Цой. Виктор

Цой. Виктор

В нашей жизни случается масса ненужных встреч, формальных ситуаций, когда тебя с кем-то знакомят, а ты думаешь — а зачем это нужно, это знакомство, какой смысл в общении и беседах с этим человеком??? И если это контакт действительно бесполезен, после него остаются лишь визитные карточки, да номера телефонов в записных книжках. И бывают, хотя и очень редко, совсем другие знакомства, которые сильно влияют и на твою жизнь, и твое мироощущение. А еще бывают люди, которые обладают даром сводить нужных друг другу людей.

С Виктором Цоем меня познакомил Саша Липницкий, журналист и музыкант группы «Звуки Му» в уже далеком 1988 году. Сам Саша с начала 90-х пользовался в питерской тусовке изрядным авторитетом, был этаким всеобщим московским меценатом, который принимал большими партиями нищих музыкантов, всех кормил, поил, возил на роскошную родительскую дачу на Николиной Горе и вообще ублажал. Кроме того, он являлся счастливым обладателем видеомагнитофона, который в те времена приравнивался к космическому кораблю.

Мое знакомство с Цоем стало ценным подарком для нас обоих — с этим мнением Липницкого полностью согласен я, не спорил и Виктор. Мы были нужны друг другу, ибо лишь вместе могли вывести группу «Кино» на достойную и заслуженную высоту. О Цое и его группе я узнал еще в тюрьме, когда читал прогрессивную «Звуковую Дорожку» в особо прогрессивной газете «МК». Я видел, как разгоралась звезда по фамилии Цой, и, конечно же, стремился к личному контакту. Наверное, и Цой кое-что знал обо мне. Наша встреча состоялась осенью 1988 года в саду «Эрмитаж», куда мы с Липницким пришли заранее и устроились за столиком в небольшом кафе. Было пустынно, шел мелкий дождь, все дышало приближающейся осенью. И вдруг появился Виктор. Он медленно двигался под ручку с Наташей Разлоговой, о чем-то неторопливо беседуя. Мне нравилось его творчество, нравилось своей искренностью, своей энергетикой, и с первых же минут общения понравился сам автор: спокойный, обстоятельный, доброжелательный. И наши симпатии оказались взаимными, обоюдным оказался наш интерес — мы оба являлись по-своему необычными, и в то же время не случайными в мире музыке людьми. Виктор был человеком замкнутым и недоверчивым, себе на уме, неохотно подпускающим к себе других. Знакомые из его многочисленного окружения возникали редко, лишь будучи тщательно просеянными через сито его чувств и разума. Но в общении со мной Цой неожиданно легко и быстро раскрылся, сразу воспринял меня весьма позитивно. И даже его традиционно мрачноватый вид несколько менялся во время наших бесед. Мы говорили много и периодически я находил в нем общие со мной интересы и этому радовался. Например, музыкальные предпочтения Цоя — «Битлз», «Стоунз» совпадали с моими. Политические взгляды, в том числе необходимость смены советского строя на более демократический, тоже совпадали. Хотя меня в этой смене больше привлекала экономическая свобода, а Виктора — свобода творческого самовыражения. И его гражданская жена Наташа Разлогова, человек мудрый и обаятельный, тоже охотно общалась со мной, в основном слушала, ну а порассказать мне было что. В свою очередь Наташа и Цой мне поведали о детстве и юности музыканта, о том, как он в первый раз ушел из дома, как жил, как учился…

Мне это было искренне интересно, бунтарь, как в общем-то и я.

Наши созвоны и встречи стали регулярными. Обычно вечерами мы втроем ходили куда-то поужинать. Особенно Цой уважал небольшой семейный корейский ресторанчик, открывшийся в конце 88-го около эстакады на Красносельской. Цоя там любили и почти обожали, ведь он представлял корейскую нацию (отец кореец, мать русская), являлся земляком, светским и талантливым человеком. Кстати, не только в Москве, но и на гастролях нас нередко разыскивали в гостиницах представители корейской общины и приглашали в свои национальные заведения, которые активно открывались на волне кооперативного движения. Когда дело доходило до того, чтобы расплатиться, — денег не брали, а ведь нередко мы приходили вместе с музыкантами — до 8 человек. Это и в русских ресторанах случалось, и даже пока Цой еще не стал мегазвездой! Вообще наблюдалось куда больше почтения к исполнителям. А сейчас деньги сдерут по полной, еще и обсчитают. В лучшем случае пошлют бутылку шампанского на стол. Да уж, времена меняются, и не всегда в лучшую сторону.

На момент нашего знакомства Цой уже являлся сформировавшимся человеком и музыкантом, с многолетней историей в питерском рок-движении. Об этом написано немало — не хочу повторяться. В Москве же он появился совсем недавно и жил со своей гражданской женой Наташей Разлоговой. Наташа — эстет, из киношных кругов, все недолгие годы их знакомства была Виктору хорошим и верным другом. Думаю, она немало сделала для создания того имиджа, который известен широким массам. Он превратился из голодного и злого, в вальяжного и загадочного. Именно таким его увидели миллионы, в том числе и я, в фильме «Асса».

В тесноте да не в обиде — это полностью относится к условиям проживания Цоя в Москве. Крохотная трехкомнатная квартирка на Профсоюзной улице у метро Коньково. Около обитой дерматином входной двери на пятом этаже девятиэтажки постоянно дежурят верные фанаты и фанатки, исписавшие стены всех пролетов до последнего этажа. В квартирке живут еще трое: Наташины сын, мама и сестра.

Виктор хотел официально жениться на своей любимой, но первая жена не давала развод. Судебный процесс тянулся два года, вплоть до самой смерти Цоя, выпивая из него кучу сил и энергии. Как-то в интервью Марьяны я прочел странные строки: «…какие могут быть браки-разводы, все это детские игры, да и сын вдобавок общий». Вот так логика! Ее можно было бы назвать женской, если бы не те вполне ощутимые дивиденды с имени Цоя, которые Марьяна получает по сей день. Если бы не ее прагматичная хватка. А женщине, которая три последние года его жизни была так близка с ним, которая столько сделала для Вити, достались лишь воспоминания… Впрочем, может оно и лучше — не смешивать деньги и чувства. Теперь Наталья замужем за тем самым Додолевым, который в свое время написал обо мне большую статью в «Юности». Которую я читал на больничке в Матроской тишине — такие вот удивительные переплетения судеб. И, надеюсь, у Наташи все хорошо.

Цой, съехав от Марьяны, перевез в Москву все то «богатство», которое сумел накопить за четверть века своей жизни. В основном многочисленные поделки и рисунки. На заре своей творческой деятельности кое-какие плакаты, нарисованные на ватмане разноцветной гуашью, он даже продавал на «толчке» — портреты Питера Габриэла, Элиса Купера, Стива Хоу и многих других музыкантов. А рисовал Цой неплохо — у него за плечами и художественная школа, и некоторое время учебы в «Серовке» — художественном училище, откуда ему пришлось уйти за чрезмерные, по понятиям педагогов, затраты времени на гитарные экзерсисы. «Это шло в ущерб изучению истории КПСС и других важных дисциплин, без знания которых абсолютно немыслим нормальный советский художник». Цой поступил в ПТУ и стал учиться на резчика по дереву, потом он бросил и ПТУ, но продолжал увлекаться ремесленничеством. И этот дух царил не только в квартире Наташи, но и у Витиной матушки в Питере — повсюду поделки и рисунки. И если у Наташи дома я бывал часто, то питерский «дом со шпилем» на углу Московского и Бассейной посетил буквально пару раз. Квартира, помнится, достаточно большая, но обстановка средняя или даже ниже среднего: громоздкие комоды, старомодные платяные шкафы. Мы сидели на слегка колченогих стульях, слушали западную музыку и пили крепкий сладкий чай с вареньем, которым нас угощала Витина мама. Отношения между ними оставались достаточно натянутыми — образ «блудного сына» навсегда приклеился к нему. Да он особо и не стремился его изменить.

Там же в Питере как-то посетили знаменитую котельную «Камчатка», с которой все и начиналось — Цой там работал кочегаром, а музыкой занимался в свободное время, благо график позволял. Активно участвовал в зарождавшемся рок-движении, объединившемся вокруг питерского рок-клуба, ставшего центром подвальной культуры в противовес Ленконцерту и филармониям. Рок-клуб на улице Рубинштейна олицетворял новый стиль жизни, являлся заметным социальным явлением на сломе старого строя. Все ждали перемен, и бурлящее состояние духа молодежи выплескивалось, как из кипящего котла.

Долгое время концерты в рок-клубе были по-настоящему чистым искусством, никакой практической пользы никому не приносили. Музыканты играли для собственного удовольствия, зрители в зале выпивали-закусывали, в буфете продавали сухое и коньяк, кофе и бутерброды с икрой… Но монополия, есть монополия, и за «левые» концерты, например, в Москве, за которые музыкантам платили деньги, чтобы те могли худо-бедно существовать, и которые проводились без ведома и в глубокой тайне от рок-клуба, могли из этого самого клуба с треском вышибить. На первый взгляд, это музыкантам ничем не угрожало в материальном плане, но, утратив членство в рок-клубе, они из разряда «самодеятельных артистов» автоматически переводились в разряд «идеологических диверсантов» и «тунеядцев». А поскольку пятьдесят процентов подпольных концертов заканчивались обычно (иногда еще не начавшись) всеобщей поголовной проверкой документов и выяснением личностей, то здесь музыкантам приходилось уже туговато. Члены рок-клуба еще могли что-то мямлить про залитованные тексты, показывать бумажки с синими печатями Дома народного творчества и валить всю вину на какой-нибудь «культпросвет», а не членам приходилось выкручиваться самостоятельно. И все-таки рок-клуб являлся действительно новым домом для некогда чисто подвальной музыки и являл собой некое глобальное единство, пусть и не лишенное мелкой вражды и интрижек. Ни клуба, ни такого отношения между музыкантами уже давно нет.

К моменту моего знакомства с Цоем уже был выпущен и становился популярным альбом «Группа крови», по опросам официальных и неофициальных изданий, ставший лучшим альбомом 1988-го, однако гастрольная и концертная деятельность группы «Кино» оставляла желать лучшего. И хотя Цой никогда не был алчным или меркантильным, ему требовалось денег уже существенно больше, чем на бутылку вина или новые джинсы. У него появилась настоящая семья, да и психология потихоньку превращалась из пацанской в мужскую. Я уже со второй-третьей нашей встречи ощущал возможность и перспективность совместной работы, видел ее взаимную выгодность, но не форсировал события. Прошло всего полтора месяца после знакомства, и я уже предлагаю Виктору организовать концерт в ДК МАИ. Цой внимательно на меня смотрит, немного думает и предложение принимает без лишних вопросов.

Наш дебютный концерт прошел при переполненном зале, и еще множество желающих осталось горевать на улице. Успех и аншлаг! Прекрасный старт! Как сейчас помню, за это выступление музыкант и группа заработали полторы тысячи рублей — примерно 70 процентов от прибыли. Ну, а остальное досталось вашему покорному слуге. И вполне заслуженно.

Исполнив последнюю композицию, Цой достаточно долго отсиживался в гримерной, надеясь, что толпа поклонников рассосется. Какой там! Выйти даже с заднего входа нам оказалось весьма затруднительно — поклонники облепили машину, на которой я собственноручно привез Цоя, и приходилось продвигаться с помощью секьюрити и многочисленных автографов. Кто-то просил расписаться на пластинке, кто-то — на ладони, а кто-то — чуть ли не на одежде. Цой не отказывал никому.

После концерта мы поехали в ресторанчик поблизости от ДК. Хозяин, а тогда они обычно сами принимали и рассаживали немногочисленных посетителей, узнал Виктора и поставил кассету с его песнями. Но этот шаг совсем не понравился певцу и он вежливо попросил выключить «свой голос» и заменить его на «что-нибудь европейское». Замена на «Модерн Токинг» восторга не вызвала, но дальше «капризничать» он не стал. Кстати, манера при виде Цоя заводить на полную громкость его записи была широко распространена и причиняла певцу заметный дискомфорт. Вдобавок еще срабатывал старый принцип рокерского мышления — «наше творчество не под еду».

После первой столь удачной «пробы» Цой поверил моим организаторским способностям, и совместная работа началась. Мелькали города и регионы, стадионы и концертные залы, гостиницы и рестораны. Транспортные расходы оставались весьма незначительными, поэтому мы путешествовали обычно большой группой в 12–14 человек: и техники, и музыканты, и охрана, и спарринг-партнеры для Цоя. А он, надо сказать, насмотревшись в свое время фильмов с Брюсом Ли, серьезно заболел восточными единоборствами. Иногда даже казалось, что нунчаки ему ближе микрофона — восточная кровь говорила, что ли. Помню, однажды я сильно напрягся на его привычку подшучивать надо мной, делая какие-то боевые пасы.

— Слушай, перестань.

— А что, обижаешься?

— Ну, надоело…

И он раз и навсегда все прекратил — очень деликатный человек.

Гастрольный тур выстраивался на 10–12 городов, не как сейчас, максимум на 2–3. И это был самый настоящий «чес», с многочисленными передвижениями на самолетах, поездах, с массой времени в дороге. До какого-то момента я работал параллельно с неким персонажем по имени Юра Белишкин, который пытался администрировать группу еще в питерском рок-центре. Однако расклад наших сил и способностей оказался явно не в его пользу — я раз за разом доказывал свою большую продуктивность, я больше и лучше помогал Виктору и группе, мог куда больше дать. И, почувствовав свою (относительную) никчемность и бесполезность, бывший администратор однажды, по-моему, после концерта в Красноярске, просто тихо отвали с маршрута, никого даже не предупредив. И до самой смерти Виктора я стал директором группы «Кино». Даже больше, чем директором, — я стал ее продюсером. Первым и последним.

Внешне идеология отечественных рокеров и сейчас выглядит более приглядной и стильной, чем у циничных попсовиков, но об ее искренности можно поспорить. Рокеры якобы считают, что концертов должно быть мало, светиться в «ящике-телевизоре» негоже, клипы снимать пошло, а делать на музыке деньги — это уж совсем некрасиво. Не верю! Как правило, это просто хорошая мина при низком спросе на тех, чьи выступления нигде не ждут, и за которые никто платить не намерен. Некоторых подобных предрассудков Цой практически лишился к моменту нашей встречи, в некоторых я его грамотно разубедил, в том числе на западных примерах. Я выстраивал коммерческую сторону его творчества, приучал ценить и считать деньги и не стыдиться этого. Хотя обвинения, что «обуржуазил» парня, слышал в те годы нередко. Еще обвиняли, что вытащил его из «подвала», модно называвшегося андеграундом. Мол, именно там его песни звучали наиболее естественно. Поясню, что под подвалом в этом обвинении понимается питерский рок-клуб. Ну, а если и вытащил, что тут плохого? Цой сумел стать кумиром не просто некоей специфической аудитории, а фактически всей страны. И при этом заработать достойные деньги.

Деньги надо уметь зарабатывать, уметь считать и главное — делить так, чтобы никто не чувствовал себя обманутым. С Виктором это получалось неплохо. С каждого совместного концерта я получал примерно 20 процентов прибыли, из оставшихся средств 40 процентов брал себе Цой и по 20 оставалось на каждого из остальных трех музыкантов группы. То есть я получал больше обычного музыканта, но меньше лидера. Логично. Какого-то особого финансового договора у нас не существовало, как не существовало и постоянных правил игры. В каждом случае дележ прибыли оговаривался отдельно, при этом иногда практиковались варианты гарантированного гонорара для артистов, независимо от сбора. Тут уже рисковал я — иногда получалась сверхприбыль, а иногда, при больших затратах и средней посещаемости мероприятия — почти в нулях оставался. Хотя таких примеров из почти сотни совместных концертов — единицы. Обычно все происходило весьма успешно. Первый и последний раз в жизни я работал с уже сформировавшимся коллективом, первый и, наверное, последний раз в жизни ничего не вкладывал в его продвижение и развитие. Единственной областью финансовых вложений, где мы с Виктором являлись равноправными партнерами, была полиграфическая и иная сувенирная продукция — инвестировали пополам и прибыль делили тоже пополам. На 7–8 тысяч человек, приходящих на концерт, продавалось до 3 тысяч плакатов и маек!!! Сейчас этой практики нет, мало кто занавешивает стены своей квартиры плакатами с портретами артистов. И само отношение другое, менее восторженное, более потребительское кумиров уже нет. Кстати, я тут подсчитал на досуге, что в те небогатые годы билеты на концерты стоили сравнительно меньше — 4 рубля, сейчас же от 500 до тысячи. То есть относительно средней зарплаты стали в 2–3 раза дороже.

Концерты Цоя можно сравнить с небольшим нашествием: первым выдвигался я с помощником, обычно на самолете — все обустроить и подготовить. Параллельно рекламная группа в четыре человека, ехало на поезде, в одном купе — они, во втором — продукция. Затем появлялся Цой с музыкантами, друзьями и спарринг-партнерами… Если подробно восстанавливать в маршруты наших гастролей, можно много о чем порассказать, не уверен, что эти подробности будут интересны читателю. Хотя, например, приведу такой эпизод:

В конце мая 1990 года мы направились Иркутск — какая-то компания заключила с нами контракт на 5 концертов, в том числе по 2 в Ангарске и Братске. Естественно, к контракту был приложен наш технический райдер — те условия, как бытовые, так и сценические, необходимые для проведения концертов. В Иркутске концерт отыграли «на ура», съездили на Байкал, все замечательно, а вот в Братске начались проблемы. Мало того, что нас поселили в какой-то ужасной гостиничной дыре почти без отопления. Так еще и стадион оказался сплошной развалиной, в заборах дырки — пролезай и смотри и слушай. Ясно, что денег платить почти никто не стал, и второй, более поздний концерт 31 мая мы отменили и в семь часов вечера вернулись в «отель» и легли отдыхать. Но не тут-то! В гостиницу приехали организаторы тура и сказали, что на второй концерт собралось много народу и надо выступать. Хотя оплатить концерт по договору не могут. Я разумно возразил — нет денег, нет и музыки. Однако события развивались вопреки логике. Толпа поклонников, незаконно проникшая на стадион, требовала зрелищ и не собиралась расходиться по домам. Прождав около часа, они собрались на площади перед гостиницей и стали шуметь, появились свои зачинщики, в окна полетели бутылки и камни, нарастала вероятность серьезных беспорядков. На площадь подтянули небольшой отряд типа «ОМОНа», но силы были явно не на его стороне. На весь этот шум и гам из номера вышел Цой, весь заспанный и плохо понимающий, что происходит. Я, как мог, ему все растолковал. Цой немного подумал и сказал: — Тогда я буду петь бесплатно…

Организаторы облегченно вздохнули, однако сцена и все остальное демонтировали и в столь поздний час, практически в полночь, да под дождем восстанавливать конструкции было невозможно. Но Цой и тут нашел единственный возможный выход:

— Тогда я буду петь один, под гитару. Кому надо, те услышат.

На стадион мы поехали вдвоем с Виктором, выйдя из гостиницы через живой коридор возбужденных и разгоряченных алкоголем поклонников. Цой, как и обещал, исполнял свои песни под одну гитару в хриплый микрофон. На стадионе стояла гробовая тишина, чтобы не упустить ни слова ни звука. Виктор не отыграл полный концерт, но несколько наиболее значимых и популярных песен, которые он исполнял, полностью разрядили атмосферу. А по возвращении в «отель» мы подверглись нападкам со стороны его администрации, ибо самому зданию фанаты нанесли значительный ущерб. Помимо разбитых стекол, стены оказались залиты краской, исписаны всякими нехорошими словами. Группу не хотели отпускать, требуя покрытия убытков. Но получить с нас ничего не удалось и сделать заложниками тоже — разборки с пострадавшими мы оставили нашим незадачливым организаторам.

Через день нам предстояло выступление в Донецке, и если бы рейс Красноярск — Москва не отменили в самый последний момент, мы неплохо успевали к началу. Но загадочные «технические условия» — понятие, бросающее в дрожь артистов и командировочных, перенесли вылет на завтра. Мы ринулись в Свердловск, откуда с грудой вещей и аппаратуры отправились в Краснодар. Там арендовали «Икарус» и рванули в Донецк. В столицу шахтеров мы приехали уже под занавес концерта — еще бы полчаса опоздания, и он прошел бы без знаковой фигуры Цоя, что являлось бы серьезным обманом его поклонников. Может, и не стали бы окна бить, но разочарование в кумире наверняка сохранилось бы в их сердцах несмотря на объективные причины. Однако Цой успел. На огромном подъеме он отыграл свое отделение, а на следующий день народу пришло — не протолкнуться. Вот в таком режиме мы работали эти месяцы, которые судьба отвела нам для сотрудничества. Кстати, донецкий концерт был снят для ТВ, и у меня хранится его видеоверсия. Хотя почти не смотрю ее — ну очень грустно.

В поездках, когда проводишь вместе много времени, всегда открывается сущность человека, открываются потаенные уголки его характера. И в этих самых уголках я не увидел ничего неприятного или предосудительного. Всегда вежлив, добродушен, собран. Любил ли он выпить? Раньше, говорят, весьма, но сейчас подобную расслабуху позволял себе достаточно редко. Как правило, во время небольших застолий после концерта он выпивал стаканчик-другой для настроения и снятия стресса, и все начинали петь разные песенки. Как верх прикола и куража исполнялся репертуар «Ласкового мая», и каждый старался максимально соответствовать Шатунову и его слащавой манере петь. И Цой награждал того, кто максимально близко к оригиналу исполнит «Белые розы» и другие слюнявые хиты. При этом он не выступал особо непримиримым, идеологическим противником попсы и эстрады, отнюдь. Этот жанр вызывал его легкую иронию, да и игнорировать сверхпопулярность «Мая» тоже было невозможно. Кстати, наверняка и часть аудитории пересекалась. Пересекались и наши маршруты как двух мощных гастролеров, и однажды на Украине мы оказались в одной гостинице. Там и произошло знакомство звезд: сам Юра еще совсем маленький щенок без апломба, Виктор тоже общался лояльно. Гораздо больше пафоса являл директор «Ласкового мая» Разин, который никого не подпускал ни к себе, ни к Шатунову, демонстрируя полное отсутствие даже элементарной культуры. Вообще заполнявший эстраду тех лет народный лох-поп — всякие «Миражи» и «Комбинации» по сути лишь выгодно оттеняли ту новую культуру, которая зарождалась в России и которую представлял Цой. Хотя в итоге частушки все-таки победили.

И, конечно, я просто обязан вспомнить праздник «МК» на БСА 24 июня 1990-го, самый успешный и самый последний концерт Цоя. Финальный аккорд. Говорят, что избранники судьбы должны умирать в высшей точке своей популярности, а не на спаде. Не знаю, каких бы еще высот достиг Цой, но этот концерт оказался пиком его карьеры, и я был к этому покорению причастен. На концерт были заявлены разные музыкальные коллективы, но Цой являлся несомненным хэдлайнером зрелища и именно он в итоге определял, «пойдет» народ или нет, заплатит свои кровные 10 рублей или предпочтет напиться пива.

В ночь перед концертом я спал плохо, периодически просыпался и смотрел на небо, нет ли туч. Ибо дождь легко вымывает не самых стойких. Но небо оставалось ясным, и это радовало. А еще больше порадовал звонок от помощника примерно в 11 утра — у касс стадиона выстроилась многотысячная толпа, растянувшись вдоль забора метров на 300. В 12 дня позвонил Цой, очень волновался. Сначала думал его разыграть — мол, нет желающих тебя слушать, но не стал попусту нервировать:

— Народу — лом. Теперь дело за тобой.

Выступление Цоя продолжительностью около часа завершало концерт на БСА. Я послал за ним арендованную «Чайку», он прибыл триумфатором и триумфатором отыграл свое отделение. Этот концерт тоже был снят на пленку. Его последний концерт.

После шквала аплодисментов и буйства звуков в раздевалке группы стояла не совсем соответствующая моменту тишина. Вроде бы все просто супер — долгожданный отпуск, работа над новым альбомом, а потом очередные планы, гастроли, вершины, но… Не знаю, мне почему-то показалось, словно что-то надломилось и музыканты больше никогда не встретятся. Конечно, я не мог и не хотел так формулировать мои смутные ощущения, но на душе стало как-то муторно. И, похоже, это предчувствие охватило не только меня — никаких шуток-прибауток, мелких розыгрышей, а сплошная грусть-печаль. Цой еще наставлял музыкантов, указывал на какие-то огрехи во время выступления, но было видно, что мыслями он далеко. Очень далеко.

Сразу после концерта на БСА он уехал в Прибалтику на рыбацкий хутор — это уже стало традицией. На этом хуторе он не только отдыхал, но и сочинял новые песни, в чем Виктору активно помогали Игорь Тихомиров и Юрий Каспарян. Я тоже как-то по случаю побывал в этих местах — достаточно сумрачно, дюны, небольшой лесок, пустынный берег. Несколько домиков с практически натуральным хозяйством. Побродив там пару дней, я уехал поближе к солнцу. А Виктору эта унылая атмосфера была по душе, он оставался верен своим пристрастиям.

Ни слава, ни деньги, которые пришли к нему в последние два года, его не изменили. В моей памяти он навсегда остался добрым, честным и скромным парнем. Одевался исключительно в черное. Даже когда у него появился небольшой капиталец и он мог позволить себе приобрести дорогие вещи за границей, то все равно покупал только черные джинсы, куртки и рубашки. Витя был домашним человеком, абсолютно неприхотливым в быту. И очень, очень спокойным. Я ни разу не видел, чтобы он на кого-то наорал, оскорбил. Но его авторитет в группе был непререкаем и дисциплина почти железная. Разговаривал тихо, но в голосе чувствовалась воля. Нам приходилось много общаться по работе, но иногда мы вместе ходили и в рестораны — он был большим гурманом, любил вкусно поесть, в кино. Цой всегда брал с собой свою Наташу. Мы общались много, но это никого из нас не напрягало. Цой научился доверять мне и моим советам, но если с чем-то не соглашался, всегда старался приводить свои доводы и выслушивать встречные. Удивительно, но за полтора года совместной работы я не могу вспомнить ни одного конфликта с Виктором — ни финансового, ни творческого, ни бытового. Ну, а споры на жизненные, общечеловеческие темы являлись неотъемлемой частью нашего общения. Здесь я стоял на более прагматичных позициях, он — на более романтичных. Все-таки и разный возраст, и разный опыт. При этом, хотя Цой и не был откровенным бунтарем против власти, долгие годы моей отсидки также идеологически сближали нас.

Отдыхая в Прибалтике под Юрмалой, Виктор Цой попал в автомобильную катастрофу и погиб. Это случилось 15 августа 1990-го. Он ехал на рыбалку в пять утра и хотел взять с собой сына Сашу. Сонный Саша ехать отказался. На дороге у Тукумса (под Ригой) сотрудники ГАИ так и не нашли тормозного следа «Москвича» на крутом повороте. Водитель «Икаруса», ездил по этой трассе много лет. Там был поворот, и «Икарус» отъехал от поворота метров на десять, и… скорость столкновения была 120 километров в час на полосе «Икаруса». Версия, что Виктор уснул за рулем, возникла из-за того, что на правой стороне дороги за несколько десятков метров до места аварии обнаружили следы протектора «Москвича», на котором ехал Виктор. Поэтому предположили, что он заснул и съехал в сторону, а когда на скорости попадают на другую полосу, то машину выносит. От удара «Москвич» отлетел в реку почти на 100 метров. Двигатель раскрошился, и его остатки можно было найти в радиусе 60 метров. Одно колесо так и не нашли. Единственные сохранившиеся детали — крышка багажника с неразбитым стеклом и задний мост. Долгое время муссировался миф, что на месте аварии нашли кассету с демозаписью «Черного альбома». Не более чем красивый вымысел. Эту кассету для доделок аранжировок для нового альбома забрал Каспарян и увез в Петербург.

Из оперативной сводки Латвийской Госавтоинспекции от 15 августа 1990 года.

Столкновение автомобиля «Москвич-2141» белого цвета с московскими номерами (цифры неразборчивы из-за повреждений номерных знаков) с рейсовым автобусом «Икарус — 280» произошло в 12 часов 15 августа на 35-м километре трассы Слока-Талси у поворота на Тукумс. Автомобиль «М-2141» двигался по трассе со скоростью не менее 130 км/ч, и водитель — гражданин Цой Виктор Робертович — не справился с управлением. Смерть Цоя В. Р. наступила мгновенно, водитель автобуса не пострадал.

Из результата патолого-анатомического анализа специальной группы Латвийского республиканского бюро судебно-медицинской экспертизы, г. Рига, 20 августа 1990 года:

Цой В. Р. был абсолютно трезв накануне трагической гибели. Во всяком случае, он не употреблял алкоголь в течение последних 48 часов до смерти. Анализ клеток мозга свидетельствует о том, что он уснул, вероятно, от переутомления.

Воспоминания об этом дождливом и проклятом дне навсегда засели в моей памяти. Около трех часов дня мне позвонила Наташа Разлогова, звонила она из отделения связи, расположенного недалеко от хутора. Ее голос был мертвый: — У нас несчастье… Две недели назад такой же ее звонок сообщил мне, что у хозяина хутора утонул сын. Несчастье, конечно, но оно в первую очередь касалось его родителей. И вот теперь другое несчастье очень сильно коснулось меня. Да так коснулось, что я на несколько минут просто потерял дар речи. Глупая шутка, дурацкая ошибка или страшная… Оказалось — правда.

Наташа отправилась на место аварии, потом перезвонила снова с просьбой организовать вывоз тела в Питер. Какие могут быть просьбы?! В Прибалтику по моему сигналу поехали администраторы, мы же с Дмитрием Шавыриным, ведущим ЗД в «МК» собрались вылететь в Питер. Но билетов туда просто не было, и никакие связи, именуемые в народе «блатом», не помогли. И мы отправились в Питер на машинах. ГАИ будто чувствовало, что мы очень спешим, и не замечало нашей сумасшедшей гонки. Через 8 часов мы уже въезжали в ворота дворика Ленинградского рок-клуба на Рубинштейна, 13.

…Вот уже две ночи поклонники поминают своего кумира. Тихо под гитару поют Витины песни, плачут. А люди все идут и идут к его портрету — причем не только молодые, но и те, кому уже давно за 40! Президент рок-клуба Коля Михайлов весь в растерянности. С одной стороны, необходимо учесть пожелания родственников, с другой — многотысячной армии фэнов. Ходили в мэрию, добивались нормального кладбища. Иногда на нас смотрели удивленно — а кто это? Несмотря на субботу, в Ленсовете получили разрешение на захоронение на одном из лучших кладбищ города. Нашли место — почти, как у Высоцкого. Чтобы к могиле был открыт доступ большого количества людей. Но главный вопрос оставался: как избежать эксцессов во время похорон? Музыканты «Кино» собрались вечером в студии ЛенТВ и в прямом эфире обратились к своим поклонникам. Это было правильным решением в той взрывоопасной ситуации. Также мы пошли на маленькую хитрость — объявили, что захоронение состоится в 12 дня, а на самом деле это печальное действо произошло в 10 утра. На него собралось не более 30–40 человек — лишь самые близкие.

А к Богословскому кладбищу уже двигались колонны людей, наверное, не один километр. По пути — церемония возложения цветов на кучи угля у ворот кочегарки, которую все слушатели «Кино» знали как «Камчатку». Тысячи людей молча ожидают, пока родственники и близкие прощаются с Виктором. Ни одной попытки прорваться через кордон. Причем вовсе не милиция, а ребята из рок-клуба сдерживают десятки тысяч фэнов. Первыми цветы на могилу кладут Андрей Макаревич, всего на полчаса прилетевший в Ленинград (у «Машины» идут концерты в Москве), Артем Троицкий, Джоанна Стингрей, Сергей Курехин, Костя Кинчев…

Питер плакал с раннего утра, когда начал накрапывать дождь. Он прекратился всего на двадцать минут, когда гроб опускали в могилу, а затем хлынул с полной силой. Говорят, что проливной дождь во время похорон — доброе предзнаменование, что память об этом человеке будет сохранена навечно. Ну, если и не навечно, то надолго. А ведь накануне стояла такая жара… «Закрой за мной дверь, я ухожу», — пел Витя на своем последнем в жизни концерте в Лужниках. И он сдержал обещание. Всю ночь под питерским небом звучали песни Цоя — за 28 лет их написано более трехсот. У Исаакия и на Невском, у Петропавловки и на Лиговке, у кладбища и в рок-клубе. Ленинград прощался с Цоем… Прощался с Цоем и я.

Первые два года после его смерти я еще навещал место захоронения, друга и компаньона, потом как-то все некогда было. Может, оно и плохо, но я не думаю, что могила должна отождествляться с некогда живым человеком. Тем более это неправильно в случае с Виктором — он ведь оставил после себя столько песен, ну а лично мне, еще и воспоминания о прекрасных днях нашего знакомства, за которое я так благодарен судьбе.

Смерть есть смерть, и в случае с Виктором она казалась достаточно банальной — то ли уснул за рулем, то ли не справился с управлением. Это ничего не меняет. Не всех устроили такие простые версии, и стали появляться слухи один нелепее другого — вплоть до покушения. Думаю, это полная ерунда.

Витины родственники — большое спасибо им, позволили мне познакомиться с семейным архивом и разрешили использовать редчайшие фотографии в «МК», что было сделано в специальном выпуске «Звуковой дорожки». Там же опубликовали и последнее интервью Цоя. Теперь мне предстояло выполнить обещание, данное Виктором своим фанатам на последнем концерте в БСА — до конца 1990 года выпустить пластинку. Названия у нее не было, и в народе ее называли по-разному: и «Памяти Виктора Цоя», и «Солнце мое, взгляни на меня», и «Черный альбом». Последнее за ним и закрепилось. По результатам опроса газеты «Московский комсомолец» его назвали лучшей пластинкой 1990 года. Фанаты авансом дали ему первое место, хотя ко дню завершения анкетирования… не слышали ни одной песни. Да и немудрено: материал хранился в глубочайшей тайне, вдали от ушей и глаз. Диск вышел в свет с траурным дизайном — без единой надписи, с фотографией-окном на абсолютно черном конверте.

Чтобы выпустить в свет добротный продукт, требовалось немало средств, и мне пришлось взять кредит в размере 5 млн. рублей (более миллиона долларов) в Черемушкинском отделении МИБа. Это оказалось совсем не просто, требовались серьезные поручители, которые поверили бы в мою идею. Их нашлось несколько. Через Александра Гафина, нынешнего вице-президента Альфа-Банка, я познакомился с главой одного из обществ ветеранов Афганистана, которые и помогли с гарантиями под кредит. Еще поверили в мой проект приятели-коммерсанты, заложившие основные средства одного своих заводов. Сильно помог мне и Сергей Козлов, впоследствии ставший одним из замминистров.

Работа предстояла кропотливой, ведь в наличии оказались лишь черновые записи. Мы арендовали студию в Сокольниках — кстати, там тогда работал Костя Эрнст, помнится, он еще просил меня помочь сделать передачу о Цое. Сведение же делали во Франции, куда нас поехало человек 6 на две недели. В общем, на подготовку к выпуску я потратил около двух месяцев и порядка ста тысяч долларов. Не так уж и много.

Выпуск пластинки я осуществил одним из первых нарушив монополию вездесущей «Мелодии». Выпускали, конечно, на том же Апрелевском заводе, но по договору аренды оборудования, и в итоге весь тираж принадлежал мне. Кооператив «Метадиджиталл» (метадиджиталл — медный диск, служащий для штамповки виниловых) подготовил необходимые болванки, я заплатил за материалы и работу и вскоре стал единственным владельцем более чем миллиона пластинок. Кооператив находился в доме звукозаписи в районе улицы Герцена в помещении бывшей церкви. Именно там я впервые встретил совсем еще молодого Киркорова, записывающего свою первую пластинку. Тогда наше знакомство носило чисто поверхностный характер, а идея поработать вместе возникла несколько позже, во времена «Технологии». Для обсуждения этого вопроса Филипп приехал в эту самую квартиру на Новопесчанной, где я сейчас живу. Но тогда я еще только объединил две жилплощади и делал серьезный ремонт. Все было напрочь разгромлено. Долговязый Филипп шел по узкой доске, соскользнул с нее, вляпался в невысохший лак. Мы сочли это плохой приметой, и сотрудничать не стали. Шутка. Другие причины.

И вот, наконец, под Новый год тот же «Московский комсомолец» объявил о грядущем торжественном выпуске «в свет» последней работы, пожалуй, самой популярной на сегодняшний день группы в Союзе. На фото я стоял с диском. 12 января по случаю этого события диска я устроил презентацию с просмотром документального фильма о последнем концерте «Кино» в Лужниках, с шампанским, раздачей пластинок и даже балом-дискотекой (!). Потом, конечно, меня обвиняли, что презентации не хватало трагичности. Каюсь, наверное, следовало похоронный оркестр заказать.

Вообще-то я не являюсь стопроцентным коммерсантом, отнюдь, удовольствие от работы для меня главное, но если за что-либо берусь, люблю это делать успешно. А если делать что-либо успешно, то нередко возникает материальная отдача. Не как цель, а как результат. «Черный альбом» оказался суперуспешным в коммерческом плане. Реализация прошла весьма оперативно и проводилась лично мной: я звонил в разные госорганизации, заключал с ними договора. Роскультторг купил наибольший тираж, чуть ли не в хозяйственных магазинах продавали. Кредит, который я брал на год, удалось вернуть через несколько месяцев. Помнится, удивленный банкир собрал своих замов и привел меня в пример. По всей стране продавались не только пластинки, но и памятные наборы: полиэтиленовые пакеты с портретом Цоя (тогда вся страна сходила с ума по красочным пакетам), маленький буклетик, двусторонний плакат — все вместе где-то за 15 рублей (порядка 3 долларов). Помимо наборочных, было реализовано еще два миллиона плакатов. Если бы все заработанные деньги я вложил в доллары, получилось бы больше миллиона, но я позволил их съесть инфляции. Думаю, тысяч по 50 каждый, получили обладатели авторских прав на творчество Цоя — его родители и Марьяна с сыном. То есть куда больше законных 8 процентов. Неплохо заработали и музыканты. Впрочем, среди всех нас деньги больше всего интересовали Марьяну — низкое пролетарское происхождение давало о себе знать во весь голос. Во многом именно эта скандальная баба и спровоцировала разговоры, что Айзеншпис эксплуатирует смерть Цоя и славу «Кино» для личного обогащения. Голая ложь, очевидная и очень неприятная, но заткнуть ее противный голос я не мог. А еще говорят, что Айзеншпис, такой крутой мафиози, которому и слово поперек сказать нельзя. Закажет сразу. Как видите, это не так.

Короче, когда ко мне пришел знакомый предприниматель из «Мороз Рекорде» и захотел выпустить «Черный альбом» на входящих в моду СД, я просто уступил ему все права. Отдал, подарил, даром, бесплатно. Этим широким жестом я потерял несколько миллионов долларов и обеспечил многим людям целые состояния. Почему я так поступил? Честно говоря, с одной стороны просто не представлял всех финансовых масштабов, с другой — чисто эмоционально хотел прекратить разговоры за своей спиной. В любом случае, я не жалею об этом, как не жалею ни о чем другом, сделанном или не сделанном, и чувствую себя нормально. Нет, все-таки жалею — что Цой умер так рано, так не вовремя.

Помнится, на могиле Цоя я попросил музыкантов группы не делать деньги на его имени, и в большинстве своем они свою клятву сдержали. Однако, к сожалению, наш шоу-бизнес не может пройти мимо желания заработать на имени кумиры и, к сожалению, делает это бездарно. Так, 15 августа 2000 года исполнилось 10 лет со дня гибели музыканта и дань ему отдавали весьма оригинальным способом. 17 ноября в «Олимпийском» случился концерт «КИНОпробы», на котором песни Цоя исполнили современные молодежные исполнители разной степени известности. Я считаю, что организовывать этот концерт «Реал рекордз» не имела никакого морального права. Это являлось форменным измывательством над памятью Цоя. Акция несомненно провалилась, и так думаю не только я.

Бывший гитарист «Кино» Юрий Каспарян на «КИНОпробах» подыграл на гитаре группе «Кукрыниксы». Летом он же помогал делать ремиксы на песни Цоя питерскому музыканту Рикошету. Наверное, забыл свое обещание.

«Мне кажется, если человек захочет слушать Цоя, он все равно будет его слушать, и, как правило, в подлиннике, — считает близко знавший Цоя Олег Гаркуша из «Аукциона». Потому что песни очень кайфовые. Я не знаю ни одного человека, которому не нравится. От них прет душевность, сердечность, энергия. Цой очень доступен. Он — как Высоцкий, если сравнивать. Как человек, с которым можно сесть попить пива там, чаю, просто поговорить».

Любопытно, если это слово вообще уместно, что некоторые участники концерта до этого Цоя даже не слушали.

«Просто прикололась», — улыбалась жизнерадостная Юля Чичерина.

«Ни в детстве, ни в юности я не слушал Цоя, — признается Роман Ягупов, лидер молдавской группы «Zdob zi zdub».

«Цыганский» вариант песни «Видели ночь» у зрителей на первом месте. Представитель «стариков» лично я называю эту кавер-версию форменным издевательством над песней.

Если целью является память, зачем нужна приманка в виде популярных исполнителей? Кто захочет, вспомнит «Кино» таким, каким оно было. На катушках и кассетах. С запахом талого весеннего снега и предчувствием перемен. А если и устраивать что-то подобное, то с совершенно другим смыслом. С участием «стариков» — Кинчева, Шевчука, людей, которые знали Виктора. Они могли бы воссоздать ту атмосферу питерского рока, которая существовала при его жизни А вообще единственно яркое пятно в концерте — это Земфира, она — талант, Цой в юбке. Для всех остальных участников это мощный промоушн.

Впрочем, у каждого поколения своя музыка. Свои ассоциации, переживания и герои. Свой мир. Не можешь найти нового в настоящем — ищешь интересное в прошлом. Вдобавок время героев прошло. Да и основные перемены, похоже, уже позади.

Я не знаю, как бы сложилась судьба Вити, пел ли бы сейчас, нет ли. Все таки прошло уже 14 лет! Весьма абстрактные рассуждения. Многие из популярных рокеров, которые начинали вместе с ним, полностью поменяли свое амплуа — кто-то обуржуазился, кто-то замолчал, кто-то все еще поет, при этом жутко завидуя коммерчески более успешным поп-совикам. А кто-то сам уже по уши в попсе. Я знаю одно, на момент смерти в Вите оставался колоссальный творческий потенциал, ничуть не меньший потенциал оставался и в наших с ним взаимоотношениях.

Что еще сказать о Цое? Он представляется мне куда большим явлением, чем просто рок-музыкант, кумиром, звездой. Вся его биография и короткая жизнь, покрытые тайной, только усиливали это ощущение. Но при этой внешней и внутренней загадочности он оказался близок народу, гармоничным времени и созвучным глобальным переменам. И хотя осторожные китайцы не советуют жить в такие времена, это было Его время. Религия коммунизма умерла, религия денег еще не народилась, и для миллионов молодых людей пустующее место заняло творчество группы «Кино» и личность ее лидера. Достойная замена. И для многих и по сей день он такая же легенда, как Джим Моррисон или Джон Леннон. Эти поклонники вряд ли видели его живым, но ведь певец не топ-модель. Они слышали его песни, и это главное.

О Цое существует немало воспоминаний «современников», особенно о том якобы романтичном периоде жизни, когда он кочевал по квартирам друзей, ночевал где придется и пил запоем дешевое красное вино. Многочисленные приятели, концерты-квартирники, шумные и дымные тусовки… После 88–89 гг. таких воспоминаний почти не осталось. «В последние годы он очень замкнулся, ограничил круг друзей, практически все время проводил дома — в Москве он жил у Наташи. Иногда короткими вылазками выбирались в ресторан поужинать. А так — концерты, дом» Одной из причин таких перемен называют Наташу Разлогову, с которой Витя обрел домашнее тепло. Вторая причина — я. Вот, например, пассаж К. Кинчева (Алиса):

…А потом у них Юрик Айзеншпис появился, у которого все схвачено. Казалось бы, только человек освободился — нет, опять надо… Мне Цой в последнее время с гордостью говорил: «Мы сейчас восемьдесят семь концертов зарядили!»

— «Ну, — говорю, — ты что, все деньги заработать хочешь?»

— «А что? Пока можно зарабатывать — надо зарабатывать!» Не знаю, как Витька с Айзеншписом уживался, но даже доволен был. Все говорил: «Ну, крутой какой менеджер!»

Повторюсь, что тогда бытовала красивая версия, что настоящий рок-музыкант должен выступать мало, максимально осмысленно и только перед настоящими ценителями, которые не жрут во время его пения бутерброды ни с икрой, ни с колбасой. Цой вначале тоже ее проповедовал, а я с ней боролся, как мог.

В итоге хоть Цой и не стал фанатом чеса, но от гастролей почти не отказывался. В конце концов, артист должен стремиться к популярности, и глупо не выступать из-за каких-то умозрительных концепций. И потом, после десятилетия нищих тусовок, Виктору захотелось обрести свой угол, как-никак 28 лет исполнилось. А хороший угол требовал средств — и Цой копил на квартиру.