VII Вопросы пищевого довольствия команд. — «Удираем от Небогатова!» — Подъем духа. — Маршрут. — Общая характеристика похода через океан: учения и занятия, погрузки угля

VII

Вопросы пищевого довольствия команд. — «Удираем от Небогатова!» — Подъем духа. — Маршрут. — Общая характеристика похода через океан: учения и занятия, погрузки угля

Если «Иртыш» порадовал нас доставкой 12 000 пар сапог и, так сказать, предотвратил опасность сапожного голода, то, не говоря уже о боевых припасах, и по остальным частям снабжения дела обстояли не слишком благополучно. Огромный процент бочонков капусты и солонины, принятых из Кронштадта и Либавы, при вскрытии давали взрывы, сопровождавшиеся извержением зловонных газов, и содержимое их приходилось поспешно выбрасывать за борт. Между тем так называемая «морская» провизия, составлявшая основу питания команд в море, могла понадобиться не только на переходах, но даже и во Владивостоке, запасы которого, по имеемым сведениям, не отличались богатством, а на железную дорогу не рекомендовалось уповать чрезмерно, ибо она «с трудом обслуживает нужды армии». Частью вследствие этих соображений, а главным образом в интересах здоровья и поддержания сил команды, адмиралом принимались все меры, чтобы за время стоянки продовольствоваться исключительно свежей провизией. Это было, однако же, не так просто. Конечно, если бы поставщики могли предвидеть наше долговременное пребывание в Носи-бэ, они не задумались бы устроить здесь какие угодно склады, теперь же приходилось не только обирать все, что находилось в портах Мадагаскара и побережья Восточной Африки, но даже выписывать из Европы с риском, что заказ опоздает. В свежем мясе недостатка не было, так как Северный Мадагаскар именно та часть острова, в которой имеются степи, пригодные для скотоводства, и скотопромышленники только радовались, что могут продать свой товар по хорошей цене. Зато насчет зелени было плохо. Из ананасов, бананов и прочих тропических фруктов щей не сваришь. Капуста, картофель, даже лук, морковь, щавель и шпинат в этом климате вовсе не уживаются. Все это привозилось частью в полу консервированном виде (подсушенное, прогретое, запаянное в жестяные ящики) из портов Южной Африки, на возвышенных плато которой существовала культура европейской «зелени», частью — прямо из Европы, в виде настоящих консервов. Недурны были цены! Но даже и по этим ценам не всегда можно было достать необходимое. Часто приходилось недостающее количество продукта заменять суррогатами. Это слово сделалось модным и получило на эскадре широкое распространение. Так, например, если за неисправностью миноносца вместо него посылали два минных катера — это были суррогаты; если, за болезнью лейтенанта, минным катером командовал мичман — тоже суррогат. При этом обыкновенно суррогаты подлежали к отпуску в большем количестве, нежели продукты, ими заменяемые. В деле пищевого довольствия пропорция определялась комиссией докторов при участии флагманского интенданта. Так, например, капусту заменяли тройным по весу количеством корня маниока. Гречневая крупа заменялась рисом, тоже в определенном соотношении. С начала февраля ржаную муку и черные сухари стали беречь, как лакомство, — пекли пшеничный хлеб и выдавали галеты. В качестве «господского кушанья» пользовались среди команды большим успехом макароны — суррогат каши. Иные дни приходилось варить зеленые щи из консервов шпината, тех самых консервов, которыми охотно пользуются повара на званых обедах. Бывало, наш флагманский интендант, капитан 2-го ранга В., согласившийся принять на себя эту многотрудную обязанность по личной просьбе адмирала (Согласился потому, что уже командовал кораблем 2-го ранга в дальнем плавании, а на эскадре, идущей в бой, не было ни одной командирской вакансии. С другой стороны, усидеть дома, когда другие идут драться, ему, при его характере, было невозможно. Погиб на «Бородине»), выбегал от него с руками, воздетыми к небу, и, бросившись в кресло, просил стакан холодного квасу или содовой воды.

Это был человек, весь, как лейденская банка электричеством, заряженный жизненной силой, бодрой шуткой, казалось, совершенно неспособный когда-либо и в каких-либо обстоятельствах пасть духом.

В чем дело? Что случилось? — спрашивали его, смеясь, заранее уверенные, что он «балаганит».

Смейтесь!.. Что я с ним сделаю? Говорю: ваше пр-ство! Верю в науку, как в Евангелие. Доктора говорят, что лук необходим. Согласен. Но если этот лук дороже, чем артишоки в Петербурге! Уж лучше позвольте им ананасы выдавать — они здесь дешевле репы! — А он мне: «Это идея. Надо запросить комиссию. Но лук — луком». — Цена-то какова! — «Здоровье команды — всего дороже»… — Извольте тут разговаривать!.. Ему-то хорошо!.. Он, видно, надеется, что его в первую голову ухлопают, а если я уцелею? Ведь мне перед начальством придется ответ держать!..

2 марта, только к 6 ч. утра вернувшись с минными катерами из дальней ночной экспедиции, я завалился спать и даже приказал вестовому не будить меня к завтраку. Однако уже часов около 10 сам проснулся под смутным впечатлением, что на броненосце происходит что-то особенное. Начал прислушиваться. Наверху командир резким голосом, самолично, отдавал приказания; с проходившего мимо парового катера что-то кричали в рупор; в кают-компании старший офицер «разносил» за что-то вестовых; кто-то в офицерском отделении окликал встречных, спрашивая, не видали ли трюмного механика; привычной для слуха дробью доносился топот ног людей, бегущих вверх и вниз по трапам… Кажется, все как всегда — но и в звуках голосов и в топоте ног чувствовалось какое-то особое настроение, что-то новое, непохожее на вчерашний день. Сна как не бывало. Наскоро оделся, вышел из каюты и едва не протаранил старшего механика, мчавшегося куда-то полным ходом.

— Лево на борт! Полный назад! Что случилось?

— Уходим!

— Как? Что?

— Некогда, некогда! — и, вырвавшись у меня из рук, убежал. Заторопился в кают-компанию. По дороге едва избежал столкновения со старшим офицером, тоже работавшим полным ходом, который сначала выругался, потом извинился и наконец, уже исчезая на трапе, крикнул: «Запороли горячку!» В кают-компании застал лейтенанта Б., спешно докуривавшего толстейшую крученую папиросу. Кинулся к нему.

— Дорогой мой, объясните, в чем дело? Все точно сбесились!

— Сбесишься! — весело крикнул он. — Удираем от Небогатова!

— Расскажите толком! Я — прямо с койки, ничего не знаю, ничего понять не могу!

— Ночью пришла «Regina», пароход с полным грузом провизии. Чуть свет поехала интендантская комиссия составить расписание: кому, что, в каком количестве принять, чтобы никому не обидно. Известная канитель. Вдруг — телеграмма, сигнал, циркуляр, приказ, 30 000 курьеров: послать немедленно шлюпки, команду, разгрузить в 24 часа; чего не разберут, передать на транспорты; приготовиться к походу!.. Что за черт? Все обалдели, ничего не понимают… С берега привозят телеграммы Гаваса: «Небогатов спешно грузится углем на Крите; не сегодня завтра ждут в Порт-Саиде». Сразу поняли. Вполне одобрили. Подъем народного духа! Не будь разницы в чинах, расцеловал бы Зиновия! — Навязать хотите? — А вот вам масонский знак номер седьмой! — и он правой рукой изобразил то, что Гоголь называл «обидным перстосложением». — Ха-ха-ха! Ну, да еще потолкуем, а сейчас бегу — дела по горло!

Черт возьми! — думал я. — Становится интересно! Ведь еще вчера вечером и речи не было о таком спешном походе!

Поднялся наверх, в штабное помещение. Там — аврал неистовый. Именно, как выразился Б., 30 000 курьеров мечутся во все стороны. Ухитрился, однако, улучить минутку, захватить одного, в его каюте, лейтенанта С. (за последнее время мы как-то все больше и больше сходились).

— Знаю, что вам некогда, а потому — без дипломатии. Не секретничайте, говорите начистоту: удираем от Небогатова?

Он, как обычно, уклонился от прямого ответа, высказал только якобы личные соображения.

— Адмирал отнюдь не посвящал меня в свои планы. Я ни чего не знаю, да если бы и знал, то все равно ничего не сказал бы. Обстановка вам известна. Адмирал против присоединения отряда Небогатова, но не только вернуть, даже задержать его движение — не имеет власти. Он даже не находится сними в непосредственных сношениях. Приказывает, направляет Петербург. С другой стороны — категорического распоряжения оставаться здесь в ожидании прибытия подкреплений нет. Счастливая или несчастливая случайность — незнаю… События сегодняшнего дня могу изложить детально. Кроме меня, были свидетели. Значит — не тайна. Получив агентские телеграммы, адмирал, как всегда, ушел с ними в кабинет, но почти тотчас же вышел оттуда, видимо, взволнованный, и отдал срочное приказание: все погрузки, приемки закончить в 24 часа и приготовиться к походу. В первый момент у меня мелькнула мысль, что он для выигрыша времени хочет идти навстречу Небогатову. Я спросил: кому будем телеграфировать о рандеву или о маршруте? Он посмотрел на меня с недоумением, а затем ответил тоном, не допускающим возражений: «Никому, ничего». Теперь я шифрую телеграмму, которой кратко доносится, что эскадра «вышла на восток».

— Без указания — каким путем, каким проливом?

— Ни намека!..

— Но тогда как же? Куда и как направят Небогатова?

— В том-то и суть! Это соломинка, за которую он хватается! Мне кажется, он все еще надеется, что ввиду такого шага с его стороны «они» откажутся от своей затеи — либо вернут Небогатова, либо задержат его в Джибути, может быть… согласятся на первоначальный план адмирала — прорыв с лучшими судами, а может быть (но этому я не смею верить), поймут все безумие самого нашего похода…

Я уж давно не видел С. таким оживленным и бодрым. Да не он один. Вся эскадра словно проснулась.

— Вот это номер! — горячилась молодежь. — К черту утюги и старые калоши! Пронесет Бог — перемахнем океан, а там — видно будет! Может быть, и из нашего хлама одного-другого спрятать в Сайгоне, а сами — full speed! Только бы дорваться! Без этого камня на шее!..

Так говорили в кают-компании «Суворова», но я имею полное основание думать, что то же говорилось и на других судах. И вот почему: в 2 ч. дня, как было условлено еще накануне, ко мне съехались все «капитаны суррогатов» (офицеры, командовавшие минными катерами), т. е. 14 человек с судов 1-го ранга, для совместного обсуждения и разбора маневра предыдущей ночи; естественно, что они принесли с собою отголоски настроения, господствовавшего на их кораблях, и оно оказалось тождественным с настроением нашей кают-компании.

3 марта, в 1 ч. пополудни, начали сниматься с якоря. При съемке, из-за массы транспортов, такая же каша, как в Танжере, только в более широком масштабе. Окончательно построились и дали ход — в 2 ч. 40 мин. пополудни.

К 6 ч. вечера, выбравшись из островов и окружающих их рифов и банок, легли курсом в обход северной оконечности Мадагаскара. Вдруг — у «Орла» повреждение в левой машине… Начались наши мытарства! До 8 ч. вечера почти стояли на месте. В 8 ч. дали ход 5 узлов. Только в полночь могли прибавить до 8?.

Боевая эскадра!.. Нет, видно, одного духа — мало!

Ночью — занятное зрелище — 45 кораблей! Целый город на воде… И какая приманка для доброй минной атаки!

Надо заметить, что уже с самого прихода на Мадагаскар мы получали предупреждения и от собственных агентов и через «добрых друзей и союзников» о подготовленных по пути следования эскадры многочисленных embuscades не только в стиле дурбанского предприятия, но и серьезнее. Вполне определенно сообщалось, что навстречу нам высланы вспомогательные крейсеры «Hong-Kong Mara» и «Nippon Mara», имеющие на борту подводные лодки. В качестве главных опорных пунктов для этого рода операций указывались — Сешельские острова, Диэго Гарсия и Зондский пролив.

Два слова о маршруте. Как я узнал (только перед выходом из Носи-бэ), первоначально путь эскадры намечался через Зондский пролив, причем в бухте Ламбок (на Суматре) предполагалась более или менее продолжительная стоянка, отдых, пополнение запасов угля и провизии и т. п. Предположения эти, конечно, не могли остаться в секрете. Кроме меня и большинства офицеров эскадры, пребывавших в неведении, весь свет (и, конечно, первыми — японцы) знал об этом из самых достоверных источников. В результате — энергичный протест Японии против ожидаемого нарушения нейтралитета и даже открытые угрозы по адресу Голландии, если она допустит эскадру базироваться на ее территориальные воды. Ясно, что при такой постановке вопроса положение Голландии, выражаясь кают-компанейским жаргоном, было «из средних и даже ниже среднего», потому что, с одной стороны — Япония — сила, а значит, и право требовать выполнения вновь объявленных правил нейтралитета, с другой — тоже сила, считающая себя в своем полном праве пренебрегать этими правилами. Ведь если бы нам оказалось необходимым зайти в Ламбок, то к просьбе голландских властей о выходе мы могли бы отнестись так же добродушно, как отнеслись к протесту неустрашимого «Лимпопо» в Great-fish bay!.. Разница была та, и весьма существенная для нас, что близ Great-fish bay не имелось японского флота, тогда как в Ламбоке он мог появиться в любой момент и предпринять против нас активные действия, объявив всему свету, что мы первые попрали священные основы международного права.

Можно сказать, что и наше положение было тоже «из средних», так как Голландия, очевидно, не имела фактической возможности оградить свои территориальные воды от вторжения, как с нашей стороны, так и со стороны японцев.

Для всех европейских газет (за исключением русских, которым это было запрещено) вопрос о том, какой путь изберет эскадра для дальнейшего следования, — являлся самой жгучей, самой благодарной темой обсуждения. Мнения и отзывы известных (а иногда и вовсе не известных) адмиралов занимали целые столбцы. В общем все авторитеты сходились на том, что идти Зондским проливом — значит идти на гибель; о Малаккском — и речи не было; указывали путь кругом Явы или между Новой Гвинеей и Австралией, в обход Зондского архипелага, где, за отсутствием телеграфа и множеством возможных путей между островами, крайне трудно организовать дозорную службу для наблюдения за движением эскадры… Адмирал Фриментль, довольно известный в английском флоте, заявил даже, что он, на месте Рожественского, пошел бы кругом Австралии, огибая ее с юга: путь длинный, но зато безопасный, а впереди — временная база на Каролинских островах, принадлежащих Германии, которая одна, до сих пор, не боится оказывать нам явное доброжелательство.

По выходе в открытое море все узнали, что адмирал избрал путь через Малаккский пролив.

На «Суворове» это решение было встречено восторженно.

— С одной стороны — безумная авантюра, а с другой — именно ввиду своей отчаянности может удасться. Благоразумным японцам и в голову не придет такого трюка! Но если выгорит — честь и слава! Вот ахнут, вот рты разинут Фриментль и К°! — толковали между собой офицеры.

Я всецело присоединялся к их мнению.

28-дневный поход через океан эскадры из 45 вымпелов — событие беспримерное в истории парового флота, а потому я позволю себе ниже описать его, хотя вкратце, изо дня в день, так сказать, дать журнал плавания, основанный на записях моего дневника, но раньше того мне хотелось бы представить читателям общую картину эскадренной жизни за это время.

За исключением дней погрузки угля, учения и занятия, имевшие целью восполнить по возможности недостатки нашей подготовки к бою, продолжались беспрерывно. Главное внимание было, конечно, обращено на обучение наводке и определению расстояний дальномером и на глаз. Каждое утро по боевой тревоге крейсера: «Аврора», «Донской», «Жемчуг», «Изумруд», «Днепр» и «Рион» расходились вправо и влево от эскадры, маневрируя по способности, идя разными курсами и скоростями, то удаляясь, то приближаясь, то выскакивая далеко вперед, то отставая. Они служили точками прицеливания. В этом же смысле пользовались и маневрами разведочного отряда, начальник которого, капитан 1-го ранга Шеин, целыми днями занимался обучением своих подчиненных. Одновременно, все эти 10 крейсеров, маневрировавшие в пределах видимости эскадры, составляли кругом нее довольно надежную дозорную цель.

Основой каждого учения по боевой тревоге, как и раньше, служил план боя, разработанный офицерами корабля под руководством старших, план, с которым, согласно приказу адмирала, должны были быть ознакомлены все «до санитаров включительно».

Особыми приказами были объявлены правила перестроения в боевой порядок, по условным сигналам, при появлении неприятеля по курсу, сзади, справа или слева, а также инструкции для действий транспортов в подобных обстоятельствах; подробно указывалось, кто и кому должен оказывать помощь и защиту в случае повреждения в бою или минной пробоины, причем таким помощникам и защитникам вменялось в обязанность: 1) Всеми средствами беспрерывно оповещать флагмана о состоянии бедствующего судна; 2) Принимать все меры к сохранению корабля для эскадры; 3) Принимать решительные меры к уничтожению корабля в случае, если захват его неприятелем окажется неотвратимым (Приказ 14 марта 1905 г. за № 159).

Перестроение эскадры из походного в боевой порядок при (предполагаемом) появлении неприятеля в какой-нибудь части горизонта, отвод транспортов от (предполагаемого) места боя и (примерная) охрана их — были проделаны несколько раз, но, к сожалению, особенно часто заниматься учениями этого рода не представлялось возможным, так как за время, посвященное маневрированию, эскадра почти не выполняла главного своего назначения — не двигалась вперед.

Учебных стрельб не производилось вовсе, потому что, «во-первых», нечем было стрелять, а остальных причин — приводить не стоит.

К вечеру каждого дня первой заботой адмирала было как можно теснее собрать эскадру. Это было не так-то просто, особенно из-за транспортов, никогда не учившихся совместному плаванию. Ночью разведочный отряд — «Светлана», «Кубань», «Терек» и «Урал» — шел впереди эскадры, в строе двойного фронта, в шахматном порядке, имея на флангах крейсера «Жемчуг» и «Изумруд». Этот полумесяц как бы прикрывал голову эскадры от внезапного, предательского нападения.

Почти каждую ночь, а иногда и по два, и по три раза за ночь, в неопределенные часы, по личному распоряжению адмирала, производились тревоги, имевшие целью проверить бдительность вахтенной службы, исправность прожекторов, умение быстро усваивать условные сигналы. Бывало и так, что подобного рода тревоги вызывались обстоятельствами плавания, имели характер настоящих. Это — когда дозорные обнаруживали на курсе эскадры или близ него попутчика или встречного. Судя по поведению таковых, можно было сказать, что, по-видимому, после «гулльского инцидента» за эскадрой установилась довольно прочная репутация. Стоило только которому-нибудь из крейсеров направиться к «неизвестному» и осветить его прожектором, как он, нимало не медля, без всяких сигналов и принуждений, круто клал руля и полным ходом спешил удалиться от неприятного соседства.

Моментами наивысшего напряжения, почти лихорадочной деятельности были, конечно, дни погрузки угля.

Грузиться борт о борт не удалось ни разу. В океане, какой бы штиль ни стоял, всегда откуда-то (может быть, из-за сотен и даже тысяч миль) идет зыбь. Погрузку производили, перевозя уголь с транспортов на боевые суда в мешках, на судовых баркасах и специально для того построенных ботах, буксируемых паровыми катерами. Для насыпания угля в мешки, для погрузки мешков на шлюпки — на транспорты посылались значительные партии команды при офицерах (100 и более человек с корабля 1-го ранга); немалое число людей находилось на ботах, баркасах и паровых катерах; конечно, при этом не было никакой возможности сохранять даже подобия строя, так как транспорты и боевые суда стояли вперемежку, сообразно условиям наискорейшей погрузки; к тому же, по необходимости, пушки были закрыты чехлами, окутаны брезентами, чтобы не допустить проникновения угольной пыли в нежные части их сложных механизмов и установок… Словом, эскадра не только не была в боевой готовности, но даже не могла бы привести себя в это состояние достаточно быстро, в случае тревоги. Правда, пять вспомогательных крейсеров — «Кубань», «Терек», «Урал», «Днепр» и «Рион» — по своим колоссальным запасам угля не нуждавшиеся в дополнительных погрузках, несли в это время дозорную службу, рассыпавшись по окружности круга, центром которого служила нестройная толпа боевых судов и транспортов, но, к несчастью, эта дозорная цепь не могла быть вынесена достаточно далеко. Им приходилось держаться в пределах видимости обычных отдаленных сигналов, так как ни одной минуты мы не могли положиться на исправность действия нашего беспроволочного телеграфа (патент «Сляби-Арко» — технический комитет)… В атмосфере, почти насыщенной парами, видимость отдаленных сигналов не превышала 5–7 миль, а видимость приближающихся судов 10–12 миль. Итого — смотря по условиям погоды, мы могли быть предупреждены о приближающейся опасности с расстояния не более 20 миль, т. е. минут за 40–50 до момента первого хорошего прицельного выстрела со стороны неприятеля. Между тем, как показал опыт, даже бросив шлюпки на воде, только собрав команду на свои суда, мы никоим образом не успели бы за этот промежуток времени вполне приготовиться к бою.

Победителей не судят, но нельзя не признать, что японцы упустили много благоприятных случаев помешать движению нашей армады. Если бы их вспомогательные крейсеры неотступно следили за нами, то появление одного из них, только обменявшегося несколькими выстрелами с одним из наших дозорных и тотчас бежавшего, уже вызвало бы прекращение погрузки, изготовление эскадры к бою. Я утверждаю, что они смело могли бы не позволить нам грузиться углем в море. Они этим обстоятельством не воспользовались. Впрочем… может быть, они верили, что аппараты «Сляби-Арко» действительно лучше «Маркони»?..

Данный текст является ознакомительным фрагментом.