи с ними.

Вернувшись в штаб флотилии, связываюсь с речниками. Вскоре к нам приехали начальник Нижне-Волжского пароходства М. Н. Чеботарев, начальник «Волго-танкера» Н. С. Ромащенко и его заместитель В. И. Сухарин, начальник Волжского бассейнового управления пути В. П. Цибин. У всех было мрачное настроение. Сразу же стали выкладывать свои претензии к военным морякам. Причин для огорчения было много. План перевозок не выполняется, караваны и без того идут медленно,

[240]

а мы еще то и дело задерживаем их в пути. Выходит, что во всем виноваты военные моряки.

— Нет, так дело не пойдет, — говорю. — Мы с вами одну задачу решаем, и действовать надо сообща.

Рассказываю товарищам о наших намерениях, возможностях, спрашиваю:

— Что вы предлагаете? Твердят одно:

— Надо ускорить движение караванов.

— Но как?

Молчат товарищи, думают. Чтобы растопить лед, первым высказываю предложение:

— Что, если на самых сложных участках реки мы будем в помощь буксирам выделять наши самые мощные канонерские лодки? Тогда караванам легче будет преодолевать быстрое течение.

— Это было бы здорово, — подхватывает Ромащенко.

Разговор оживился. Сообща принимаем еще одно решение: увеличить число кораблей противовоздушной обороны, сопровождающих караваны, с тем чтобы суда могли спокойно идти и днем и ночью. Здесь же родилась идея: на самых сложных участках пути создать военные лоцманские станции, чтобы наши моряки-специалисты помогали капитанам проводить караваны среди минных полей.

После этой встречи наша работа с речниками пошла дружнее. В частности, ускорилось поступление к нам судов, которые мы как можно быстрее переоборудовали в тральщики и канонерские лодки. Они прибывали вместе с командами. Часто на одном судне оказывалась целая династия речников — отец и мать, сыновья и дочери, внуки… Осматривая один из таких кораблей, оборудованный из видавшего виды буксира, я спросил капитана — старого волгаря с окладистой бородой:

— Папаша, а не тяжело вам будет плавать с вашим семейством?

— Да что вы! Мы привыкли. Сколько лет вместе плаваем. Маманя наша и сынок рулем правят не хуже меня. А за родную нашу Волгу мы всегда постоять готовы.

^{ТАК НА ВОЛГЕ ТРАЛИЛИ ЭЛЕКТРОМАГНИТНЫЕ МИНЫ. НА БУКСИРЕ ТРАЛЬЩИКА — ТРАЛ-БАРЖА. 1943 г.}

Рука об руку трудились наши военные гидрографы во главе с капитаном 1 ранга И. Ф. Новоселовым и начальники технических участков пути К. С. Емельянов, Б. И. Хижов и Н. И. Симонов. В результате их усилий

[241]

появилась новая система освещения навигационною ограждения фарватеров. Створные огни теперь зажигались только при подходе кораблей. Причем освещение бакенов осуществлялось таким образом, что они были видны только судам и совершенно незаметны для самолетов. Было разработано специальное наставление для плавания.

Возросла роль партийно-политической работы. Еще перед выходом каравана из Астрахани на причалах проводились короткие митинги, зачитывались обращения к речникам Военного совета флотилии с призывом к беспрерывному движению в светлое и темное время. Экипажи судов здесь же брали на себя повышенные обязательства. Политработники изучали нужды моряков и быстро докладывали их Военному совету.

Член Военного совета капитан 1 ранга Н. П. Зарембо, образованный и энергичный человек, вместе с начальником политотдела флотилии контр-адмиралом П. Т. Бондаренко мобилизовали политработников и весь партийный актив на действенную помощь партийным организациям пароходств и прибрежных районов. Много потрудились в этом направлении сотрудники политотдела подполковник Б. Е. Вольфсон и майор К. П. Абросенко.

Командование флотилии редко бывало в штабе — большую часть времени мы проводили на реке, посещая боевые участки, посты наблюдения, батареи и корабли. Я никогда раньше на реках не плавал и ко многому пришлось привыкать. Флагманским кораблем командовал старший лейтенант из запаса, бывший волжский лоцман Белов, прекрасно знавший Волгу. Бывало, подходим к какой-либо батарее, я приказываю по обычаю:

— Товарищ командир, станьте против батареи на якорь и спустите тузик, мы сойдем на берег.

Белов смотрит на меня с удивлением. Мои слова он принимает за шутку и распоряжается по-своему.

— Вася, — говорит он рулевому, — возьми полборта право. А ты, Михайло, — это уже адресуется боцману, — готовь чалку вон под ту березку…

Катер быстро катится вправо и носом зарывается в прибрежные кусты, так что почти весь корабль скрывается в зелени, швартуясь носовым тросом к дереву. Отчитывал я Белова за панибратство с подчиненными, в конечном счете научил уставному разговору, а вот с выражением «полборта» и «подать чалку» так и не сла-

[242]

дил. Ну а на якорь по-морскому мы так ни разу и не становились.

В первое время у нас происходили неожиданные недоразумения с местными товарищами. Как-то начальник штаба Григорьев положил передо мной докладную записку участкового милиционера из деревни Дубки. Читаю:

"Ваши военные катера подрывают очень сильные заряды с целью глушения рыбы, что является браконьерством и строго наказуемо…»

И смешно, и грустно. Значит, не до всех сел и деревень дошли мы со своей разъяснительной работой, если кое-где уничтожение мин принимают за браконьерство. Приказываю командиру боевого участка найти автора послания и пригласить его на тральщик, чтобы своими глазами увидел работу моряков и убедился в ее значении.

***

Изучаем тактику фашистской авиации. Ежедневно под вечер прилетает немецкий разведчик, чтобы выяснить, где идут караваны и где наши силы противовоздушной обороны. Затем, уже в темноте, на небольшой высоте показываются две группы самолетов. Одна идет с включенными бортовыми огнями, с явным желанием привлечь внимание наших прожектористов, зенитчиков и истребителей. Эти самолеты следуют вдоль реки против течения, не упускают случая сбросить бомбы на наши батареи и корабли ПВО, обстрелять их из пушек. Одним словом, стараются создать побольше шума. А в это время другая группа — самолетов-миноносцев — снижается в стороне и с выключенными моторами, почти бесшумно летит по течению, придерживаясь лугового берега, чтобы не выдать себя тенями на глади реки. В ночной тишине слышится хлопок парашюта, а затем всплеск. Сбросив груз, самолет продолжает лететь над водой, отвлекая на себя внимание, пока другие сбрасывают мины.

Тактика довольно хитроумная, но мы ее быстро раскусили. У гидрографов капитан-лейтенантов В. П. Грека и Г. Я. Башилова родилась мысль: установить ложные бакены в стороне от фарватера. Посоветовались со старшиной обстановочного участка И. И. Зиминым. Тот, оказывается, и сам уже думал над этим. В короткий срок усилиями моряков и речников были созданы десятки уча-

[243]

стков с ложной навигационной обстановкой. С особым рвением работали над этим бакенщики А. К. Ведмецкий и И. Н. Ситников. Многие не верили в нашу затею, твердили, что это очень примитивно, что фашисты не дураки. Какова же была наша общая радость, когда в первую же ночь немецкие летчики весь свой минный груз сбросили на один из таких фальшивых фарватеров.

Военный совет наградил офицеров-гидрографов, трех бакенщиков и большую группу речников и краснофлотцев высокими правительственными наградами. В числе награжденных были старший бакенщик М. В. Плохутенко, который за 20 суток безаварийно провел через минные поля и узкости более сорока караванов, бакенщик В. А. Трещев, точно определивший места постановки восемнадцати вражеских мин.

Если за весь 1942 год враг сбросил в реку 50 мин, то только за май 1943 года мы зафиксировали падение 364 магнитных и магнитно-акустических мин. Они имели различную кратность — от двух до шестнадцати. Это означало, что тральщик должен был пройти над миной до шестнадцати раз, чтобы заставить ее взорваться. Это, конечно, замедляло дело, а Москва все торопила ускорить перевозки. Почти каждую ночь звонил нарком Николай Герасимович Кузнецов:

— Как дела? Где караваны?

Не без удовольствия докладываю, что баржи идут без потерь, пока еще ни одна не подорвалась на мине и не потоплена бомбой.

Часто звонил и Анастас Иванович Микоян. Он требовал точных цифр:

— Сколько за сутки перевезено топлива?

Данные у меня всегда были наготове, сразу же называю количество. А в ответ слышу мягкое, но настойчивое:

— Маловато, товарищ Пантелеев. Надо увеличить подвоз во что бы то ни стало…

План перевозок в мае мы выполнили лишь на 76,5 процента. Прилагаем все силы, чтобы ускорить движение караванов.

А трудности возникали на каждом шагу. Мы создали на протяжении нашей оперативной зоны более 15 точек базирования тральщиков и других кораблей. Точки эти отстояли в десятках километров друг от друга. К ним

[244]

надо было подвозить топливо, боеприпасы, продовольствие. А единственный путь — по реке, под непрерывной угрозой вражеских налетов. Нелегко было в таких условиях наладить снабжение более четырехсот постов наблюдения и более трехсот тральщиков, но начальник тыла полковник интендантской службы Василий Иванович Кривоногов и его аппарат блестяще справились с делом. При посещении кораблей, батарей и постов мы с Н. П. Зарембо ни разу не слышали жалоб на плохое снабжение и питание.

Беспокоила нас еще одна проблема. Одним из последствий недавней грандиозной битвы под Сталинградом оставалось загрязнение реки. По Волге еще плыли трупы, они застревали в зарослях и разлагались. Все время висела угроза эпидемий. Но мы избежали их. Многим мы обязаны нашим медикам, которых возглавлял подполковник А. С. Крупин — ныне кандидат медицинских наук и заслуженный врач республики. Как ни трудно у нас было с корабельным составом, Крупин сумел заполучить небольшое судно, оборудовал его под подвижную санитарно-эпидемиологическую лабораторию. Эта плавучая СЭЛ беспрерывно курсировала по Волге, посещала посты наблюдения и гарнизоны, вела большую работу по профилактике заболеваний. Может быть, поэтому мы и жили относительно спокойно, не было у нас ни одною случая массовых заболеваний.

***

Постоянно помогала нам Москва. Побывал у нас начальник минно-торпедного управления Наркомата ВМФ контр-адмирал Н. И. Шибаев крупный знаток своею дела и неутомимый труженик. Он дал ценные советы, как лучше организовать тральные силы, усовершенствовать траление. Николай Иванович вместе с нашим флагманским минером капитаном 3 ранга П. Д. Лысенко целыми днями пропадал на тральщиках и в мастерских помогал оборудовать трал-баржи, выходил на траление.

Приезжал к нам генерал Василий Данилович Сергеев — начальник ПВО Военно-Морского Флота. Он многое сделал, чтобы усилить нашу противовоздушную оборону. С начальником ПВО флотилии подполковником А. Г. Миролюбовым он объехал все наши боевые участки, помог сформировать 15 береговых зенитных батарей,

[245]

прикрывавших наиболее узкие места фарватеров, вооружить двадцать специальных кораблей и десятки катеров ПВО, которые стали маневрировать по всей реке и в самых неожиданных местах встречать огнем вражеские самолеты. Зенитные пушки и пулеметы появились и на транспортных судах. Были сформированы более 150 взводов ПВО — они стали сопровождать каждый пароход и каждый караван барж от Астрахани до Саратова. Взводы эти, как и все зенитные батареи, были укомплектованы девушками-воинами. Поначалу капитаны пароходов скептически отнеслись к их появлению: «Тоже войско!», но после встреч с фашистскими самолетами мнение в корне изменялось. Капитан Д. В. Глебов рассказывал мне:

— Когда самолет бросился на нас в пике, все попрятались, девчата же спокойно работали у пушки. А одна, ну ни дать ни взять ребенок, вцепилась в пулемет, точно приросла к нему, и стреляет, стреляет… У фашиста нервы сдали — отвернул, сбросил бомбы где попало.

По представлению капитана я наградил тогда боевыми медалями зенитчиц Шкитину и Карачевскую.

Самоотверженно прикрывали реку с воздуха и наши героические истребители, базировавшиеся на аэродромах в Астрахани, Камышине и Сталинграде.

А по Волге шли и шли караваны с нефтью, охранявшиеся кораблями 4-й бригады под командованием Цибульского. Благодаря принятым нами мерам фашисты уже не рисковали летать ниже 600 метров, сбрасывали груз как попало, многие мины попадали в лес и на луга.

По всей Волге развертывалось движение за ускорение перевозок грузов. Первым в рекордно быстрый срок провел караван буксирный пароход «Орел» (капитан П. В. Красильников, механик П. С. Шагалов). Вслед за ним рекорд поставил пароход «25-летие Октября» (капитан С. И. Осипов, механик А. И. Хлопов). Отличившиеся были награждены орденами.

Между прочим, вызывать в штаб награжденных речников было немыслимо, ведь они все время в движении. Вместе с Зарембо выходим на полуглиссере, встречаем караван. Свободная от вахты команда выстраивается на палубе. Я называю фамилии, речники выходят из строя, и вручаю им награды. Помню, на одном пароходе, шедшем с баржами, я вручал орден Красной Звезды капитану и механику, а также медали — зенитчицам взвода ПВО.

[246]

Тут же у борта стояла женщина с ребенком на руках. Растроганная, она тихо всхлипывала, вытирала слезы, а за ее юбку держался шустрый мальчонка лет шести. Оказывается, это были жена и дети капитана. Прокричали «ура», пожелали счастливого плавания, и, едва глиссер отвалил от борта, мы ясно услышали голос капитана: «Маша, возьми чуток правее…» Это он командовал дочери, стоявшей у штурвала. Помахав нам фуражкой, капитан скомандовал, теперь в переговорную трубу: «Иван Ляксандрыч! Давай полнай!» И старый пароход еще быстрее захлопал по воде плицами колес, таща за собой три большущих баржи.

***

С каждым днем у нас становилось все больше друзей и помощников. Сотни колхозниц и колхозников, старых и молодых, дни и ночи проводили на берегу реки, чтобы не упустить момент падения мины, засечь это место и тотчас сообщить на ближайший пост.

В июне приехал к нам на флотилию начальник Главного политического управления ВМФ генерал-лейтенант И. В. Рогов, и мы на бронекатере пошли с ним в штаб 1-й бригады траления — в Черный Яр. Будучи на мостике, Рогов заметил сидевших на берегу реки мужчин, женщин и детей. Создавалось впечатление, будто они вышли кого-то встречать. Генерал спросил меня:

— Что это значит?

— Местное население помогает нам воевать с фашистами.

Генерал задумался, а потом сказал:

— Это здорово! А вы поощряете как-нибудь их рвение?

Я доложил, что за обнаружение мин уже десятки колхозников получили денежные премии, а кое-кто — правительственные награды. Рассказываю про старую колхозницу Антонину Тихоновну Половникову. Вечером она на реке полоскала белье, когда услышала шум самолета. Он летел низко, было страшно, но колхозница не ушла, внимательно следила за ним. Увидела, как он что-то тяжелое бросил в воду. Самолет улетел, а старая женщина все не спускала глаз с того места, куда упал странный груз. На счастье, по берегу проходил краснофлотец Ладыгин. Выслушав старушку, он сбегал на ближайший

[247]

пост и доложил о происшедшем в штаб боевого участка. Потом он вернулся на берег, разделся и стал искать мину, благо места тут мелкие. А старая колхозница все кричала ему, куда плыть и где нырять. Ладыгин разыскал мину — она лежала у самого берега. Утром, когда пришел тральщик, матрос показал минерам это место. Мину быстро уничтожили. В тот же день мы вручили Половниковой и Ладыгину денежные награды. А девушки-колхозницы Таня Юдина и Аня Ниденина за короткое время засекли места падения нескольких мин. По представлению начальника Северного района связи полковника К. Г. Рянни подруги были награждены медалью «За боевые заслуги».

Рассказал я и о том, что в последнее время бакенщики стали докладывать: мины падают с каким-то особым звуком. Вначале мы решили, что немцы начали использовать новое оружие. Но бакенщики разыскали сброшенные с самолетов связанные куски рельсов и бочки с камнями. Мы от всего сердца поблагодарили речников за это открытие. А то без конца тралили бы здесь и удивлялись, почему мины не взрываются. Так простые бакенщики разоблачили очередную вражескую хитрость.

— Не скупитесь на поощрение таких людей, — сказал И. В. Рогов.

Наш катер ошвартовался у «Ахтубы», штабного корабля 1-й бригады траления. Встретил нас командир бригады, он же командир 1-го боевого района, капитан 1 ранга П. А. Смирнов — старый балтиец-большевик, активный участник Октябрьской революции. Теперь он прекрасный минный специалист. Смирнов скуп на слова, но жаден до работы. Трудностей не скрывал, но и не жаловался на них. С гордостью рассказывал комбриг о воинской доблести командиров и матросов тральщиков. Мичман И. И. Скобелев, главные старшины М. М. Иосевич, В. С. Кампанец, стар шина 1-й статьи И. М. Симонов имеют на счету не только уничтоженные мины, но и сбитые фашистские самолеты. Моторист старшина 1-й статьи С. П. Жуков освоил вторую специальность пулеметчика. Недавно катерному тральщику пришлось вести бой с фашистским самолетом, летевшим низко над водой. Жуков был несколько раз ранен, но не выпускал из рук гашетки пулемета. Стрелял, пока вражеский самолет не врезался в воду.

[248]

— Где сейчас Жуков? — спросил Рогов.

— В нашем лазарете, — ответил начальник политотдела бригады капитан 1 ранга И. Д. Блинов. — Врачи насчитали у него десять ран. Но старшина упросил не отправлять его в тыл. Друзья ежедневно навещают Жукова, он расспрашивает, как продвигается ремонт катера, и шутит: «Посмотрим, кого скорее отремонтируют — катер или меня».

— Да, с такими богатырями можно горы свернуть,- сказал генерал Рогов.

***

Скоро мы заметили: немцы стали меньше сбрасывать мин. Не то запас их иссяк, не то враг убедился, что мы научились быстро обезвреживать это оружие. Зато участились бомбовые налеты. Стало известно, что враг дважды бомбил заводы в Горьком. Нас он пока не трогал, и, как выяснилось, неспроста. 2 июня фашистская авиация совершила массированный налет на Курский железнодорожный узел. Там ей крепко досталось: немцы потеряли 145 самолетов. Кстати, в числе сбитых оказались и «хейнкели», ранее летавшие на Волгу в качестве миноносцев.

Значит, плохи дела гитлеровской авиации, думали мы, если ей приходится специально оборудованные миноносцы использовать в роли обычных бомбардировщиков. Но радоваться было рано. 12 июня около 50 «юнкерсов» бомбили Саратов. Сообщение о появлении вражеских самолетов мы получили от постов ПВО своевременно, поэтому наши истребители успели вылететь наперехват. Бомбардировщики летели группами. Одна из них направлялась к железнодорожному мосту через Волгу. Нашим артиллеристам и зенитчикам удалось отстоять этот важнейший стратегический объект. Другая группа немецких самолетов бомбила крекинг-завод и причинила ему кое-какой ущерб. В отражении воздушного налета большую роль сыграла артиллерия кораблей нашей 3-й бригады канлодок. Ее командир капитан 2 ранга П. Д. Сергеев, являвшийся в этом районе старшим морским начальником, быстро рассредоточил корабли на рейде. Они вели огонь по самолетам, прикрывая нефтеналивные баржи и мост.

[249]

Когда мы, склонившись над оперативной картой, разбирали действия наших войск по отражению вражеского налета, начальник штаба флотилии Григорьев сказал:

— Фашисты этим не совсем удачным налетом наверняка не ограничатся. Надо нам понадежнее прикрыть Саратов, особенно железнодорожный мост.

Начальник оперативного отдела Колчин предложил сформировать еще один, девятый, боевой участок в районе Саратова.

Принимаю решение послать в распоряжение Сергеева дополнительно дивизион катеров-дымзавесчиков, отряд бронекатеров и две плавучие зенитные батареи. Самолетом направился в Саратов флагманский химик флотилии капитан 2 ранга Земляниченко. Его задача — организовать задымление моста и других объектов в случае вражеского налета.

Наши предположения оправдались. 13 июня фашисты повторили налет на крекинг-завод, а на следующий день и на железнодорожный мост. Земляниченко отлично справился со своей задачей: мост задымили, фашисты его ночью не нашли, и бомбы упали в реку. Дым-завесы помогли спасти и завод.

А еще через несколько дней 30 фашистских бомбардировщиков совершили налет на Камышин. Основные удары они метили по нефтебазе, элеватору и кожевенному заводу. Дружными усилиями армейцев и моряков налет был отбит.

В Куйбышев прилетел Главнокомандующий ПВО страны генерал-лейтенант М. С. Громадин. Он принял нас, рассмотрел наш план противовоздушной обороны Волги, особенно расстановку сил для охраны саратовского моста и рейда. Одобрил. На прощание генерал с улыбкой заметил: «Раз за оборону моста взялись моряки, то можно за него не беспокоиться…»

Лестно было нам слышать эти слова, но мы понимали, что они ко многому нас обязывали.

Не задерживаясь, мы немедленно направились в Саратов. На переходе получили донесение о том, что минувшей ночью фашисты снова бомбили Камышин. Фашистская авиация атаковала и нашу зенитную батарею в Горном Балыке. Это была отличная батарея, зенитчицы ее уже не раз вели бои с врагом и каждый раз выходили победительницами. Истребители и зенитный огонь

[250]

не дали фашистам вести прицельное бомбометание. Ни город, ни суда на рейде не пострадали.

Старшим морским начальником в Камышине был капитан 2 ранга В. А. Кринов, командир 2-й бригады тральщиков — человек решительный и энергичный. Под стать ему были и командиры дивизионов. Мне особенно запомнился командир 6-го дивизиона капитан-лейтенант А. Ф. Аржавкин. Он дневал и ночевал на реке, переходя с корабля на корабль. Узнав о приближении вражеских самолетов, Аржавкин успел подтянуть свои корабли к рейду, и они тоже приняли участие в отражении налета.

Замечу сразу, В. А. Кринов проявил себя умелым организатором, дружно работал с речниками. И результаты были налицо — он первым закончил боевое траление и очистил от мин меженные фарватеры своего района.

В ту же ночь на 19 июня мы узнали от наших соседей — моряков Каспийской флотилии, что фашисты бомбили Астрахань, подожгли нефтебаржу и плавучий рыбозавод. Канлодка «Ленин», отражая налет, подбила фашистский бомбардировщик. Экипаж совершил посадку на воду и пытался скрыться на надувной лодке. Проходивший мимо рыбачий мотобот взял немцев в плен. Среди них оказался майор Кляс — командир миноносной эскадры, действовавшей на Волге. Это был матерый фашист, его грудь украшали четыре Железных креста. Вел он себя буйно, рыбакам пришлось с ним повозиться. В схватке Кляс был убит. При нем оказалась карта со всеми маршрутами полетов на Волгу. Это был очень важный для нас документ. Мы поздравили соседей с удачей.

В Саратов пришли днем 20 июня. Катер замаскировали в зелени у восточного берега. Заслушали доклад капитана 2 ранга Сергеева о принятых им мерах ПВО и обошли все наши корабли. Настроение у моряков было боевое. Они снова и снова проверяли зенитные пушки и пулеметы.

Железнодорожный мост легкой ажурной строчкой висел над рекой. По нему непрерывно шли составы с боеприпасами, техникой, войсками. Сюда подходили пути с Урала, из Средней Азии, Сибири. Не зря фашисты так зарились на этот мост.

Наступили сумерки. Город притих. Ни огонька! Затемнение отличное, но все же иногда слышались короткие

[251]

свистки, когда милиционеры или военные патрули замечали где-нибудь светящуюся щель.

Наши корабли включались в общий план обороны города. Почти совсем стемнело, когда в небо поднялось несколько аэростатов заграждения. Маловато, думалось мне. Я вспомнил целый лес аэростатов, маячивших в небе над Ленинградом. На реке тишина, притаились наши кораблики, орудия смотрят в небо.

С берегового поста донесся сигнал воздушной тревоги. Летят! Через несколько минут мы с мостика БМК услышали нарастающий гул авиационных моторов и резкий лай зениток. Разом вспыхнули прожекторы, лучи, как шпаги, то скрещивались, то расходились в стороны. Разрывы снарядов уже над головой, но самолетов не видно. По шуму можно было определить, что идут они волнами. Сообщили, что и наши истребители в воздухе. Но их тоже не видно и разобрать что-нибудь в темноте просто невозможно, видны только голубые полосы прожекторов. Я глянул в сторону моста. Он исчез в пелене дымовых завес, поставленных кораблями. Николай Петрович Зарембо тихо проговорил:

— Хорошо, что нет сильного ветра, завесы стоят неподвижно. А Земляниченко молодец — плотный дым поставил.

Вокруг катера слышалось бульканье — это падали осколки зенитных снарядов.

— Товарищ командующий, вы нарушаете форму одежды, — осторожно заметил командир катера.

Мы с Зарембо послушно надели стальные каски.

Стреляли все корабли. Палил и наш БМК-1. Матросы уверяли, что они хорошо видят самолеты в точках скрещенных лучей. Мы же с мостика ничего разглядеть не могли, пока над городом, как люстры, не повисли осветительные бомбы — их сбросили фашистские самолеты, которые все же прорвались сквозь огневую завесу. Зенитки бьют и по «люстрам». Но попасть в них не просто, и они долго горят, медленно снижаясь. Немцы сбрасывают бомбы. Моста они не видят, бомбы падают на восточный берег реки, на город Энгельс. Там возникают пожары. К сожалению, фашисты прорвались и к крекинг-заводу. Грохочет оглушительный взрыв, ночь озаряется ярким, слепящим светом. Это взорвалось почти пустое хранилище бензина. В городе тоже возникло несколько

[252]

очагов пожара, но их быстро погасили. Очень скоро все стало стихать, умолкали зенитки на берегу и на кораблях.

Самое главное для нас — мост. Как он? Целехонек! Гаснут прожекторы, но отбоя тревоги все нет. Сколько же было самолетов? Установить ночью это всегда очень трудно. Уверяли, что их было около сотни, но мне думается, меньше.

Утром мы обошли корабли. Почти каждый командир уверял, что его матросы сбили самолет. А на берегу дымились обломки всего двух «юнкерсов». Жаль, что не больше! А кто именно сбил, чья пушка — не так уж и важно. Важно, что стреляли все, стреляли хорошо, ибо к городу прорвалось всего лишь семь-восемь самолетов. Остальные сбросили свой груз далеко от цели.

В обкоме партии, куда мы зашли перед отходом из Саратова, нас благодарили за надежную оборону моста. Дивизион дымзавесчиков оставляем в Саратове. Он там стоял долго, но фашисты больше не появлялись. Видимо, свою авиацию они сосредоточивали на Курской дуге, где назревали основные события.

А караваны с нефтепродуктами для нашей армии все шли и шли. Врагу было не остановить этот бесконечный поток.

В конце июня фашисты вновь начали забрасывать Волгу минами и бомбить порты и караваны. Мы пополнили средствами ПВО бригады Сергеева и Цибульского. И все же плавание становилось все сложнее и опаснее. Дело в том, что наступала межень — летний спад воды. Изыскивать обходные фарватеры в реке стало труднее. Увеличивалась скорость течения. Так что и июньский план нефтеперевозок мы не смогли выполнить. Утешало нас лишь то, что все семьсот тысяч с лишним тонн нефтепродуктов, погруженных в Астрахани, были без потерь доставлены к месту назначения.

В июле у нас прибавилось тральщиков, усилилось траление. Открывались основные меженные фарватеры, что сокращало путь кораблям. Мы напрягали все силы, чтобы увеличить перевозки нефти. Приближалось решающее наступление советских войск на фронтах. Москва требовала: больше топлива! Почти всю бригаду канлодок мы использовали в качестве дополнительных буксиров, чтобы ускорить движение караванов.

[253]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.