Ефим Ховив ВСТРЕТИМСЯ В БЕРЛИНЕ

Ефим Ховив

ВСТРЕТИМСЯ В БЕРЛИНЕ

Новоселье в „испанском“ доме

В сентябре 39-го, в Челябинске, в Тракторозаводском районе, заселяли новый дом на южной стороне улицы Спартака. Северная сторона уже была застроена, а на южной, между редкими зданиями, еще тянулись длинные пустыри и картофельные поля.

Не было еще ни Детского парка (его заложили позже, вскоре после войны), ни больших жилищных массивов, в которых сегодня находятся известные, наверное, любому челябинцу магазины «Бирюза» и «Все для женщин».

На пустыре, рядом со школой № 48, по рассказам старожилов, в конце 20-х годов совершил незапланированную посадку самолет, летевший из Москвы на Дальний Восток — первый самолет в Челябинске.

Здесь-то и вырос пятиэтажный кирпичный дом, который торжественно заселяли в погожие сентябрьские дни. Торжественно — потому, что в дом этот, кроме своих, с тракторного, въезжали испанцы. И называть его в народе стали «испанским» домом.

В нашей жизни тогда многое было связано с Испанией. Там сражались с фашизмом советские добровольцы. Названия испанских городов — Барселона, Мадрид, Бильбао, Аликанте — стали привычными, словно были знакомы с детства.

Вся страна с материнской нежностью встречала испанских детей. При слове «Испания» глаза загорались волнением не только у мальчишек, но и у людей старшего поколения.

Пассионария! Но пасаран! Интербригады!

И вот, самые настоящие испанцы — в Челябинске! Они будут работать на ЧТЗ! Они въезжают в новый дом! Ох, и повезло же ребятам, которые будут жить с ними в одном подъезде!

Испанцев приводил комендант.

Они приходили веселой гурьбой, в невиданных головных уборах — беретах, жестикулируя и громко разговаривая на своем прекрасном, звучном, но, к огорчению ребятишек, совершенно непонятном испанском языке.

Были испанцы небольшого роста, очень подвижные, темноволосые и смуглые. Хотя встречались и высокие, сдержанные, русоволосые. Ребята потом узнали, что многие из небольших и смуглых — это и есть настоящие испанцы, а остальные — немцы, югославы, поляки, итальянцы, чехи, венгры и даже, по слухам, один англичанин. Это были коммунисты, которые воевали за Испанскую республику в интернациональных бригадах.

Паспортистка домоуправления, молодая девушка, недавно приехавшая из деревни, никогда даже не слыхала о таких городах и краях, названия которых ей пришлось вписывать в домовую книгу.

Нойштадт… Линц… Альмерия… Мюлау…

Они не спешили уходить со двора. Стояли группками, разговаривали, смеялись, радуясь хорошему осеннему дню, солнцу, голубому уральскому небу.

Время от времени кто-нибудь кричал:

— Хесслер! Альберт Хесслер! Иди сюда! Нам нужен толметчер! Переводчик!

Молодой парень с веселыми карими глазами оставлял своих собеседников и спешил на помощь. Там, где он появлялся, голоса звучали громче, смех — веселее.

…Альберт Хесслер! Вот он и вошел в нашу повесть, ее главный герой. Далеко не всегда можно было называться настоящим именем — таковы строгие законы конспирации. Он полон сил и радуется жизни. Взгляд его вбирает просторный двор с молоденькими саженцами, газоны, обнесенные штакетником. И шустрых челябинских ребятишек видит Альберт. А они впервые услышат его имя уже немолодыми людьми, когда саженцы около дома станут большими деревьями…

От соседнего подъезда за этим оживлением наблюдала молодая высокая, худощавая женщина. Один из иностранцев обратил на нее внимание, что-то сказал товарищу. Это смутило ее, и она ушла в свой подъезд. На лестнице, вспомнив русскую фразу, которую очень смешно произнес переводчик, женщина улыбнулась.

* * *

Челябинск просыпается рано. По утрам людей будят заводские гудки. Перекрывая остальные, властно звучит голос Тракторного.

В испанском доме гулко хлопают двери подъездов. Жильцы через арку выходят на улицу Спартака и вливаются в людской поток, устремленный в одну сторону — к заводу.

Сколько в утренний час дружеских встреч, шуток, разговоров! Интербригадовцев уже считают своими, окликают, приветствуют. Вот с новыми товарищами-деревомодельщиками идет немногословный чех Венделин Опатрны. Итальянец Спартак Джиованни уже в который раз выслушивает шутку, что улица Спартака названа не иначе как в его честь.

А вот и немцы — Герман Залингер, Рихард Гофман, Гейнц Дольветцель, супруги Герман и Гертруда Крамер.

Рихард и Герман родом из Рурской области, заводская работа им знакома. Легко на новом месте и Герману Крамеру, он еще до Испании работал на заводе, был отличным шлифовщиком. Здесь, на ЧТЗ, ему не нужно ничего объяснять. Он и жену свою, Гертруду, за две недели обучил работе на станке. И еще один подшефный появился — Альберт Хесслер. Когда первый раз пришли в цех, Альберт на вопрос о профессии ответил:

— Садовод.

Все засмеялись.

— Ладно, беру тебя в ученики, — сказал Герман и пошутил: — Старайся, а то буду за пивом посылать!

Старания Альберту не занимать. Он уже сам может обрабатывать детали, хотя до Крамера ему, конечно, далеко. Альберта часто вызывают из цеха. Нужно решить какой-нибудь вопрос — посылают за Хесслером: он, кроме немецкого, знает и русский, и испанский, и французский.

…Течет людской поток по улице Спартака. Минут пятнадцать энергичной ходьбы — и вот уже знакомое здание, увенчанное тремя огромными буквами: «ЧТЗ». Предъявив пропуска, они входят на заводской двор. Здесь людской поток разбивается на отдельные ручейки, бегущие каждый к своему цеху.

Самый крупный — механосборочный. Кто-то подсчитал, что на его территории поместились бы все жители Челябинска, а их больше двухсот тысяч. Даже те иностранцы, кто раньше работал в Руре, ничего подобного не видели.

Посредине цеха — главный конвейер, а по сторонам — механические и прессовые отделения. Некоторые иностранцы работают на сборке, а несколько человек — Крамеры, Гофман, Хесслер — в дизельном.

Рядом с механическим — кузница. От гулких ударов молотов вздрагивает земля. Здесь тоже есть политэмигранты. Их уже хорошо знают. И работают как надо, и ребята компанейские. Кое-кто из испанцев уже играет за цеховую команду в футбол. Для кузнецов, которые славятся как самые темпераментные болельщики, это далеко не последнее дело. Во время матча болельщики на трибунах дружно кричат:

— Давай, камрад!

…Идет рабочий день на Тракторном. Стоят вместе с челябинцами у станков и кузнечных молотов люди, родившиеся в Испании, в Германии, Чехословакии, Польше, Югославии, Венгрии. Делают общее дело.

Поручение доктору Рубцовой

Доктора Рубцову вызвали к главному врачу диспансера ЧТЗ.

— Заходите, Клавдия Семеновна, — приветствовал он молодую женщину. — Разговор пойдет о важном деле. Знаю, что очень заняты, но все равно придется дать вам поручение. Слышали, небось, что на завод политэмигранты приехали?

— Слышала и даже видела. Они в нашем доме живут…

— Знаю, мой друг. Это, кстати, облегчит вам работу. Вы назначены их врачом. Заодно попрактикуетесь в немецком языке. Их переводчик — товарищ из Германии.

На следующий день в дверь кабинета, где Рубцова вела прием, постучали. На пороге появился молодой мужчина.

— Здравствуйте, Клавдия Семеновна, — сказал он. — Один из наших товарищей немножко расхворался. Хочу пригласить вас к нему.

Она, может быть, и не узнала бы его, но стоило ему заговорить, и Рубцова сразу вспомнила новоселье политэмигрантов и переводчика. Он говорил по-русски довольно твердо и почти без ошибок, только в ее имени ударение сделал на предпоследнем слоге: Клавди?я.

— Хорошо, — сказала она, вставая. — Но вам следовало бы все-таки представиться.

— О, простите, пожалуйста! — смутился он. — Моя фамилия Хесслер, Альберт Хесслер.

* * *

В Челябинск приехала на гастроли знаменитая певица Русланова. Горожане, не избалованные большим искусством, штурмовали театральную кассу.

У Клавдии оказался лишний билет — заболела сестра.

— Может быть, вы пойдете? — спросила она Альберта, когда он привел к ней заболевшего товарища.

— О, наконец-то! — обрадовался он. — Я никак не решался предложить вам побыть вместе вне служебных обязанностей.

— Какие робкие существа мужчины! — пошутила Клавдия.

Они вышли с концерта глубоко взволнованные.

Поздний вечер. Спешили по своим делам редкие прохожие. Перед фонарями их тени становились короче, а потом снова удлинялись до бесконечности.

Но эти двое никуда не торопились. Шли медленно, разговаривали.

— Посмотрите, Альберт, какая чудная ночь! Как у Пушкина в «Полтаве»:

Тиха украинская ночь.

Прозрачно небо. Звезды блещут.

Своей дремоты превозмочь

Не может воздух…

— Прекрасные ночи не для нас, — сказал Альберт.

— Почему такое грустное настроение?

— Дело не в настроении. Будет война.

— Война? С кем?

— Вы не знаете, Клавдия, что такое фашизм, что такое Гитлер! Это страшная, тупая сила. Мы еще столкнемся с ней, и вопрос будет стоять так: мы или они!

— Неужели вы постоянно думаете об этом?

— Думаю и о другом. Но об этом я никогда не забываю. У одного хорошего писателя, он тоже был в Испании, главный герой пьесы говорит: «Впереди пятьдесят лет необъявленных войн, и я подписал договор на весь срок…» Ну, вот мы и пришли. Спасибо вам, Клавдия, за чудесный вечер.

— Спокойной ночи, Альберт!

Он задержал ее руку в своей.

— Спокойной ночи, Клавдия!

Они стали встречаться часто. Днем Альберт, случалось, приводил к ней кого-нибудь из заболевших товарищей, вечером она посещала больных на дому, и он, конечно, тоже был здесь, а потом провожал ее.

Они и не заметили, как эти вечерние прогулки и долгие разговоры стали для них привычными и необходимыми. Альберта привлекали в Клавдии ее душевная чистота, открытость, ее порывистость (он называл это «жить сердцем»). А для нее Альберт был героем, таким же, как Овод. Она восхищалась его убежденностью, его непримиримостью к мещанству в любых проявлениях. Но при всей его твердости он был очень чутким человеком, хорошо понимавшим душевное состояние других людей.

Их чувство внешне проявлялось очень сдержанно — в пожатии руки, в теплоте взгляда.

По вечерам в 23-й квартире, у Крамеров, собирались друзья. Услышав звонок, из кухни спешила Гертруда — высокая, стройная женщина с седой прядью в темных волосах, неплохо, хотя и с акцентом, говорившая по-русски. За ней в прихожей появлялся ее муж Герман, энергичный, но молчаливый человек с застенчивой улыбкой. Он, как и Альберт, был до Испании подпольщиком.

Часто бывал у Крамеров со своей женой Иоганн Вольф, представитель иностранных рабочих на заводе, высокий брюнет, очень живой и веселый.

Приходил и незаметно устраивался где-нибудь в уголке Карл, сосед Альберта по комнате, — самый молчаливый из всей компании.

— Железный человек, — говорил о нем Альберт. — Если нужно несколько суток сидеть, не спуская глаз с чего-нибудь, он выдержит…

Карлу совершенно не давался русский язык, и Лорхен, маленькая дочка Крамеров, однажды посоветовала ему:

— Дядя Карл, ты приходи к нам в детский сад. Мы тебя быстро научим говорить по-русски.

Бывали здесь чех Игнац с женой Паулой, другие политэмигранты. Играли в шахматы, беседовали о заводских делах, вспоминали Испанию, Париж, яростно спорили о международных событиях, добродушно подшучивали друг над другом…

Впервые Клавдия пришла сюда вместе с Альбертом, а потом стала забегать и одна. Встречая ее, Гертруда Крамер всегда радовалась:

— Ой, Клавочка, как хорошо, что вы пришли! Может быть, мужчины хоть ненадолго перестанут говорить о классовой борьбе.

Через открытую дверь из комнаты доносился громкий голос Вольфа:

— …при фашизме люди превращены в склаве… склаве… Альберт, как это будет по-русски?

— В рабов, — подсказывал Альберт.

— Да, да, в рабов, в послушные автоматы.

Заметив на пороге Клавдию, Вольф замолкал на полуслове и, широко раскинув руки, шел к пей:

— О, Клавдия Семеновна! Мы все вас очень ждем, наш дорогой доктор! Кстати, я давно хотел задать один, как это будет по-русски, нескромный вопрос: почему наш переводчик все время смотрит на нашего доктора, а наш доктор — на нашего переводчика? Может быть, это какое-нибудь новое заболевание?

— Что вы, Иоганн! — Клавдия покраснела. — Вам просто показалось. У нас с Альбертом чисто деловые отношения…

— Ах, это мне кажется? Хороню! — Он повернулся к Альберту. — В таком случае, расскажи Клавдии Семеновне, где ты провел вчерашний вечер!

— Интересно! — Клавдия старалась не смотреть на Альберта.

— Пожалуй, эту историю стоит рассказать. — В глазах у Альберта мелькнули веселые искорки. — Подходит ко мне днем один из наших испанцев и говорит: «Хесслер, у меня сегодня свидание». — «Поздравляю!» — говорю я. «Хочу сделать ей предложение», — говорит он. «Желаю успеха!» — говорю я. «Но мы не можем объясниться без тебя! — кричит он. — Я же не знаю русского, а она ничего не понимает по-испански!»

— И вы были посредником? — засмеялась Клавдия.

— Вот именно! — Испанец говорил, я переводил, а девушка копала землю носком туфли. Потом она сказала: «Нет!». Думаете, это был конец? Плохо же вы знаете испанский темперамент! Видя, что девушка не согласна, испанец сказал мне: «Ты можешь идти, Хесслер! Мы обойдемся без тебя». А утром, представьте себе, узнаю, что они решили пожениться!..

Когда затих смех, заговорили об Испании. И словно облачко грусти легло на лица Иоганна, Альберта, Германа.

Они часто вспоминали Испанию, читали стихи Эриха Вайнерта, хвалили только что вышедший «Испанский дневник» Михаила Кольцова.

В один из таких вечеров Иоганн вышел в коридор и вскоре вернулся с небольшим альбомом.

— Хочу сделать вам подарок, дорогая Клавдия, — сказал он. — Это альбом «Эстампы испанской революции». Издан в 1936 году в Барселоне. У меня два экземпляра. Один сохраню для матери, а второй разрешите подарить вам.

Клавдия была растрогана.

— Спасибо вам большое, Иоганн!

А он неожиданно погрозил пальцем Альберту:

— Смотри! Попробуй только обидеть нашего доктора!

И одной рукой он обнял Клавдию, а другой — Альберта.

Рубцовы с улицы Борьбы

— Я хочу все знать о тебе и о твоей семье, — сказал Альберт.

— Ну, что ж, слушай.

…За несколько лет до революции слесарь челябинского железнодорожного депо Семен Рубцов купил дом на улице Таможенной. Это был целый «дворец» — комната и кухонька. В подвале в ненастье всегда стояла вода, ее вычерпывали ведрами. На Таможенной Рубцовы и прожили много лет.

Когда в середине 20-х годов начали переименовывать улицы, дошла очередь и до Таможенной. С тех пор она называется улицей Борьбы.

Правильно в народе говорят: не в богатстве счастье. Жили Рубцовы без особого достатка, но дружно и счастливо. Отец Клавдии, Семен Никитич, был по тем временам человеком необычным, жадно тянулся к знаниям, к культуре. Он любил музыку, и любовь эту старался передать дочерям — Клавдии и младшей, Нюсе. В доме был граммофон и много пластинок с оперными ариями. Отец иногда ездил в Екатеринбург — слушать оперу.

Мать Клавдии была верующей, а отец — «красным». Но постепенно мать перешла в отцовскую веру, и в 20-е годы иконы из дома исчезли. В семье говорили, что название сибирского села Рубцовка идет от их предков, сосланных царем после крестьянского бунта.

Но, пожалуй, самым удивительным человеком в семье был дед со стороны матери — Иван Лаврентьевич Салатов. Внешность у него была запоминающаяся: ясные голубые глаза, крупный нос, серебряные кудри, аккуратная белая борода. При взгляде на него сразу вспоминался знакомый по портретам писатель Лев Николаевич Толстой.

Семья деда (отец его был еще крепостным) приехала из Симбирской губернии строить Великий сибирский путь. Дед работал кондуктором на товарных поездах, попал в крушение, получил увечье и был уволен за негодностью. Судился с железной дорогой, последние деньги отдал адвокату, который поехал в Петербург хлопотать, выиграл дело, получил по доверенности пятьсот рублей и… не возвратился.

В жизни был дед страшно невезучим. Устроился каменщиком на строительство элеватора — обвалился бункер, деду придавило ногу. Когда поправился, мог работать только сторожем в кладбищенской церкви. В одну из пасхальных недель, ночью, церковный звонарь Митя услышал шум и разбудил деда:

— Лаврентьич! В храме кто-то ходит!

Дед, как был в исподнем, взял шумовку, которой собирал угли для самовара отца дьякона, зажег свет и пошел к алтарю. Между царскими вратами и престолом его и уложили грабители.

А между тем Митя на колокольне бил в набат, поднимая тревогу. В это время в Народном доме закончился спектакль, и люди бросились на звук набата (кладбище было — рукой подать, на том месте, где сейчас кинотеатр имени Пушкина).

Грабителей не поймали. А деда отправили в городскую больницу. После этого он уже работать не мог.

* * *

— Теперь ты знаешь историю нашего рода, — закончила свой рассказ Клавдия. — Интересные люди мои предки?

— Особенно отец и дед, — сказал Альберт. — Но я не узнал ничего еще об одной Рубцовой.

— О какой?

— О той, которую зовут Клавдия.

— Ну, здесь ничего интересного. Закончила Красную железнодорожную школу (ох, какие у нас учителя были чудесные, особенно по литературе и биологии!). Поступила на курсы по подготовке в институт. А потом — в Пермский университет, на медицинский факультет.

— А после учебы?

— Потом — работа. Врачом. Начинала еще в здравпункте на строительстве ЧТЗ.

— О, ты тоже строила завод?

— Строила — громко сказано. Но и медики участвовали. Помню штурмовую ночь, когда ставили паросиловую станцию. Прожектора горят, музыка гремит, а по настилам мчатся тачечники: одни вверх, другие — вниз! Это все Сафразьян организовал, был на стройке такой чудесный армянин. Но послушай, мой дорогой, — обратилась она к Альберту. — Я ведь тоже хочу узнать о твоем прошлом. Тебе это, кстати, не повредит, попрактикуешься в русском языке.

— Как, разве я не знаю русский язык?

— Прекрасно знаешь! Кто вчера на кухне кричал: «Клавдия, молоко выскочило!»?

— Выскочило, выбежало! Разве не одинаково? Ну, хорошо, слушай! Я расскажу тебе о Хесслерах. О Хесслерах из Бургштадта, округ Херенхайде, Саксония.

Хесслеры из Бургштадта

Вечером дверь небольшого дома на окраине Бургштадта задрожала от яростного стука.

— Открывайте, да поживее! Если не хотите нажить неприятностей! — потребовал грубый голос.

Дверь отворилась, и на пороге появился пожилой худощавый человек. Правый пустой рукав его рубашки был засунут за пояс. У дома полукругом стояли несколько штурмовиков.

— Признавайся, Хесслер, где прячется твой сынок! — заорал на хозяина дома здоровенный парень с нашивками на рукаве.

— У меня их четверо.

— Не прикидывайся дурачком, Вальтер Хесслер! Будто ты не знаешь, кто из твоих отпрысков с коммунистами якшается! — со злой усмешкой сказал штурмовик. — Ну-ка, говори, где твой разлюбезный Альбертхен?

— Он же арестован, — тихо сказал Хесслер.

— Сбежал! Ну, мы до него еще доберемся! — пообещал штурмовик, и вся компания, громко разговаривая, удалилась.

Альберт был вторым сыном портного-перчаточника Вальтера Хесслера. Он родился в 1910 году в деревне Мюлау, в Саксонии, в промышленной области Лимбах — Бургштадт. Такие деревни тянулись здесь по долинам одна за другой, на много километров.

Это был край текстильщиков. Мужчины утром уходили на фабрику, женщины сидели дома за стрекочущими швейными машинками, чтобы добавить хотя бы несколько марок в семейный бюджет. Дети, проучившись в школе несколько лет, тоже шли на фабрику. Нужда и забота были уделом рабочих семей. Зато местные фабриканты строили себе роскошные виллы.

С большим трудом скопив немного денег, Вальтер Хесслер построил в Бургштадте дом по закладной расписке. Но это было уже после того, как он вернулся с первой мировой войны без правой руки, и после того, как умерла его первая жена.

В молодости Вальтер Хесслер был членом социал-демократической партии, собирал деньги для забастовщиков. Но когда на него обрушились одно за другим тяжелые несчастья, а без правой руки ему нельзя было работать на фабрике, он растерялся. Нужно было что-то делать.

И вот отец посадил перед собой десятилетнего Макса и Альберта, который был на год моложе, и заговорил о том, что дому нужна хозяйка, а детям — мать, и что у него есть на примете две невесты: одна с двумя сыновьями, другая — без детей… Решение на этом семейном совете было принято в пользу невесты без детей, и скоро в доме у Хесслеров появилась новая хозяйка.

Она была молодая, крепкая, энергичная и действительно заботилась о Вальтере и его сыновьях. Но жизнь в доме стала совсем не такой, какой она была при родной матери мальчиков. Та хорошо понимала отца, разделяла его убежденья. Мачеха же считала, что занятия политикой могут принести только неприятности. Заботься о себе и о своем доме, остальное тебя не касается.

Вальтер Хесслер был мягким, уступчивым человеком. Он чувствовал себя обязанным молодой женщине, которая вышла за инвалида с двумя детьми и взвалила на себя все заботы по дому. И Вальтер смирился.

Когда в семье появилось еще двое детей, отношения мачехи и старших сыновей изменились к худшему.

«Например, к рождеству мы получали хорошие подарки, а Макс и Альберт — только носки. Мы были изнежены матерью, а Макс и Альберт должны были трудиться», — так, уже в наши дни, вспомнит свое детство младший из братьев — Вернер.

Несмотря на это, братья Хесслеры ладили между собой. Макс охотно играл в шахматы с малышами. Любил повозиться с ними и Альберт, но у него для них почти не было времени. Альберта все реже видели дома. Он начал заниматься тем, что мачеха с неодобрением называла политикой.

* * *

В пятнадцать лет Альберт поступил учеником в садоводство Артура Наумана в Дебельне. Десятичасовой рабочий день, скудное питание и жалкая оплата — таков был его первый рабочий «университет». Но задержался он здесь недолго. Ученик оказался строптивым, вступился за товарища, которого ударил учитель. Его обвинили «в поддержке хулигана» и… исключили из школы.

Альберт поступил на красильную фабрику в Хартмансдорфе. Днем он работал, а по ночам вместе с товарищами расклеивал коммунистические листовки и плакаты, вывешивал красные флаги на фабричных трубах. По утрам, видя, как суетятся около фабрики вызванные хозяином полицейские, ребята сами удивлялись, как это они ночью сумели забраться на такую головокружительную высоту.

Под покровом темноты на улицу выходили «красные мазилы» — ребята из Коммунистического союза молодежи с ведерками краски и кисточками. А наутро горожане читали на фасадах домов, между окнами магазинов, на заборах лозунги: «Долой фашистских убийц!», «Голосуйте за коммунистов!»

Альберт организовал первый в округе Херенхайде пионерский отряд. Сохранилась фотография, на которой он снят с пионерами во время прогулки. Альберт любил рабочих ребятишек и умел просто и понятно объяснять им, почему нужно бороться против капиталистов, рассказывал, как живут рабочие и их дети в Советском Союзе.

В девятнадцать лет Альберт Хесслер — член компартии Германии, и после недолгого обучения в партийной школе — руководитель местной организации. Каждый день его жизни заполнен борьбой, трудным, а порой и опасным делом.

Нужно призвать к забастовке рабочих текстильной фабрики под Пенигом. Но как туда проникнуть постороннему? Хозяева наняли охрану. Она следила, чтобы на фабрику не проходили чужие.

Перед перерывом к воротам фабрики вместе с разносчиком обедов подошел Альберт.

— Ты куда? Зачем? — остановил его охранник.

— Да вот, обед несу родственнику.

Охранник подозрительно оглядел его, но пропустил. А через несколько минут в столовой звучал горячий призыв к забастовке. В одно мгновенье были розданы листовки. Вскоре с другого берега Мульды Альберт и его товарищи с удовольствием наблюдали, как на фабрике суетятся вызванные хозяевами полицейские, разыскивая распространителей «красных» листовок.

Когда в 1932 году забастовали рабочие Хемница, Альберт и его друзья собрали почти сто центнеров продуктов и на ручных тележках привезли их семьям забастовщиков.

Альберт вел работу в запрещенном Союзе красных фронтовиков, находил места, где можно было хранить оружие и учиться стрелять.

В это время Альберт ненадолго возвратился в родительский дом. Он потерял место — последнее время он работал шофером в гостинице «Парк Херенхайде».

Скоро об Альберте снова заговорили в Бургштадте.

Не было в те годы для трусливого немецкого обывателя более страшного слова, чем «большевик». И вдруг «большевистское гнездо» появилось в самом Херенхайде. Альберт Хесслер и несколько его товарищей сняли две комнаты и основали рабочую коммуну. А назвали ее «Коммуна Большево».

Местные фашисты давно открыли счет «преступлениям» Альберта и его друзей. Коммунары вели широкую пропаганду среди рабочих, разоблачали обещания и посулы гитлеровцев. Когда домовладелец выбрасывал семью безработного на улицу, появлялась группа «большевцев» во главе с Альбертом, и вещи снова оказывались в квартире.

Альберту все реже удавалось забегать домой, к родителям. Братья его росли далекими от политики. Макс стал художником и открыл небольшую мастерскую. Герхард учился на чертежника.

Однажды Альберт взял с собой младшего брата Вернера на собрание коммунистической молодежи. Мальчику было тогда двенадцать лет, и он не мог еще понять, о чем говорили ораторы. Но само собрание — бурное, яростное (шел 1932 год) — произвело на него ошеломляющее впечатление. И запомнилось на всю жизнь.

Осенью 1932 года Альберта избрали коммунистическим общественным депутатом городского управления. Но на первом же заседании он был арестован за участие в демонстрации безработных. Одновременно арестовали всех членов «Коммуны Большево». Освободили их в январе 1933 года. А в конце февраля, после поджога рейхстага, к власти в Германии пришел Гитлер.

Десятки тысяч коммунистов, рабочих активистов были брошены в тюрьмы и концлагеря. Начались массовые пытки и убийства. В начале марта Альберт попал в руки штурмовиков, которые давно хотели разделаться с вожаком местных коммунистов. Его спас случай.

Однажды в субботу после обеда в тюрьму явилась команда штурмовиков с предписанием: «Допросить Хесслера». По счастливой случайности, ни один из них не знал его в лицо. А дежурный полицейский перепутал фамилию и привел на допрос заключенного, тоже коммуниста, по фамилии Ресслер.

Допрос проходил в обычном для фашистов стиле. Заключенного избили и обрезали ему волосы. Когда выяснилось, что это не тот человек, штурмовики посовещались и решили допрос настоящего Хесслера отложить до понедельника.

Можно представить себе их ярость, когда, явившись в тюрьму, они узнали, что Хесслера здесь уже нет. Полицейский чиновник, освобождая места для новых арестованных, выпустил его «как сына отца, ставшего инвалидом на войне».

Штурмовики долго рыскали по Бургштадту, пытаясь найти свою жертву. Они грозили: «Когда мы поймаем Хесслера, то привяжем его к лошади и будем таскать до тех пор, пока от него ничего не останется!» Однако схватить его им не удалось: Альберт успел скрыться из родного города.

В Бургштадте он никогда больше не появился. Но еще много лет в дом к Хесслерам приходили из полиции. Последний раз — в апреле 1944 года, когда искать было уже некого.

Под чужим именем

Гейнц Цашпель был другом Альберта еще со времени учебы в садоводстве Наумана. Последнее время они встречались редко. Неожиданно Альберт появился в Дебельне.

— Могу я говорить с тобой откровенно?

— Ты меня обижаешь!

Альберт коротко рассказал, что произошло в Бургштадте, и спросил, хочет ли Гейнц помочь ему.

— Что за разговор! Конечно, помогу! Но что нужно делать?

Оставаться Альберту в Германии было опасно, его в любой момент могли схватить. Было решено переправить его в Чехословакию.

— Вот ты уже и не Хесслер! — шутили товарищи, передавая Альберту удостоверение безработного и членский билет рабочего спортивного союза. Документы были на другое имя. — Привыкай, дружище, да смотри, не выдай себя.

Оставалось сделать фотографию для членского билета. С этим хорошо справился Цашпель, который был страстным фотолюбителем. Другой товарищ расписался в билете. Документы были готовы.

Назавтра, в пасхальное апрельское воскресенье, двое молодых людей встретились на фрейбургском вокзале с зятем Цашпеля, и уже втроем, как туристы, поехали до Хольцхау-Эрцгебирге. Эта станция находилась недалеко от границы.

В туристском ресторане, за обедом, они услышали, что граница в этих местах охраняется двойными эсэсовскими патрулями.

— Пожалуй, нам есть смысл продолжить нашу пасхальную экскурсию, — сказал Альберт товарищам.

Они отправились в Кеммерсвальд. Тут им удалось получить суточные туристические удостоверения на поездку в Чехословакию. А еще через несколько часов друзья добрались до горной хижины «Общества любителей природы».

Здесь опасность им уже не угрожала. Это была Чехословакия.

В горной хижине Альберта встретил чешский товарищ — коммунист, молодой шахтер. Он помог ему быстро связаться с немецкой эмиграцией и включиться в борьбу.

Альберту поручили работу в пограничной зоне и в Союзе молодых коммунистов. Он должен был нелегально отправлять в Германию газеты «Красное знамя», «Молодую гвардию», а также «коричневую книгу» о фашистской провокации с поджогом рейхстага, листовки, помогал переходить через границу товарищам, возвращающимся в Германию на нелегальную работу, и встречал тех, кто вынужден был спасаться от нацистов.

Это сложное и опасное дело доверяли только мужественным борцам. Сколько отважных людей погибло, выполняя его. Летопись антифашистской борьбы сохранила, например, имя Минны Фриг, десятки раз нелегально переходившей из Чехословакии в Германию.

Немецкие эмигранты жили в Чехословакии трудно. Многие были без работы. Вернер Шварце, находившийся в эмиграции вместе с Альбертом, вспоминал: «В основном мы жили за счет солидарности чешских горняков. Свой скудный хлеб они по-братски делили с нами.

Бывало и так, что те наши товарищи, которые были без работы, собирали в лесу грибы и ягоды и продавали их в городе, внося деньги в общий бюджет. Из него брали деньги на поездки и выпуск нелегальной литературы.

Некоторые эмигранты зарабатывали себе на жизнь продажей газет. Крышу над головой мы находили в рабочих семьях.

Альберта везде принимали охотно. Он был прекрасным товарищем, простым и умеренным в своих личных потребностях, и пользовался очень большим авторитетом».

В то время в Чехословакию удалось бежать семье Эльзы Харцер. С Эльзой Альберт познакомился в Бургштадте. Она считалась его невестой. В Платтене, где поселились Харцеры, бывали их земляки — бургштадтские товарищи. Альберт очень интересовался делами на родине, судьбой оставшихся в Бургштадте товарищей.

В Платтен, Эльзе, будет он писать и позднее, оказавшись далеко от этих мест — до осени 1938 года, когда гитлеровская Германия захватит большую часть Чехословакии.

* * *

В сентябре 1934 года молодой человек с паспортом на имя Мейсла (настоящий Мейсл, двоюродный брат Эльзы Харцер, оставался в Платтене) нелегально перешел чехословацко-германскую границу. 26 сентября открыткой из Берлина он сообщил о своем благополучном прибытии.

10 октября — письмо из Дуйсбурга.

Следующее сообщение — из Дюссельдорфа.

Альберт действовал в западном промышленном районе, его задача — привлекать молодежь к активной борьбе с фашизмом.

В феврале 1935 года готовилась окружная конференция коммунистов Рурской области. Провести ее решили в Голландии. Вскоре после приезда в Голландию Альберт и многие его товарищи были арестованы и оказались за тюремной решеткой. Над ними нависла смертельная опасность — их могли выдать гестаповцам.

Голландские коммунисты решили не допустить этого. По стране прокатилась волна протестов, рабочих демонстраций. И власти, чтобы восстановить «спокойствие и порядок», решили выслать арестованных в Бельгию.

Альберт уже в то время обладал огромным даром убеждения. Товарищ, которого выслали из Голландии несколько позднее, разговорился с сопровождавшим их чиновником голландской полиции. Ранее этот чиновник сопровождал группу Альберта Хесслера. Альберт сумел убедить его, что борьба, которую ведут немецкие эмигранты, справедлива, и долг каждого честного человека — поддержать ее.

Альберту еще раз пришлось по заданию партии нелегально побывать в Голландии. А когда он вновь вернулся в Бельгию, его ждала волнующая новость.

Партия посылала Альберта Хесслера в Москву.

Короткая передышка

В 1935 году молодой немецкий коммунист приехал в Советский Союз. По условиям конспирации он носил чужое имя. Товарищи звали его Оскаром Штарком.

Он привык жить под чужим именем, ночевать в чужих квартирах, научился предчувствовать опасность, всегда, в любую минуту, быть собранным, как для прыжка.

Альберт научился всецело подчинять свою волю интересам партии. В подполье он встречался с Тельманом, и эта встреча стала одним из самых ярких событий его жизни.

Мог ли Альберт надеяться, что самая большая мечта его — побывать в Советском Союзе — сбудется так неожиданно?

Он идет по Москве и видит: весь город — новостройка. Строится метро, строятся новые дома-громады, новые мосты через Москву-реку. И он, этот гость Москвы, очень похож на крепких московских парней, которые крошат отбойными молотками старые мостовые или что-то делают на головокружительной высоте над городом.

Он сворачивает с наполненной гуденьем и шумом улицы на другую, тихую, уютную и входит в подъезд знакомого здания. В руке у него портфель с учебниками и тетрадями. В Москве он тоже выполняет задание своей партии. Это задание — учиться.

«Мы познакомились в 1935 году в Ленинской школе в Москве, — рассказал в письме автору повести Министр национальной обороны ГДР, генерал армии Гейнц Гофман. — Я знал Альберта Хесслера только под его подпольной кличкой «Оскар». О его жизни до нашей встречи я почти ничего не знал. В условиях подполья не было принято рассказывать друг другу свою автобиографию. Кроме того, Альберт был очень скромным человеком. Он не любил говорить о себе и ненавидел всякую болтовню.

Мы оба учились в немецкой секции, правда, в разных отделениях: Оскар в отделении КСМГ — Коммунистического союза молодежи Германии, а я в отделении КПГ — Коммунистической партии Германии. Так как оба отделения занимались по разным учебным программам, во время учебы мы почти не встречались. Но занятия по физподготовке были общими. А в Ленинской школе спортом занимались много. Занимались легкой атлетикой, игрой в ручной мяч, в футбол и волейбол, ходили на лыжах. На этих занятиях Оскар выделялся: он был хорошим спортсменом».

Все, кто знал его в то время, отмечают: занимался он с огромным упорством. Альберт, как немногие, умел ценить время, не растрачивать его по пустякам. Это качество будет отличать его всю жизнь. Он словно предчувствовал, что передышка, полученная в Москве, не будет долгой, а успеть нужно много. Сверх учебной программы старался наверстать то, чего не смог получить в юности — расширить свое общее образование. Много читал, при любой возможности брался за книгу. Упорно изучал русский язык. Старался как можно больше говорить по-русски, овладеть разговорной речью.

Прошло несколько месяцев, и в его учебной программе появляется новый предмет — испанский язык.

18 июля 1936 года испанский генерал Франко поднял вооруженный мятеж против правительства Народного фронта. Он знал, на чью помощь может рассчитывать. Уже через десять дней в Испанию прибыли первые транспортные самолеты «Юнкерс-52» с военным снаряжением, посланным Гитлером. Сразу же откликнулся и Муссолини. Над Испанской республикой, над ее народом нависла смертельная опасность. Было ясно: главный фронт борьбы против фашизма проходит в Испании.

«Защита Испанской республики не есть дело одного испанского народа», —

заявило Советское правительство.

Наша страна послала испанским республиканцам танки и самолеты. Немало советских людей сражалось на земле и в небе Испании. А рядом с ними — коммунисты и антифашисты из многих стран Европы и Америки.

«Когда в июле 1936 года стало известно, что Испанской республике грозит опасность фашистского мятежа, Оскар, как и большинство ленинских студентов, попросил послать его в Испанию, — вспоминает Гейнц Гофман. — Нас зачислили в учебное подразделение, и мы оба попали в одну и ту же роту.

Никто из нас не был избалованным, большинство товарищей испытало тяготы и лишения антифашистской подпольной борьбы. И все же подготовка в учебном подразделении никому не давалась легко. В этой обстановке Оскар проявил себя хорошим товарищем. Он был интеллигентным и умным курсантом. Скоро он стал отличником… Он очень серьезно относился к своим обязанностям. Но одновременно он был веселым и жизнерадостным человеком. Даже в самых трудных для нас условиях он находил слова, чтобы подбодрить товарищей. Поэтому мы все любили его».

Только один предмет давался Альберту труднее, чем другим — испанский язык. Его саксонский диалект мешал правильно произносить звучные испанские слова. Но упорство помогло преодолеть трудности, и скоро уже товарищи обращались к нему за помощью.

Подготовка подходила к концу. Сбывалась заветная мечта — с оружием в руках вступить в бой с фашистами.

Весной 1937 года «Оскара» в Москве уже не было.

Испанский закал

Небо здесь кажется бездонным, а горы на горизонте словно нарисованы.

Пиренеи. За ними — Испания.

Девять добровольцев идут по узкой петляющей тропинке за двумя проводниками — французскими товарищами. Они спешат. До рассвета нужно перейти границу. Придерживая рюкзак рукой, твердо вышагивает тот, кого называют Оскаром. Рядом с ним — Гейнц, его товарищ по Ленинской школе…

…Из Москвы они выехали разными маршрутами. Самый короткий — через Польшу и Германию — был закрыт: гитлеровцы могли опознать и схватить их. Нужно было ехать через нейтральные страны. Один из путей шел через Чехословакию, Австрию и Швейцарию, другой — через Скандинавию, Голландию, Бельгию и Францию.

Оскар ехал по северному маршруту. 19 марта он послал Эльзе Харцер первую весточку о себе из шведского портового города Мальме. 26 марта он пишет уже из Парижа, где они с Гейнцем пробыли восемь дней. В письме — тревога за судьбу близких и друзей в Германии, решимость бороться до победы.

«Родина далеко, но мы всегда наготове. Мы боремся и завоюем для нее свободу. За это можно пожертвовать жизнью. К этому я всегда готов».

Вместе с группой товарищей, прибывших из разных стран, они выехали из Парижа в Перпиньян — городок в тридцати километрах от франко-испанской границы.

…И вот они идут по горной тропе следом за проводниками. Внизу, на французской стороне, виднеются огоньки селений, над головой перемигиваются звезды. Но смотреть вверх некогда, нужно следить за тропой. Тридцать километров пешком, ночью, через горы — не увеселительная прогулка.

Когда дорога шла уже под уклон, один из группы, глухо застонав, опустился на камень.

— Что с тобой, дружище?

— Сердце… Сейчас… Сейчас пройдет…

Оскар подошел к Гейнцу.

— Задерживаться нельзя, видишь, уже светает. Давай понесем его.

Подхватив обессилевшего товарища, они двинулись дальше и через некоторое время благополучно перенесли его на испанскую сторону.

На следующее утро группа была уже в Фигерасе, где находилась техническая база республиканской армии. Бойцов не хватало, Оскара и Гейнца сразу же назначили в ночной караул. Это первое боевое задание заставило их поволноваться.

«Впервые в жизни мы стояли с карабинами наизготовку, полные решимости убить любого фашиста, который приблизится к нашему посту, — вспоминает Гейнц Гофман. — Мы молча смотрели в непроницаемую темноту, в каждом шорохе подозревая врага. Ведь никто нам не сказал, откуда могут появиться фашисты. К счастью, все было спокойно. Но мы очень радовались, когда подошла смена».

Встретившись через несколько месяцев, Оскар сказал товарищу:

— Ты помнишь, Гейнц, первую ночь в Фигерасе? Мне было немножко не по себе. Хорошо, что мы были вдвоем.

Из Фигераса добровольцев отправили в Барселону. В казарме имени Карла Маркса их одели в военную форму и отправили в город Альбасете, где формировались знаменитые интернациональные бригады.

* * *

Первая сформированная из добровольцев интернациональная бригада получила название Одиннадцатой. Командиром ее был Эмиль Клебер — австрийский коммунист, сын крестьянина из Буковины, участник Великой Октябрьской революции, большевик, показавший себя в Испании талантливым военачальником.

Первый батальон этой бригады возглавлял носитель очень аристократической фамилии — капитан Арнольд фон Голзенау, который известен как талантливый писатель под именем Людвига Ренна. А первым комиссаром батальона был человек редкостного мужества — руководитель немецкой антифашистской эмиграции в Париже Ганс Боймлер.

Батальон вступил в бой под Мадридом в самые трудные дни ноября 1936 года, когда решалась судьба города. Участвовал он в разгроме итальянцев под Гвадалахарой, но и сам понес большие потери. В одном из боев погиб комиссар Ганс Боймлер, и батальону было присвоено его имя.

Новым комиссаром этого прославленного батальона был назначен Гейнц Гофман. Оскар стал политкомиссаром одной из рот, а вскоре — ее командиром. «Все мои желания — быть здесь, на фронте — наконец осуществились», — пишет он Эльзе Харцер.

Как раз в эти дни исполнилось десять лет с тех пор, как Оскар стал членом Коммунистического союза молодежи. И немало из них прошло в борьбе и опасностях, когда каждый день — на переднем крае, каждый час — лицом к врагу.

Оскар ехал в Испанию, чтобы бороться с фашизмом. Для этого он поехал бы в любую другую страну. Но здесь, на выжженной солнцем и политой крестьянским потом земле, он почувствовал, что полюбил Испанию, ее народ на всю жизнь.

Три года спустя, за тысячи километров от оливковых рощ и каменистых плато, в другой стране, которая была для него всегда маяком и примером, он скажет: «Когда мы победим и можно будет выбирать, я бы хотел жить в Испании».

После недолгой передышки Одиннадцатая интербригада снова была брошена на фронт. Она участвовала в сражении, которое в истории гражданской войны в Испании получило название «Внезапная атака под Утанде».

Атака интербригадовцев началась на рассвете. Шел сильный дождь. После короткой артиллерийской подготовки бойцы ворвались в фашистские траншеи и гранатами уничтожили несколько огневых точек.

Рота Оскара действовала на правом фланге. «Мы заметили, что прямо перед нами солдаты противника собираются группами, — вспоминал впоследствии Оскар. — А потом они бросились к нам навстречу с криком: «Да здравствует республика!» Сразу же у них позади началась сильная пулеметная стрельба, и многие из них были убиты».

В ходе боя потребовалось установить связь с соседним батальоном. Но связной командира роты был ранен, и Оскар, передав командование помощнику, пошел сам. Вдруг перед собой на поле пшеницы он увидел человека в фашистской форме. «Да здравствует республика!» — закричал тот. Оскар решил, что это еще один перебежчик. «Было видно, что он ранен. Я опустил оружие и подошел. И вдруг он вскинул руку — раздался выстрел. Падая, я успел несколько раз выстрелить в фашиста».

Оскар лежал без сознания и не видел, как по батальону ударили свежие силы противника. Это были «рэкеты» — отборные войска Франко. Упорно обороняясь, товарищи Оскара отступали метр за метром, пока не дошли до отвесного склона скалы. Они не бросили своего командира. С огромным трудом, под вражеским обстрелом, его опустили вниз и доставили в безопасное место.

* * *

«Немножко болен и скоро буду здоров…»

Это из письма Оскара, посланного из госпиталя. Ему только что сделали вторую сложную операцию, и положение еще было весьма тяжелым. Только через полгода он напишет, что был серьезно ранен.

Впрочем, не столько болезнь была для Оскара мучительной, сколько вынужденное бездействие. Товарищи бьются с врагом, а он прикован к постели! Но раз уже это случилось, нужно находить свое место в строю. И он занимается самообразованием, изучает испанский язык.

В этом — весь Оскар. А письма, которые он пишет Эльзе, — это маленькие, но яркие обзоры политического и экономического положения в Испании. Это тоже было политической работой: ведь пресса в капиталистических странах скрывала от читателей правду.

Доходили до него и ответные письма. В одном из них он узнал о судьбе арестованных фашистами бургштадтских товарищей. Пауль Гофман брошен в тюрьму на шесть лет, остальные — на срок от четырех до шести лет.

«Если бы они схватили меня, я бы тоже получил столько же. Проклятье! Во мне кипит злость, что я должен лежать здесь. Но скоро мы сведем счет с этими мерзавцами!»

Госпиталь размещен в старинном монастыре к северо-западу от Мадрида. В нем — шестьсот раненых бойцов. Медицинского персонала не хватает, и когда Оскару разрешили подняться с койки, он стал понемногу помогать врачам, сестрам. Во время прогулок по окрестностям он беседовал с крестьянами, знакомился с укладом их жизни, заботами и надеждами.

Но скоро Оскар нашел для себя и другое занятие. Оно полностью его захватило.

Салют, Испания!

Недалеко от госпиталя находился старинный замок, в былые времена принадлежавший богатому маркизу. После боев за Мадрид в нем, по предложению бойцов Одиннадцатой интербригады и на собранные ими средства, был создан прекрасно оборудованный детский дом.

Во время войны в Испании сотни тысяч людей лишились крова, стали беженцами, многие дети потеряли своих родителей. Заботу о детях Испании взяли на себя бойцы интернациональных бригад.

При входе в замок висел плакат: «Детский дом имени Эрнста Тельмана». Сюда и пришел из госпиталя Оскар, когда врачи разрешили ему прогулки. А побывав один раз, начал приходить снова и снова.

«Руководит детским домом мой друг, который был ранен одновременно со мной и потерял ногу. В настоящее время он является «отцом» семидесяти детей нашей бригады». Их настоящие отцы погибли на фронте»

(из письма Оскара Эльзе Харцер от 23 декабря 1937 г.).

Друг Оскара, ставший «директором» детского дома, сражался в Испании под именем Луиса Наварро. Он знал песни на многих языках и разучивал их с ребятишками. Но, пожалуй, особенно они подружились с маленькой веселой Консуэлой. Она учила их танцам и играм. Когда в детский дом приходили бойцы из соседнего госпиталя, дети устраивали для них целые концерты.