Глава тридцать восьмая

Глава тридцать восьмая

Работа над романом «Труд» в общей сложности заняла у Золя два года. Около года он собирал материалы и год писал (с июня 1899 года по февраль 1901 года). Для Золя это была обычная норма. Почти все свои крупные произведения он создавал приблизительно в такие сроки. И все же на «Труде», как и на «Плодовитости», видны следы спешки. Золя часто прибегает к мотивам и ситуациям, использованным им в «Ругон-Маккарах», почти не создает новых оригинальных образов, некоторые из персонажей «Четвероевангелия» так похожи друг на друга, что их невозможно различить; таковы, например, Матье в «Плодовитости» и Люк в «Труде». В образе Жордана что-то напоминает Гамлена, а в Сэрэтте что-то от Каролины («Деньги»). Пожар, который завершает трагедию семьи Делаво, при сходных обстоятельствах уже был описан в «Завоевании Плассана». Фразы о «всходах», о «семенах вечной жизни» мы читали и в «Жерминале», и в «Земле», и в «Разгроме». Примеров таких повторов можно привести множество. Но дело не только в них. Золя допускает много небрежностей в стиле, не мотивирует с достаточной силой поступки своих персонажей, злоупотребляет мелодраматическими сценами.

Золя понимал это и, выражая однажды признательность Октаву Мирбо за статью о «Плодовитости», признавался; «Я очень хорошо сознаю недостатки своей книги — неправдоподобие и искусственность ситуаций, наличие избитых истин, ходячие морали…»

Существовала большая разница между тем, как создавались «Ругон-Маккары» и произведения цикла «Четвероевангелие». Хотя производительность Золя казалась его современникам почти невероятной, это было не совсем так. Многие произведения, составившие его первую эпопею, только номинально писались в течение года или двух лет. Замыслы их зрели годами. На подготовку и творческое осмысление темы «Земли», «Человека зверя» ушли десятилетия. Работая над каким-либо очередным произведением, Золя уже обдумывал следующие романы серии. Некоторые из них он видел с самого начала, с тех пор, как зародилась идея «Ругон-Маккаров», он исподволь готовил для них материалы, обдумывая сюжетные ходы, композицию, стараясь представить круг персонажей.

Создавая «Четвероевангелие», Золя не располагал больше такой возможностью. К тому же он спешил. Спешил не из-за договоров с издателями и не потому, что считал себя слишком старым и боялся не успеть завершить задуманное, а потому, что ему хотелось как можно скорее поведать человечеству свои новые мысли, оказать словом воздействие на своих современников.

Призыв к действию, и действию неотложному, звучит во всех его статьях и письмах этого времени: «Действие! Действие! Все должны действовать, все понимают, что бездействовать в столь серьезный час, когда роковые силы прошлого дают последнюю битву силам завтрашнего дня, — это общественное преступление» (из письма к М. Ле Блону).

Проповедническая страсть, обуявшая Золя во время дела Дрейфуса, ежедневно подгоняла его, заставляла трудиться более чем когда-либо.

«Истина» была создана в еще более сжатые сроки, чем предыдущие произведения «Четвероевангелия». Это и понятно, так как для написания романа автору не требовалось никакой предварительной работы. Он оформлял в нем мысли и переживания, навеянные делом Дрейфуса.

До сих пор Золя разговаривал с читателем о нашумевшем «деле» языком публицистики. Это было необходимо, так как каждое его выступление диктовалось требованием момента. Он парировал выпады антидрейфусаров, а иногда первым наносил меткие и неотразимые удары.

Уже работая над романом «Истина», Золя счел нужным собрать все свои последние выступления и издать их отдельным сборником под общим названием «Истина шествует».

Дрейфус был помилован, но не оправдан, а для Золя это означало, что борьба не закончена. Новый роман был задуман как продолжение этой борьбы, но уже средствами художественного слова. В нем воскрешались все этапы «дела», разоблачалась подоплека совершившегося преступления. Писатель изменил лишь обстановку, перенес действие романа в провинцию, придумал для персонажей другие профессии, дал им новые имена. Но история и суть дела Дрейфуса сохранились в неприкосновенности, и тогдашнему читателю ничего не стоило узнать в героях «Истины» недавних участников позорного процесса. Место капитана французской армии занял учитель Симон, еврей по национальности; знаменитое «бордеро» было заменено листком бумаги, найденным рядом с убитым ребенком; в адвокате Дельбо узнавался адвокат Золя — Лабори; в Давиде, брате обвиняемого, легко было признать Матье — брата Дрейфуса. Недобросовестные графологи, судилище при закрытых дверях, преднамеренный обман председателя суда, неистовствующая невежественная толпа, требующая расправы с невиновным, — все это было в романе, как было это совсем недавно и в реальной жизни. Одно лишь существенное изменение внес Золя в свой роман. Он оставил в покое реакционную военщину, которая была разоблачена до конца при пересмотре «дела», и заменил ее реакционным духовенством. Для Золя это было важно в связи с общим замыслом «Четвероевангелия». Ему надлежало вскрыть причины невежества и заблуждения отсталых масс, а главным виновником этого позорного явления он считал церковь.

В «Набросках» к роману, которые на этот раз занимали в папках Золя незначительное место, он так формулировал свою задачу: «Я исхожу из идеи, что если прогресс человечества идет медленно, то причина в том, что большинство людей не имеет достаточных знаний. Значит, в основе лежит образование». Вот почему героем романа оказывается на этот раз учитель — Марк Фроман. Это ему отведена роль одного из апостолов современности, который отдает все свои силы на борьбу с мраком и невежеством. Истина — в знании, а прогресс невозможен без знания.

Золя вновь выдвигает утопическую идею о возможности перестройки современного общества без предварительного изменения социальных условий, порождающих зло. Но и в этом романе, как и в «Труде», мы находим много прекрасных страниц, навеянных стремлением вывести к свету широкие народные массы.

Невежество должно быть побеждено. Знания принадлежат всем, принадлежат народу. Этой мыслью и заканчивается роман Золя.

«Некогда были произнесены ужасные слова: «Блаженны нищие духом», — из-за этого пагубного заблуждения человечество страдало две тысячи лет. Теперь стало очевидно, какой огромный вред веками приносила человечеству сказка, прославлявшая невежество. Нищета, подлость, несправедливость, суеверия, ложь, тирания, порабощение и унижение женщины, физическое и нравственное зло — вот плоды невежества, умышленно насаждаемого правительством и представителями небесной полиции… нет справедливости вне истины, нет счастья вне справедливости».

«Истина» начала печататься в газете «Орор» с августа 1902 года, но писателю не суждено было увидеть свое произведение опубликованным полностью. Не увидела света и «Справедливость» — завершающая часть «Четвероевангелия». Золя успел сделать к этому роману только несколько предварительных замечаний и набросков.

Вот и наступил XX век, который казался Золя рубежом старого и нового. Он встретил его со смешанным чувством сожаления и радости. Позади остались воспоминания о пройденной жизни, о тех, с кем он начинал свою борьбу за правду в литературе, за правду в жизни. Порою ему казалось теперь, что он остался один, совершенно один. И в самом деле, позади столько могильных холмов, под которыми спят близкие ему люди — соратники и друзья. Это они прославили ушедший век — «великий героический XIX век с его непрекращающейся борьбой, с его бесстрашными и мучительными порывами к истине и справедливости». Да, он остался почти один, потому что нет уже ни Гонкуров, ни Флобера, ни Мопассана, ни Доде, ни Тургенева. Умерли Ренан, Тэн, Эд. Мане, Жюль Валлес, оборвалась недавно жизнь Поля Алексиса… Жив еще старина Сезанн, но он так и не встретился с ним, когда несколько лет назад вновь посетил Экс… Видно, оба они виноваты в этой затянувшейся размолвке. У него и сейчас много друзей — компания дрейфусаров, старый друг Шарпантье, родственники Александрины… Он устал от их почтительного отношения к себе и с удовольствием вспоминает ссоры с теми, кто сделал его тем, чем он стал для себя и других.

После изгнания у Золя прибавилось дел. Имя его популярно не только в Европе. К нему течет бесконечный поток писем — из Англии, России, Италии, Америки… В нем стали видеть не только писателя, но и мудреца, мыслителя. К нему обращаются с самыми неожиданными вопросами: что он думает о разводах, о воспитании, о только что опубликованных первенцах молодых поэтов и романистов? Особенно много писем, связанных с делом Дрейфуса. Вот и сейчас он только что получил весточку от Визетелли: не напишет ли он что-либо для англичан? Гонорар предлагается баснословный. Нет, он ничего не напишет: «Я твердо решил ничего не печатать о Дрейфусе за границей… Во-вторых, я не беру денег за те мои статьи о деле, которые печатаются во Франции, а уж тем более не приму гонорар от иностранного журнала».

А письма идут и идут. Россия запрашивает его статью «В защиту евреев». Она будет помещена в сборнике, гонорар от которого пойдет целиком в помощь голодающему еврейскому населению. Недавно пришло письмо от молодого литератора Мориса Ле Блона. Тот советуется с ним о школе для талантливых молодых людей. Золя еще не знает и не узнает никогда, что это будущий муж Денизы, его зять. Морису 23 года, и в представлении Золя это «смена» — «двадцатый век», которому надлежит так много сделать. Может быть, поэтому ответ обстоятелен, хотя и не на тему: «Молодежь буквально восстала ото сна; она отказывается пребывать дольше в башне из слоновой кости, где ее старшие представители так долго томятся от скуки» («Да простят мне Флобер и другие», — думает в это время Золя).

А письма идут и идут — в Париж, в Медан… Он чуть не ввязывается в новое «дело», когда поэта Лорана Тайланда незаконно осуждают за статью, направленную против Николая II. Золя соглашается председательствовать на митинге в его защиту и думает в это время о России. Это «великая страна, — скажет он в письме русскому корреспонденту в Париже Семенову, — которая только и жаждет знаний и освобождения. Ну что ж… Надо твердо надеяться: свобода приближается».

Золя имеет право думать и судить о России. С ней его связывает длительная дружба. Оттуда пришла первая поддержка читателей, оценивших его дарование, туда он в течение пяти лет направлял свои корреспонденции для «Вестника Европы», он узнал ее, наконец, потому, что был дружен с Тургеневым, который, как и Флобер, оставил неизгладимый след в его памяти. Он вспомнил его совсем недавно, вскоре после возвращения из Англии. От Союза русских писателей в Санкт-Петербурге он получил письмо. В России готовились торжественно отметить столетие со дня рождения Пушкина и просили Золя что-нибудь написать по этому случаю. Золя был растроган: «Я счастлив и горд, что могу мыслью и всем своим сердцем писателя присоединиться к вам в день, когда вы празднуете юбилей вашего гениального, вашего бессмертного Пушкина, родоначальника современной русской литературы.

Я познакомился с ним главным образом благодаря большому моему другу Тургеневу, который часто и с восторгом говорил мне об этом удивительно образованном человеке, превосходном поэте, глубоком и ярком романисте, поклоннике свободы и прогресса, об этом совершенном образце, который вы предлагаете своим детям, чтобы научить их писать и мыслить. И я полюбил его, как надлежит любить те могучие умы, чье национальное творчество является вкладом в сокровищницу всего человечества».

А жизнь идет своим чередом. Золя отвечает на письма и думает о своих литературных делах. В театре Антуана недавно состоялась премьера драмы «Земля» (инсценировка романа), «Орор» печатает «Истину», в черновике лежит либретто оперы «Сильванира». Но главная цель — «Справедливость», последний роман последней серии. Последней ли? Золя устал от романов, но все же думает, что его страсть к цикличности неисчерпаема. Только это будут теперь не романы, а драмы, цикл пьес, посвященных Третьей республике.

Наступила осень. Плохая погода гонит его из Медана, да и дела требуют пожить некоторое время в Париже. Только что он получил письмо от Армана Дайо, который сообщает, что создан Комитет по сооружению памятника Эрнесту Ренану, и просит Золя стать его членом. Золя отвечает и ставит в верхнем углу письма число и месяц: 25/IX 1902 г.

Золя почти не чувствует старости и усталости. Перед отъездом из Медана он посещает Вернейль. Там все в порядке. Жанне недавно исполнилось сорок лет, и она уж не похожа на юную Клотильду, описанную в «Докторе Паскале», Денизе — тринадцать, Жаку — одиннадцать. Они прекрасно выглядят после лета. В Медан он возвращается пешком, и его провожают Жанна, Дениза и Жак. Затем они расходятся в разные стороны. Дети оборачиваются и еще раз взглядом провожают отца, которого ужасно любят.

На другой день Золя и Александрина отправляются в Париж, в свою большую, но сейчас, после летнего сезона, холодную и неуютную квартиру на Брюссельской улице. Золя поеживается от холода и сырости и составляет план на завтрашний день, но этот день для него уже не будет существовать.

Утром Париж потрясен! Несработавший дымоход задержал угарный газ, и Золя умер от удушья. Случилось это накануне двадцать девятого дня девятого месяца второго года двадцатого века.

В тот же день Арман Дайо получил ответ, в котором Золя сообщал, что согласен стать членом Комитета по установлению памятника Ренану в Трелье: «Это мне следует благодарить Вас за то, что Вы вспомнили обо мне…»

Последнее письмо Золя, последние написанные им строки.