«Водяное общество»

«Водяное общество»

В то время съезды на Кавказские воды были многочисленны, со всех концов России. Как отмечали современники, кого, бывало, не встретишь на Водах! Какая смесь одежд, лиц, состояний! Со всех концов огромной России собираются больные к источникам в надежде – и большею частью справедливой – исцеления. И кого не найдете здесь? И военных всех мундиров, и разжалованных, и статских, и монахов, и купцов, и мещан, и столичных модниц, и толстых купчих, и чванных чиновниц, и уморительных оригиналов. Здесь разбитый параличом едва передвигает ноги; тут хромает раненый; там идет золотушный; далее – страдалец в язвах, этот – геморроидалист; рядом с ним – страждущий от последствий разврата; словом, тут средоточие всех омерзительных недугов человеческого рода.

По поводу количества гостей в курортный сезон 1841 года мнения современников расходятся. Вспоминая много лет спустя свою поездку на Воды в том году, А. Арнольди отмечал, что сезон был один из самых блестящих – говорили, что съехалось до 1500 семейств. Это явное преувеличение: вместе с большим количеством прислуги они просто физически не смогли бы разместиться в четырехстах с небольшим комнатах. Наверное, стоит поверить другому свидетельству о том, что съезд того курса был невелик и не замечателен. Дам, говорит он, как всегда было мало (а мы добавим: многолетние статистические данные говорят, что благородных особ женского пола приезжает в три-четыре раза меньше, чем мужского). «Да и утешение от них небольшое (а это уже Лермонтов устами Грушницкого), они играют в вист, одеваются дурно и ужасно говорят по-французски».

Мужчины – большею частью пехотные жалкие армейцы, которых сперва выставляют черкесам, как мишень, а потом калеками присылают лечить на воды. Есть и гвардейцы: им или вреден север, или нужен крестик; также встретите интересных петербуржцев, искателей новых сил для новых соблазнов столичной жизни… Но самые занимательные из посетителей – это помещики в венгерках, с усами и без причесок; они пожаловали так, от нечего делать. Но все же к источникам исправно ходят вместе со своими семействами – ежедневно по дороге туда встретим несколько печальных групп, медленно подымающихся в гору; об их принадлежности к этой категории гостей курорта можно было тотчас догадаться по истертым, старомодным сюртукам мужей и по изысканным нарядам жен и дочерей.

Между больными, что толпятся у источников, обедают в Ресторации, гуляют по бульвару, встречаем и немалое число людей здоровых, приехавших развлечься, отведать кахетинского, поиграть в картишки. Среди них обязательно присутствует особая группа, замеченная Лермонтовым еще в тридцать седьмом году и едва ли исчезнувшая к сорок первому: «Они пьют – однако не воду, гуляют мало, волочатся только мимоходом; они играют и жалуются на скуку. Они франты: опуская свой оплетенный стакан в колодец кислосерной воды, они принимают академические позы; штатские носят светло-голубые галстуки, военные выпускают из-за воротника брыжжи. Они исповедывают глубокое презрение к провинциальным домам и вздыхают о столичных аристократических гостиных, куда их не пускают».

Очень оживляли курортную публику тем летом гвардейские офицеры, отпущенные в Пятигорск отдохнуть от боев. «Молодежь эта здорова, сильна, весела, как подобает молодости, воды не пьет, конечно, и широко пользуется свободой после трудной экспедиции. Они бывают также у источников, но без стаканов: лорнеты и хлыстики их заменяют. Везде в виноградных аллеях можно их встретить, увивающихся и любезничающих с дамами».

Как же проходит день «водяного общества»? Вот утренняя картина: в пять часов по разным направлениям в экипажах, верхом, пешком больные тянутся к источникам. С восходом солнца их толпы уже осаждают избранный. Кому-то доктор прописал Елизаветинский источник, кому-то Конрадиевский, что находился тогда у него в саду. Кто-то должен был ходить к Михайловскому, а кто-то к Александровскому. Люди, которые сходятся к самому популярному, Елизаветинскому кислосерному источнику (он находился там, где ныне красуется белокаменная Академическая галерея), составляют картину пеструю, живую, разнообразную. Тут вы увидите и франта, одетого по последней моде, и красавицу в щегольском наряде, и черкеса в мохнатой шапке, и казака, и грузина, и грека, и армянина, и калмыка с косою и огромным блюдом на голове. Глядя на все это, скажешь невольно: «Какая смесь одежд и лиц. Племен, наречий, состояний…»

Приставленный к источнику какой-нибудь инвалид на деревяшке, имея в заведывании своем строй стаканчиков, черпает ими воду и преусердно потчует каждого подходящего. Из множества разновидных стаканов, которые висят на длинных тесьмах, он снимает с крючка тот, который вам принадлежит, погружает его в горячий источник, выполаскивает и подает вам.

Дамы с грациозным движением опускают на беленьком снурочке свой стакан в колодец, казак с нагайкой через плечо – обыкновенною принадлежностью – бросает свой стакан в теплую вонючую воду и потом, залпом выпив очередную порцию, морщится и не может удержаться, чтоб громко не сказать: «Черт возьми, какая гадость!» Вы тоже морщитесь и пьете тепловатую зловонную воду, которая на несколько секунд оставляет во рту вкус тухлых яиц.

Эти часы самые тяжелые; каждый обязан проглотить по нескольку больших стаканов гадкой теплой воды: такова непременная метода здешних медиков. Первый прием 1–2 стакана. Через четверть часа каждый день прибавляли по стакану. Таким образом, прием воды доводили до 12 стаканов каждое утро (натощак).

Между приемами воды – умеренное движение. И вы, проглотив стакана три, идете ходить или садитесь в какой-нибудь беседке рассматривать лица больных, проходящих мимо вас. Между тем инвалид систематически вешает ваш стакан на свое место, наблюдая всегда самое пунктуальное старшинство: вы можете быть уверены, что стакан подполковника не будет никогда висеть выше стакана полковника, и так далее.

Водопитие продолжается до 7, а иногда до 8 или даже до 9 часов. Больные тихо беседуют друг с другом, гуляют по цветникам попарно с новыми знакомцами. Чего не наслушаетесь вы на этих гуляньях! Сплетни и жалобы то на скуку местопребывания, то на неудобства дороги, на грубость и притеснение станционных смотрителей, то на недостаток в лошадях и на прочее. Большею частию, однако ж, предметом разговоров служит разбор военных действий на Кавказе и методы лечения пятигорских медиков, которые, сказать мимоходом, живут между собою как кошки с собаками. Заключением всех пересудов хула директору минеральных вод: человек никогда и ничем не доволен!

Какое жалкое зрелище представляет это гулянье, которого однообразие прерывается только тем, что гуляющие каждую четверть часа подходят к ключу пить из целительной струи! И когда порядочно натянутся вонючей серно-кисло-соляной воды, отправляются кто в ванны, кто по домам…

Совсем другая картина открывается любопытному взору часам к десяти-одиннадцати. После утреннего моциона мужчины обычно отправляются в общественные места – ресторацию, туда, где буфеты, бильярд, карты. А на центральном бульваре – обязательно – лавка колониальных товаров. Здесь все: сигары, трубки, табак, экзотические вина, фрукты и всяческие заграничные безделицы. Раздолье, покой, благодать. Центральный бульвар многолик, пестр: женщины в легких утренних платьях с прозрачными зонтиками немыслимых оттенков; мужчины в летних сюртуках, цилиндрах, с непременной тростью в руках; военные в мундирах блестят начищенными пуговицами…

Отправив в желудок известное число стаканов теплой зловонной воды и нагулявшись поневоле, посетители возвращаются домой ожидать своего часа на ванны. Пробьет урочное время колокол, и кареты, коляски, дрожки потянутся со всех сторон к купальням. Многие еще до приезда сюда знали, что горячие воды с успехом лечат все виды подагры и венерических болезней, а также различные внутренние заболевания. Их диагнозы в те годы звучали так: худое пищеварение, несварение желудка, тошноты, желчная колика, камни, завалы брюшных внутренностей, последствия любострастной болезни.

Доктора, по мере сил своих, старались помочь страдальцам и нередко добивались успеха. В Пятигорске можно было видеть многих людей, по виду неизлечимых, которые в конце курса покидали целительные воды совершенно здоровыми. Одного помещика со сведенными руками и ногами погружали в 40-градусную воду на простыне и возили в детской колясочке, а в конце курса он уже пресмешно расхаживал и получил возможность владеть руками.

Как же происходит лечение принятием ванн? Обыкновенно приехавшего сажают, смотря по показанию его болезни, в одну из ванн серных пятигорских источников, для которых уже тогда имелось несколько специальных зданий. В некоторых из них стояло по нескольку ванн, в других – по одной-две. Все они наполнялись водой прямо из источников и имели природную температуру. Считалось, что охлаждать или разбавлять воду источника – значит портить ее.

Наилучшей водолечебницей были уже знакомые нам Николаевские (ныне Лермонтовские) ванны, которые, правда, летом 1841 года практически не использовались, поскольку временно иссяк источник, снабжавший их водой. Пустовали и питавшиеся водой того же источника Ермоловские ванны. Построенные в 1819 году по распоряжению генерала Ермолова, они располагались по соседству, на уступе Горы Горячей, немного ниже скульптуры Орла. Здание было сооружено из толстых сосновых брусьев, покрыто железом и украшено шестью колоннами. В нем имелось шесть ванн, высеченных из известкового камня. На площадку, находившуюся позади купальни, по серповидному шоссе въезжали экипажи.

Выше Ермоловских, на плоской вершине Горы Горячей, еще сохранялись старейшие на курорте Александровские ванны. Они состояли из трех ветхих зданий. Первое было построено частью из дубовых, частью из сосновых бревен, покрыто тесом и имело с северной и западной стороны узкую крытую галерею, где «ни от солнца, ни от дождя укрыться не возможно». Здесь имелись три ванны: две для мужчин и одна – для дам. Посетители подъезжали к Ермоловским ваннам и отсюда уже поднимались к Александровским по высеченной в горе лестнице – по ней и сегодня поднимаются желающие побывать у скульптуры Орла. При Александровских купальнях находились и отдельные ванны для простого парода и солдат, которым, по правилам того времени, было категорически воспрещено пользоваться ваннами, предназначенными для «благородных особ».

Далее вспомним упомянутую Лермонтовым Елизаветинскую купальню у кислосерного колодца – «домик с красной кровлею над ванной, а подальше галерея, где гуляют во время дождя». Теперь на этом месте стоит построенная Уптоном белокаменная Елизаветинская галерея, получившая в 1925 году название «Академическая». От нее мы двинемся выше, к восточному окончанию Горы Горячей, где тоже имелись свои источники, получившие названия «Сабанеевский» и «Варвациевский» – в память о тех, кто первыми стали лечиться их водами. У обоих источников были построены простейшие ванные здания.

Сабанеевские ванны начинали свою историю с калмыцкой кибитки, поставленной в 1825 году для героя Отечественной войны генерала И. В. Сабанеева, которую, закончив лечение, он подарил курорту. Позже на этом месте выстроили деревянное здание с четырьмя ваннами, снаружи обитое досками, внутри – сукном, с крышей, обтянутой парусиною. С северной стороны тянулась галерея, где больные, «не избавляясь от дождя, легко пробивающего холстинную крышу, могут ожидать очереди для купания».

Варвациевские ванны помещались в деревянном, крытом железом домике, украшенном галереей с колоннами. Домик этот – тоже подарок курорту, от астраханского купца И. А. Варвация, для которого он был поставлен в 1812 году. Обе эти маленькие, плохо приспособленные купальни, тем не менее, нередко принимали большинство лечившихся – когда основные источники Горы Горячей иссякали, что случалось и в 1841 году. Именно в Сабанеевские и Варвациевские ванны приобретали тем летом билеты и Лермонтов, и его приятели. Где продавались такие билеты? Точных сведений на этот счет не имеется, но можно предположить, что касса находилась либо в Общественном доме, где дирекция Вод имела свои помещения, либо в Николаевских ваннах.

Вид Пятигорска от Елизаветинского источника

Рисунок XIX века

Пользование ваннами строго регламентировалось. Специальными правилами больным предписывалось «При употреблении ванн наблюдать правила Устава благочиния, статьи 220-й, для чего в некоторых ваннах и назначено время, когда могут оными пользоваться дамы и когда – мужчины. Время сие определено особенными объявлениями, прибитыми на стенах при ваннах, почему и приглашаются гг. посетители обоего пола не нарушать порядка, установленного единственно для личного их спокойствия. При сем повторяется просьба не оставаться в ваннах, а паче того для отдохновения, более времени, определенного местными медиками». Время, отводимое на каждую ванну, а именно полчаса, отмечалось ударами колокола на церковной колокольне, а для дальних ванн у восточной оконечности Горы Горячей дублировалось колоколом, висевшим в беседке на вершине горы.

Немалой строгости требовало соблюдение очереди на ванны, ожидание которой порою занимало пять и даже семь часов. «Так как всякий прибывший на воды, имея на пользование оными равное право, желает принять ванну скорее и успокоить себя, то и надлежит при употреблении их наблюдать очередь. Очередь сию обязан занимать для себя каждый лично, а не через компанионов или тем менее через прислугу». Каждый раз при пользовании ваннами полагалось надевать свежее белье, а потому лечащимся рекомендовалось иметь с собой его достаточно большой запас.

Наконец, дождавшись своей очереди и посидев сколько положено в горячей воде, больные ложатся в пристроенной комнате и потеют, пока не услышат несколько ударов в дверь и голоса: «Пора выходить, ваша половина прошла!» (Имеется в виду половина часа, отводимая на каждую процедуру.) Тогда начинают скорее одеваться, закутываются как можно теплее и спешат домой пить жидкий зеленый чай или «маренковый кофе». Этот напиток, видимо имевший не слишком приятный вкус, запомнился многим и неоднократно упоминается мемуаристами и авторами писем из Пятигорска.

Достижение солнцем самой верхней точки определяет время обеда. Как правило, дневную трапезу составляет тарелка каши на воде и два яйца всмятку со шпинатом или жиденький суп из чахоточной курицы и соус из зелени; иногда к этой скудной трапезе прибавлялся компот из чернослива. Впрочем, некоторые больные не слишком строго исполняли предписание докторов держать диету. Один из таких, например, звал своего товарища на обед, хвастаясь ему, что получил из колонии два славных поросенка и велел их обоих изжарить к обеду. Другой не без самодовольства отмечал, что в их семье ежедневно подавали к обеду форель и мясо дикой козы. У Лермонтова и Столыпина, согласно воспоминаниям их квартирного хозяина, на обед ежедневно готовилось четыре-пять блюд. Мороженое, ягоды или фрукты подавались ежедневно, как и послеобеденный кофе.

В половине второго обед заканчивается, и до 4 часов – отдых и сон. С половины пятого все оживляется, начинают готовиться одни – к источнику, другие – в ванну. В пять часов вечера опять все по своим местам – у колодцев, со стаканами в руках, потом пьют кофе или шоколад и идут гулять, чинно прохаживаясь по бульвару под звуки полковой музыки. Тут вы полюбуетесь на прекрасные личики под шляпками последней моды; встретите и молодых франтов с гвардейскими отворотами или в модных визитных сюртуках, с лорнетами, хлыстиками; увидите толпы раненных слегка, с рыцарскими перевязями, с милою гримасой на устах, и тяжело раненных, которые, забывшись, не схватят простреленною рукой стула, чтобы подать вам его с приветствием. Подле смуглого черкеса в косматой шапке, вооруженного с головы до ног, будто для набегу, смиренно шествует мирная семья помещиков, которые ехали два месяца из отдаленной губернии на своих и привезли с собою запоздалые моды и наречие своего уезда. Бледные, изнуренные, нередко изувеченные физиономии странно бросаются в глаза посереди цветущих лип и лепета порхающей молодежи.

Глазам стороннего наблюдателя это гуляние порой представляется подобием венецианского карнавала, ибо столичные и провинциальные одежды являют смесь истинно маскарадную: кто во фраке и в черкесской шапке, кто, завернувшись в широкий плащ, идет посреди собрания в колпаке, кто в бурке и под вуалью, кто в нанковом сюртуке и в шитом золотом картузе; слуги и служанки столь же разнообразно одетые несут узлы, ковры, подушки и тюфяки. От пяти часов и до позднего вечера бульвар кипит многолюдством, пестреет от разноцветных одежд, гремит музыкой духового оркестра.

Ложиться должно не позже одиннадцати часов вечера, чтобы на следующий день начать то же самое. Обыкновенно с наступлением темноты весь Пятигорск замирает. Лишь кое-где в домах мелькают еще огоньки или свечи, зажженные в фонарях экипажей, перебегают из улицы в улицу, как фосфорическое сияние на болотных местах.

Постепенно грохот экипажей стихает, огни гаснут, и только изредка прерывают тишину бряцание сабли о стремя проезжего казака, бой городских часов, да ключи, спущенные в ночную пору, шумят, сбегая по камням в долину. Вот из-за противоположного утеса появляется светлая полоса; она все светлее и светлее; она разливает сияние по небу, и полная, серебристая луна всплывает на край горизонта: при лучах ее сверкает вдали широкий ручей; за ним возвышаются черные холмы, а далеко над ними белеют нежные очертания снежных гор, едва обозначенные на темных небесах.

Вот так проходит день за днем, уныло и однообразно. А развлечения – неужели их не было? Были, и довольно разнообразные.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.