Прощание с подпольем
Прощание с подпольем
Впоследствии Маяковский не раз говорил, что сначала в Бутырках он очень много рисовал, а потом (что было неожиданно даже для него самого) стал сочинять стихи. В «Я сам» об этом сказано:
«Попробовал сам писать… Вышло ходульно и ревплаксиво…
Исписал целую тетрадку. Спасибо надзирателям – при выходе отобрали. А то б ещё напечатал».
Получается, что возникшая в застенках тяга к поэтическому творчеству оказалась настолько сильной, что пересилила подростковое увлечение революционной романтикой.
Но ведь стихи в молодые годы сочиняли Глеб Кржижановский, Феликс Дзержинский, Иосиф Джугашвили, а рисованием с юных лет увлекался Николай Бухарин. Но это не помешало им активно заниматься партийной работой. А Владимиру Маяковскому помешало? Почему? Что так сильно «взбудоражило» молодого подпольщика при выходе из тюрьмы? Только ли радость от невероятного везения, которое принесло нежданное освобождение?
Писатель Виктор Борисович Шкловский в своих воспоминаниях написал:
«Говорят, что он сопротивлялся в тюрьме, и это верно. Владимир Маяковский был крепчайший человек.
Но ему было шестнадцать лет.
Мальчика продержали в одиночке пять месяцев. Он вышел из тюрьмы потрясённый».
Сразу обратим внимание на то, что Шкловский указал более точный срок пребывания Маяковского в одиночке – «пять месяцев». Но вопросы возникают и тут! Чему (или кому) так долго «сопротивлялся» юный арестант Бутырки? И чем был так «потрясён» этот «крепчайший человек», выйдя из тюрьмы?
Ответ напрашивается такой: тюремные тяготы всё-таки «сломали» не слишком стойкого духом подростка, и он…
Что мог совершить эсдек Маяковский в бутырских казематах?
Разгласить какую-то партийную тайну?
Выдать в руки охранки товарищей по партии?
Или произошло нечто иное, но вполне достаточное для того, чтобы оставить в душе юного подпольщика незаживающую рану?
В подобных предположениях нет ничего невероятного. Царская охранка, как мы могли уже в том убедиться, состояла из опытнейших профессионалов, в ней работали специалисты сыскных дел высочайшего класса. Об уровне их подготовки (и мастерства) упомянул в своих воспоминаниях даже Вячеслав Михайлович Молотов, один из видных большевистских вождей:
«Там тоже не дураки были – в охранке, я часто бывал в тюрьмах и ссылках, там поумней нашего брата среди них были…
Сколько было провокаторов! Умные, умелые, подготовленные. Царская охранка работала здорово. Дураков не держали».
Да, кадровые работники российской тайной полиции дело своё знали великолепно. Не зря их опыт с таким успехом был впоследствии использован, а достижения преумножены сотрудниками ЧК-ВЧК-ГПУ-ОГПУ-НКВД-НКГБ-МГБ-КГБ.
Вспомним ещё раз, как работали офицеры Отдельного корпуса жандармов.
Какие методы «перековки» (внедрённые ещё Сергеем Зубатовым) применялись ими?
Когда начинающий подпольщик попадал за решетку, его сразу же начинали «обрабатывать» – с помощью известных с древнейших времён вещей: кнута и пряника, то есть использовали злые угрозы и добрые посулы. Безжалостный кнут, умело сочетаемый со сладким пряником, ломал нестойкую волю сотен юнцов, возжелавших стать революционерами.
Подобной «обработке» подвергся и Маяковский. Ведь не случайно его держали в одиночной камере, лишив общих прогулок и свиданий с родными. Мало этого, его пугали ужасами грозившей ему сибирской ссылки, советовали пожалеть мать и не корёжить собственную судьбу, зарывая свои яркие способности рисовальщика и стихотворца в мрачные подземелья антиправительственного подполья. Юному эсдеку постоянно «по-дружески» намекали, что полным раскаянием и чистосердечным признанием он сильно поможет следствию и (что не менее важно) смягчит приговор себе.
Следователи, которые вели дело о побеге политкаторжанок из Новинской тюрьмы, наверняка были знакомы с «диктантами», написанными Владимиром Маяковским, когда он отвечал на вопросы Романа Романовича Вольтановского и Тихона Дмитриевича Руднева. Понять, что своими ошибками в этих писаниях паренёк-подпольщик пытался водить жандармов за нос, особого труда не составляло. И тетрадка со стихами, которые сочинял заключённый Маяковский, тоже, вне всяких сомнений, была знакома следователям задолго до того, как стихотворца отпустили на волю.
Не общение ли с опытными сотрудниками охранки перековало «товарища Константина», который сначала так настойчиво и целеустремлённо рвался в революционеры, а затем так решительно взял и передумал? Не беседы ли с жандармами заставили вдруг юного эсдека, избиравшегося чуть ли не в Московский комитет партии, прекратить всякую антиправительственную деятельность?
Николай Хлёстов, снимавший койку в квартире Маяковских, впоследствии написал о его выходе из партии следующее:
«… некоторые исследователи упрекали его за это, расценивали его поступок чуть ли не как предательство».
К этим словам Хлёстов тут же добавлял высказывание своего земляка Владимира Вегера-Поволжца:
«Вегер всегда особо подчёркивал, что Маяковский вошёл в партию во время реакции, когда многие неустойчивые элементы отходили от партии, что он встал в ряды партии в самое тяжёлое для неё время».
Кем же всё-таки был Владимир Маяковский? «Предателем» или «устойчивым элементом»?
Чтобы получить на эти вопросы достаточно исчерпывающие ответы, нам придётся вернуться немного назад – в самое начало июля 1909 года, когда наш герой угодил в полицейскую засаду.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.