Общая характеристика

Общая характеристика

Ну, наконец-то мы дошли до сущности, выразит удовлетворение пытливый читатель. Ведь то, что осталось позади, все это — проявления. Чтобы их до конца понять, нужно знать, что за человек был Скобелев, каковы были его характер и убеждения. Да еще автор намерен показать деятельность этого генерала в других, не военных областях.

Главное, чтобы по окончании чтения перед читателем предстал подлинный Скобелев во всей его полноте, глубине и сложности.

Общественно-политические взгляды Скобелева и его деятельность в этой области, отмеченная яркими событиями и неразгаданными тайнами, представляют не меньший интерес, чем его военная жизнь. Предвижу, что для части читателей они окажутся даже более интересными.

Скобелев был человеком передовых, прогрессивных убеждений. Это понятно уже из предыдущей главы. Но убеждения Скобелева отличались и некоторым своеобразием, ведь они формировались под влиянием многих и разнообразных условий и обстоятельств. Это, прежде всего, семейные военные и патриотические традиции, сыгравшие, надо думать, решающую роль в становлении его горячего и нередко воинствующего патриотизма; рождение Скобелева в богатой дворянской семье, его заграничное, хотя и недолгое воспитание; условия внутренней жизни России; воздействие на формирование его взглядов идейных течений 60—70-х гг., а также русской и западной художественной литературы, которую он хорошо знал; условия и нравы военной жизни того времени; характер, личные симпатии и антипатии самого Скобелева; наконец, Скобелев, много читавший на всех основных языках, был в курсе всего нового в мировой политике, науке и культуре. Видимо, многообразием этих влияний следует объяснить, что его нельзя отнести ни к западникам, ни к четко выраженным славянофилам, ни, конечно, к революционному лагерю.

Нечего и говорить, что он не был реакционером, хотя и поддерживал отношения с некоторыми ретроградно настроенными лицами. Нужно также помнить, что речь идет о человеке, для которого общественная деятельность и политика были не профессиональным, а побочным занятием. Однако Скобелев очень живо интересовался этими проблемами, а в последние годы жизни предпринимал и активные практические действия. Не выносивший шаблон, он выработал целую программу, до нас, к сожалению, не дошедшую, но о направленности которой можно догадываться по известным нам его деловым запискам, письмам, отдельным высказываниям и свидетельствам мемуаристов. В соответствии со своими взглядами на задачи внешней политики он строил свои стратегические планы. Поэтому общественно-политические идеи и деятельность Скобелева так же неотделимы от его личности, как и его военная деятельность.

Мы уже говорили об отношении Скобелева к реформам 60-х гг. И в военной, и в общественно-политической областях он был убежденным сторонником и защитником этих реформ. Он и сам был порождением реформ и той идейно-нравственной атмосферы, того неповторимого в истории России общественного подъема, который был создан стремлением общества к прогрессу, к обновлению. В этом — ключ к пониманию всего мировоззрения Скобелева. Основной реформой было уничтожение крепостничества. Отношение к этому важнейшему акту есть действительный критерий, позволяющий вынести первое, пусть самое общее, но безошибочное суждение об общественном лице любого деятеля той эпохи. Скобелев с энтузиазмом приветствовал отмену крепостного права: «Великий день 19 февраля 1861 г. впервые призвал к жизни все наличные силы русского народа. Не только Европа, но и русские государственные люди не испытали на деле свободной России в трудные минуты ее существования… Мы теперь смело смотрим в лицо врагам, скажу более, те, которым в настоящую минуту суждено руководить силами отечества, обязаны, когда того потребуют интересы его, соображать и решаться на предприятия, соответствующие воодушевлению, бесспорному мужеству, готовности всем жертвовать 80-миллионного русского народа. Если до 19 февраля 1861 г. русские силы ходили в Париж и Адрианополь, почему же теперь… нам задаваться меньшими целями».

Скобелев занимал прогрессивные позиции и по животрепещущему в то время вопросу о демократических свободах, прежде всего о свободе печати и слова. Он был противником цензурных ограничений, считал свободную печать одним из главных признаков цивилизованного общества. «Я не знаю, почему ее так боятся, — говорил он в беседе с Немировичем-Данченко. — За последнее время она положительно была другом правительства. Все крупные хищения, все злоупотребления были указаны ею… Для власти свободная печать — ключ. Через нее она знает все, имеет понятие обо всех партиях…»

Просвещению, народному образованию Скобелев придавал особенно большое значение и способствовал его развитию собственными усилиями и средствами. Он выделял средства для училищ (в Спасском и в других местах), которые, «как рассадники народного образования, должны быть поддерживаемы и обеспечены выдачею денежных сумм, потребных на приобретение школьных пособий, приличное жалованье учителям и проч.». В письме И.И.Маслову Скобелев пояснял и мотивы своей заботы: «Потребности народного образования ощущаются в нашем отечестве всеми людьми честными… Я считаю делом добрым и русским… обеспечить по возможности средствами великое дело народного образования… Вам, следовательно, понятно, многоуважаемый Иван Ильич, с каким святым чувством я приступаю ко всему могущему хоть сколько-нибудь подвинуть вперед это великое дело — краеугольный камень будущего величия нашей родины…» Не меньшего внимания заслуживает и отношение Скобелева к другому вопросу такой же актуальности — к народному здравоохранению. Об этом говорит факт постройки им в Спасском больницы для крестьян.

Будущее процветание России Скобелев связывал с развитием науки и техники. Он считал необходимым использовать передовой опыт Запада, но при этом не допускать никакой от него зависимости. Вот кредо Скобелева в его собственном изложении: «Взять у Запада все, что может дать Запад, воспользоваться уроками его истории, его наукою, но затем вытеснить у себя всякое главенство чуждых элементов… Петр заимствовал у шведов их военную науку, но не пошел к ним в вассальную зависимость. Я терпеть не могу немцев, но у них я научился многому. А заимствуя у них сведения, все-таки благоговеть перед ними не стану и на буксире у них не пойду».

Особо следует сказать о патриотизме Скобелева, который ясно просматривается и в приведенном высказывании.

Это была определяющая черта всего миропонимания Скобелева, цель и смысл его жизни. Сам он выражался кратко и определенно: «Все для матушки России и ее славы». Любовь к отечеству Скобелев понимал широко: он защищал и военные, и экономические, и политические интересы России, и делал это не только оружием, но и мыслью, и публичным словом. В письмах к близким людям, например к дяде, он высказывался, как смело, «до безумия смело» (собственные слова Скобелева) он готов служить родине.

Но Скобелев был далек от казенного патриотизма. Чем старше он становился, тем больше его патриотизм связывался не только с военным могуществом и внешним престижем России, но и с прогрессивными общественными преобразованиями, народным благосостоянием и политической свободой. Для защиты экономических интересов страны он считал необходимым «запереть границу для иностранного ввоза тех предметов, которые у нас у самих производятся… И сверх того, внутри у себя сделать многое. И Скобелев изложил целую программу, давно, очевидно, обдуманную во всех деталях, охватывающую все стороны нашей народной жизни. К сожалению, она не может быть приведена здесь», — рассказывал Немирович-Данченко. Из этого можно понять, что Скобелев был за протекционистские меры и за ускоренное развитие отечественной промышленности (меры, проведенные несколько позже С.Ю.Витте). Об остальном остается только гадать. Очень жаль, что писатель не сохранил для нас большего. После турецкой войны, высказывал свое мнение Скобелев, с Турции следовало получить контрибуцию для оплаты военных издержек России. Он возмущался дипломатами, которые «издержки войны предоставили заплатить русскому мужику, который и без того не может управиться с недоимками и загребущими лапами кулака». Неизменное стремление Скобелева беречь и экономно расходовать народные деньги всегда составляло отличительную черту его патриотизма.

По мере созревания идейных убеждений Скобелева в нем крепли антимонархические настроения. В Испании, например, он не сочувствовал карлистам. Реакция, начавшаяся с воцарением Александра III, угнетала Скобелева. Духовная атмосфера этого времени напоминала ему николаевскую эпоху. «Время такое, ведь живем недомолвками. Невольно слышатся слова Грановского по случаю смерти Белинского: «Какую эпоху мы переживаем: сильные люди ныне надломлены. Они смотрят грустно кругом, подавленные тупым равнодушием. Что-то новое слышится… Но где же правдивая сила»». В этой скобелевской характеристике, так напоминающей блоковскую («Победоносцев над Россией простер совиные крыла»), ясно видно и уважение, которое он испытывал к лучшим людям 40-х годов.

Скобелев много работал, пытаясь понять движущие силы исторического процесса. Ниже я покажу, что хотя он не сочувствовал террористической деятельности народников, он все же не был сторонником борьбы с этим движением с помощью силы, террора со стороны правительства. Эта не обычная для царского сановника позиция объяснялась тем, что Скобелев понимал: революционное движение рождается не волей отдельных лиц или групп, а объективными условиями, он понял и бессмысленность борьбы против ее последствий, когда она стала фактом. На это есть убедительное документальное указание. Я имею в виду письмо дяде А.В.Адлербергу, опубликованное Н.Н.Кноррингом: «За последнее время я увлекся изучением, частью по документам, истории реакции в 20-х гг. нашего столетия. Как страшно обидно, что человечество часто вращается лишь в белкином колесе. Что только не изобретал Меттерних, чтобы бесповоротно продвинуть Германию и Италию за грань неизгладимых впечатлений, порожденных французскою революциею. Тридцать лет подобного управления привели: в Италии к полному торжеству тайных революционных обществ, в Германии — к мятежу 1848 г., к финансовому банкротству и, что всего важнее, к умалению в обществе нравственных и умственных начал, создав бессильное, полусонное поколение. В области внешней политики ответом Меттерниху были Сольферино и Садова… В наш век более, чем прежде, обстоятельства, а не принципы, управляют политикой».

Это письмо — яркий образец того, как Скобелев на основе изучения истории, «частью по документам», и вообще систематической интеллектуальной работы приходил к самостоятельным выводам, никак не совпадавшим с официальной идеологией. Он верно оценивал бессилие «Священного союза», пытавшегося повернуть вспять колесо истории. Верной и глубокой по своему проникновению в сущность исторического процесса является мысль о том, что обстоятельства, то есть объективные условия, а не принципы — николаевские, меттерниховские и др. — управляют развитием общества.

Взгляды Скобелева говорят, что объективно он был сторонником капиталистического развития России. Казалось бы, это должно было сближать его не со славянофилами, а с западниками. Могло быть и иначе: далеко не все мыслящие люди причисляли себя к этим направлениям. Были просто сторонники прогресса, понимаемого каждым по-своему. Таким был и Скобелев. Однако в одном пункте он был близок к лагерю славянофилов.

Славянофилом в точном смысле, по крайней мере в том понимании этого общественного явления, которое связывают со взглядами виднейшего представителя позднего славянофильства И.С.Аксакова, Скобелева нельзя было назвать. В этом убеждает сравнение его взглядов со взглядами Аксакова, который был к тому же и личным другом белого генерала. Скобелев резко расходился с Аксаковым в оценке петровских преобразований, которые он считал необходимыми и благодетельными для России. В отличие от славянофилов, он не идеализировал допетровскую Русь и высоко ценил деятельность Петра. Он никогда не высказывался в пользу тех идей, которые составляли фундамент ортодоксального славянофильства, обоснование самобытности исторического пути России: классового единства, самодержавия, крестьянской общины, особой роли православия. Он видел, что страна переживает период ломки старого жизненного уклада. Весьма существенно для понимания взглядов Скобелева его замечание о «загребущих лапах кулака». Он видел, что единая прежде деревня расслаивается. Что же касается православия, то Скобелев не афишировал свою религиозность, но когда возникала ситуация, ставившая под вопрос престиж Православной Церкви в глазах иностранцев, он его ревностно защищал. Вспомним хотя бы сцену на адрианопольском вокзале при проводах Тотлебена. Своим поступком Скобелев поддержал престиж Русской Православной Церкви, который в данном случае совпадал с престижем России. Искать в этом факте проявление славянофильства бессмысленно.

Чувствую, что читатель уже потерял терпение: так в чем же состоял славянский элемент мировоззрения Скобелева?

Идеей Скобелева, заставлявшей современников говорить о его славянофильстве, был союз славянских государств во главе с мощной, великой Россией. По мысли Скобелева это должен быть свободный союз свободных равноправных и полноправных народов. Каждому из них все вопросы своей жизни предоставляется решать самостоятельно, общими должны быть только армия, таможня и монета. В остальном «все они у себя внутри делай все и живи как хочешь… все за одного и один за всех».

Судя по этой краткой, но достаточно ясной характеристике, Скобелев мечтал о таком союзе славянских народов, в котором свобода сочеталась бы с силой и сплоченностью. Общая таможенная защита должна была оградить экономику от иностранной конкуренции, а емкий рынок, обусловленный многочисленным населением, — стимулировать развитие производства. Общая армия была бы в состоянии защитить союз от любого внешнего врага. Пришел Скобелев к этой идее самостоятельно или почерпнул ее из литературы, сказать определенно материалы не позволяют. Но они недвусмысленно говорят, что Скобелев был горячим сторонником активности самих славян. Россия в его представлении должна была выступать скорее в роли их защитницы и попечительницы, чем прямой руководительницы. «Это будет непременно», — говорил он, но лишь тогда (цитируя А.С.Хомякова), «когда у нас будет настолько много «пищи сил духовных», что мы будем в состоянии поделиться с ними ею и когда «свободы нашей яркий свет» действительно будет ярок и всему миру ведом». Деятельность Скобелева в освобожденной Болгарии в качестве главнокомандующего оккупационными войсками, а потом и руководителя военного обучения болгар свидетельствует, что он добивался не превращения славянской страны в российскую губернию, а утверждения ее государственной самостоятельности. Показательно в этом отношении высказывание Скобелева в беседе с Немировичем-Данченко, происходившей, как рассказывает мемуарист, по окончании военных действий под Константинополем, субтропической ночью. На замечание писателя, что славяне не отдадут своей свободы за честь принадлежать России, Скобелев отвечал: так никто и не думает. Союз должен строиться на основе свободы и соблюдения интересов всего славянства.

Проект Скобелева был, конечно, утопией. Каждый славянский народ, под каким бы ярмом — турецким или австрийским — он ни находился, борясь за национальное освобождение, добивался создания собственного независимого государства. Национальную самостоятельность любой народ мыслит как национальную государственность. Однако при всей своей утопичности идея Скобелева вовсе не была абсурдной, не имеющей в реальной действительности никаких корней и позитивного назначения. Чтобы понять, как она могла возникнуть, и оценить ее смысл, надо учесть условия, вызвавшие подъем панславизма в России.

После Крымской войны, в 60-х гг., в России, занятой реорганизацией своей внутренней жизни, славянофильские и панславистские идеи не пользовались популярностью. Общество стремилось к освобождению от всяких пут, сковывавших его развитие. Славянофильство, идеализировавшее старину, в этих условиях не могло привлекать симпатий общественности. Однако со второй половины этого десятилетия оно показывает признаки оживления (знаменательный факт — славянский съезд в Москве в 1867 г.), а в 70-е бурно расцветает. Причины этого непонятного на первый взгляд явления кроются главным образом в коренном изменении международной обстановки в Европе. Военные успехи Пруссии, победившей Данию, Австрию, Францию, вызвали в Германии взрыв шовинизма. Печать Германии и Австрии, пангерманский союз, действовавший при открытой поддержке правительства, проповедовали превосходство немцев над славянами и призывали к «Дранг нах Остен», в том числе за счет России.

Большое влияние на общественное мнение России оказал исход франко-прусской войны. Неприязнь и насмешки над Францией Наполеона III, распространенные в русской публике, все больше уступали место былой симпатии. По отношению же к Пруссии и затем Германии произошла смена настроений совсем противоположного рода. Печать всех направлений осуждала Пруссию, видя в ней варварскую, грубую силу. Такое отношение разделяли все славяне. Этот факт точно установил М.Н.Катков. Связанный «высочайшим желанием» царя, чтобы газеты не печатали ничего оскорбительного для Пруссии, он сумел обойти этот запрет. Не высказываясь сам, он сделал обзор суждений газет славянских стран и констатировал их единодушие, которое определял словами белградской «Сербии»: «Все они (газеты) единогласно видят величайшую опасность для славянского племени в победе тевтонов над романским племенем». Без учета таких фактов, как германские победы 60-х и 1870–1871 гг., рост агрессивности Германии и ее наглые угрозы по адресу славян, нельзя понять ни русского панславизма, ни настроений Скобелева. Если в России было распространено мнение, что путь в Константинополь лежит через Вену, то по заключению известного панслависта генерала Ростислава Фадеева, «погром 1866 г.» (поражение Австрии в войне с Пруссией) даже ухудшил положение России, так как вместо отдаленной и часто эфемерной поддержки Франции Австрия получила близкую и активную поддержку всех «немецких сил», согласованно направлявших свою военную и экономическую экспансию на Восток, в направлении Балканы — Турция — Ближний Восток. Под влиянием этой новой обстановки Скобелев сформулирует свой, дальнейший вывод: путь в Константинополь лежит не только через Вену, но и далее через Берлин.

Таким образом, дело сводилось к борьбе славянского мира против германского. Поскольку германский мир соединенными силами наступал на славян, с их стороны было вполне естественно объединить свои силы для отпора общему врагу. В самой идее военного объединения славянства против агрессивного германства не было ничего ненормального или реакционного. Исторический опыт показывал, что когда удавалось добиться единства, славянство успешно отражало натиск германства. Эта обстановка по-своему преломилась в сознании Скобелева, который пошел дальше простого военного союза, проектируя славянскую государственную систему.

В эволюции панславистских идей Скобелева решающую роль сыграла война 1877–1878 гг. Под влиянием этой войны его смутные славянские симпатии получили четкое оформление. Противодействие, которое встретила Россия со стороны Англии и Австрии, а затем, на Берлинском конгрессе, и Германии, не желавших образования независимых славянских государств и ослабления Турции, не только пробудило в Скобелеве его славянские чувства, но заставило его задуматься над проблемами славяно-балканской и всей внешней политики России. Именно эта война и Берлинский конгресс сделали Скобелева панславистом и активным политиком.

Указанной идеей, собственно, и ограничивается славянофильство Скобелева. Оно имело, как видим, не характер вероучения, а военно-патриотическую основу. Скобелев скептически относился к увлечению славянофилов рассуждениями о народности, национальном духе, когда народ оставался бедным и обездоленным, «…народность он понимал шире, свободнее и, так сказать, активнее, чем славянофилы. Так, в своих взглядах на то, что нужно народу, он придавал особенное значение улучшению экономического народного быта. Дух — великое дело, говаривал обыкновенно Михаил Дмитриевич, но хлеб и земля — также очень важные материи», — вспоминал его близкий друг.

Поскольку в мировоззрении Скобелева славянский элемент занимал определенное место, он наряду с другими его симпатиями определял круг его ближайших друзей и единомышленников. Среди них отметим прежде всего И.С.Аксакова.

Аксаков импонировал Скобелеву своим патриотизмом, либеральными убеждениями и последовательностью, с которой он отстаивал свое направление. Он оказал огромное влияние на общественное мнение в ту пору, когда в стране росло возмущение турецкой резней в Болгарии, и в значительной степени определил настроение в пользу вступления в войну. Он был идейным главой и деятельным председателем наиболее активного московского Славянского комитета по сбору средств в пользу балканских славян. В последнее десятилетие жизни Аксакова (умер в 1886 г.), выдающегося оратора, каждое его публичное слово становилось политическим событием. О его речах летели телеграммы во все концы мира, и печать западных стран строила по ним прогнозы о предстоящих шагах русского правительства. В некрологах, напечатанных в европейских газетах после смерти Аксакова, говорилось, что война 1877–1878 гг. была делом рук московского публициста.

Из лиц, так или иначе связанных со Скобелевым, надо указать также М.Н.Каткова. Это фигура уже совсем другого рода. В отличие от Аксакова, влиявшего на общественное мнение своим моральным авторитетом и убеждением, Катков добился того, что его «Московские ведомости» стали чем-то вроде правительственной силы. В царствование Александра III, когда Катков достиг зенита своего политического влияния, он нападал на всех с ним не согласных, в том числе на верхи, вплоть до правительства. Его ядовитого и острого пера — а в литературном отношении Катков был талантлив и широко образован — боялись министры. Своими передовыми статьями Катков оказывал большое влияние на формирование внутренней и внешней политики, травил, например, министра финансов Н.Х.Бунге и министра иностранных дел Н.К.Гирса. Влияние Каткова распространялось даже на самого императора. Либерал смолоду, он стал в зрелые годы ярым монархистом.

Правомерен вопрос: на какой же почве у Скобелева могла возникнуть с ним близость? Дело в том, что внешнеполитические взгляды Каткова соответствовали национальным интересам России. Это был германофоб и сторонник союза с Францией. Он настойчиво и довольно ругательски требовал от правительства самостоятельности в отношениях с Германией, защиты отечественных промышленников и аграриев. Единомыслие Скобелева с Катковым, не доходившее, впрочем, как было с Аксаковым, до дружбы, возникло именно на почве единства их внешнеполитических взглядов.

В числе высших сановников, членов правительства у Скобелева был только один сторонник, человек, близкий ему по убеждениям, всегда его поддерживавший. Это — известный граф Н.П.Игнатьев, дипломат при Александре II, недолгое время министр внутренних дел в правительстве Александра III. Игнатьев по своим убеждениям был либерал, патриот, славянофил (президент Славянского благотворительного общества в Петербурге). Для идейного единства со Скобелевым, а значит, и для взаимной поддержки — платформа полная. Игнатьев действительно помогал Скобелеву и пытался влиять на государя и его министров, когда увлекающийся генерал ставил правительство в затруднительное положение в международных отношениях. Имея в виду такого рода казус, государственный секретарь Е.А.Перетц писал в дневнике 13 февраля 1882 г.: «Игнатьев старается смягчить поступок Скобелева в глазах государя». Запись от 28 февраля того же года: «Очень поддерживает Скобелева Игнатьев». Впрочем, Скобелева с Игнатьевым связывали деловые отношения и интересы, личной близости между ними не было.

В высших придворных и правительственных сферах Скобелеву сочувствовал великий князь Константин Николаевич. Это была, конечно, большая сила. Да и сам этот великий князь представлял собой чрезвычайно оригинальную и даже уникальную фигуру. Умный, широко образованный, один из крупнейших деятелей эпохи реформ, идейный вождь либерального направления в среде военной и чиновной бюрократии, он был полной противоположностью своему отцу, Николаю I, но имел много общего с братом, Александром II, если не считать некоторой взбалмошности, сумасбродности характера этого принца крови. Константин Николаевич много способствовал подъему военной силы России. Он энергично поддерживал преобразовательную деятельность Милютина. Занимая пост генерал-адмирала (морского министра), он сделал большой вклад в создание броненосного флота и в возрождение флота на Черном море. Весьма важно, что он был председателем Государственного Совета, это облегчало продвижение законопроектов. Его политический радикализм был таков, что в реакционном лагере его называли grand due Egalite. Александр III всерьез обвинял дядю чуть ли не в причастности к гибели своего отца, утверждая, что к убийству привела либеральная политика. При нем Константин Николаевич недолго занимал свой пост. Он был уволен под нажимом К.П.Победоносцева, видевшего в нем источник крамолы. Как человек умный и хорошо знавший военное дело, Константин Николаевич не мог не разглядеть в Скобелеве его военного таланта и, судя по дневниковым записям того же Е.А.Перетца, поддерживал его, защищал перед государем.

И, наконец, еще одна оригинальная фигура, Ольга Алексеевна Новикова, урожденная Киреева, писательница, журналист и общественный деятель, сестра погибшего в 1876 г. за свободу Сербии генерала Н.А.Киреева, дочь известной московской красавицы А.В.Алябьевой. Ее убеждения по основным вопросам внутренней жизни можно назвать реакционными: она была монархисткой, высказывалась в пользу цензурных ограничений, против предоставления русским революционерам политического убежища на Западе. Но при этом она была патриоткой и активно защищала интересы России за рубежом… «Вы… мужественно, бесстрашно, с поднятым забралом воюете за честь России», — писал ей И.С.Аксаков 26 января 1882 г. Живя постоянно в Лондоне (Новикова владела английским как родным и еще некоторыми языками), но сохраняя живые связи с Россией, она была очень популярна в Англии, что принесло ей там имя «депутат от России». В ее политическом салоне перебывали все деятели Англии и России, многие состояли с ней в дружбе и переписке. Свое влияние на англичан она использовала в интересах достижения взаимопонимания и дружбы между Англией и Россией. Через английскую прессу она информировала англичан о русской жизни и освободительной борьбе славян. Русских она знакомила с Англией статьями в московской печати, в которой сотрудничала 25 лет. С 70-х гг. до конца века она защищала армян от турок. Немало способствовала урегулированию англо-русского конфликта 1885 г. и с немногими англичанами-единомышленниками агитировала за англо-русский союз. Существует мнение, что в его достижении эта небольшая, но активная и настойчивая группа сыграла определенную роль. Пацифистка, Новикова была «пионером Гаагской конференции» 1899 г. и одним из ее инициаторов, как и конференции 1907 г. В 1908 г. она энергично протестовала против австрийской аннексии Боснии и Герцеговины. За ее заслуги перед славянским освободительным движением петербургский и московский Славянские комитеты почтили ее, единогласно избрав своим почетным членом и поднеся ей памятные значки. Н.П.Игнатьев в горячей речи приветствовал ее патриотическую деятельность. Ее знание англичан, их политических принципов и нравов было превосходным. «Вкус англичан знаю отлично», — писала она Аксакову из Лондона.

Друг и единомышленник Скобелева, его восторженный почитатель, Новикова в 1883 г. написала на английском языке книгу «Skobeleff and the Slavonic cause» («Скобелев и славянское дело»). Книга имела в Англии шумный успех и высоко подняла авторитет Скобелева в этой стране. По свидетельству И.С.Аксакова, ее первое издание разошлось через месяц и издательство приступило к печатанию второго. Начался перевод книги и на другие языки. О впечатлении, произведенном книгой в Англии, писал Новиковой ее постоянный корреспондент С.Фруд: «Я прочитал, конечно, Скобелева и любуюсь искусством, с которым вы его изобразили. Вы больше бы удовлетворили англичан, если бы говорили только о Скобелеве, они ценят героя и готовились особенно ценить его, но джингоизм в их душе, и потому они воображают, что славянское дело — это вражда против них в Индии (опять панический страх за Индию. — В.М.). Они дураки, но на свете дураков большинство. Вы лишились Скобелева, но страна, которая могла иметь Скобелева, наверное, будет иметь еще многих героев, которым только и нужен случай, чтобы заслужить его славу».

Если справедлива пословица, что о человеке можно судить по его друзьям, то эти краткие характеристики достаточно характеризуют и самого Скобелева. Нетрудно разглядеть, что в них было общего: все они — люди мыслящие, интеллигентные, патриоты, почти все — либералы, сторонники той или иной формы народного представительства, все — славянофилы.

Представляют интерес взгляды Скобелева по такому острому, больному вопросу русской жизни, как польский вопрос. Скобелев симпатизировал полякам и осуждал разделы Польши. Но он подчеркивал, что русский народ не виновен в этой несправедливости, русский народ чист в этом деле. Скобелев выражал симпатии полякам с позиций славянского братства. В разделах Польши Россия, по его мнению, была виновата тем, что допустила участие в них немецких государств. «Я люблю поляков, — писал он одному из друзей. — Это народ, сохранивший героические традиции. Ошибка России не в том, что она покорила Польшу, а в том, что она дозволила ее разделить, выдала ее чужеземцам-немцам». Попутно заметим, что последняя мысль Скобелева не точна, а может быть, он просто и не задавался целью точного формулирования того, что сам для себя выяснил. Дело в том, что инициатива разделов исходила не от России, а от Пруссии и Австрии, в первую очередь лично от Фридриха II. Россия приняла в них участие лишь тогда, когда определилась их неизбежность. Предвидя военное столкновение с Германией, важность в связи с этим привлечения поляков на сторону России, Скобелев, как об этом уже упоминалось, представил правительству записку с предложением дарования Польше самостоятельности (с Краковом, входившим в состав Австро-Венгрии, и Познанью, составлявшей территорию Германии).

При характеристике общественно-политического лица Скобелева нельзя умолчать о бросающейся в глаза особенности его поведения, мы вскользь уже упоминали о ней. По родственным связям он принадлежал к самым высшим, аристократическим кругам, к правящей верхушке. Через одну из его сестер Скобелевы вошли в свойство с самой правящей династией. И несмотря на это, Скобелев держался вдали от двора, хотя, как причисленный к свите генерал-адъютант, иногда и должен был там появляться. Он чуждался придворных связей и не имел там друзей. Как рассказывал В.В.Верещагин (этому есть и многие другие свидетельства), когда Скобелев появлялся при дворе, вся его фигура съеживалась, фуражка оказывалась на затылке, шинель на боку, весь его вид выражал неуверенность и нетерпение поскорей покинуть это общество. На обед к государю под Плевной он, как мы помним, не явился, а когда за ним послали, сел сначала с краю, объясняя Кауфману: это ведь не в деле. Уверенный в себе, разодетый и надушенный перед войсками, он, видимо, боялся, что здесь щегольство поставят ему в вину, как ставили в вину храбрость. По верному наблюдению Н.Н.Кнорринга, он не только не искал контактов, но отталкивался от аристократии. Правда, когда было нужно, он нажимал на придворные связи, действуя через дядю, который обычно все улаживал. Но сам, лично, он все-таки предпочитал держаться от двора подальше.

Объяснить этот факт застенчивостью или отсутствием уважения к своей особе нельзя. Хорошо известно, насколько Скобелев был уверен в своих силах, своем превосходстве, и как уверенно и свободно он себя чувствовал в любом обществе — военном, интеллектуальном, женском. Очевидно, двор и вообще знать были ему чужды идейно и, кроме того, он не находил в этих людях для себя ничего интересного. Гораздо больше его привлекало общество таких людей интеллектуального труда, как И.САксаков, В.И.Немирович-Данченко, В.В.Верещагин, и совсем простых людей, как крестник его деда, как бы второй отец И.И.Маслов, которому адресованы многие теплые письма Скобелева.

Независимое поведение Скобелева, которое, как увидим дальше, переходило в оппозицию к правительству и самому царю, имело и материальную основу. Скобелев был богат (правда, о размерах своего состояния он узнал лишь после смерти отца). Это позволяло ему ни в ком не заискивать и ничего не просить. Ему не было необходимости обращаться с просьбой о пособии, с какой обращался, например, к министру двора А.В.Адлербергу в 1874 г. М.И.Драгомиров (документ из ЦГИА): «Прав на него, кроме недостаточности средств и необходимости поддерживать свое официальное положение, — добавлял он, — не имею; позволяю себе только полагаться на начальственное внимание и милостивое предстательство Ваше перед государем императором, общим отцом нашим». Просьба эта, разумеется, нисколько не бросает тень на репутацию М.И.Драгомирова. Она лишь показывает, что материальная недостаточность заставляла его делать шаги, в которых не нуждался Скобелев.

Сделанные выше попутные упоминания об отношениях Скобелева с женщинами и необходимость знания не только его политического лица, но и связанных с ним человеческих качеств требуют, по-видимому, кратко остановиться и на этом вопросе. Скобелев и здесь был своеобразен. К женщинам он был весьма неравнодушен, но этот интерес был чисто мужской, интерес холостяка. И только. Женское общество Скобелева не интересовало, и он его не искал, даже избегал. Серьезных привязанностей у него не было (исключая одну, относящуюся к концу жизни, о которой расскажу ниже). Большого места в его жизни и мыслях женщины не занимали. Он не любил салонных разговоров, приемов и балов. Танцев он стеснялся с детства и, судя по всему, что нам известно, не стал их любителем и позже. Нет ни одного свидетельства о его участии в балах. Конечно, как человек воспитанный, он умел быть любезным и предупредительным с женщинами, умел поддерживать с ними и деловые отношения. Его обаянию они поддавались легко. Этому не приходится удивляться, если знать впечатление, производимое Скобелевым, когда он этого хоте, i. на окружающих, его умение не только подчинять себе людей на службе, но и очаровывать их в обычной, домашней обстановке. Английский журналист Форбс, например, рассказывал: «Солдаты, горожане, женщины — все были от него без ума. Я как теперь вижу его прекрасный лоб, украшенный каштановыми волосами; его голубые глаза, светлые, с проницательным взором, столь открыто и прямо смотревшим на вас; его прямой и длинный нос, указывающий на решимость, один из тех носов, которые Наполеон I любил видеть на лице своих генералов; прекрасно очерченный рот, одаренный необыкновенной подвижностью и выразительностью; его круглый, могучий подбородок с ямочкой посредине — словом, отчетливо вижу перед собой его мужественное, энергичное лицо, окаймленное шелковистою бородою, падавшею на его богатырскую грудь… Этот человек в тридцать три года все видел, все проделал, все прочел… Он знал на память Бальзака, Шеридана, Герберта Спенсера… Он имел свое мнение о фаворите на будущих скачках, о кухне Cafe Anglais и репертуаре г-жи Селины Шомон, точно так же, как об английской кавалерии и бродах Оксуса. Он был музыкант и однажды вечером пропел, Мак-Гахану и мне, прекрасным голосом, аккомпанируя себе на фортепиано, французские песни, а затем немецкие, русские, итальянские и киргизские… с подобающим произношением… Простившись с ним, я сказал себе, что видел в этот вечер самый прелестный образчик русского совершенства, или, вернее, космополитического, какой когда-либо мне удавалось встретить. А я не видал его еще в настоящей его сфере — на поле битвы».

Безусловно впечатляет, но звучит несколько панегирически, скажет недоверчивый читатель. Может быть, этот Форбс просто польстил Скобелеву?

Оснований для такого предположения не нахожу. Английскому журналисту нечего было искать в белом генерале. Скорее он искренне поддался впечатлению от Скобелева в тот вечер. Да и отзывы Адан не менее, если не более восторженны, не говоря уже о русских современниках. Это свойство Скобелева следует иметь в виду для понимания многого из того, о чем пойдет речь дальше.

Есть еще одна черта Скобелева — человека и политика. Он был широк, горяч и резок в оценках, которые не скрывал и тем умножал число своих врагов. И в то же время он был недоверчив, скрытен и хитер. Считал, например, допустимым воспользоваться услугами низких людей, которых презирал, и, взяв от них все, что нужно, выбросить их вон. «Всякая гадина может когда-нибудь пригодиться, — говорил он в беседе с Немировичем-Данченко. — Гадину держи в решпекте, не давай ей много артачиться, придет момент, пусти ее в дело и воспользуйся ею в полной мере. Потом, коли она не упорядочилась, выбрось ее за борт. И пускай себе захлебывается в собственной мерзости, лишь бы дело сделала!» Для Скобелева было также характерно выяснение мнения интересовавшего его лица, для чего он заводил откровенный, казалось бы, разговор, в действительности отнюдь не раскрывая перед собеседником свои карты. Если требовала обстановка, он умел высказываться, не связывая себя. Он мог заставить даже умного человека поверить тому, что лишь маскировало его истинные замыслы. Эти черты не могли остаться не замеченными современниками. В.В.Верещагин, например, писал брату: «Скобелев говорит как дельфийский оракул, не скоро поймешь, что он хочет сказать».

Однако использование в политической области излюбленных Скобелевым рекогносцировок было лишь тактикой, средством, игравшим в его политическом арсенале не более как служебную роль. Совершая важные политические шаги, он прибегал к открытым, обнаженно резким заявлениям. Вообще, как это ни парадоксально, указанная черта в Скобелеве сочеталась с искренностью и отсутствием светского хладнокровия. Таков был его противоречивый, но своеобразно цельный характер. Для понимания способа его действий нужно также помнить, что его много раз обманывали, бывали и факты подлого предательства (хотя бы убийство матери), и что в течение всей его карьеры его сопровождали непонимание, вражда, скрытая и явная зависть. Один дипломат, например, говорил, что «всюду… втерся авантюрист, ученый-авантюрист, полководец… шарлатан-авантюрист, государственный человек-авантюрист». В этой же беседе он, по словам чиновника дипломатического ведомства Г.А. де Воллана, отрицал даже военный талант Скобелева, вызвав отпор со стороны собеседников. Разбирая «обычный упрек Скобелеву в популярничаньи», Н.Н.Кнорринг тонко подметил: «В сущности, Скобелев (и в этом его большая правда) сам никогда не отрицал рекламы вокруг своего имени, и когда его упрекали в этом, он отвечал уничтожающим: попробуйте и вы!»

Отрицать, что Скобелев прибегал к популярничанию, к рекламе, не приходится. Он с успехом использовал этот прием в самый трудный для него период, во время опалы после Ферганы. Об этом интересно рассказывает Н.Н.Врангель: «…помимо заслуженного, в быстрой его славе играла значительную роль и та шумиха, на которую он был великий мастер. Для рекламы он ничего не жалел, и все нужные меры были им заблаговременно приняты, чтобы в психологическую минуту о нем не забыли. Когда перед турецкой войной он вернулся из Средней Азии, государь принял его более чем немилостиво и все предсказывали, что дело его спето и никакого назначения он не получит. Тем не менее, уезжая на театр войны, он заказал целую груду клише, на которых был снят в разных позах.

— Для твоей будущей биографии, Бонапарт? — спросил я его.

Он усмехнулся.

— Нет, для мыла, духов и шоколада…

— Видишь, — сказал он мне после войны, — моя шоколадная артиллерийская подготовка была не напрасна».

Скобелев ревниво относился к сложившемуся во время войны неофициальному наименованию его дивизии скобелевской. Как мог, он утверждал и поддерживал обычай солдат дивизии, а потом и корпуса, называть себя скобелевцами. Не известный пока в литературе, но характерный в этом отношении факт мы находим в воспоминаниях генерала Анучина. Во время оккупации в Адрианополе, богатом всякого рода соблазнами, солдаты стали покутывать и, появляясь в пьяном виде на улицах, иногда создавали нежелательные эксцессы. Когда Тотлебен указал на это Скобелеву, тот, не могши отрицать самого факта, просил лишь поручить наведение порядка ему.

«Едет раз Скобелев по улице, и на глаза ему попадается пьяный-распьяный солдатик его корпуса. Остановилась кавалькада. Подозвали солдатика к белому генералу.

— Кто ты такой? — спрашивает Скобелев солдатика.

— Сс… к… кко… ббб… белевец, ваше… ство!

— Уберите эту шельму, — отдал приказание генерал и поехал дальше.

Но в другой раз произошла сцена другого сорта. Кавалькада наехала на унтер-офицера, тоже писавшего «мыслете», но не потерявшего еще сознания. Увидя генерала, он остановился во фронт и смотрел оторопело.

— Ты кто такой?

— Воронежского полка унтер-офицер такой-то.

— Что-о, Воронежского полка? Учат вас, что были суворовцы, а ты не хочешь быть скобелевцем! Какой ты унтер-офицер! Спороть с него галуны и посадить под арест!»

Да, самореклама была не чужда Скобелеву, он ее и не отрицал. Но Скобелеву было что рекламировать. Как отмечали биографы, скобелевская легенда создалась из добротного материала. Да и название «скобелевцы» не только лестно звучало для Скобелева, но и создавало в армии полезную боевую традицию. Поэтому «попробуйте и вы!» действительно было уничтожающим для тех, кто, не совершив подвигов, лишь жаждал славы. Напомню определение гения, данное Дж. Свифтом: «Когда настоящий гений появляется в мире, вы можете с легкостью узнать этого человека по многочисленным врагам, которые объединяются против него».

Одностороннее определение, скажет читатель. Шутка, предназначенная, наверное, для какой-то конкретной цели.

Пусть одностороннее, но в нашем контексте важное. Именно подчеркнутая здесь сторона помогает понять причины недоброжелательства по отношению к Скобелеву. Ведь и Суворова в свое время обвиняли в том, что его слава — дутая, что ему всего лишь «везет». Незаинтересованные люди, например А.Витмер, замечали, что нельзя понять поведения Скобелева без учета характера и прежде всего масштаба его личности: «Ответ надо искать помимо зависти — неразлучной спутницы успеха, — ив личных качествах характера Скобелева. Его безграничное честолюбие не позволяло ему, как и всем великим честолюбцам, начиная с Цезаря и кончая Наполеоном, быть особенно строгим при выборе средств». М.И.Драгомиров, хорошо разбиравшийся в людях, также признавал, что Скобелев и ловчит, но такова среда, без этого нельзя. «Ведь и Наполеон, и Цезарь были мошенники, да еще какие…»

Критики Скобелева не хотели признать его превосходства и согласиться с тем, что его возвышение есть проявление заложенной в нем огромной внутренней силы и при его страстном патриотизме оно ведет к благу армии и России. В этом неприятии — истинная причина нападок, сопровождавших Скобелева всю его жизнь и не прекратившихся после его смерти. К тому же, как давно установили исследователи, обвинений Скобелева в использовании недозволенных средств много, но документально подтвержденных фактов почти нет. Главный упрек — Шейново, чего-либо существенного и убедительного никто, в сущности, указать больше не мог. Основанием для упреков служили не неправедные средства, а нескрываемое честолюбие, постоянное и ревнивое стремление к славе и… удача, всегда сопутствовавшая Скобелеву. Сам он в письме дяде разъяснял: военная служба «…есть для меня в жизни не средством, а целью, и притом единственною, заставляющею меня дорожить жизнью. В этом-то собственно и заключается исключительность моего честолюбия, не всегда для всех понятного».

Подводя итог, можно без колебаний утверждать, что Скобелев, при всей своей противоречивости, был человеком передовых убеждений. Сам он так формулировал свое кредо: «Мой символ краток: любовь к отечеству, свобода, наука и славянство. На этих четырех китах мы построим такую политическую силу, что нам не будут страшны ни враги, ни друзья». Как писал о Скобелеве его друг В.В.Верещагин, он был сторонником прогресса, движения России вперед, а не назад. Он верил в будущее России. Говоря о трудностях, переживаемых родиной, он как-то добавил: «А все-таки будущее за нами. Мы переживем и эту эпоху… Не рухнет Россия».