Василий Пропалов ПОДАРОК

Василий Пропалов

ПОДАРОК

1

Оперативный уполномоченный областного уголовного розыска лейтенант милиции Переплетчиков пришел в управление внутренних дел в девятнадцать тридцать. Он часто работал вечерами: составлял план на следующий день, готовил ответы на письменные запросы, писал справки, подшивал документы. Вот и сегодня решил посидеть час-другой.

Как только он появился в просторном вестибюле, его увидел через широкое окно помощник дежурного лейтенант Ячменев.

— Иван Иванович, зайди! — крикнул он, распахнув дверь.

Переплетчиков свернул в дежурную часть.

— Тебе бандероль, — сообщил Ячменев, подавая продолговатую упаковку. — Заказная. Недавно принесли.

— Любопытно. От кого и откуда?

— Какой-то Лоскутников прислал. Из колонии.

— Лоскутников? А-а, знаю, знаю. Спасибо! — Переплетчиков кивнул, прочитал адрес и направился к себе.

В кабинете он вскрыл скальпелем толстую прочную бумажную упаковку. В ней оказался сувенирный пенал из красного дерева. На крышке, отполированной до зеркального блеска, было старательно выведено:

«Ивану Ивановичу, Человеку. В знак особого уважения. Сергей».

Переплетчиков грустно улыбнулся, повертел в пальцах пенал, любуясь работой. «Это уже искусство», — отметил он. Крышка легко оттянулась, и то, что Переплетчиков увидел, еще сильнее поразило его. В пенале были браслет для часов и ручка, изготовленные из многоцветных материалов. Кольца, нанизанные на стержень ручки и крапленные разноцветным бисером, нежно искрились, а полосатый браслет, собранный из отдельных звеньев, казалось, излучал все цвета радуги. «Да это и есть маленькая радуга», — подумал Переплетчиков, согнув браслет полумесяцем. Таких красивых вещей он не видел в магазинах. Работа, действительно, ювелирная. Чья она? Кто же такой даровитый? Неужели Лоскутников?

Короткая радость сменилась застарелой душевной болью. Память вернула его в прошлое, в те далекие дни, когда он узнал Сергея Лоскутникова.

2

…Итак, допрос закончился. От Переплетчикова увели доставленного из исправительно-трудовой колонии Чикина. Он и его дружки были осуждены полтора года назад за магазинную кражу. И вот теперь установлено и доказано, что тогда же они обокрали магазин и в небольшом поселке Милкино.

Переплетчиков подписал протокол допроса и потянулся к пачке сигарет. Закурить помешал телефонный звонок.

— Иван Иванович, разговор с Чикиным закончил?

— Да, товарищ полковник, — ответил Переплетчиков, узнав мягкий голос начальника отдела Хлебникова. — Его уже увели.

— Зайди-ка ко мне.

В просторном кабинете начальника отдела форточки всегда были открыты. Потоки свежего воздуха взбадривали. Полковник Хлебников, одетый, как всегда, в элегантный штатский костюм, сидел за новым полированным столом. Его приятное лицо с голубыми открытыми глазами располагало к себе. Увидев Переплетчикова в приоткрытой двери, Хлебников кивнул:

— Заходи.

Переплетчиков сел к приставному столу.

— Как вел себя Чикин? — поинтересовался полковник.

— Сразу оценил ситуацию. В момент совершения второй кражи он, как установлено, надел новые туфли, свои оставил в магазине. Когда его привели, он увидел их на моем столе, понял, что отрицать причастность к краже бессмысленно. Даже отказался читать протокол допроса жены. Посмотрел на подпись и все рассказал.

— Не раскаивался?

— Горюет. Похоже, искренне. Клянет дружков своих: мол, по пьянке втянули его в грязные дела.

— Значит, сообщников винит. А себя?

— И себя тоже. Готов лоб расколоть о стенку. Говорит, пьяный плохо соображал, трезвый ни за что бы не пошел с ними, не уломали бы. Ему, пожалуй, можно верить. Вид у него подавленный.

— Верить надо уметь. И жалеть надо уметь. Его никто не вел на кражи под пистолетом. На что он рассчитывал? На то, что кражи будут не раскрыты?

— Возможно.

— То-то же. Сегодня же направь материалы следователю. Он ждет, надо заканчивать дело.

— Ясно.

— Впрочем, я пригласил не только для этого. Предстоит срочная командировка. Сегодня пришло письмо, точнее, записка. — Хлебников протянул измятый лист. — Думаю, она представляет интерес. Речь, вероятно, идет о кражах у Крановых, Азоновых и Солониных.

Взяв записку, Переплетчиков прочитал:

«Которых двух ищете за кражи из богатых квартир, знает Кубышкин Егор Васильевич со станции Боровлянка. Иванов».

— Что скажешь, Иван Иванович? — спросил Хлебников, дробно постукивая по столу красным карандашом.

— Похоже на правду. Почерк не исковеркан и написано без злобы. А может, подпись вымышленная?

— Может быть. Однако Кубышкин действительно значится проживающим в Боровлянке: улица Короткая, дом десять. С него и следует начать. Выезд завтра.

— Ясно, Юрий Павлович.

— В Боровлянке живет опытный участковый Налимов. Он поможет. Появится необходимость — звони.

— Понял, Юрий Павлович.

Они говорили о деле еще минут пятнадцать.

— Всего не предусмотришь, — заключил Хлебников, — на месте будет виднее, ориентируйся по обстановке. Одно прошу: где можно — не спеши, где нужно — не медли.

— Понял, Юрий Павлович.

На столе надрывался внутренний телефон. Полковник поднял трубку и кивком головы отпустил лейтенанта.

3

Накануне серьезной работы Иван Иванович Переплетчиков любил побыть наедине. Вот и сейчас, выйдя из управления, решил посидеть у реки, подумать о предстоящей командировке.

Ветер затихал. Река Солодянка спокойно катила низкие волны. Они не налетали на бетонный берег, не расшибались о него, не выбрасывались к ногам отдыхающих. Лишь слышно было, как малые накаты плескались еле где-то внизу. Недалеко от берега резвилась мелкая рыбешка. Сюда, на эту красивую набережную, отгороженную от города стройными липами, Переплетчиков приходил и раньше.

Сгустились сумерки, и на высоких столбах с гусиными шеями вспыхнули неоновые светильники. От реки шла прохлада.

Переплетчиков пытался представить встречу с Кубышкиным и, возможно, с теми, кого придется задерживать.

4

Выйдя на щербатую, круглую, как пятка, пристанционную площадку, Переплетчиков остановился, огляделся. Еще из окна электрички он с интересом рассматривал поселок, застроенный добротными домами. Из-за тесовых заборов выглядывали высокие сараи. В палисадниках зеленели кусты акации и сирени.

В центре поселка Переплетчиков легко отыскал сельсовет. Здесь имел отдельную комнату для работы и участковый инспектор Налимов.

— Вы ко мне? — осведомился Налимов, увидев на пороге незнакомого молодого человека.

— К вам, Павел Петрович, — бодро ответил Переплетчиков, разглядывая худощавого большеглазого капитана милиции лет пятидесяти. На груди отчетливо выделялись четыре ряда наградных планок.

— Присаживайтесь. — Налимов указал на старенькие стулья, сел за стол, снял фуражку, обнажив совершенно седую голову. — Я собрался уходить, но раз вы успели — слушаю вас.

— Я из областного уголовного розыска, — представился Переплетчиков, протягивая удостоверение.

— Рад видеть. Давненько никто из угрозыска не бывал на моем участке, даже райотделовские. Вроде, сам управляюсь.

— Наслышан. Вас хвалят.

— Иногда хвалят не за то, что человек работает хорошо, а за то, что другие работают хуже.

— Возможно. Впрочем, и от такой похвалы есть, наверное, польза, а?

— Пожалуй, есть, — неопределенно отозвался Налимов, пожав угловатыми плечами. — Меня особо хвалить не за что. Работаю, как и другие. Правда, давно на одном участке. Людей знаю, и они меня знают. Когда прошу, помогают.

Налимов поднялся, задернул оконную занавеску, ткнул пальцем в выключатель. Над столом вспыхнула матовая лампочка.

— И давно вы здесь? — поинтересовался Переплетчиков.

— Пятнадцать лет.

— Значит, всех жителей знаете?

— Конечно. Одних — лучше, других — хуже. Вас кто интересует?

— Кубышкин.

— Егор Васильевич?

— Да, он самый.

— В каком плане ваш интерес?

— Для начала — в общем.

— Что ж, в общем так в общем. Можно и так. Живет он в своем доме-пятистеннике, работает бригадиром на лесоскладе. Жена Зинаида — домохозяйка. Семья бездетная. Держат корову. Есть дворовая собачонка. Раньше Егор работал на железной дороге, пользовался бесплатным билетом, занялся спекуляцией дефицитными товарами. Осудили. Положенное отбыл. Второй год как вернулся из заключения. Недавно поставили бригадиром. Живут не размашисто, тихо, незаметно. С людьми не очень общительны. Скуповаты. Законы не нарушают. Так что, к ним я без претензий.

— Кубышкин с ворами не знается?

— С ворами? С какими ворами?

— С квартирными.

— Нет, не похоже… Он не из той среды. Уверен, что сам он не вор. Да у нас и воров-то нет. А что, есть основания подозревать Егора?

— Есть, Павел Петрович. У нас, в Приуральске, неизвестные обокрали три квартиры. Кражи солидные. На пятнадцать тысяч рублей.

— На пятнадцать? — Налимов округлил глаза и вытянул жилистую шею. — Ничего себе, хапнули.

— Именно — хапнули.

— Какая тропа ведет к Кубышкину?

— Нам стало известно, что он знает воров. Их двое. Больше, к сожалению, мы ничем не располагаем.

— Вон оно что-о, — задумчиво сказал участковый. — Не густо.

— Что верно, то верно.

Переплетчиков понимал: зацепиться крепко пока не за что. Но искать подходы к Кубышкину надо. Вместе с Налимовым.

— Павел Петрович, у Кубышкина есть родственники?

— Здесь, нет. Где-то в Казахстане живет сестра, старше его, замужняя.

— А близкие друзья или недруги есть?

— Недругов, вроде, нет. Дружок был. Сальников Петр Александрович. Осужден за хулиганство. Правда, ходили слухи, будто к Егору приезжал гость. Кто он, не интересовался, не было нужды. Не станешь же в каждом видеть злоумышленника.

— Разумеется. И все-таки, когда гость приезжал?

— Месяца полтора-два прошло, не больше.

— Откуда?

— Не знаю.

— Получается, он приезжал вскоре после первой кражи. Придется выяснить: кто он и откуда. Если пойти простым путем — допросить Кубышкина, правду расскажет?

— Не уверен.

— Почему?

— Если он знает воров, может побояться их. И потом, у него мог гостить честный человек. Назовет Егор его, не скроет, но догадается, кто нас интересует. Каково, а? Мы же опростоволосимся, Иван Иванович!

— Такое, пожалуй, исключено, — возразил Переплетчиков, подумав. — Ведь прежде чем встретиться с Кубышкиным, мы должны провести подготовку. Она, думаю, откроет что-нибудь новое. Тогда и решим, как поступить… Кто видел гостя у Кубышкиных?

— Кто видел, я не в курсе. Но говорят, про это рассказывала в магазине Гранкина Анна Романовна.

— Что за человек?

— Пенсионерка. Бойкущая. Любит собирать и разносить новости. Хлебом не корми. Живет напротив Кубышкиных.

— Может, поговорить с ней?

— Можно, — согласился Иван Иванович, — только одно настораживает: не растрезвонит ли она наш разговор по поселку преждевременно?

— Предупредим… А теперь, — Налимов поглядел на часы, — не пора ли поужинать? Живу рядом.

— Нет, нет! — запротестовал Переплетчиков. — Потом, после встречи с Гранкиной. Беспокоить ее в поздний час неудобно.

— Она долго спать не ложится, телевизор смотрит до конца программы.

— Не уговаривайте, Павел Петрович.

5

Анна Романовна Гранкина жила в большой избе. Два окна выходили на улицу, одно — во двор. В избе было чисто и уютно. Слева от двери, у простенка, стояла никелированная койка под голубым покрывалом. Над койкой — полати из широких, гладких досок. В переднем углу гремел музыкой маленький телевизор.

Увидев вошедших, Гранкина взмахнула руками, как крыльями, торопливо заговорила:

— Павел Петрович?! Каким это ветром занесло? Погода, кажись, тихая! Аль жениха привел? — Она бросила улыбчиво-лукавый взгляд на Переплетчикова. — Красив, ничего не скажешь! От девок поди отбою нету? Да проходите вы вперед, садитесь! Чего стоять под полатями? То ли у меня места мало? То ли семья — семеро по лавкам?

— Спасибо, Романовна, — произнес Налимов. — А ты все такая же, не берет тебя старость.

— Типун тебе на язык, Петрович. Сглазишь.

— Ты, по-моему, не из таких, а?

— Ну, да ладно. Всяко может получиться.

Налимов и Переплетчиков сели на лавку. Гранкина выключила телевизор, пристроилась у стола. Ей явно не терпелось узнать, что привело к ней участкового и незнакомого красивого парня. Она с трудом сдерживала любопытство, вопросительно-весело поглядывая на Налимова. И как ни старалась, все-таки не утерпела, спросила:

— Что новенького, Петрович, в милиции?

— Милиция свое дело делает, Романовна, — серьезно ответил участковый. — Вот и к тебе по делу явились. Жалоба на тебя поступила.

— На меня? — Романовна попыталась улыбнуться, но улыбка не получилась, затерялась в мелких морщинках на лице.

— Говорят, на картах ворожишь за деньги.

— Бог с тобой, Петрович! Язык бы отсох у того, кто такое наплел. Неужто поверил?

— Раз говорят, я обязан проверить.

— Говорят, в Москве кур доят, а у них сосков нету, — недовольно буркнула Романовна. — Я ворожу, не скрываю, но бесплатно. Ради интереса, развлечения. Всяк подтвердит. А за деньги? Боже упаси! Хоть режь, Петрович, но за деньги не ворожила.

Переплетчиков молчал, полагая, что вступать в разговор еще не настал момент.

— Хорошо, Романовна. Верю тебе. — Налимов заулыбался и вдруг расхохотался. Романовна удивленно поглядела на него, улыбнулась и тоже засмеялась, поняв, что над ней подшутили. Она легко принимала шутки, участковый знал это и воспользовался случаем. Улыбнулся и Переплетчиков, хотя не одобрил шутку в данной ситуации.

— Ну и Петрович! Ну и Петрович! — добродушно говорила Романовна, покачивая головой из стороны в сторону и хлопая сухими ладонями по бедрам. — Надо же придумать такое! — Романовна взглянула на Переплетчикова, улыбнулась. Маленькие синие глаза ее заблестели. — Тебя как зовут-то?

— Иваном, — ответил Переплетчиков. Ему понравилась неугомонная, веселая старушка.

— А меня все называют Романовной. И ты так зови. Я привыкла, мне даже хорошо. И откуда только тебя выковырнул наш участковый?

— А что, Романовна? — осведомился Переплетчиков, не поняв вопроса.

— Да красивый ты больно! — с подъемом заговорила старушка. — Коли не женат, можешь выбрать хорошую. На таких девки зарятся. Я в молодости тоже красивого любила. Только не сумела удержать, на другой женился. Сперва горевала, потом перестала горевать. Про то даже частушку придумала:

Подружка моя, что же ты наделала?

Я любила, ты отбила. Я бы так не сделала.

Складно?

— Складно, Романовна, складно, — похвалил Налимов. — В десятку пальнула, в самую сердцевину.

— За красивыми больше не гналась. И не каюсь. Они не для меня, сразу поняла. А ежели разобраться, то чем они лучше тех, которые с виду не особенно притягивают? Ничем. Не теперь сказано: «Красота приглядится — ум пригодится». Другой красавец, простите меня грешную, бабу усладить не умеет. Разве будет любовь? Не будет, потом как чай без сахара — не чай, сладости нет. Или я не то говорю?

Переплетчиков улыбался, неопределенно пожимал плечами, не останавливал Романовну. Терпеливо слушал и Налимов. Было видно, что одиночество обременяло ее, и она торопилась наговориться, насытиться разговором. Довольная тем, что ее слушают с интересом, не перебивают, Романовна то хвалила, то ругала красивых мужчин. Наконец выговорилась, вздохнула:

— Ах, да что про это говорить! В жизни все перемешано, перепутано. Сам черт не разберет, кто прав, кто виноват. Посмотришь другой раз и диву даешься: жена никудышенькая, на вид не ахти какая, а муж — загляденье. Живут душа в душу, друг друга понимают, берегут. Аж зависть берет. Вот и понимай ее, жизнь-матушку.

Романовна замолчала, глаза погрустнели, завяли. Вся она казалась какой-то сжатой, несчастной и беспомощной.

— Наболтала много, простите старуху… А ты, Петрович, о чем задумался?

— Приходится думать, Романовна. Мы ведь пришли по важному делу, — сообщил участковый. Выдержав короткую паузу, добавил: — Поэтому хочу предупредить, о нашем разговоре никто ничего не должен знать.

— Петрович, как можно? Неужто я не понимаю? Сразу догадалась: неспроста явились.

— Хорошо, что понимаешь. Тогда ответь: ты говорила в магазине, что к Егору Кубышкину гость приезжал?

— Было такое.

— Сама видела или от кого слышала?

— Марфа Свечкина видела, она и рассказывала мне.

— Где видела?

— На крыльце дома Кубышкиных.

— В какое время?

— Рано утром. Пошла корову доить, видит: стоит, потягивается.

— Они рядом, что ли, живут? — спросил Переплетчиков.

— Рядом, — пояснил Налимов, поняв, что Иван Иванович перехватил инициативу. — Знаю я Свечкиных. Семья порядочная.

— И долго он жил у Кубышкиных? — продолжал спрашивать Переплетчиков.

— Не знаю, — ответила Романовна. — Так он ведь приезжал еще раз. Марфа говорила, и я видела. Дней десять прошло. А как получилось? Засиделась я у Свечкиных допоздна. Смотрели телевизор. У них большой, хороший. Когда стала уходить, Марфа говорит: «К Кубышкиным опять тот приехал». Вышла я на улицу, вижу: у них в горнице свет горит. Заглянула в окно — за столом Егор и два парня. Один совсем молодой, другой старше.

— Разве ставни не были закрыты? — перебил Налимов.

— Закрыты были.

— Открывала, что ли? Ведь через ставни не видно.

— Так один-то ставень нарушен, низа нет, Петрович. Занавески тюлевые, задернуты не плотно.

— Ну, ну. — Налимов согласно качнул головой.

По просьбе Переплетчикова Романовна обрисовала и парней, и их одежду, и кто где сидел…

— Спасибо, Анна Романовна, — поблагодарил Переплетчиков, вставая. — Хороший вы человек. Только красивых мужчин ругать не надо.

Романовна засмущалась, неловко улыбнулась.

Перед тем, как уйти, Налимов наказал:

— Мы, Романовна, заходили открыто, без утайки. Может, кто и видел. Если спросят, зачем приходили, скажешь, что кто-то нажаловался, будто ты ворожишь за плату.

— Ладно, Петрович.

— А я пошутил потому, чтобы лучше запомнила, что говорить.

— Ну и хитрец ты, Петрович.

— Не в том дело. Зачем людям знать, что милицию интересуют гости Кубышкиных? Может, гости — хорошие люди, а недобрые сплетни о них и об Егоре растекутся по поселку.

Было совсем темно. Поселок затих. Шагали неторопливо. Молчали, пока не оказались на хорошо освещенной улице.

— Какое впечатление произвела Романовна? — взглянув на оперативника, спросил Налимов.

— Похвальная старушка. Довольно живая, память цепкая. Один раз парней видела, да и то через окно, а словесные портреты нарисовала броско. Думаю, парней я узнал бы сразу, если бы встретил. Даже сейчас, на этой улице, при электрическом свете. Кстати, сколько Романовне лет?

— Скоро семьдесят.

— Много. А энергии на двоих хватит.

— Как не быть энергии? Ее она сама вырабатывает. Целыми днями в движении, особенно в летнюю пору. Любит собирать землянику, клубнику, костянку. Грузди корзинами носит. У нас поезда мало стоят, но она свое успевает продать.

— Хорошо, что надоумили встретиться с ней. Теперь можно решать, как быть завтра. Может, вызвать Кубышкина к председателю сельсовета? Утром, прямо со склада. Тогда встреча с ним будет для него неожиданной. Такой вариант нас, пожалуй, устроит, если ничего другого не придумаем. Или сперва поговорить с женой Кубышкина?

— Нет, нет, — возразил Налимов. — Зинаиду трогать пока не следует. Ее можем вызвать в любой момент, как только появится необходимость. Начинать надо с Егора.

— Решено.

6

Участковый инспектор Налимов сидел за обшарпанным столом и смотрел в открытую настежь дверь кабинета. Когда в коридоре появился Кубышкин, Налимов зазывно помахал рукой:

— Егор Васильевич, зайди!

Переплетчиков, глядевший в окно, повернулся и увидел, как полный, с мясистым лицом мужчина лет сорока, одетый в выгоревший на солнце костюм, хромовые запыленные сапоги с высокими голенищами, перешагнув истертый порог, поздоровался и остановился у дверного косяка. Маленькие, с короткими ресницами глазки его не задерживались на одном месте, сновали из стороны в сторону.

— Затворяй дверь, Егор Васильевич, садись, — предложил Налимов.

— Некогда, Павел Петрович. К председателю сельсовета велено явиться.

— Мы вызывали, не он.

— А… — Кубышкин запнулся, вопросительно скользнул взглядом по невозмутимо спокойному лицу Переплетчикова, потоптался на месте, запер дверь, снял кепку, медленно опустился на скрипучий стул.

— Как живется-можется, Егор Васильевич? — добродушно осведомился Налимов.

— Хвастаться нечем, Павел Петрович.

— Как нечем? В бригадиры продвинулся — разве плохо? Хоть небольшой, но все-таки начальник, а?

Кубышкин пожал плечами: мол, ничего особенного, так оно и должно быть. Пытливые глаза его опять стрельнули в сторону Переплетчикова, молча сидевшего у окна.

— Как твой дружок Сальников? Пишет? — поинтересовался участковый.

— Было одно письмо.

— Ну и как он там?

— Существует. Колония — не курорт. Туда за путевками очереди нет. Привозят в широкие ворота, провожают через узкую проходную.

— И справедливо, потому как преступник он и есть преступник, — подчеркнул Налимов.

— Так оно.

— По рекомендации Сальникова у тебя никто не был?

— Нет. А что? — Кубышкин насторожился.

— Кто же к тебе приезжал?

— Никто не приезжал.

— И у Зинаиды приезжих гостей не было?

— Не было.

Налимов слабо улыбнулся, глянул на Переплетчикова и, уловив еле заметный кивок, продолжал:

— А то, Егор Васильевич, что мы слышим ложь. Напрасно правду скрываешь.

— На мне вины нет, я живу чисто.

— И я до последней минуты так считал. Однако начинаю сомневаться. Да вот и товарищ Переплетчиков не верит. А он, да будет тебе известно, из областного уголовного розыска. Ему известно, что ты водишь дружбу с ворами. Может, действуешь с ними заодно?

— Я? — Кубышкин тряхнул лысеющей головой, заерзал на стуле, правая щека задергалась. — Вы же, Павел Петрович, знаете, что я — не вор.

— Дружков почему скрываешь?

— Нету у меня дружков. Живу у всех на виду. Чисто живу.

Теперь Переплетчиков еще больше уверился, что Кубышкин знает воров, но отрицает связь с ними, утаивает их приезды. Почему? Боится мести? Допустимо. Еще что? Хранит краденое? Хотя бы временно? Возможно. Налимов показывал дом, стоит он на удобном месте. Во двор можно заходить ночью незаметно, с поскотины, через огород. Раз принял краденое — поневоле забоишься. Страх, как говорят, всегда впереди человека бежит. Выходит, Кубышкин под пятой у воров. Где и как он сошелся с ними? Крепко ли они его к себе пристегнули? Много ли он знает о них? Как его растормошить?

— Что ж, Егор Васильевич, — начал Переплетчиков, усаживаясь на стул напротив Кубышкина, — я наслушался вас досыта. Послушайте и вы меня. Буду говорить прямо. Вы знаете воров. Десять дней назад они приезжали к вам. Один черноволосый, лицо смуглое, был одет в темно-серый костюм. Второй очень молодой, блондин, в малиновом костюме. Вы сидели с ними за столом в горнице. Пили водку из синих рюмок, закусывали солеными огурцами. Верно я говорю? Молчите? И скрываете потому, что боитесь их. Если вы честный человек, стряхните с себя трусость, помогите нам, назовите их. В противном случае мы пойдем другим путем, допросим вас и жену Зинаиду сейчас же. Надо будет — дадим очные ставки с теми, кто видел в доме ваших приятелей. Тогда разговор с вами пойдет в ином плане. Вот так, Егор Васильевич. Думайте. Решайте.

Кубышкин, не ожидавший такого напора, склонил голову. Пальцы нервно комкали кепку. Правая щека опять задергалась. Выходило, надо рассказывать правду. Он понимал, что теперь уже не утаить. Во-первых, Зинаида не устоит, особенно на очной ставке, назовет Григория и Сережку. Во-вторых, вдруг решатся на обыск, найдут чемоданы, и тогда его, Кубышкина, могут осудить за ложные показания и за укрывательство краденого. Снова прощай свобода… Нет, такое не годится. Надо пройти по тонкой жердочке так, чтобы не сорваться и не бухнуться в крутую речку.

— Егор Васильевич, — подал голос Налимов, — давай начистоту, легче обойдется.

— Ладно, иду на откровенность. — Кубышкин резко откинулся назад, кепка соскользнула с колена, шлепнулась на пол. — Ничего не утаю.

— Откровенность ценю, — заметил Переплетчиков.

— Я не воровал, поверьте.

— Готовы верить.

— Только прошу не ставить меня под первый удар.

— Можете не сомневаться. Вопрос несложный. Что-нибудь придумаем, — заверил Переплетчиков, облегченно вздохнув.

— Я уже сам придумал, — с готовностью известил Егор Васильевич.

— Да? Ну-ка, ну-ка, излагайте. — Переплетчиков оживился.

— Прошу перво-наперво-допросить тех, кто видел в моем доме гостей, чтобы ясно было, что началось не от меня. Вам ведь все равно. Скоро они снова прибудут. За чемоданами. Вот и накройте их в моем доме, а потом уж допрашивайте нас с женой. Получится: мы ни при чем. Очень прошу так сделать.

— Ваше мнение, Павел Петрович? — Переплетчиков повернулся к участковому.

— Возражений нет, — ответил Налимов.

— Принято, — согласился Переплетчиков. — О деталях договоримся позднее. А сейчас, Егор Васильевич, хочется знать, кто они? Когда, где, при каких обстоятельствах вы познакомились с ними? Когда они приезжали? Зачем? Что вам известно о кражах?

И Егор Васильевич поведал, как все произошло.

Минуло два года с небольшим с того дня, когда он возвратился из мест лишения свободы. Больная мать вскоре умерла. Зинаида уволилась с работы, занялась домашним хозяйством. Жизнь потекла спокойно. Но месяца два назад, около полуночи, неожиданно объявился Черноскулов Григорий Власович, тот самый «Скула», с которым Кубышкин познакомился в колонии и который, случалось, не раз защищал его там.

Егор Васильевич считал себя должником, принял Черноскулова уважительно, хотя и без восторга. Тот пробыл сутки, оставил чемодан на временное хранение, пояснив, что развелся с женой. Второй раз приезжал совсем недавно, появился так же в потемках и не один. С ним был молодой парень по имени Сергей, которого Кубышкин видел впервые. Оставили они еще один чемодан, ушли ночью. Где они живут, Егор Васильевич спросить не решился, зная, что Черноскулов не любит расспросов. О родственниках разговора не было.

— Зинаида заподозрила неладное, — рассказывал Егор Васильевич, — боится, переживает, покоя не дает, пилит. Да и я из разговора понял, что не все тут чисто. И снова жизнь запуталась.

Кубышкин проклинал те минуты, когда разрешил оставить на хранение первый чемодан, не отказал Черноскулову, поверил его байке о разводе с женой, накинул себе на шею удавку, от которой освободиться не просто. О подозрениях надо было сообщить, но он побоялся мести.

— Где хранятся чемоданы? — спросил Переплетчиков.

— В подполье горницы.

— Что в них? Какие вещи?

— Не знаю. Не видел.

— Когда Черноскулов приедет?

— Послезавтра, в десять вечера.

— Точно?

— Наверно. Велел находиться дома и убрать собаку, чтобы не шумела.

— Один приедет или с Сергеем?

— Оба. Так я понял.

— Неплохо, совсем неплохо. Нет ли у них оружия, Егор Васильевич?

— Не знаю.

Участковый Налимов, внимательно следивший за разговором, поинтересовался:

— Каким путем Черноскулов попадает во двор? С улицы или из огорода? У вас ведь две калитки.

— С улицы, Павел Петрович.

— А лампочку, которая над крыльцом, зажигаете, когда их встречаете?

— А как же? Обязательно. Живу на окраине. Мало ли кто может прийти поздно? Черноскулов стучит в окно с улицы. Я включаю свет и иду открывать калитку.

— Может ли кто-нибудь, кроме Черноскулова, появиться у вас ночью?

— Таких случаев пока не бывало.

— Значит, ничего менять не будем, — заявил Переплетчиков. — Встречайте так же, как и раньше. Но у меня одна просьба: не закрывайте на ночь калитку, которая соединяет огород и двор. Мы через нее зайдем. Собаку надо убрать подальше.

— Можно в баню, — подсказал Кубышкин. — Она в углу огорода. Лучше не придумать.

— Пожалуй, — поддержал Налимов.

— Решено. И еще одна просьба, Егор Васильевич, о нашем разговоре ни слова даже Зинаиде. Пока так надо.

— Понял.

— Вот и хорошо. — Переплетчиков одобрительно поглядел в задумчиво-спокойные глаза Кубышкину. — Раньше назначенного времени Черноскулов не появится?

— Не должен. Он точный. По колонии знаю.

— Тогда все. Больше вас не задерживаем.

Когда Егор Васильевич ушел, Переплетчиков спросил:

— Не подведет?

— Егор не подведет, — твердо ответил Налимов.

7

Стоял полдень. В проветренном кабинете чувствовалась свежесть. Полковник Хлебников окинул взглядом офицеров милиции. Перед ним сидели майор Гладышев, старший лейтенант Раильченко и лейтенант Переплетчиков, приехавший из Боровлянки утром.

— Вам, очевидно, уже известно от Переплетчикова, что мы вышли на опасных квартирных воров, — начал Хлебников. — Если ничего не изменится, задерживать придется двоих. Кто они? Один Черноскулов Григорий Власович, двадцати четырех лет, ранее судим за кражу. Рост выше среднего, волосы черные, лицо прямоугольное, нос средний, выпуклый, глаза карие. Одевается в темно-серый костюм и такую же рубашку. Второй, по имени Сергей, лет семнадцати, худощавый, волосы белокурые, лицо овальное, глаза зеленоватые, нос узкий с горбинкой. Носит малиновый костюм, цветастую сорочку. Где живут — пока неизвестно. Имеют ли оружие — сведений нет. Брать будем сегодня. В двадцать два часа они должны появиться у Кубышкина Егора Васильевича, проживающего на станции Боровлянка. Черноскулов оставил у него два чемодана с вещами.

Полковник Хлебников говорил спокойно и негромко, но каждое слово произносил отчетливо.

— Даю вам две машины, — продолжал он. — Старшим группы назначен майор Гладышев. В опергруппу включен и участковый инспектор райотдела Налимов. Он же позаботится о понятых. Дом Кубышкиных взят под наблюдение на случай, если воры появятся раньше.

Изложив план проведения операции, полковник Хлебников коротко спросил:

— Вопросы?

— Если воров не будет до утра, засаду оставлять? — спросил майор Гладышев.

— Обязательно. Еще вопросы? Нет? К Переплетчикову? Тоже нет? Свободны.

…На Боровлянку опустилась ночь. Редкие звезды выглядывали из-за облаков. Переплетчиков и Налимов, притаившись во дворе дома Романовны, напряженно всматривались в темноту, прислушиваясь к ночным звукам. Где-то далеко завыла собака. Но вой скоро оборвался, его заглушил грохот товарного поезда, летевшего мимо станции на большой скорости. В эти минуты вспыхнула лампочка над сенями Кубышкиных. Вскоре две темные фигуры нырнули в открывшуюся калитку.

Оставив у окон с улицы Раильченко и шофера-милиционера, Гладышев подошел к воротам, где уже стоял второй шофер-милиционер. Налимов и Переплетчиков скрылись за углом соседнего дома, коротким переулком вышли за огороды. Над сырой низиной тихо поднимался и медленно расползался тускло-белый туман. Налимов ускорил шаг, Переплетчиков поспешил за ним. Они свернули влево, пересекли огород Кубышкиных, зашли во двор. Налимов бесшумно открыл калитку, впустил Гладышева, постучал в ставень. На стук отозвались не сразу. Наконец что-то скрипнуло, глухо хлопнуло, послышались шаги и негромкий голос Кубышкина:

— Кто?

— Налимов.

Лязгнули запоры, дверь сеней открылась.

— Оба в горнице, — тихо сообщил Кубышкин, наклонившись к участковому.

— Зинаида где?

— На кухне.

Налимов повернулся к Гладышеву:

— Я зайду один, начну разговор с женой. Они решат, что кто-то близкий, настороженность ослабнет. Вы — в горницу.

— Добро, — шепнул Гладышев.

Как только Налимов поздоровался с Зинаидой и справился о здоровье, в кухне появились работники угрозыска. Хозяйка округлила удивленно-испуганные глаза и в следующий миг, поняв, что происходит, сникла. Переплетчиков решительно толкнул дверь горницы. Справа, у круглой кирпичной печи, обтянутой железом, стояли друг против друга Черноскулов и Сергей.

— Мы из уголовного розыска, — отрекомендовался Переплетчиков. — Кто такие? Прошу предъявить документы.

Было заметно, как искривилось жестокое лицо Черноскулова, как на щеках нервно запульсировали желваки, как холодный злобный взгляд медленно ощупывал оперативников.

— А в чем дело?! — возмутился Черноскулов. — Я в гостях.

— Ваша фамилия?

— Ну, Черноскулов. Документов с собой нет. А в чем дело?

— Налимов! Давайте сюда хозяина! — распорядился Гладышев.

Кубышкин вяло вошел к горницу.

— Он действительно Черноскулов? — спросил Гладышев, указывая на парня в темно-сером костюме.

— Да, Григорий Власович, — подтвердил Егор Васильевич, хмурясь.

— А второй кто?

— Сергей.

— Фамилия?

— Не знаю.

— Лоскутников я, — пробубнил Сергей. Охватившее его замешательство еще не прошло, он продолжал растерянно хлопать длинными ресницами, силился казаться спокойным, но у него не получалось.

— Тоже гость?

— Ага.

— Выходит, хозяин пригласил гостей и фамилии не спросил, — сказал Гладышев. — Не гладко получается.

— Павел Петрович! — Переплетчиков глянул в кухню. — Пригласите понятых.

— Это что, арест?! — резко спросил Черноскулов, обращаясь к Гладышеву.

— Нет, считайте, вас задерживают временно.

Появились понятые. Черноскулова и Лоскутникова обыскали. Гладышев проводил их, Переплетчикова и Раильченко в машину, поставленную к калитке, возвратился в дом, объявил хозяевам и понятым постановление о выемке чемоданов.

— Доставайте, Егор Васильевич, — предложил он.

Кубышкин скатал в рулон мягкий палас, убрал крышку, прикрывающую лаз, соскользнул в подполье. Не прошло и трех минут, как из полутемного квадрата вынырнули один, затем и второй старые чемоданы.

— Открывать? — спросил Егор Васильевич, выбравшись из подполья.

— Открывать будем в кухне — там светлее, — ответил Гладышев. — Туда же прошу пройти понятых. А вы, товарищ Налимов, допросите хозяйку. Здесь.

— Ясно.

Кубышкин перенес чемоданы в кухню, виновато поглядел на жену. Она понуро сидела на прежнем месте, скрестив полные руки на груди. Озабоченный взгляд ее блуждал по недавно покрашенному полу, блестевшему при ярком электрическом свете.

— Зина, — виновато заговорил Егор Васильевич, — иди в горницу. Павел Петрович будет снимать допрос. Так надо. Говори правду. И перестань кручиниться. Большого горя нет. Все одолеем.

Зинаида с упреком поглядела мужу в лицо. Ее красивые открытые глаза повлажнели. Она трудно поднялась, кончиком платка вытерла потерявшие румянец щеки и, не сказав ни слова, пошла чужой, беспомощной походкой.

Гладышев, мучительно переносивший женские слезы, поморщился, пожевал губами, шумно вздохнул и сердито бросил Кубышкину:

— Эх ты!

Егор Васильевич, склонив голову, промолчал. Да и что он мог сказать? Виноват.

Гладышев достал из портфеля лупу и принялся осматривать никелированные замки чемоданов, отыскивая следы рук. Вот он зорким взглядом впился в обнаруженные замысловатые узоры. Вот руки снова потянулись к портфелю, извлекли из него предметы, необходимые для работы. Ловко орудуя мягкой кисточкой, он окрасил блестящие замки бронзовым порошком, нарезал квадратами двухслойную копировальную пленку, отделил предохранительный слой и стал накладывать ее на замки и прикатывать маленьким резиновым валиком. Потом осторожно снял с замков отрезки пленки, на которых остались четкие и нечеткие линии петлевых и завитковых узоров…

При обыске задержанных ключи от чемоданов не обнаружили, замки пришлось ломать. Минут пять Егор Васильевич орудовал маленькой отверткой, издававшей неприятный скрежет.

— Готово, — сообщил он, вскинув глаза на Гладышева.

— Вижу. Выкладывайте из одного чемодана все.

Дрожащими пальцами Кубышкин брал дорогие вещи и раскладывал на столе. Первыми в его руках побывали две шапки из соболя. Потом пошло заграничное: двое джинсовых брюк, женское коричневое пальто из очень тонкой, мягкой кожи. Такое же мужское пальто и женская дубленка. В другом чемодане, сверкая отделкой, красовался японский магнитофон.

Гладышев торопливо осматривал и записывал в протокол каждую вещь. «Похоже, воры заранее знали, где можно поживиться, — подумал Гладышев. — Рассчитывали на удачу». Он вспомнил, что из квартиры знаменитого хирурга Азонова выкрадены точно такие же ценности.

Озадачивал неприглядный вид чемоданов. Гладышев поинтересовался, не было ли разговора о них.

— Нет, не было. — Кубышкин потер ладонью мясистую щеку. — Чемоданишки и впрямь никчемные, выбрось — нищий не подберет. Не всякий додумается в таких возить добро. Нет, Гришаня не дурак.

— Умные не воруют, — недовольно заметил Гладышев, продолжая писать.

Минут через двадцать понятые подписали документы и ушли. Из горницы пришел Налимов, положил на стол протокол допроса Кубышкиной, равнодушно поглядел на изъятые дорогие вещи, устало опустился на лавку. Гладышев приступил к допросу хозяина дома. Он умел допрашивать, показания уместились на двух страницах.

— Егор Васильевич, если появится необходимость — вызовем, — предупредил Гладышев, засовывая в портфель бумаги.

— Понятно.

Застегнув портфель, Гладышев направился к выходу. За ним пошел Налимов с чемоданами. Сзади семенил Кубышкин, ему хотелось поскорее закрыть ворота, возвратиться в дом и утешить Зинаиду, которая так и не вышла из горницы.

Во дворе Гладышев остановился, загляделся на небо, выдохнул:

— Эх, какая ночь-красавица! А, Егор Васильевич?

Кубышкин промолчал.

8

Лейтенант Переплетчиков стоял у окна, ожидая, когда приведут Сергея Лоскутникова. День раскинулся широко, солнечно. Стая рыхлых облаков, подгоняемая не очень тугим ветром, утянулась на север. Небо очистилось, засияло. От легкого ветра на вершинах тополей трепетала чуткая листва. В кабинете светло, тихо. Мысли о Лоскутникове не давали покоя, давили, скучивались, вызывали гнетущие чувства. Трудно было понять, а еще труднее принять факт, что молодой парень, переполненный энергией, и вдруг — квартирный вор! Как это произошло и почему? Мать, Дарья Семеновна, добрая, работящая, трудится техничкой на полторы ставки. Пятистенник свой, огород хороший. Материально обеспечены неплохо. Правда, Сергей рано лишился отца. Ну и что? Почему он должен воровать? Что же все-таки толкнуло его на преступление?

Дверь, скрипнув, отворилась. Переплетчиков обернулся.

— Здра… — Как и в доме Кубышкина, когда неожиданно нагрянули работники милиции, Лоскутникова вдруг охватил испуг. Голос, дрогнув, переломился, дыхание перехватило. Сердце задергалось. Сергей не слышал, как ушел человек, доставивший его.

— Ну, здравствуй, Сергей, — просто поздоровался лейтенант Переплетчиков, усаживаясь за стол. — Вот и опять свиделись. Моя фамилия Переплетчиков, Иван Иванович.

Лоскутников не шевельнулся, продолжая стоять с закинутыми за спину руками. Потухший взгляд задержался на новых лейтенантских погонах, переметнулся на сверкающие пуговицы мундира, потом на погоны.

— Садись поближе, вот сюда. — Лейтенант рукой показал место. — Будем работать.

Лоскутников отрешенно поглядел на стул, поставленный против стола, покачал головой, неохотно сел.

От работников изолятора Переплетчиков знал, что Сергей провел бессонную ночь: то неподвижно сидел на коричневых деревянных нарах, то лежал на спине и отупело смотрел в потолок, то задумчиво ходил по камере. А утром, когда брали отпечатки пальцев, руки его дрожали.

— Первый раз оказался в камере? — поинтересовался Иван Иванович, разглядывая измятый костюм Лоскутникова.

— Первый, — еле слышно ответил Сергей.

— Ну и как?

— То ли не знаете, — смелее ответил Сергей, и на его лице появилось подобие вымученной улыбки.

— Лучше знает тот, кто испытал на себе. Не так ли?

— Пускай будет так. А почему в камере я один? — недовольно спросил Сергей. — Посадили бы еще кого-нибудь или меня перевели в другую.

— Не имеем права.

— Почему?

— Задержанных очень мало. Ты несовершеннолетний. Тебя по возрасту нельзя держать с ними. Такой порядок.

— Дела-а-а…

— Мне досадно, Сергей, что жизнь свою ты, молодой парень, начал погано. Неужели не знал, что во все времена каждый народ презирал и презирает воров? Выйти на ваш след помогли простые люди. От них вору не было и не будет пощады. И хочется понять, как ты оказался за чертой честной жизни?

Лоскутников молча дернул плечами. Иван Иванович продолжал:

— Смотри, что получается. Воры даже между собой не справедливы, подличают. Примеров сколько угодно. Такие, как Черноскулов, на следствии и на суде стараются взять на себя вину поменьше, больше валят на приятелей. Да и на воле нагло объегоривают их. Унижать и запугивать они тоже умеют. Я хочу, чтобы ты рассказал правду. Преступления, считай, доказаны. На замках чемоданов и на других вещах обнаружены отпечатки ваших пальцев. Кубышкины дали правдивые показания, могу ознакомить. Имеются и другие свидетели. Что же дальше? А вот что. Вы украли, к примеру, тысяч на пятнадцать. Часть успели промотать. Мы найдем, скажем, половину. Остальное будет числиться за вами. Какую сумму суд решит взыскать с тебя, я не знаю. Но ее придется выплачивать. Если за время пребывания в колонии долг не погасишь, остаток пойдет с тобой на свободу. Из твоей зарплаты каждый месяц будут высчитывать определенные проценты. На сколько украли, столько и вернете, заставят вернуть. Вот так, Сережа. — Переплетчиков ребром ладони саданул по столу. Помолчав, добавил: — Запомни еще одно, очень важное: время, проведенное в местах лишения свободы, не входит в трудовой стаж. Теперь суди сам — есть ли какой смысл воровать?

Лоскутников поморщился, заерзал на стуле.

— Я много думал о тебе, Серега. И сейчас думаю, — с досадой и болью в голосе продолжал Переплетчиков. — Ведь на самом деле ты не такой, каким изображал себя перед Кубышкиным при первой встрече. Зачем гримасничал и сорил жаргонными словами? Ведь те слова не твои, чужие. Где ты их насобирал? У кого выхватил и присвоил? У Черноскулова?

Сергей хмуро глядел в пол.

— Я никак не возьму в толк, — спокойнее заговорил Иван Иванович, — что вас сблизило с Черноскуловым? Или он купил тебя угощениями? С чего-то же началось? Давай выкладывай.

Лоскутников продолжал молчать. Не хотелось говорить о том, как позарился на чужой транзисторный приемник, присвоил его.

— Не тяни время, Сергей. Рассказывай, — настаивал Переплетчиков.

После мучительных колебаний Лоскутников рассказал, как познакомился с Черноскуловым.

Сергей возвращался от бабушки домой. Ехал в полупустом вагоне. Место напротив было свободно. На нем стоял транзисторный приемник. Электричка шла до Приуральска. Ехать около часа. Всю дорогу Сергей присматривался к пассажирам, поглядывал и на приемник: такого у него не было, хотелось потрогать, включить, послушать.

На конечной остановке вагон опустел. Приемник никто не взял. Сергей огляделся, прихватил его и, ощущая мелкий озноб, робко направился к двери. В тамбуре остановил парень, вырвал приемник, обругал, обвинил в краже, повел в милицию. Но вскоре изменил решение. Злость у него прошла, подобрел, стал шутить, смеяться, проводил до самого дома, расспросил о родителях. Договорились встретиться. За то, что парень не сдал в милицию, Сергей согласился принести бутылку вина, считая, что легко выпутался из неприятной истории. Через день встретились, ушли на обрывистый берег реки, выбрали место в кустах, пили, слушали приемник. С того дня Черноскулов не оставлял Сергея в покое…

— Ловко же он тебя крутанул, — заметил Иван Иванович. — Сперва готов был избить или в милицию сдать, потом приласкал, в друзья произвел, в воровские дела вплел.

— Настоящей дружбы между нами не было и быть не могло, — осевшим голосом возразил Лоскутников. — Я не раз думал, как оторваться от Черноскулова, но ничего не мог придумать. После первой кражи он меня еще крепче придавил, под страхом держал.

— Запугивать он умеет, точнее, умел. Можно ли надеяться, что ваши дороги разошлись навсегда?

— Можно. Больше я не вор. Сколько дадут — не обижусь, отбуду по-доброму, начну честную жизнь.

— Берись за ум, пока не поздно. Какая потребуется помощь после освобождения, можешь рассчитывать на меня. Приходи.

— Ладно, Иван Иванович.

— Сейчас, Сергей, пойдем к следователю. Он будет допрашивать. Расскажешь все. Договорились?

…За время, проведенное в воспитательно-трудовой колонии, Сергей Лоскутников раздался в плечах, возмужал. После освобождения возвратился к матери, а на десятый день появился у Переплетчикова. С полчаса разговаривали о том, как разумнее устроить будущее. Сергей заверил, что никогда не окажется там, откуда вернулся, попросил помочь найти работу. Переплетчиков тут же позвонил какому-то Федору Федоровичу, весело поздоровался, по-свойски справился о настроении, здоровье, потом спросил:

— Как там мои архаровцы трудятся? По-разному? Ничего, дай время — в передовики пробьются. Давай поможем еще одному. Хороший парень! Молодой, крепкий. Тебе ведь таких и надо. Ну сорвался один раз. И что? Знаю. Он пятый будет. Это разве много для вашей конторы? За него могу поручиться. Что? Жилье есть. Просить не станет. Лоскутников Сергей. Понял. Спасибо. Всего наилучшего.

— Слышал? — обратился Иван Иванович к Сергею. — Завтра поезжай на железобетонный завод. Ровно в одиннадцать зайдешь к старшему инспектору по кадрам Костину Федору Федоровичу. Только не опаздывай, он любит точность.

— Понятно.

— Тогда все. Если еще будет нужда — приходи.

— Спасибо, Иван Иванович.

Время все дальше уносило прошлое, о нем не хотелось вспоминать. Жизнь выправилась. Но однажды в нее опять вклинился Черноскулов.

Началось с неожиданной встречи. Сергей пошел в очередной отпуск. В конце рабочего дня получил зарплату и отпускные. Домой, как всегда ехал автобусом. Настроение было беззаботное. На остановке «Кассы аэрофлота» сошел, решив по случаю отпуска пообедать в ресторане, который находился недалеко, в тихом переулке.

Был такой час, когда ресторан начинал наполняться посетителями. Зал блестел завидной чистотой. Уютно, приятно, хорошо. Не думая задерживаться долго, Сергей облюбовал свободный стол у входа. Заказ приняли не сразу. Официантка, видимо, ждала еще клиентов. Однако новые посетители проходили дальше, в глубину зала. Наконец официантка подошла. Принимая заказ, уговорила взять марочного вина. Пообедав, Сергей хотел рассчитаться и уйти, но вдруг почувствовал чью-то руку на своем плече. Обернувшись, на мгновение растерялся от неожиданности: перед ним, улыбаясь, стоял Черноскулов. Улыбка его была натянуто-загадочной.

— Привет, Серж! — Черноскулов плюхнулся на стул.

— Здорово, — без радости ответил Лоскутников.

— Я тебя ищу. Сегодня два раза приходил домой. Где ты пропадаешь?

— Разве не видишь?

— Ну, ну. Давно на воле?

— Давно.

— Сколько?

— Почти три года.

— Я всего пять дней. А ты выправился. Здоров стал, здоров. Я даже не сразу признал.

Сергей молчал.

— Встречу надо бы вспрыснуть, — продолжал Черноскулов. — Как считаешь?

— Я уже выпил. Мне хватит.

— Не заметно.

— Мне хватит, — повторил Сергей.

— За мой счет.

— Я не беден, мог бы и сам взять.