Глава первая Письменные книги

Глава первая

Письменные книги

В старину была на Руси поговорка; «Русак до читанья, казак до спеванья, поляк до сказанья».

Поговорка метко определяла отношение наших предков к книге. С первых дней появления на Руси книга встретила любовь и почет. А пришла книга в нашу страну еще в конце X века с крещением Руси, которое приобщило Русское государство к греческой и мировой культуре.

Без книги невозможно было широко распространить христианство. В этом греки давно убедились. Еще в IX веке поручили греку Константину, человеку ученому (о чем свидетельствует его прозвище «Философ»), ввести христианство в славянских странах. Константин ознакомился с обстановкой и объявил, что утвердить христианство путем одной устной проповеди невозможно; воспользоваться существовавшими греческими книгами также нельзя было: славяне греческого языка не понимали. Необходимы были книги, понятные народу, то есть славянские. Однако оказалось, что у славян еще не было письменности. Тогда в столице Греции Царьграде (Константинополе) поручили тому же Константину Философу составить славянскую азбуку. Это поручение Константин (или, как он еще назывался, Кирилл) выполнил вместе с несколькими помощниками, ближайшим из которых был его брат Мефодий. Впрочем, в рассказах о жизни Константина Философа есть указания на то, что он не сам создал славянскую азбуку, а воспользовался уже существовавшей. По рассказам этим, Константин Философ познакомился в Корсуни (древний греческий город в Крыму) с человеком, который имел евангелие и псалтырь «руськы письмены писано»; от него Константин Философ и перенял славянскую азбуку. В некоторых списках этого рассказа есть и другие подробности. Там говорится, что грамоту русскую сочинил один русин, живший в Корсуни «в дни Михаила царя и Ирины» (примерно в 800–825 годах); от него же научился Константин Философ и написал книги «русским гласом».

В свидетельстве этом нет ничего невозможного. Русь в те давние времена уже существовала. Например, о прибытии послов «народа Рос» к императору франков и о том, что этот народ посылал своих послов и в Византию «для заключения дружбы», сообщается в летописях города Труа под 839 годом. Известно и то, что еще в самом начале X века (чуть ли не за сто лет до введения христианства на Руси) заключались письменные договоры русских князей с Византией. Таким образом, очевидно, письменность известна была на Руси еще до введения христианства, хотя трудно сказать, какими путями и в каком виде она пришла на Русь. Однако этой грамотой владели только одиночки — князь и, может быть, единицы из его дружины.

Лишь в результате деятельности Константина и Мефодия греческие книги стали усиленно переводиться на славянский язык; в течение какой-нибудь четверти века возникла значительная по объему литература на славянском языке, образовался литературный славянский язык.

Раньше, чем в Киевскую Русь, христианство проникло в Болгарию. Здесь в конце IX и в первой четверти X века наступил подлинный расцвет письменности и литературы.

Конечно, дело шло о книгах церковных, но возникновение письменности должно было дать сильнейший толчок развитию всей культуры. В Болгарии уже в то время появилась светская учебная книга — грамматика, переведенная с греческого и частично даже переделанная применительно к славянскому языку Иоанном Болгарским (или Иоанном, экзархом Болгарским). Эту грамматику изучали и на Руси еще полтысячи лет.

Книги тогда были рукописные, или, как их называли современники, письменные: книгопечатание еще не было изобретено. Как уже упоминалось, они предназначались для распространения христианской религии; это были церковно-греческие книги — евангелие, апостол, псалтырь. Их содержание помогало возвысить и укрепить власть киевского князя.

Но даже самые первые книги заключали в себе не только церковные тексты.

Уже в древнейшей из дошедших до нас русских рукописей, в «Остромировом евангелии», можно увидеть добавление чисто светского характера. Переписчик дьякон Григорий приписывает к этой церковной книге свое послесловие:

«Переписано это Евангелие для Остромира, посадника Новгородского. Князь Изяслав сидел тогда на Киевском престоле, а Новгородом он править поручил Остромиру…

Переписывал же Евангелие аз, Григорий дьякон в 1056–1057 годах».

Книгу вернее было бы назвать по имени того, кто трудился над ней, — Григорьевым евангелием, но ученые прошлого столетия, нашедшие рукопись, предпочли увековечить имя того, кто купил книгу, а не того, кто ее делал.

Первая страница «Остромирова евангелия» (1056–1057 rr.)

Послесловие Григория очень коротко, оно еще совсем непохоже на то, что мы сейчас привыкли считать литературным произведением, однако это несомненный образец самостоятельного литературного творчества. Послесловие содержит важные исторические сведения, оно лаконично по форме. Видно, что автор обдумывал каждое предложение, а не писал кое-как. Но самое главное то, что из маленьких записей выросли с течением времени такие предисловия и послесловия, которые приобрели большое самостоятельное значение, потому что в них развивались уже глубокие общественные и политические идеи. Так, например, в послесловии к первой печатной книге — «Апостолу» — в 1564 году возвеличивалось Русское государство.

Эти послесловия были одной из форм, в которых первоначально создавалась и развивалась русская литература. Русские книжные люди учились в литературной форме выражать свои мысли, взгляды, идеи в те времена, когда из-за господствовавших церковных взглядов еще невозможно было выступать в роли светского писателя, но уже испытывалась такая потребность. Благодаря послесловиям читатель находил в церковной книге и злободневное произведение своего современника.

Но не одни церковные книги пришли к нам вместе с христианством. Под видом церковной литературы, маскируясь под нее, с самого начала проникла к нам из Греции обильная нецерковная литература. Это были повести, сказки, легенды; действующие лица их большей частью взяты из церковных книг. Поэтому они долгое время принимались за подлинные церковные книги. Однако при ближайшем рассмотрении оказывалось, что идеи их нередко противоречили официальной точке зрения церкви. Такие произведения названы апокрифами.

Один из апокрифов, между прочим, упоминает о письменности. Когда Адам начал обрабатывать землю, пришел дьявол и не дал ему пахать, говоря: «Моя есть земля, а божьи — небеса, рай…» Адам попытался возразить что и земля тоже, пожалуй, принадлежит богу, но дьявол настаивал на своем: «Не дам тебе земли пахать, аще не запишешь ныне рукописание, да еси мой». Адам быстро согласился, заявив: «Кто земли господин, того и я и чада моя».

Сочинитель этого рассказа совсем не в поповском духе заставил Адама быстро признать дьявола владыкой земли и предпочесть его. Таких апокрифов было много, и долгое время не делалось различия между ними и официальной церковной литературой. Только в дальнейшем, с распространением ересей, апокрифы стали преследоваться и запрещаться церковью именно потому, что на них начали ссылаться еретики в защиту своих взглядов.

В период введения христианства на Руси церковь помогла создать единое феодальное государство. Это дало церкви огромную силу, длительное господство во всех областях умственной деятельности, в том числе и в литературе и письменности. С разложением феодального строя начались нападки на феодализм; но, чтобы бороться против феодализма, надо было разрушать и авторитет церкви, освящавшей феодализм. Поэтому борьба против феодализма становится одновременно борьбой против церкви и принимает форму ересей. Под оболочкой богословских ересей крылось недовольство не только крестьян, но и горожан. Богословская борьба определялась в конечном счете чисто материальными, классовыми интересами ее участников.

Среди еретиков было много людей образованных, ценивших слово как орудие разума. Некоторые из них заходили в своей борьбе далеко вперед, у них начинали звучать материалистические нотки. Так, один из еретиков — Зосима — в XV веке отрицал воскресение мертвых, загробную жизнь, заявляя энергично и откровенно: «Ничего того несть; умерл кто, ин то умерл, по та места и был».

Тот факт, что апокрифы стали орудием в руках еретиков, а официальная церковь подняла на них гонение, показывает, что многие апокрифы отражали представления, а порой и смутные мечты угнетенной феодалами массы, в противоположность официальной религиозной литературе, поставленной на службу господствовавшему классу.

Церковники составили специальные списки запрещенных книг, требовали изъятия их из монастырей и церквей. Однако это мало помогало. Большинство попов и монахов просто не могли отличить апокриф от «правильной» книги. При тогдашней дороговизне книг сомнительно, чтобы их вообще с большой охотой уничтожали, особенно если апокриф оказывался переплетенным в толстый сборник вместе с другими произведениями. Иногда апокрифы приписывались какому-нибудь церковному авторитету, и тогда ими пользовались даже видные церковные писатели, не подозревая, что цитируют запрещенный апокриф, а вовсе не какого-нибудь Иоанна Златоуста.

Знакомый нам апокриф об адамовом рукописании цитировался нередко в XV–XVI веках. На него ссылался, например, в подтверждение своих взглядов известный русский писатель XVI века Иван Пересветов.

Наконец, вместе с церковными книгами и апокрифами на Русь проникли из Греции книги совсем светского характера.

Взять для примера одну из самых древних среди дошедших до нас русских рукописных книг — Святославов «Изборник». Он был переведен с греческого на болгарский, а затем, в 1073 году, переписан дьяком Иоанном для черниговского князя Святослава Ярославича. Сборник давал современному читателю исторические, географические и другие сведения об окружающем его мире, являясь своеобразной энциклопедией того времени.

В древней Руси был ряд подобных сборников; иногда они прямо так и назывались — «Изборники», а иногда носили заглавие: «Пчела», «Золотая Цепь», «Измарагд» (что значило изумруд). Между прочим, составитель Святославова «Изборника» говорит о своем труде: «Я же, как пчела трудолюбивая, с всякого цвета писанного собрал в один сот». Этот образ, очевидно, и обусловил заглавие подобных сборников «Пчела».

Почему книжник-переписчик сравнивается с пчелой, собирающей мед, также находит здесь свое объяснение: «Уразумевающий собранные в книге мысли проливает их в велемысленное сердце свое, как сот сладкий».

Из этих сборников древние русские узнали имена великих античных писателей и философов — Гомера, Демокрита. Книжные люди переносили их в летописи, а впоследствии и в другие произведения.

Сборники эти, как и прочие произведения литературы, составлялись сначала в тогдашних центрах умственной жизни — монастырях. Но с течением времени стали их составлять и светские лица; такие составители уже выбирали из источников, которыми пользовались, изречения только общего, морально-поучительного характера, где речь шла больше о светской жизни, и проходили мимо изречений с сильной церковной окраской. Иногда составители добавляли и свои собственные мысли, творения.

Летописец. С картины А. Новоскольцева.

В этих сборниках встречаются меткие наблюдения, афоризмы, приближающиеся к народным пословицам и поговоркам. Например: «Ленивый хуже больного: больной лежит, да не ест, а ленивый лежит и ест» или: «Лучше в своей руке жаворонка видеть, нежели в чужой — журавля».

Сильно доставалось в этих сборниках клеветникам: «Волка хуже клеветник: волк только мяса ищет, а клеветник весь род погубит»; «Лучше на самострел попасть, чем на глаза клеветнику».

Немало изречений говорило о силе слова, о книге и образовании. Так, в «Пчеле» (по списку начала XVI века) читаем: «Язык человеческий, как огонь, греет и жжет»; «Богат муж, а непросвещен и несмыслен, подобен ослу, златою уздою обузданному». Книга ставится высоко, но все же книги сами по себе не могут заменить ума. «Книжен муж без ума, как слепец, который идет по мосту, держась за перила: отведут его в сторону, он остановится; так и этот: по книге беседует, закрыл же книгу, которую прочел, и все забыл». С другой стороны, ум без книжного ученья также страдает: «Как птица спешенная не может быстро взлететь, так ум остр, никогда не знавший книг, не может домыслиться до совершенного разума».

Многие афоризмы из таких сборников перешли в народ в виде поговорок, пословиц, присказок.

Появились в переводах и греческие исторические повести — хронографы (хронос — время; графо — пишу), или, как писали иногда в старину, — гранографы; наконец, фантастические повести и сказки. В измененном виде и они переходили в фольклор и становились достоянием народа.

Вся эта переводная литература быстро дала толчок к возникновению самостоятельной русской литературы.

Через три года после первого Святославова «Изборника», в 1076 году, вышел второй «Изборник», как бы второе его издание, выражаясь нашим современным языком. Но открывается сборник уже самостоятельным русским произведением. И характерно, что оно посвящено книге, восхваляет книгу и дает совет, как ее читать:

«Добро есть, братие, почитание книжное (то есть чтение книг)… Когда читаешь книгу, не тщись торопливо дочитать до другой главы, но уразумей, о чем говорят книги и словеса те, и трижды обращайся к одной главе… Узда коневи правитель есть и воздержание; праведнику же книги. Не составится корабль без гвоздей, ни праведник без почитания книжного. И как помыслы пленника устремляются к родителям его, так и помыслы праведника — к чтению книжному. Красота воину — оружие и кораблю ветрила, так и праведнику почитание книжное…»

Впрочем, уже я в первом «Изборнике» мы находим небольшое самостоятельное произведение — переписчик, закончив свой труд, прибавил от себя: «А конец всем книгам — что тебе не любо, того и другому не твори».

Святославов «Изборник» 1073 года (часть страницы с миниатюрой).

Конечно, это очень короткое сочинение, но важно его отметить: оно показывает, как первое же соприкосновение с иностранной литературой толкало на самостоятельное творчество. Оно говорит также о том, что переписчики эпохи Киевской Руси не были ремесленниками, бездумно выполняющими заказ. Переписывая книгу, они вникали в ее содержание, стремились выразить и собственные, возникшие при этом мысли. Может быть, тот же переписчик, вдохновленный новыми мыслями, приступая вторично к переписке сборника, сам и предпослал восторженную хвалу книге. Она вылилась в форму краткого «слова» о «почитании книжном». Но эта формам наряду с послесловиями, — также один из первых самостоятельных шагов русской литературы; она должна была явиться настоящим открытием для русских книжных людей; эта небольшая статейка может по своему значению быть приравнена к толстому тому нашего времени.

Летописец Нестор. Скульптура П. Антокольского.

Отметим, кстати, что заметка о «почитании книжном» написана красивым, образным и лаконичным языком. Вот как сжато и ярко выражается древний автор: «Узда коневи правитель есть и воздержание; праведнику же книги». Многословнее и гораздо бледнее пришлось изложить эту мысль при переводе на современный русский язык: «Конь управляется и удерживается уздою, а праведник — книгами». Сжатость, выразительность и образность речи — отличительные черты древнерусского книжного языка, увлекающие и современного читателя.

Хвалебная песнь книге, открывающая собой Святославов «Изборник», конечно, не плод мыслей одного переписчика. Она — свидетельство того, что книга на Руси уже в XI веке глубоко внедрилась в жизнь, полюбилась русскому книжному человеку. И в самом деле, свидетели говорили о том, что книгами Святослав наполнил свои клети (жилище). О больших библиотеках, существовавших на Руси в XI веке, об усердных читателях, сидевших над книгой не только днем, но и ночью, рассказывает и летописец. Летопись повествует о князе Ярославе:

«Ярослав… прилежно читал книги ночью и днем. И собрал он много писцов, приказывал переводить с греческого на славянский язык, и списали они много книг».

Летописец очень образно сравнивает Ярослава, распространяющего книжность в стране, с сеятелем:

«Он насеял книжными словесы сердца верных людей, а мы пожинаем, ученье приемлюще книжное… Ярослав любил книги, он много их приказал написать и положил в святой Софии церкви», то есть создал при этой церкви обширную библиотеку.

Конечно, требовалась большая любовь к книге от человека XI века, чтобы он дошел до мысли о специальном книгохранилище, библиотеке.

Летописец вместе со всеми книжными людьми разделяет это бережное отношение к книге. Рассказывая о любви Ярослава к книгам, летописец указывает на их великую пользу: «От книжных слов приобретаем мы мудрость… Они ведь реки, напояющие вселенную, они источники мудрости, в книгах не нечетная глубина, ими мы в печали утешаемся…»

К сожалению, до вас дошло очень мало старинных книг. Они гибли от варварства не только древних завоевателей, все сжигавших на своем пути, но и новейших, кичившихся своей культурой интервентов. В 1812 году французские офицеры бессмысленно истребили в Москве ценнейшие книгохранилища. Переплетенными в кожу томами русских рукописей богатейшего собрания московского профессора Баузе они вымостили мостовую и въезжали по ней в дом профессора, где стали на постой.

Изготовление письменной книги требовало много труда и усидчивости. О переписчиках сообщали: «Чернец Илларион был книгам хитр писати: сей по вся дни и нощи писал книги в келье у Феодосия» («Житие Феодосия Печерского»; конец XI века).

Из пометок на некоторых книгах видно, как медленно их читали: сборник, который современный читатель прочтет в два-три дня, а то и в один присест, читался несколько месяцев. Естественно, что переписывали книгу еще дольше.

До конца XIV века книги в России писались на пергаменте. Лишь с XV века стали употреблять бумагу, привозимую из-за границы. При Иване IV уже заведена была «бумажная мельница» на реке близ Москвы, но вырабатывать бумагу, пригодную для письма и печати, долго еще не могли научиться.

Большой заботой писца было писать красиво и разборчиво. Чтобы строки выходили ровными, писец предварительно линовал пергамент или бумагу металлическим либо костяным шильцем. Эти выдавленные на пергаменте или бумаге линии до сих пор можно видеть в сохранившихся рукописях.

Писали обычно гусиным пером, реже более роскошным, лебединым.

В исторической песне о женитьбе Ивана Грозного поется:

И сходил он [Иван Грозный] скоро со добра коня,

И брал он чернильницу в?льянскую,

И брал перо лебединое…

В одной рукописи — псковском «Апостоле» 1307 года — упоминается даже павье перо. Должно быть, в свое время оно казалось верхом щегольства.

В письменных книгах разработаны были те почерки, которые сыграли потом крупную роль в создании Иваном Федоровым первых шрифтов. Почерк в письменной книге то же, что определенный рисунок печатного шрифта.

Древнейшим почерком письменной книги был устав, отличавшийся отчетливостью каждой буквы. С развитием письменной книги, расширением ее производства, в конце XIV века появляется почерк, позволяющий писать быстрее. Сохраняя четкость, он в то же время был мельче и проще. Этот почерк получил название полуустава.

В отличие от всегда прямых букв устава, полуустав мог быть наклонным. Упрощение и ускорение письма не портило, однако, почерка и не уменьшало его красоты. Полуустав употреблялся и в роскошных рукописных книгах. Здесь он был крупнее и тщательнее простого полуустава, но сохранял многие его черты.

Этот выработанный русскими переписчиками почерк был впоследствии положен первопечатниками в основу их первых шрифтов и позволил им создать прекрасные, изящные и удобочитаемые шрифты, совершенно оригинальные, свободные от подражания иностранной печати.

Письменные книги любовно украшались рисованными заставками, концовками и узорными заглавными буквами. Все эти украшения вносились в книгу после того, как она была написана. Иногда рисовал их сам писец, а чаще — специалист-рисовальщик. Этот обычай также перешел в первые печатные книги, богато украшенные орнаментами.

Еще во времена письменной книги возникли некоторые до сих пор употребительные термины. Так, для начальных букв и заголовков издавна употреблялись не обычные чернила, а красная краска. Отсюда произошли выражения: «красная строка», «начать с красной строки», «рубрика» (по-латински ruber — красный цвет).

Маленькие рисунки в рукописях писались обычно суриком. Сурик по-латински minium, и отсюда произошло слово миниатюра.

Историю письменной книги и ее изготовления часто рассказывает самый материал ее: водяные знаки показывают, откуда привезли бумагу, состав краски говорит о времени и об уровне техники, даже по деревянной крышке переплета, по сорту дерева, из которого она сделана, можно порой определить, в какой области древней Руси была изготовлена данная книга. Иногда на это в самой рукописи встречается ценное указание. Так, со средины XV века в рукописях имеются рецепты чернил. Некоторые рисунки наглядно изображали процесс изготовления рукописной книги. В одной из рукописей XIII века изображены писцы книг. Один писец очинивает ножиком гусиное перо; другой обмакивает перо в чернильницу, держа книгу не на столе, а на колене; так, очевидно, писали нередко. Такие рисунки достаточно детально воспроизводили труд писца и принадлежности, которыми он при этом пользовался.

Любовь русских к книге, уважение к ней питались тем, что страна вместе с письменностью получила образцы высокой мировой культуры; раскрывался новый, яркий мир идей, образов и понятий. Блестяще охарактеризовал значение письменности для развития древнего русского языка гениальный Пушкин: «Судьба его была чрезвычайно счастлива. В XI веке древний греческий язык вдруг открыл ему свой лексикон, сокровищницу гармонии, даровал ему законы обдуманной своей грамматики, свои прекрасные обороты, величественное течение речи: словом, усыновил его, избавя, таким образом, от медленных усовершенствований времени. Сам по себе уже звучный и выразительный, отселе заемлет он гибкость и правильность. Простонародное наречие необходимо должно было отделиться от книжного, но впоследствии они сблизились, и такова стихия, данная нам для сообщения наших мыслей»[1].

В связи с тем, что Русь вначале не имела опыта в переводе книг, не имела еще собственного литературного языка, славянская книга приходила в страну, главным образом, через Болгарию, и язык первых книг был ближе к болгарскому, чем к русскому. Однако с появлением первых книг быстро стал развиваться русский литературный язык. Это легко обнаружить по древним рукописям. Самая древняя рукопись — «Остромирово евангелие» (1056–1057 гг.) — списана с болгарского текста. Русских форм здесь очень мало. В 1073 году появляется первый Святославов «Изборник». Хотя и в нем еще правописание в основе болгарское, но влияние русского правописания и произношения чувствуется уже гораздо больше.

Рисунок из «Остромирова евангелия».

Святослав «Изборник» 1073 г.

Святославов «Изборник» 1073 года (заключение).

В вышедшем через три года втором «Изборнике» язык еще проще и удобопонятнее. А, скажем, в евангелии 1125–1132 годов (список Мстиславов) правописание уже совсем русское, и лишь кое-где, как остаток древней болгарского текста, лежавшего в основе этого списка, мелькают юсы — буквы славянской азбуки, которые должны были означать носовые звуки, но которые скоро вышли из употребления. В послесловии к евангелию еще больше русских особенностей, чем в основном тексте; это значит, что самостоятельное литературное творчество двигало вперед русский литературный язык особенно быстро.

Итак, рукописная книга, появившись на Руси, дала толчок распространению грамоты, выработке собственного литературного языка, созданию и развитию русской литературы. Рукописная книга явилась мощным фактором роста культуры Киевской Руси. Она сыграла в свое время передовую роль, содействуя развитию огромного Киевского государства. Именно на этой почве уже в период феодальной раздробленности возник шедевр древней русской литературы «Слово о полку Игореве», смысл которого Маркс определил, как «призыв русских князей к единению как раз перед нашествием монголов».

Но распада огромного и сильного Киевского государства уже нельзя было предотвратить. Этот распад вызывался самим ходом развития феодального землевладения и феодальных отношений. Новые области и города — Новгород, Ростов и другие — поднимались и становились все могущественнее. Старые города теряли свое прежнее значение. Сам Киев все заметнее отодвигался на второй план; единство Киевской Руси все более подтачивалось.

С течением времени центр Русского государства передвигается на север.

В XV веке центром страны становится Москва, которая благодаря своему географическому расположению на важных водных путях менее пострадала от монголо-татарского нашествия, чем другие города. Рука об руку с освобождением от длившегося два века монголо-татарского владычества идет ликвидация феодальной раздробленности, создание в новых, значительно усложненных общественных условиях единого, централизованного государства, и это является одним из существеннейших рычагов прогресса в то время.

В этих условиях роль письменности и книги еще более возрастает.

Грамотность становится уже достоянием не только церковников, дьяков и приказных, но и многих горожан, купцов. Так, купец Афанасий Никитин в царствование Ивана III пишет «Хождение за три моря» — вдумчивое и разностороннее описание путешествия в Индию, где он побывал на четверть века ранее Васко да Гамы.

При церквах и монастырях существуют библиотеки, из которых и светские люди берут книги для чтения. А книги в церквах, как ни странно, были отнюдь не только церковные. С конца XV и от XVI веков сохранились описи церковного имущества, в том числе книг. По восьми городам было, например, описано около двух тысяч рукописных книг. При этом опись охватила лишь наиболее крупные церкви и монастыри. В церквах города Коломны оказалось пятьсот книг, в Можайске — четыреста сорок девять. Если учтем, что население этих городов не превышало нескольких тысяч, то убедимся, что рукописных книг было немало. Из общего числа восьмидесяти пяти названий, представленных этими книгами, только двадцать восемь относятся к церковным книгам. Остальные пятьдесят семь названий (то есть вдвое больше!) — книги светского содержания. Среди них «Козьма Индикоплов» — источник географических и иных сведений того времени, «Осаф» — повесть о Варлааме и Иосафе — индийских царевичах; хотя эта светская повесть иногда попадается под названием «Жития», на самом деле она имеет слабое отношение к церкви. Немало среди описанных книг, принадлежавших церкви, сборников: «Измарагд», «Пчела» и просто сборников без названий.

Письменность, начиная с XV века, приобретает все большее значение и в повседневной государственной деятельности; словесная форма служебных сношений, судоговорений заменяется письменной.

В 1553–1554 годах английский путешественник мог установить: «У них (то есть у русских) нет специалистов-законников, которые бы вели дело в судах. Каждый сам ведет свое дело и свои жалобы и ответы подает в письменной форме, в противоположность английским порядкам. Жалоба подается в форме челобитной на имя великокняжеской милости, она подается в его собственные руки и содержит просьбу о правосудии, сообразно тому, как изложено в жалобе»[2].

Вообще в записках английских путешественников, посетивших Россию в XVI веке, часто упоминается о выдаваемых им охранных листах, о письменных донесениях местных властей в Москву, о расписках и всяких иных письменных документах, которые им приходилось встречать в России. Иметь дело с такими письменными документами приходилось значительному и разнообразному кругу лиц, от воеводы до крестьянина.

Служебная и всякого рода деловая переписка, послания и прочие письменные документы настолько разрослись и внедрились в быт, что появляются специальные сборники образцов для таких посланий — своего рода письмовники. Одна из рукописей начала XVI века содержит образцы посланий: а) к царю или князю, б) к другу или брату и т. д.; в другой рукописи первой половины XVI века имеется восемь образцов посланий к различным адресатам.

Заглавные буквы А и Г из рукописи XIV века.

От XVI века доходит до нас рукописей разного содержания больше, чем от всех предшествовавших веков, вместе взятых.

Появляются книги нового содержания: лечебные, так называемые травники. В рукописных сборниках обнаруживаем неожиданные по новизне содержания материалы, например, известия о событиях, происходивших в разных концах света.

Так, в одном из рукописных сборников того времени, рядом с отрывком из летописи, сообщается «Известие от Неапольского губернатора Лудовика о бывшем тамо необыкновенном дожде и ужасном от оного наводнении», и дальше «О открывшейся в Венгрии между рек Дуная и Савы великой пропасти».

Новости приносили разные странники и путешественники из Греции и других стран, имевшие охранные грамоты от московского царя. Такую грамоту также можно найти в книге какого-нибудь отдаленного монастыря, куда добирался путешественник: она ведь тоже содержала сведения и новости, интересные для любознательного человека, — кто, когда, откуда, с какою целью прибыл и т. д.

В других рукописях рядом с церковными книгами и древними произведениями оказываются известия и документы, отвечающие злобе дня, современной переписчику, составителю книги, например, грамота митрополита Ионы против князя Дмитрия Юрьевича за измену его великому князю Василию и нападение на владения его, с наказом убеждать новгородцев не давать впредь убежища сему изменнику.

Находим в рукописных сборниках также послание новгородского и псковского епископа к царю Ивану IV, одобряющее предпринимаемую им войну против Казани.

Это было уже совершенно новое содержание, неизвестное прежним киевским книжникам. Если собрать такие известия вместе, то они уже невольно вызывают сравнение с газетой, с ее новостями (из Неаполя, из Венгрии) и даже публицистикой (энергичная поддержка объединительной политики московского князя).

Наконец, по самому разнообразию жанров литература Московской Руси XV–XVI веков гораздо богаче Киевской. Широко развиваются такие формы, как «Послания», «Слова», «Челобитные», «Повести» и «Сказания». Появляются яркие политические писатели.

Продолжают существовать и древние виды литературы, как, например, летопись, но и здесь мы обнаруживаем значительные изменения. Она отходит от прежнего беспристрастного тона исторического повествования и тоже приближается к политической злобе дня. Так, летописец конца XV века призывает соотечественников и, прежде всего, князя к борьбе с монголо-татарами и резко осуждает бояр, медливших и колебавшихся, советовавших Ивану III идти на соглашение с татарским ханом:

«О храбрые, мужественные сынове русские, потщитеся сохранить свое отечество, Русскую землю, от поганых! Не пощадите своих голов, да не узрят очи ваши пленения и грабления церквей и домов ваших и убиения детей ваших и поругания жен и дочерей ваших! Многие великие и славные земли пострадали от турок, потому что не выступили против врага мужественно. И погибли те народы и отечество свое погубили, и землю, и государство, и скитаются по чужим странам, как бедные странники, достойные вполне и плача и слез… И все поносят их и оплевывают, как не мужественных».

Отличительной чертой этого времени, показателем возросшего значения литературы становится участие в ней почти всех крупнейших правительственных деятелей.

В XVI веке, при Иване IV, летопись уже составляется не в монастырях монахами, как бывало прежде, а светскими людьми, государственными чиновниками, приближенными царя. До 1560 года составлял официальную летопись близкий к царю московский дипломат Алексей Адашев. После его падения продолжает дело другой московский дипломат Иван Висковатый, печатник, то есть ведавший государственной печатью. Иван IV редактировал эту летопись. В августе 1568 года ему доставили в слободу Александровскую для этой цели ящик, где хранились «списки, что писать в летописец».

Митрополит Макарий, один из вдохновителей введения книгопечатания, составил двенадцатитомный труд «Четьи Минеи» (то есть ежемесячные чтения) по нескольку тысяч страниц в каждом томе. Он собрал для работы над этим трудом целую группу пишущих людей, поручил им составлять жития, биографии людей, которые чтились церковью. Наряду с церковными деятелями здесь оказываются и национальные русские герои, как, например, Александр Невский.

Достаточно привести описание ледового побоища из «Жития Александра Невского», чтобы убедиться, что, несмотря на религиозное заглавие, это была биографическая повесть, восхваляющая доблесть русского народа, преданность родине: «Бе же тогда день субботний, восходящу солнцу, сступишася обои, и бысть сеча зла и труск от копий и ломление и звук от мечного сечения, якож морю мерзшу двигнутися, не бе видети леду, покрылося бяже кровию… И возвратився князь Александр Ярославич с победы, с славою великою. Бысть много множеств полону в полку его, ведяху подле коний, иж именуется рыдели (рыцари)».

Не случайно именно в XVI веке был предпринят капитальный труд — сведение житий воедино. Он стал возможен только после объединения Русского государства. До того каждая область имела своих героев, свою местную литературу о них. Собранные в «Четьи Минеях», произведения эти превратились в общенациональные памятники литературы, сделались общерусским достоянием.

Составители этого капитального труда уже стремились придать изложению совершенную литературную форму и учились литературному искусству у классиков древности — Гомера и Овидия. Так, Макарий поручил боярину Михаилу Тучкову заново написать житие Михаила Клопского, потому что «прежнее было очень плохо написано». Михаил Клопский олицетворяет стремление русского народа к национальному единению, к созданию сильного государства. О нем рассказывают следующее. Когда новгородцы задумали перейти на сторону литовского короля и начать борьбу с Москвой, их наместник Немир приехал в Клопский монастырь к Михаилу Юродивому и сказал ему: «Слышно, летом собирается итти на нас князь московский, а у нас есть свой князь Михаил» (литовский ставленник). Юродивый ответил: «То, сынок, не князь, а грязь; шлите-ка скорей послов в Москву, добивайте челом московскому князю за свою вину, а не то придет он на Новгород с силами своими и побьет вас». Так и случилось.

Приступая к составлению жития Михаила Клопского, писатель боярин Тучков объяснил в предисловии, какую литературную задачу он пред собой поставил:

«Слышал я некогда, как читали книгу о Тройском пленении. В этой книге сплетены многие хвалы эллинам от Омира и Овидия. Ради одной их буйственной храбрости память о них сохранилась так долго… Во сколько же более должны мы восхвалять и почитать наших чудотворцев, которые одержали столь великую победу над врагами».

Интерес к России, к ее прошлому и настоящему, был уже настолько велик, что охватил не только русских писателей, но и иностранцев, которые стали все больше посещать ее. В первой половине XVI века уже и на Западе появилась достаточно обильная литература о России и ее истории.

Исключительно возросшая роль письменности и книги во всей жизни Московского государства заставила и горожан заняться выгодным делом переписки и продажи книг. Рукописные книги продаются на базарах в торговых рядах. В Москве при Иване IV уже существовал книжный ряд, где торговали книгами; до нас дошли имена книжных торговцев, или книжников, как их тогда называли. То были Богдан Тимофеев и еще более известный — Иван, Данилов сын, книжник, у которого покупали книги даже такие крупные люди того времени, как Макарий, составитель «Четьи Миней».

Книжные лавочки на Спасском мосту. Красная площадь. С рисунка Ап. Васнецова.

Но как раз в этих условиях письменная книга перестает удовлетворять возросшим потребностям государства.

Прежде всего, рукописных книг стало не хватать. Спрос на книги резко повысился. Они нужны были для церквей, которые усиленно строились в отвоеванных у татар областях. Иван IV, завоевав Казанское царство, велел покупать на торжищах книги для новых церквей. Необходимы были книги и для обучения грамоте, которое производилось тогда тоже по церковной книге, — псалтыри. Таким образом, церковные книги были не только богослужебными, но и учебными. Об этом говорил и Иван IV: «По церковным книгам и служат, и поют, и читают, и учатся».

Ивану IV так и не удалось приобрести нужного ему количества книг на рынке. Кроме того, рукописные книги стоили очень дорого.

Еще большим злом было все возраставшее число описок и искажений в них. Эти искажения неизбежны были по самой системе списывания книг и возникали самым различным образом, Внимание наиболее добросовестного переписчика порой ослабевало и притуплялось, и, так как слова тогда, писались сокращенно, стоило ошибиться только в одной букве, чтобы грубо исказить все слово. Так, в одной рукописи «Пчелы» вместо «посадник» оказалось «пасынок», вместо «магнит» — «магистр» и т. п. Берегли не время, но бумагу. Поэтому сокращения допускались самце замысловатые: «ч», обведенное кружком, означало человек, «а» в кругу следовало читать как тьма. Но так делалось не во всех книгах, и это еще больше затрудняло чтение. Нередки были описки в заглавных буквах, потому что они писались не вместе со всей рукописью, а дописывались после киноварью, может быть, даже другим писцом. В результате вместо слова «се» (это) оказывалось «не» и т. п.

Особенно портили текст невежественные писцы. Не разобравшись, они вносили в изложение замечания усердного читателя, сделанные на полях рукописи, с которой писали. Иногда, не поняв слова, заменяли другим, схожим по начертанию.

Заставка из рукописной книги XIV века.

Чем сильней возрастал спрос на книги, тем более плодилось невежественных писцов, гнавшихся только за заработком. Место культурного переписчика, книголюба, занимает дешевый писец, сам откровенно признающийся в послесловии, что он «груб и невежа, писания книжного ненаучен». А в 1550 году один переписчик не постеснялся написать в своем труде, что он совершен «…многогрешною рукою малоумного, нечистого, безумного, неразумного, неистового…» и так далее, еще сорок три таких же не очень лестных эпитета, после которых следует, наконец, имя этого чересчур скромного писца — Парфения, Маркова сына Злобина. Как тут не пожалеть, что автор не последовал примеру других своих собратий и не зашифровал своего имени в тайнописи, которая была довольно распространена в послесловиях XV–XVI веков. Например: «А нилас циатоп Ишап Рогасош» означало: «А писал диакон Иван Мочалов». Прочесть этот текст довольно легко: нужно только подставить согласные в обратном алфавитном порядке; гласные же сохраняют свои места.

Нетрудно найти ключ и к послесловию другой рукописи:

Мац щык томащсь

Именсышви нугипу

ромьятую, като хе

и ниледь топчавши

Кпичу лию Арип.

Писец взял согласные буквы в алфавитном порядке и расписал их в два ряда, причем первую половину букв — слева направо, а вторую, под ней, справа налево. После этого он заменил в своем тексте каждую согласную букву ее парой. Текст же оказывается такой:

Рад бысть корабль

переплывши пучину

морьскую, тако же

и писец кончивши

книгу сию. Аминь.

Переписчики, трудившиеся над рукописями в разных концах страны, вносили в новые списки особенности местного произношения. В одном из списков «Пчелы» вместо «забыл» написано «забил», вместо «было» — «било», как произносились эти слова на родине переписчика. Но уроженец другой области уже не мог правильно понять смысл этих слов; создавалась путаница, непонимание русскими читателями русских же книг, списанных такими же русскими людьми, но в другом конце государства. Естественно, что этого нельзя было терпеть, когда государство уже сложилось в единое целое, когда особенно настоятельно возникла задача выработать единый русский литературный язык.

Тут уж нужна была и грамматика.

Выработка единого литературного языка требовала, прежде всего, установления и введения в практику определенных грамматических правил. И здесь письменная книга оказалась бессильной. Вспомним, что наиболее распространенные в древней Руси книги переводились с греческого в XI–XII веках или приходили к нам из Болгарии, Сербии. Переводчики, плохо зная русский язык, вносили непонятные греческие, болгарские слова и несвойственные русскому языку грамматические формы — окончания слов и т. п. Когда эти книги переписывались потом уже на Руси, писец старался точно воспроизвести оригинал, но на него влиял его родной русский язык, и переписчик невольно вносил в текст русские грамматические формы в виде описок и ошибок против оригинала. Накопляясь все более, эти «ошибки» и отступления от болгарского подлинника приближали книжный язык к русскому разговорному, вводили в письменную речь русские грамматические формы. Переписчики вообще обращались с текстом в первое время более смело и свободно, даже сознательно исправляли его и излагали более понятно. Святославов писец сам объявляет, что изменил некоторые выражения при переписке, чтобы сделать их вразумительней для князя. Так, вместо болгарского: «аще ли свене сего» написал в «Изборнике»: «аще ли кроме сего», и т. д.

В наше время человек сначала изучает грамматику, а потом уже может стать корректором, литературным редактором. Переписчик же сначала исправлял, переменял болгарское написание на русское и таким путем доходил до каких-то грамматических правил.

Но с течением времени отношение церкви и попов к книге изменилось. Стремясь оградить авторитет церкви от критики, начавшейся с разложением феодализма, попы привили догматический взгляд на книгу: в ней свята и неприкосновенна каждая буква; чтобы не исказить «божественного» смысла, нельзя изменить не только слова, но даже единой буквы.

Эта язва христианства — догматизм — препятствовала сознательному улучшению книжного языка, но не могла помешать порче его и засорению описками, искажениями, устарелыми формами. Дальнейшее развитие литературного языка, выработка грамматических правил и применение их становились невозможными, пока новые книги можно было лишь списывать со старых. Дать новый толчок разработке русской грамматики, покончить с дроблением на областные литературы и помочь созданию национальной литературы, единого русского литературного языка могло только книгопечатание. Так грамматика тоже оказывается тесно связанной с техникой письма и печати.

Наконец, самое лицо книги, ее автора стало уже индивидуализироваться. Началась литературная полемика, в которой каждая сторона отстаивала свою собственную точку зрения.

В этих условиях уже не терпят, чтобы писец вносил в рукописную книгу отсебятину, свои домыслы, дополнения или, наоборот, делал в ней сокращения по своему усмотрению, как было принято раньше.

Между тем, именно эта возросшая роль книги в общественной жизни стала приводить к тому, что книгу действительно начали искажать, и не случайно, а умышленно, в интересах своей группы. Споры того времени, имевшие глубокую основу в общественных условиях, облекались в религиозную оболочку: спорящие стороны ссылались на одни и те же церковные книги. Кое-кто для усиления своих позиций стал не только по-своему толковать ту или иную книгу, но и фальсифицировать ее.

Об этом сохранилось прямое свидетельство современника. В сочинении XVI века «Беседа Валаамских чудотворцев», или, как оно еще иначе называлось, «О неприличии монастырям владеть вотчинами», прямо сказано: «А то цари не ведают и не внимают, что многие книжники из иноков, по дьявольскому лестному умышлению, из святых божественных книг и из житий выписывают и из книг преподобных и святых отцов выкрадывают, а на место их в те же книги приписывают лучшее и полезное себе в свидетельство того, что подлинное святых писание». Естественно, что в условиях создания единого государства ни царь, ни высшая духовная власть не могли допустить, чтобы представители разных группировок и вообще кто-либо по своему частному почину производили «исправления» в книгах.

Недовольство искажениями стало всеобщим. О порче книг говорили те, которые видели подлинные недостатки и искажения, допускаемые невежественными писцами, и хотели поднять книгу на новую, высшую ступень, и те, которые, противясь всем новшествам, стремились закрыть путь всякому движению вперед, в том числе и дальнейшему развитию книги.

Созванный молодым Иваном IV в 1551 году «стоглавый собор», принявший ряд решений, соответствовавших задачам объединения и укрепления Русского государства, вынес решение и о книгах. Он указал на порчу книг и определил меры борьбы с ней в главах пятой — «Об исправлении книжном» и шестой — «О писцах». Глава пятая обязывает священников смотреть, какие книги — евангелия, апостолы, псалтыри и пр. — окажутся неисправными и с описками, и исправлять их по общему совету с хороших списков.

В главе шестой священникам предлагается: «Писцам, которые в разных городах пишут книги, вы бы велели писать с хороших списков, а, написав, исправлять, тогда уже и продавать, а если какой-нибудь писец пишет книгу и продает без исправления, таким вы бы строго запрещали; да и тем, кто неисправные книги покупает, вы бы точно так же строго запретили под страхом ответа. И вы у них такие книги отбирайте. Видя это, и другие будут опасаться делать то же».