Глава тридцать первая

Глава тридцать первая

ВОПРОС: — Господин Золя! 1 сентября 1891 года в газете «Фигаро» вы опубликовали статью, посвященную двадцатилетию поражения Франции. Что побудило вас это сделать? Какое отношение имеет она к «Разгрому»?

ЗОЛЯ: «До сих пор воспоминания об этом несчастье заставляют сжиматься сердца всех честных французов от позора и гнева… Не следует более ни скрывать, ни оправдывать наши поражения. Нужно их объяснять и относиться как к ужасному уроку. Нация, пережившая подобную катастрофу, является бессмертной нацией, непобедимой в веках. Мне хотелось бы, чтобы от этих страшных страниц и Седана исходило спокойное доверие, чтобы они прозвучали как страстный призыв к возрождению Франции».

ВОПРОС: — В 1880 году в сборнике «Меданские вечера» был опубликован ваш рассказ «Осада мельницы», использованный в «Разгроме». Можно ли считать, что уже тогда вы думали об этом романе и готовили материалы к нему?

ЗОЛЯ: «Осада мельницы» — рассказ, начисто выдуманный, который сначала был опубликован по-русски в «Вестника Европы», санкт-петербургском журнале (1877 г.).. Я лишь воспользовался фактами, слухи о которых везде носились в воздухе. Но все — среда, местность, персонажи, содержание — было создано мною и без малейшей мысли о моем будущем романе…»

ВОПРОС: — Раз уж вы посвятили роман франко-прусской войне, то нужно ли было вам касаться последующих событий, в частности событий Коммуны?

ЗОЛЯ: «План мой всегда предусматривал, что я дойду до Коммуны, ибо я рассматриваю Коммуну как прямое следствие падения империи и войны…»

ВОПРОС: — Работали ли вы над романом во время вашего последнего путешествия по Пиренеям?

ЗОЛЯ: «Нет… Я могу работать, только устроившись хотя бы на несколько дней в одном месте. На этот раз я увозил в моем сундуке пять первых законченных глав, надеясь их перечитать, а у меня даже и на это не нашлось времени».

ВОПРОС: — Посетили ли вы Эльзас и Лотарингию и другие места, которые описали в романе?

ЗОЛЯ: «Нет, я не побывал ни в Эльзасе, ни в Лотарингии. Я хотел бы отправиться в Мюльхауз и вернуться через Белфор, чтобы проделать весь путь отступления 7-го корпуса. Мой роман открывается этим отступлением. Но у меня опустились руки перед скучными хлопотами о паспорте и перед назойливым любопытством, которое, несомненно, будет возбуждено моей поездкой… Моя главная забота — это Реймс и Седан и, главное, окрестности Седана».

ВОПРОС: — Можно ли вас понять так, что центральным эпизодом, ради которого написано все произведение, является Седан?

ЗОЛЯ: «Как всегда, я хотел включить в книгу всю войну, хотя мой центральный эпизод — это Седан. Под «всей войной» я понимаю: ожидание на границах, походы, сражения, панику, отступления и т. д… Я всегда, как мы говорим, глазами все съел бы, да желудок не позволяет. Когда я берусь за какой-нибудь сюжет, я хотел бы, чтобы в нем поместился целый мир. Вот откуда мои мучения — в этом желании огромного, всеобъемлющего, которое никогда не будет удовлетворено».

ВОПРОС: — Какова история названия «Разгром»?

ЗОЛЯ: «Название «Разгром» истории не имеет. Я его выбрал уже давно. Оно одно хорошо говорит о том, чем должен быть мой роман. Это не только война, это крушение династии, это крах целой эпохи».

ВОПРОС: — Что вы можете сказать о композиции книги?

ЗОЛЯ: «Я разделил роман на три части, по восьми глав в каждой; таким образом, всего в нем двадцать четыре главы… Первая часть содержит первые поражения на Рейне, отступление от Шалона и поход от Реймса до Седана. Вторая часть целиком посвящена Седану. Это сражение, развернутое на двухстах страницах. Третья часть — это оккупация, лазареты, наконец, осада Парижа и в особенности пожары во время Коммуны под кровавым небом, которыми я кончаю».

ВОПРОС: — Как готовились вы к написанию романа?

ЗОЛЯ: «Я следовал моему постоянному методу: бродил по тем местам, которые описываю, читал все письменные документы, которых невероятно много; наконец, подолгу беседовал с актерами драмы, срок постановки которой я мог приблизить. А вот что мне больше всего послужило для «Разгрома». Когда война была объявлена, среди безработных представителей свободных профессий, среди адвокатов, молодых учителей, даже среди представителей университета, старых профессоров, были люди, очень часто имевшие широкое образование, и, освобожденные от военной службы, они сами вступали в армию простыми солдатами. Вечерами, на биваке, они записывали свои впечатления и приключения в маленьких записных книжках. У меня на руках было пять-шесть книжек, которые мне были письменно предложены, то в оригинале, то в копии; одна или две даже ненапечатанные. В этих книжках меня больше всего интересовала жизнь, пережитое. Все они были похожи друг на друга. Их объединяла совершенная общность впечатлений. И вот самый фон «Разгрома» я получил из этих книжек».

ВОПРОС: — Как вы относитесь к своему роману?

ЗОЛЯ: «…Вы хотите знать, доволен ли я? Разве я вам уже не говорил, что я никогда не бываю доволен книгой, пока ее пишу? Я хочу все вместить в нее, я всегда в отчаянии оттого, что возможность осуществления ограничена размерами книги».

Такого интервью Золя не давал, но все его ответы доподлинные. Извлечены они из писем к Ван Сантен Кольфу, а также из статьи «Седан», напечатанной незадолго до выхода романа.

Золя редко писал предисловия к своим книгам. Как-то он даже сказал по поводу «Земли»: «Мне никогда не приходило в голову писать предисловие. Моя книга будет защищаться сама». Но Золя немного лукавил. Он любил разговаривать с читателем и делал это разными способами — составлял рекламные объявления, отвечал критикам, беседовал с друзьями, развивал мысли в подготовительных записях, которые не оставались вовсе незнакомыми для близких товарищей. В шутку или всерьез, но однажды он выразил пожелание, чтобы нашелся такой издатель, который печатал бы не только его романы, но и подготовительные материалы к ним. И это было бы не только поучительно, но и облегчило бы ему жизнь. Недоброжелатели обвиняли Золя иногда в том, в чем он не был никак виноват. Писателю стоило извлечь из своих папок «Наброски» и «Планы», чтобы начисто разбить своих противников. Так было и с «Разгромом». Поражение Франции надолго запало в умы и души французов. Прошло двадцать лет, а позор седанской катастрофы щемил сердца. Никогда еще национальное достоинство граждан великой страны не было так унижено. Хуже всего было то, что многие официальные лица, и особенно военные, не желали вдуматься в причины поражения и, одурманенные шовинизмом и реваншизмом, готовы были толкнуть Францию на новые авантюры. Реваншистская демагогия кружила головы обывателям, заставляла их рукоплескать генералу Буланже, поддерживать бредовые лжепатриотические лозунги. Со всем этим и собирался воевать Золя в своем новом романе. Он заранее знал, что кто-то его может обвинить в антипатриотизме, в пораженчестве, знал это и немного волновался. Но он знал также, что его высшая цель — подлинный патриотизм. «Я хочу вскрыть причины разгрома и показать, почему нация с таким героическим прошлым неудержимо катилась к Седану. В этой первой части «Разгрома» должны быть обстоятельно изучены причины поражения» («Набросок»).

Когда реакционная военщина попыталась напасть на Золя, он был во всеоружии. Он прочитал около ста книг, не только французских, но и немецких. Военные приказы, распоряжения, сводки, донесения — все было у него под рукой. А сколько изучено альбомов, карт, инструкций, наставлений! Каждая мелочь должна быть учтена, потому что роман придирчиво прочитают и специалисты-военные и просто те, кто участвовал в войне с Пруссией. Надо побывать на месте событий, проделать путь, который прошла армия Мак-Магона, — от Реймса до Седана, изучить места боев. Надо знать до мельчайших подробностей военный быт, психологию солдата и офицера. А форма? Легко установить, каким было обмундирование французов, а немцев?

Материалов так много, что пришлось заказать подвижную этажерку особой конструкции — только так можно было разобраться в этом хаосе документов. Но самое главное — беседы с очевидцами, знакомство с записными книжками старых вояк. Золя мог бы составить небольшую воинскую часть — столько у него добровольцев, помощников, желающих рассказать о страшных днях поражения Франции. Все это пригодилось, потому что его обвиняли в антипатриотизме, ловили на мелких погрешностях. Не обошлось и без клеветы. Некий Танер прислал из Германии в «Фигаро» письмо. Он заступался… за французскую армию, обвиняя автора «Разгрома» в умалении силы французского оружия. То-то обрадовались некоторые французские генералы! А дело обстояло просто. Немцам хотелось показать, что они разгромили достойного противника, и тем самым возвеличить свою победу. Золя разгадал этот маневр и ответил.

Еще один немец-издатель включил в предпринятое им издание «Разгрома» оскорбительные для французов иллюстрации. Золя и в этом случае пришлось обороняться и протестовать. Но общая оценка романа была восторженная. Золя читал подписи под похвальными рецензиями: Фаге, Баррес, Пелисье, Верлен, Франс и даже Леон Доде. Ни одной «жабы». Роман переводили почти на все европейские языки, его читали в Америке. «Успех, которым пользуется книга, превзошел все мои ожидания, и я бесконечно счастлив». (Золя — Альфреду Брюно, 8/VII 1892 г.).

«Разгром» является логическим завершением социальной эпопеи Золя. Во многих романах, которые создавались в восьмидесятых — начале девяностых годов, писатель относил события к последним дням империи и, пользуясь прямыми намеками и символикой, давал читателю почувствовать близость неизбежной развязки. Круг замкнулся. Раздираемая социальными противоречиями, Вторая империя ринулась в последнюю авантюру и завершила свое бесславное существование. И надо же так случиться, что роман, который по окончательному плану должен был завершить «Ругон-Маккары» (социальную историю империи), появился почти в самые дни печального юбилея — двадцатилетия седанской катастрофы. Создавая «Разгром», Золя думал и об этом событии, и о происках военщины, использовавшей траур Франции в своих интересах, и о близком окончании «Ругон-Маккаров», и о своем отношении к войне. Когда-то он написал рассказ «Кровь» и поместил его в «Сказках Нинон», рассказ наивный, построенный на примитивных аллегориях, снах, символах. Четыре солдата расположились на ночлег после боя, и каждый из них увидел сон. Одному приснилось, как маленький ручеек крови стал широкой рекой, а та превратилась в безбрежное кровавое море; другому пригрезилось омерзительное убийство, против которого восстало все живое; третий увидел во сне людей, убивающих друг друга из-за любви, из-за жрецов, из-за царя, из-за всевышнего; четвертый — распятого Христа… «Скверное наше ремесло, — сказал один из солдат. — …Я знаю такой уголок, где плуги нуждаются в рабочей руке. Хотите ли попробовать трудового хлеба?» И все четверо выкопали большую яму и погребли там свое оружие, чтобы обратиться к новой, мирной жизни.

За восемь дней до франко-прусской войны Золя поместил в «Ла Клош» очерк, заканчивающийся словами: «Будь проклята ты, война, обрекающая Францию на слезы». Но не всякую войну следует осуждать. В статье «Да здравствует Франция!» Золя прославит истинного патриота, отправляющегося на фронт, чтобы отдать свою жизнь не за интересы империи, а за интересы Франции. Свое отношение к войне Золя не раз выскажет и в «Марсельском семафоре», где его сотрудничество продолжалось несколько лет. В журнале «Вестник Европы» (1877 г., книга 6) он поместит статью «Мои воспоминания о войне», в которой также проведет черту между милитаризмом и патриотизмом. «Без сомнения, война — ужасное дело. Жестокое зрелище — международные войны. В наших гуманных мечтах о прогрессе война должна исчезнуть в тот день, когда нации мирно обнимут друг друга. Но сейчас даже философы, проповедующие мир, берутся за оружие, если отечество в опасности». Войне посвящен патриотический рассказ «Осада мельницы», войне посвящена и статья «Седан», о которой уже говорилось.

Золя много размышлял о войне, и эти размышления далеко не просты. Осуждая войны, Золя не встает на путь непротивления, на позицию пацифизма. Войны бывают всякие, и он делит их на «династические и национальные» («Мои воспоминания о войне»). Война, затеянная Наполеоном III, чужда народу, но, когда реакционная прусская военщина вторглась в пределы страны, именно народ поднялся на защиту родины, и его борьба стала справедливой.

Отдавая дань вульгарному осмыслению идей дарвинизма, Золя порою делает вывод, что «война такая же мрачная необходимость, как смерть. Война в крови человека». Эту точку зрения мы найдем в подготовительных рукописях к «Разгрому». Однако в самом романе мысль о неизбежности войн Золя ни разу не выдает за свою собственную, оставляя ее на совести Мориса. Позднее Золя придет к более глубокому пониманию войны и ее причин. В незаконченном романе «Справедливость» он поставит современные войны в прямую зависимость от социальной организации государств.

Итак, в романе «Разгром» Золя анализирует причины поражения французской армии. Слово «анализирует» можно употребить лишь условно. Перед нами проходят одна за другой живые, выхваченные из жизни сценки, которые лучше всяких авторских рассуждений поясняют происходящие события. Золя достигает удивительного художественного эффекта, изображая движение огромных людских масс по дорогам Франции. Короткий разговор солдат на привале, несколько реплик офицеров, и читатель сам оказывается как бы вовлеченным в действие. Его охватывает тревога, порою ужас от этого бессмысленного передвижения колоссальной армии, обреченной на поражение. Он почти физически ощущает тяжкие лишения солдат, непроходящую усталость, голод, растерянность. Обозы с провиантом никогда не приходят вовремя, долгожданный отдых после длительного перехода неожиданно отменяется, случайно обнаруживается отсутствие санитаров, нехватка тридцати тысяч запасных частей для винтовок; офицеры и генералы не знают плана местности, по которой движется война, отсутствует единое командование, и в части поступают разноречивые приказы. Все это происходит до седанской катастрофы, но призрак поражения, как жуткий кошмар, нависает над усталыми и смятенными людьми в шинелях. Солдаты видят растерянные лица офицеров, слышат печальные вести с фронтов, и еще до встречи с неприятелем в армии начинается разложение.

В обозе шелонской армии движется Наполеон III. Его образ приобретает символическое значение. Безвольный, расслабленный болезнью, уже лишенный высшей военной власти, движется он по дорогам Франции, олицетворяя собой разваливающуюся на глазах империю.

Золя показывает антипатриотические силы Франции — генерала Бургеля-Дефейля, безразличного к происходящему, занятого лишь своей персоной; капитана Бодуэна, мечтающего о карьере и наслаждениях даже в трудные дни Седана, фабриканта Делагерша — труса и предателя, ищущего контакта с неприятелем во имя спасения своих богатств, фермера Фушара, богатеющего на бедствиях народа.

И какие теплые краски находит Золя для патриотов Франции, вчера еще безвестных людей, скромных и незаметных, но сегодня проявляющих великое мужество. Ни в одном другом романе Золя мы не встретим такого количества положительных персонажей. Может быть, дело даже и не в количестве, а в том, с каким вдохновением, с какой искренней радостью писатель отмечает великое преображение простого человека в грозный час опасности. И это понятно. В поражении Франции виноват не свободолюбивый мужественный народ, а бездарное правительство, подлый режим империи. «Мне хотелось бы, чтобы от этих страшных страниц о Седане исходило стойкое доверие, чтобы они прозвучали как страстный призыв к возрождению Франции».

Золя удалось этого достигнуть. Ужасы войны, описанные в романе, не дают заглохнуть оптимистической ноте. Вот перед нами молодые патриоты в солдатских шинелях. Едва обученные, еще ни разу не бывшие под огнем, «они показали себя самыми дисциплинированными бойцами, братски объединенными чувством долга и самоотречения». Счетовод Вейс, никогда не бравший в руки оружия, оказывается способным на героический поступок. Вместе с садовником Лораном и горсткой солдат он сражается за родную землю и погибает. Бесстрашный артиллерист Оноре смертью храбрых гибнет на лафете своего орудия. Незабываем кавалерист Проспер во время атаки. Патриотическим порывом охвачены батрачка Сильвина, жена Вейса — Генриетта, врач Бурош. Воплощением здоровых сил нации является капрал Жан, с которым мы уже встречались в романе «Земля». Жан ненавидит войну, но в эти тяжелые дни он спокойно, просто выполняет свой воинский долг.

Многие события романа переданы через восприятие их Морисом, которого Золя сделал центральным персонажем своего произведения. Морис ушел на войну добровольцем. Его подхватила волна националистических чувств, призыв идти на Берлин, но при первых же поражениях и трудностях порыв этот сменился отчаянием. В отличие от Жана, Лорана, Оноре он воспринимает войну осложненно. Проявляя мужество и терпение, Морис болезненно реагирует на происходящие вокруг события, чувствуя свое бессилие повлиять на их ход. Расслабленный интеллигент, он одинаково страдает и от физического и от духовного изнеможения. «Нервный, как женщина, подточенный болезнью эпохи, он претерпевал исторический и социальный кризис своего поколения, способен был каждый миг и на благороднейший подвиг и на самое жалкое малодушие». Морис считает войну неизбежным злом, злом, обусловленным законами природы, — «он пришел к такому заключению с той поры, как воспринял эволюционные идеи». Мы знаем уже, что Золя разделял эту точку зрения. Однако в устах Мориса рассуждения о войне не так уж категоричны. Во всех его поступках и мыслях столько неопределенного, рефлекторного, что читателю не приходит в голову отождествлять Мориса и автора.

Несколько страниц романа Золя посвятил Парижской коммуне. В представлении писателя Парижская коммуна — результат обманутой любви к отечеству, которая, «напрасно воспламенив души, превращается в слепую потребность мщения и разрушения». Истинный смысл Коммуны, историческое ее значение остались для Золя недоступны. Тем не менее он сочувственно изображает борьбу рабочих, осуждая действия версальцев. Его поражало желание буржуазных историков фальсифицировать события. В статье «Французская революция в книге Тэна» Золя писал: «Политическая тревога слишком просвечивает из-под научной методы. Тэн, несмотря на свою кажущуюся холодность аналитика, проявляет страсть консерватора, которого Коммуна привела в негодование и устрашила».