Глава седьмая

Глава седьмая

Мы долго несли в своих душах отзвуки первого салюта. Он стал для нас той точкой отсчета, с которой мы начали свой путь к Победе. И потому, когда наши войска повели наступление на Брянском направлении, больше месяца мы летали в каком-то приподнятом настроении, работа спорилась. Рославль, Новозыбков, Бетлица, Духовщина, Полоцк, Язвено, Егорье, Ельня — эти и десятки других населенных пунктов были отмечены на картах как цели, по которым нужно нанести бомбовые удары. Мы наносили их и знали: чем точнее наша работа, тем быстрее минует их линия фронта, ползущая на запад к нашей государственной границе.

В середине сентября 1943 года часть экипажей летала с прифронтового аэродрома Волосово. По два-три боевых вылета за ночь удавалось совершить на уничтожение узлов сопротивления врага в Смоленской области. Мы, техники, помогали летчикам в меру всех своих сил, и порой приходилось и самим идти в полет.

17 сентября, когда машины были готовы к вылету, ко мне подошел расстроенный чем-то лейтенант Г. С. Козовякин.

— Снимайте бомбы, — огорченно приказал он. — Наш воздушный стрелок заболел, а в резерве — никого.

— Погоди, — сказал я. — Попробую поговорить с техником по вооружению. Может, кто и полетит с вами.

— У вас своей работы по горло.

— Ничего, выдюжим.

Разговор старшего лейтенанта М. И. Короткова с механиками по вооружению был недолгим.

— Я полечу, — сказал старшина Я. И. Остапенко. — Зачем же добру пропадать? — Он похлопал по лоснящейся туше фугасной бомбы. — Мы его доставим по назначению.

Ли-2 выполнил задание. Но на посадке его настигли «Хейнкели-111». Бомбы легли на старте, по ВПП, на самолетных стоянках. Когда разрывы стихли и мы с Милюковым выбрались из полузасыпанной щели, то узнал что осколками бомб убит Остапенко и моторист С. К. Котляров. Экипаж Козовякина снова остался без стрелка.

— Пусть лейтенант готовится к вылету, — сказал подходя ко мне, товарищ Остапенко, тоже механик по вооружению, старший сержант Н. И. Краснов. — Я полечу с ними. Должок теперь за мной…

— Куда ты полетишь? — услышав слова Краснова, вскинулся Коротков. — Три машины без бомб стоят, боезапас расстрелян…

— Вот когда все сделаю, тогда и полетим с Козовякиным.

— Вы что, ошалели? — Коротков попытался было удержать его. — Остапенко погиб, Синюков летает, ты — туда же…

— Что делать? — грустно улыбнулся Краснов. — На земле вы без нас как-нибудь управитесь, а вот в небе без стрелка не разгуляешься. Сами знаете.

Я понимал их. Мне и самому хотелось в бой. Что может принести большее удовлетворение человеку на войне, чем честно выполненный долг перед Родиной? Оставаясь на аэродроме, за линией фронта, мы в душе все же завидовали тем, кто улетел на задание.

— Ладно, — сказал Коротков Краснову. — Возвращайся только.

Он вернулся. Но на этот раз не вернулся старшина Я. К. Синюков. Самолет, в экипаже которого он летел, был сбит истребителем. Стрелок, однако, успел покинуть горящую машину и выбросился с парашютом. Лишь через 23 дня мы увидели его снова.

В конце сентября пришел приказ готовить машины к выполнению транспортно-десантной операции. Мы очень тщательно проверили исправность дверей, фиксацию их в открытом положении. Укомплектовали боезапас, взяли все необходимое и перелетели на аэродром Михайловка, располагавшийся северо-западнее Лебедина. Мы должны помочь войскам Воронежского фронта и форсировании Днепра и захвате плацдарма в районе Канева. Вместе с нами на тот же аэродром перебазировались Ли-2 других частей АДД и 1-я авиатранспортная дицизия ГВФ.

Просторный аэродром с грунтовым покрытием хранил следы пребывания фашистов. Похоже, что устраивались они здесь надолго. Истребители укрывались и многочисленных капонирах, добротные теплые бараки могли приютить всех, кто нужен на аэродроме, а чугунные печи — обогреть в любую стужу. Но удержаться и теплых бараках им не удалось. Пришлось драпать под ударами войск Воронежского фронта, которыми командовал Н. Ф. Ватутин.

Вскоре каждый экипаж получил задание взять на борт по 27 десантников с полным вооружением, боеприпасами и продовольствием на двое суток. Десантировать их надо было на правый берег Днепра, поближе к Каневскому лесу. Боевая задача им выпала нелегкая: вместе с партизанами отвлечь на себя часть сил врага с тем, чтобы облегчить нашим войскам форсирование Днепра.

Экипажи нашего полка взлетели первыми, набрали высоту и легли на курс. За рекой их встретил сильный зенитный огонь, но обошлось без потерь. Выбросом первой группы парашютистов руководили штурманы В. П. Орехов, Т. А. Иванов, А. Т. Пустовойт, И. С. Руденко, А. К. Вдовиченко.

Работа в ночном небе оказалась чрезвычайно сложной. Резко ухудшилась погода. Густой туман закрыл район десантирования, костры на левом берегу, которые должны были помочь экипажам точно выйти в заданный квадрат. Из-за этого не удалось накрыть бомбами район выброса и подавить зенитки. Сильный ветер сбил с толку молодых, неопытных командиров экипажей и штурманов из других частей, и кое-кто из десантников оказался или у своих, или в воде. На Ли-2 Полякова у одного из воинов парашют зацепился за стойку хвостового колеса. Бортмеханик Н. К. Потапов через открытый люк ножом, закрепленным на специальной дюралюминиевой трубе, обрезал стропу и спас парашютиста. Задачу выполнить удалось. За три вылета в одну ночь на правый берег Днепра экипажами только нашего 102-го полка было сделано 54 самолето-вылета, выброшено в заданном районе 935 десантников и груза общим весом около 27 тонн.

Близилась третья зима тяжелой войны. В начале октября полк перелетел на аэродром Воротынска, в двадцати километрах от Калуги. В этом же районе неподалеку от нас раскинули свои порядки и ПАРМ-10. Вместе со специалистами мастерских начали подготовку Ли-2 к зимней эксплуатации. Мы делали свое дело и ждали от батальона аэродромного обслуживания ремонтированные и новые зимние чехлы на силовые установки, бензиновые лампы АПЛ-1 для подогрева двигателей, необходимые материалы для утепления трубопроводов. Но заморозки ударили раньше. Без чехла без ламп нам пришлось худо. Объем работ по подготовке машин к вылету резко возрос: двигатели перед запуском нужно было подогревать без необходимых приспособлений, к тому же началось обледенение самолетов. Лед приходилось удалять теплой водой, которую нужно греть и греть, а расход ее все увеличивался. К тому же при шел приказ срочно перекрасить в черный цвет нижнюю поверхности крыльев и стабилизаторов. Он должен был и спутать карты немецким радиолокаторам. Насколько эффективен этот защитный цвет, никто, видимо, не знал, так как новые самолеты с заводов мы получали обычного серого цвета. Однако красить пришлось.

Работы навалилось столько, что даже о самих себя позаботиться не могли. Жили в старых, ветхих землянках, полуразрушенных домах. В конце октября выпал снег, ударил мороз до пятнадцати градусов. Зима. Оглядел свое жилище — холодный пустой дом с разостланной на голом полу соломой. Печь разрушена немцами. Единственное его достоинство — близость к аэродрому. «Надо бы подремонтировать домишко, — подумал я. — Сколько дней даже не раздевался. А когда ремонтировать? Черт с ним, перебьюсь».

Холодное серое утро заглядывало в чудом уцелевшее окно. Я ждал, пока рассветет, и думал о том, что волею войны поменял столько жилищ, что мне уже совершенно все равно, где жить, в каких условиях. Война лишает человека многого, убивает даже чувство дома. А с собственной Родиной приходится знакомиться совсем уж чудовищным способом — бомбить свои же родные города и села. Что мы только не бомбили в эти дни! Станцию Старый Быхов, южнее Могилева, район Невеля, Городок, район Кулаковщины — Демкино, Вышедки, Калинковичи, Чурилово… И везде зафиксированы взрывы, пожары… Двойственное чувство испытываешь, глядя них. Удовлетворение и горечь. Горечь от того, что, вынужден бомбить, предавать огню чей-то дом, двор лишь потому, что они заняты врагом. Причем разрушаешь все это со смертельным риском для себя же.

Я подумал о том, что вот до сих пор неизвестна, судьба старшего лейтенанта Рассадина. Его экипаж бомбил станцию Старый Быхов. Сработали на славу. А когда возвращались, на Ли-2 насел вражеский истребитель. Его атаку удалось отбить второму летчику Степанову и воздушному стрелку Фомину. Тогда фашист включил бортовую фару, зашел снизу с задней полусферы и ударил по Ли-2. Началась тряска, с трудом самолет удавалось удерживать в горизонтальном полете. В районе Рославля он свалился на крыло и пошел к земле. Раненого радиста В. Н. Щипачева, стрелка И. П. Фомина и бортмеханика П. Л. Филатова на Ли-2 командира полка доставили в госпиталь, похоронили А. С. Степанова, штурман лейтенант Н. И. Булах вернулся в полк, а командира экипажа Н. И. Рассадина не нашли. Еще одна потеря.

Рассвело. Я поднялся, отряхнул солому и пошел на аэродром. Похрустывал под ногами снежок, синело стылое небо. Аэродром лежал, изрытый воронками, словно чудовищной оспой. Несколько дней назад над летным полем поработали Ю-88. Они появлялись в сумерках, когда наши самолеты с подвешенными бомбами готовились взлететь, и бомбили стоянки, ВПП, штаб полка. Чем мы могли им ответить? Только пулеметным огнем с Ли-2. И хоть воронки засыпаны, идти по полю грустно — изорвана-то наша родная земля.

Справа чернело пепелище колхозной фермы. Ночью 16 октября, когда мы проводили свои машины на задание и пошли на кухню за ужином, меня вдруг схватил за рукав моторист старший сержант И. П. Давыдов.

— Слышь, они, идут…

Я огляделся вокруг, прислушался. Оружейники начали готовить по второму вылету комплекты бомб, девушки оружейницы несли патроны для пулеметов. Тихо.

— Идут!

И тут я услышал далекий гул. Да, это были Ю-88. Мы бросились к землянке. «Юнкерсы» вошли в пике. Дико завыли сирены, установленные на них, нарастал свист бомб. Едва мы нырнули в землянку, как тяжело вздрогнула земля, посыпалась из щелей, закачалась под нарами. Я вжался в стену и подумал: а вдруг бомба попадет прямо сюда? Были же такие случаи… Снова взрыв, теперь ближе. Дальше, ближе, рядом… Время остановилось и замерло. И вдруг — тишина. При тусклом чадящем свете фитиля снарядной гильзы лица у всех были желтыми, осунувшимися. Лишь горячечно поблескивали глаза.

— Кажется, пронесло, — выдохнул Милюков. Выбрались из землянки. Ночь отступила от аэродрома. Клубился густой дым, носились снопы искр — горели ферма, сено, солома, избы на краю села. В этом оранжевом ярком свете чернели по всему аэродрому воронки из них тоже шел дым.

— Наши сесть не смогут, — сказал Давыдов. А ведь им пора возвращаться.

Пока мы добежали до КП, первый Ли-2 прошел над пожаром, над аэродромом. И его, и другие машины отправили в зону ожидания, потом — на запасной в Грабцево.

Я хорошо запомнил ту ночь, потому что днем 17 октября полк был построен на летном поле и по поручению Военного совета АДД генерал-лейтенант Г. Г. Гурьянов вручил нашему полку от имени Президиума Верховного Совета СССР и Наркомата обороны орден Красного Знамени. Этой же награды был удостоен и командир полка Б. П. Осипчук. Ордена и медали получили многим из нас.

…В последние дни октября мы перелетели в Валерьяновку в районе Волновахи. Огромное, ровное, словно стол, пыльное поле, на котором когда-то росла кукуруза, — наш аэродром. Техники, мотористы живут в самолетах, летный состав — в селе. В лесополосе выкопали землянки, натянули палатки десантники, которых мы вскоре должны перебросить к Турецкому валу. Они день и ночь жгут костры, варят в котелках початки кукурузы. А еще приходят к нам за бензином или маслом для заправки ламп-коптилок из снарядных гильз. Эти визиты вносят в нашу монотонную жизнь некоторое разнообразие.

Приказа на выброс пока нет. Экипажи полка возят бомбы и боеприпасы из Горловки сюда, в Валерьяновку. Почти тринадцать тонн боеприпасов перебросили к линии фронта на аэродром у Аскании-Нова, четырнадцать тонн технического имущества первой штурмовой авиадивизии перевезли туда же из Нижнего Токмака…

Годовщину Великой Октябрьской революции отметили по-фронтовому, нанеся массированные бомбовые удары но скоплениям резервов войск и танков врага в районе Большой Знаменки и Первомайска. Урон противнику, по докладам разведки, был нанесен немалый, но и мы недосчитались одного Ли-2. По дороге домой над линией фронта зенитным огнем был сбит самолет командира Константина Никифоровича Пьянзина, 1909 года рождения. Он прибыл в полк в сентябре 1943 года из ГВФ и не успел даже получить воинское звание.

Под стать Пьянзину был и штурман старший лейтенант Яков Семенович Меньшиков. В сложных и очень трудных условиях выполнял он боевые задания, совершил 147 вылетов. Погибли и другие члены экипажа, молодые ребята: самому старшему не исполнялось и двадцати пяти лет. Они успели совершить многое, но до победы не смогли дожить…

Передышка в интенсивной боевой работе как-то расслабила людей, настроив на благодушный лад. За что едва не был наказан экипаж К. П. Павлова. Взлетали ничью с полной бомбовой нагрузкой. После второго разворота вспыхнул левый двигатель. Борттехник В. И. Пряхи и выключил его, летчики вынуждены были сажать машину поперек взлетно-посадочной полосы, рискуя столкнуться с самолетами, ожидавшими своей очереди на взлет. Когда вышли из самолета, то, ко всем бедам, обнаружили на одной из фугасных бомб отсутствие колпачка — ветрянки. Выходит, она не была законтрена оружейниками.

Разбор этой предпосылки к летному происшествию показал, что борттехник Пряхин, пробуя моторы на земле, не обратил внимания на перебои в работе левого двигателя из-за прогара поршня в одном из цилиндров, инженеры по вооружению М. И. Коротков и А. П. Лищенко не проверили снаряжение бомб, весьма легкомысленно отнесся к своим обязанностям штурман В. А. Алисов, не проведя тщательного предполетного осмотра машины… А в результате самолет и экипаж лишь чудом остались невредимыми.

В полку прошли партийные и комсомольские собрания, на которых был обсужден этот случай. Виновные понесли наказание, а урок извлекли все.

Фронт уходил на запад. И не успели мы обжиться на кукурузном поле в Валерьяновне, как поступил приказ перелететь в Воротынск. Я укладывал нехитрые свои пожитки в Ли-2, когда меня окликнул Н С. Фомин.

— Слышь, Горностаев, отвлекись на минуту…

Я подошел к Фомину. Он стоял у машины Павлова и безучастно смотрел на сборы полка.

— Придется тебе, Николай, остаться здесь, — наконец сказал он. — Нужно восстановить эту машину. Возьми двух техников, моториста. Замените горелый мотор — догоните нас

— Где я возьму мотор? — удивился я.

— Его уже привезли из Воротынска.

— А как я его менять буду? Ни оборудования, ни крана, ни подъемника нет Все улетело…

— Думай, — сказал Фомин. — Начинаются дожди, поле раскиснет — не взлетишь. А до морозов самолета здесь без присмотра не оставишь. Пока будем ждать оборудование с базы — увязнем. Думай…

Подошел командир полка Б. П. Осипчук.

— Ну что, Коля, сделаете самолет?

— Сделаем, — хмуро сказал я. — Куда денешься…

— С тобой останется летчик лейтенант Виктор Куприянов со штурманом и радистом. Держите с нами связь.

— Ты вот что, — повеселел вдруг Фомин. — Езжай к железнодорожникам в Волноваху, попроси у них блок-таль на полторы-две тонны грузоподъемностью.

— Попробую, — сказал я.

Полк улетел. Тишина упала на поле. Лишь мелкий холодный дождь шуршал по обшивке осиротевшего Ли-2.

Дождь лил всю ночь и весь следующий день. Поле раскисло, липкий тяжелый чернозем пудовыми гирями налипал на сапоги, и они, старенькие, изношенные, развалились. Пришлось «бинтовать» их проволокой. Похолодало. Теплого обмундирования у нас не было, и вскоре все мы дружно отбивали дробь зубами. Единственный способ улучшить свое положение — как можно быстрее улететь отсюда. Техники начали готовить мотор к снятию, а я побрел в село. Выпросил у какого-то старика лошадь с телегой, накрылся от дождя мешком и поехал в Волноваху.

Железнодорожная бригада, которая «перешивала» колею с немецкого на наш лад, встретила мою просьбу без особого восторга.

— Блок-таль дадим, — сказал, подумав, майор. — Если в залог документ оставишь.

У меня с собой были удостоверение личности офицера, партийный билет и диплом инженера.

— Могу оставить диплом, — сказал я. — Возьмешь?

— Давай. Но сроку тебе — двое суток.

Поздним вечером пробился я к самолету. Накрапывал дождь, колеса увязали в грязи, лошадь, надрываясь, еле волокла телегу. Сгрузили мы блок-таль и решили на ночлег идти в село.

— Останешься охранять машину, — приказал я мотористу Г. В. Ляпунову. — Автомат тебе оставляем. В случае чего успеем и мы прибежать.

На ночлег нас приютила женщина, у которой было четверо детей. Покормив их, уложив спать, она напекла из кукурузной муки блинов и нам. Мы знали, что немцы старательно похозяйничали в селе, отобрали скот, хлеб, к наша хозяйка делилась с нами последним. Что ж, тем благодарнее мы ей были. А сухая солома на полу показалась самой роскошной постелью изо всех, о которых ми могли мечтать.

Едва серый туманный рассвет заглянул в окно, поднялись. Но оказалось, что хозяйка встала раньше нас, напекла тех же кукурузных блинов, согрела морковного чаю.

— Зачем вы так? — попытался было отказаться от завтрака я. — Как-нибудь перебьемся.

— Ешьте, милые, ешьте, — тихо сказала она. — Может, и нашего батьку кто-нибудь накормит. Он тоже воюет.

Для удобства в работе выкопали глубокие пологие траншеи по ширине колес шасси и закатили в них самолет. А чтобы не нарушилась центровка и он не встал на нос, к хвостовой стойке привязали два баллона со сжатым воздухом. Пока раскручивали болты и гайки, меня не покидала мысль: где же взять треногу? Без нее, одной блок-талью, мы не сможем снять мотор ни тем более навесить новый. Придется снова ехать к воинам-железнодорожникам. Вчера майор мне не дал треногу, может, сегодня сжалится. Но у знакомого старика лошади дома не оказалось — старуха уехала на ней в соседнее село.

— А ты, сынок, дрючки возьми. Жердины дубовые, — посоветовал старик, когда я объяснил ему ситуацию. — глядишь, выручат вас.

Это был какой-никакой, а выход. Сделали из жерди треногу, связав вверху тросом, навесили блок-таль. Размонтировали и сняли воздушный винт, потом мотор с моторамой. К вечеру переставили на нее новый мотор. Шел дождь, стемнело.

— Переносные лампы надо бы включить, — сказал Ляпунов.

— Отставить, — приказал я. — Посадим аккумуляторы, как моторы запустишь? Будем собираться в село.

И снова мы держим под дождем путь по раскисшему полю. Темнота навалилась со всех сторон, идем на лай собак. С собой несем отработанное масло и немного бензина — в подарок хозяйке и в надежде на то, что удастся выменять на ГСМ хотя бы с десяток картофелин у ее соседей. Удалось.

Утром начали подвеску мотора. Легко состыковали, три узла моторамы с узлами мотогондолы. А вот четвертый болт заартачился, никак не хотел вставать на своё место. Больше семи часов длился наш поединок четырех специалистов с одним болтом, и одолеть мы его не смогли. Жерди под тяжестью полуторатонного мотора гнулись, плясали, мокрая туша двигателя угрожающе покачивалась, а мы, чуть дыша, осторожно раз за разом пытались завернуть болт. Малейшее неверное усилие грозило сорвать резьбу в узле мотогондолы и тогда. Об этом не хотелось даже думать.

Снова дождь, темнота, снова месим грязь по дороге к селу. С собой взяли по вязанке дров, вода стекает с них в рукава. Вечер похож на другие, только заснуть долго не могу — не дает покоя мысль о проклятом болте.

С рассветом вернулись к самолету. Еще издали увидел-блок-тали на треноге нет. Моторист, несший охрану, доложил: ее сняли и увезли ночью железнодорожники, просили, чтобы я быстрей приехал за дипломом.

— А тебе оставить его не могли? — зло спросил я.

Ляпунов лишь пожал плечами. Мотор висел на тросах.

— Подождите меня, вернусь — продолжим работу. — Я снова пошел в село, взял лошадь и поехал в Волноваху. Эшелон стоял под парами.

— Хорошо, что успел, — сказал майор. — Увезли бы твой диплом….

— Ну, вы-то тоже хороши… Что я теперь делать буду? Увезли блок-таль…

— Мы, брат, тоже солдаты. Приказано двигаться дальше.

Возвратился к самолету, думая лишь об одном: как выйти из положения? Мои механики поехали со стариком в село. Нашли там короткие бревна, подвезли их, и мы соорудили опору под мотор. И все началось сначала.

Дождь перестал, к обеду подморозило, но мы этого сначала и не заметили. Пот катил градом. И тут злополучный болт лег в свое гнездо…

— Предатель, а не болт, — в сердцах бросил Ляпунов и стукнул его изо всей силы кулаком, будто тот и впрямь мог ощутить всю нашу ненависть к нему.

Теперь надо поднять 155-килограммовый воздушный винт, навесить, смонтировать его на валу двигателя. К этому времени прибыли летчик, штурман, радист. Они и помогли нам в работе.

И вот взревели моторы, самолет вырулил из траншей. На новом двигателе барахлил карбюратор, пришлось его заменить снятым с аварийного мотора. Проверили и промыли фильтры систем. И наконец-то поздним вечером закончили работу. От усталости даже есть не хотелось. Болели руки, спина, но самолет-то готов!

Однако радость моя оказалась преждевременной. За ночь колеса шасси вмерзли в грязь, и когда летчик Куприянов резко рванул машину, левая покрышка и камера остались в земле. Я стиснул зубы. Куприянов заглушил моторы, вышел из самолета, посмотрел на свою работу и тихо свистнул.

— На аэродром в Горловку за колесом и подъемником поедешь сам, — сказал я ему, — побудешь в нашей шкуре хоть немного, может, нежней к самолету относиться научишься.

Возражать он не стал. На следующий день самолетом доставили новое колесо.

— Контрольного облета делать не будем, — сказал я. — Один уже сделали… Загрузим снятый мотор, бомбовые взрыватели и двинем прямо в Горловку.

— Мотор не возьму, — ощетинился Куприянов. — Не взлетим.

Снова шел дождь, ВПП утопала в воде. «Он прав, — подумал я. — Мы должны сохранить самолет. Но пятьсот килограммов взрывателей возьмем. Не оставлять же их здесь».

Мотор установили на подставку, накрыли чехлом, обвязали тросом. Погрузили взрыватели. Я очистил лопатой грязь с колес, осмотрел замки уборки шасси. Захлопнул дверь и пошел в кабину.

— Поехали, — сказал я Куприянову и дал двигателям взлетный режим.

Ли-2 нехотя двинулся по разбухшей вязкой грязи. Я почти физически ощущал, как тяжело давался ему каждый метр скорости. Только бы хватило полосы! Ли-2 оторвался в самом конце поля, мелькнули под крылом деревья, и мы ушли в небо. Напряжение, не покидавшее меня все эти дни, вдруг схлынуло, и я облегченно вздохнул: «Сделали!»

Долетели скоро. Как только сели и зарулили на стоянку, я пошел искать инженера 11-го гвардейского авиаполка. Поблагодарил его за помощь, попросил перевезти на аэродром оставленный в поле двигатель, сдать его в ремонт. Заправили самолет и… почти целую неделю просидели в «гостях». Мокрый снег сменялся дождем, дождь туманом. На ночь устраивались где придется, чаще всего в землянке на аэродроме. Однажды я решил, что переночую в селе Михайловке, невдалеке от аэродрома.

Но, как оказалось, там меня никто не ждал. Я бродил от дома к дому с парашютной сумкой за плечами, а хаты глядели на меня темными провалами окон. Ни света, ни живой души. Начинался комендантский час — без пропуска по селу ходить запрещалось. Пошел дождь. Я набрел на какой-то сарай без окон, осветил его фонариком. Похоже, что попал в бывший склад: у стен навалены черные ящики из-под немецких авиабомб. Крыша проломлена, сквозь щели сочится вода. Подтащил в сухой угол ящик, постелил куртку и, как был в сыром комбинезоне, лег. Заснул лишь к полуночи, сон сморил меня, несмотря на озноб. Однако спал недолго, а когда очнулся, все тело била крупная дрожь. До рассвета ходил по сараю, стараясь согреться.

Наше терпение метеослужба вознаградила лишь на — седьмой день. Позавтракав, мы вылетели в полк. Сияло солнце, голубело небо, на душе было спокойно и хорошо… два часа. В правом двигателе стало падать давление масла, росла температура. Пришлось выключить мотор. На одном левом дотянули до аэродрома в десяти километрах от Курска. Утром заменили разорванный шланг маслопровода — это из-за него у нас начались неприятности — и собрались взлетать. Ан нет! Движок затрясло! Будь ты проклят!

— Износились поршневые кольца, — со знанием дела сказал Ляпунов. — А где новые взять?

— Искать будем, — сказал я.

Куприянов улыбнулся, Ляпунов выругался, остальные молча разбрелись по аэродрому. И у какого-то склада нашли богом забытый накрытый чехлом старый мотор АШ-82 с самолета Ла-5.

— Цилиндры в нем такие же, как в нашем АШ-62ИР, — повеселел Ляпунов. — Сгодится?

— Сгодится, — сказал я. — Только бы износ колец был поменьше, чем у наших.

День прошел в работе, и лишь поздним вечером мы вспомнили, что ничего не ели. Да и устали изрядно. Спустились с обрыва по настилу из нашей русской березки, пошли к блиндажам, которые строились для фашистских офицеров. Стены их были из бетона, оштукатурены. Комната поменьше — для адъютанта или денщика, побольше — для офицера. Узкие окошки глядели, прищурясь, на дубовую рощу. Два года жили здесь захватчики, но турнули их, видимо, так быстро, что даже свои вещички представители высшей расы собрать не успели.

Жившие здесь техники полка дали нам простыни, наволочки, соломенные подушки. А вот с едой дела похуже — даже сухарей нет. Пришлось лечь спать голодными. Утешало то, что на ночлег устроились в сырой, нетопленой, но «гостинице», которая лучше, чем холодный фюзеляж самолета.

Утром мои посыльные вернулись с сухим пайком. Суше не придумаешь. Одни макароны. Это все, чем могли нас порадовать повара полковой столовой.

— Ляпунов!

— Я! — вытянулся в струнку сержант.

— Ты у нас самый сообразительный насчет еды. Что делать будем?

— Разрешите в деревню сбегать. Она в двух километрах отсюда.

Вскоре Ляпунов вернулся с вестью, что нашел хозяйку, которая будет варить нам макаронный суп. Но есть его удавалось только утром и вечером. Однажды пошел снег, белая пелена застлала горизонт, все стежки-дорожки. Мы возвращались в деревню затемно, едва волоча ноги от усталости. Ляпунов, отлично знавший дорогу, ушел вперед, а мы с Алехиным поотстали и… заблудились. Брели по снегу долго, наконец впереди замаячили какие-то строения. Оказалось, что это станция Курск а значит, отмахали мы в темноте не туда, куда надо больше десятка километров. Пришлось возвращаться назад. С горем пополам деревню мы отыскали, поели суп, а вот на сон времени почти не осталось. Ну, да на войне такое случается часто.

11 декабря после многих мытарств мы взлетели в тот же день приземлились на аэродроме в Воротынске. Четыре Ли-2 стояли зачехленными в углу летного поля. Я узнал их — наши, родные. Но радовались мы рано, авиаторы перелетели дальше, в Андреаполь. Вместе с этой четверкой Ли-2, отремонтированных в ПАРМ-10, полк пришлось догонять снова.

В Андреаполе полк готовился к выброске крупного десанта.

Короткий отдых, обед в своей столовой — и снова за работу. Десантники — обычная пехота, которую учили прыгать с парашютом, — осваивали азы десантирования. Но вот полк приведен в полную боевую готовность, а лететь не могли — не позволяла погода. Тяжело ползли хмурые свинцовые тучи, волоча за собой то шлейф моросящего холодного дождя, то снега. А поскольку у нас на Ли-2 нет автономных навигационных систем и приборов, по которым вслепую можно точно выйти в заданный район, найти, не видя земли, нужный квадрат для выброски десанта, то приходится сидеть и ждать, пока небо прояснится.

Но на войне как на войне. Фронт ждать нас не стал, обстановка изменилась, и десантировать никого не пришлось. Вместо этого пришел приказ нашему соединению АДД перебазироваться на полевой аэродром в района Левашова под Ленинградом.

На разведку маршрута и обеспечение приема самолетов полка на новом месте под Ленинградом вылета Ли-2 лейтенанта Г. С. Козовякина. Кроме экипажа, на борту были помощник начальника штаба полка по оперативной части капитан А. Д. Коробов и восемь наземных техников. В течение всего полета до Ладоги экипаж поддерживал связь с КП полка. Потом связь оборвалась. И лишь много недель спустя мы узнали о судьбе наших товарищей.

…На Ленинградский фронт полк перелетал небольшими группами самолетов. В последней пятерке Ли-2 отправился из Воротынска в путь и я с экипажем ведущего группы капитана Н. И. Рыбина. Едва взлетев, окунулись в белесую мглу облаков. Ровно ревели двигатели, побалтывало. За Москвой облачность стала снижаться, придавливать нас к земле. Пришлось садиться в Мигалове, у города Калинина. Мы не были здесь первыми. Непогода загнала сюда перелетавшие к фронту штурмовики, истребители, бомбардировщики. Нашлось место и нам. В большом тесовом холодном бараке набилось столько народу, что пришлось сколачивать для нас новые нары, устилать их сеном и соломой.

А низкая облачность и поземка в течение недели не давали нам возможности долететь в полк. Новый 1944 год встречали в кругу незнакомых людей. Впрочем, это не так. На фронте — все свои. Накрыли стол припасами из тех, у кого что было, разлили по кружкам фронтовые сто граммов. Генерал артиллерист, застрявший с нами по дороге на фронт, поднял тост: «За нашу победу!» И вот уже ты будто знаком со всеми давно к хорошо; смех, веселые рассказы, песни… Кто-то хлопает тебя по плечу, находятся общие знакомые: авиация — мир тесный. И от этой общности людей, объединенных единым желанием разбить врага, веет такой силой, уверенностью в победе, что мне тоже хочется улыбаться, и я шире расправляю плечи.

Первого января весь день шел снег, к ночи мороз усилился, и небо стало проясняться. Наутро, наконец получив «добро» на вылет, прощаемся с теми, с кем свела нас накоротке фронтовая судьба, и взлетаем.

— Усилить наблюдение за воздухом! — командует Рыбин.

Предосторожность не лишняя. Фронт недалеко, возможно нападение вражеских истребителей. Мы уже знаем, что самолет старшего лейтенанта Ф. В. Спицина, пролетавший здесь раньше нас, отклонился в сторону от курса, ушел за линию фронта и был обстрелян. Тяжело ранен второй летчик младший лейтенант В. В. Чепалов.

Заснеженные леса проплывают под крылом. Впереди весь горизонт затянут мглистой пеленой. Идет снег, прижимает нас к лесам. Прорваться к полку не удается, вынуждены садиться в Углове. Вечереет. Размещаемся в большой брезентовой палатке. Посередине стоит бочка с вырезанной стенкой — печка. С трудом разжигаем в ней сырые осиновые дрова. Дым ест глаза, огонь уютно потрескивает, но тепла как не было, так и нет. От усталости клонит в сон, но холод пронизывает до костей. Всю ночь бродим, как неприкаянные, вокруг палатки у самолетов.

С рассветом иззябшие, сонные идем в столовую БАО на завтрак. Но в избу нас не пустили. Надо проходить санобработку. Здесь, на подступах к Ленинграду, возможны вспышки тифа, и поэтому предпринимаются все возможные меры, чтобы избежать его.

Картофельное пюре и чай нам вынесли в сенцы. Завтракаем хмуро, молча. В душе каждого растет раздражение. Надоела эта кочевая жизнь и оторванность от настоящей боевой работы. Приходит ощущение вины перед теми, кто сейчас дерется с врагом. Словно почуяв эту злость, погода отступает и дает возможность соединиться с полком. Приземляемся у села Левашова на аэродроме, окруженном низкорослым смешанным лесом На опушке стоят наши — наконец-то наши родные! — Ли-2…

Поздним вечером, приведя в порядок самолеты, я вместе с теми, кто прилетел в последней пятерке, по шел на санобработку. К общежитию, срубленному прямо в лесу, была пристроена баня. На дощатом полу лежал лед, вода в баке была чуть теплая, а на потолке мохнатыми хлопьями висел иней. Окатив друг друга водой, приплясывая на льду босыми ногами, мы прошли санобработку. В награду за смелость получили допуск в столовую и отличный горячий ужин. Вот и все — мы дома! Полтора месяца скитаний в Донбассе, под Курском, Калинином закончились.

Какое чувство я испытывал, лежа на нарах рядом с дверью? Чувство дома? Да. Но еще и радость. Радость от того, что вижу ставших за долгие месяцы войны очень близкими мне людей. Уверенность, что именно здесь мое место в той работе, которая и называется войной

— Николай, — окликнул меня борттехник Леня Орлов, — перебирайся ко мне. Здесь есть местечко…

Когда я прошел за большую кирпичную печь, Орлов, и потеснившись, нашел место и для меня. Разговорились. Вспомнили прожитые на войне дни…

— Не везет мне что-то, Коля, — он вздохнул. — Все я в какие-то передряги попадаю, вдоль обрыва хожу. Того и гляди сорвусь…

Ему действительно не везло. А может, наоборот? Жив пока — и это на войне главная удача. Но он попадал в такие переделки, что нам приходилось только удивился тому, что он еще жив.

В апреле сорок третьего в экипаже Ивана Томчука он полетел бомбить Крым. Штурман Андрей Пономаренко потерял ориентировку, Ли-2 забрел далеко в море, и им едва хватило горючего, чтобы дотянуть до берега. Но сесть не смогли — горы кругом. Выбросились с парашютами, а Ли-2 разбился. И хотя вины Орлова в случившемся не было, он долго прятал глаза от нас.

В июле на взлете Ли-2 лейтенанта М. С. Воронина рухнул, едва успев оторваться от ВПП. Рванули бомбы, от самолета ничего не осталось. А Орлов… очнулся в госпитале. Два месяца валялся в бинтах и гипсе, потом вернулся в полк. На этот раз его назначили в экипаж Сергея Павлова, на Ли-2 с номером 19. Орлов облегченно вздохнул — на машинах с номером 14 ему не везло. Но не спасла его от новой беды и смена номера.

В ночь с 4 на 5 октября их расстрелял ночной истребитель. Машина вспыхнула. Орлов покинул самолет последним. Ли-2 свалился на крыло, и то, что бортмеханику удалось добраться до двери в беспорядочно падающей железной коробке, объятой пламенем, иначе, чем везением, не назовешь.

— Попал я к партизанам, — Орлов задумчиво глядел на огонь в печи. — Удачно прыгнули, в расположении партизанского края. Собрались мы экипажем на их аэродроме, у деревни Аленьковичи. Все живы, а командира недосчитались. Он выпрыгнуть не успел.

Прилетели По-2, засунули меня, как мешок, в фюзеляж — и домой, через линию фронта. Потом вдруг слышу, мотор заглох, только ветер в расчалках свистит. Потом удар, грохот…

— Ты жив там? — спрашивают.

Вытащили меня. Туман как молоко. Самолет с оторванным правым крылом висит над крутым обрывом. Зацепился за телеграфный столб. Ну, думаю, в сорочке родился. Вернулся в полк и узнал, что на меня уже похоронку отправили… Жене выплату денег по аттестату прекратили. А она не верила, что я убит. Ждала…

Орлов взглянул на часы и заспешил:

— Заболтался я с тобой, а скоро на вылет. Ох, тяжелая ты, наша доля, — вздохнул бортмеханик и стал одеваться. — А ты поспи, Николай, поспи… У вас ведь доля не легче…