Глава вторая

Глава вторая

Фашистов гнали от Москвы. Линия фронта откатывалась на запад. С высоты полета наших тихоходных У-2 хорошо было видно, что враг ни метра оккупированной земли не отдавал без ожесточенного сражения. Изрытые воронками поля чернели, будто земля болела оспой. Искореженные автомашины, танки, пушки валялись в кюветах, стояли в самых неожиданных местах. Сожженные, разрушенные населенные пункты казались навсегда лишенными жизни. А войска шли и шли вперед. Увеличивался и радиус полетов наших машин.

Рана зажила, а вот контузия нет-нет да и давала о себе знать. В мороз резкая боль вдруг приливала к голове, мир вокруг начинал кружиться, темнеть. Но в медсанбат я не шел, боялся, что отправят в тыл. И все же моим страхам суждено было сбыться.

Во второй половине марта меня вызвали в штаб авиагруппы.

— Поедешь в тыл через Москву, — сказал начальник штаба, — опусти письмо в городе, поближе к дому.

— За что? — в моем голосе слышалась явная обида. — Я здоров.

— Извини, — сказал он, — замотался. Тебя ведь в другую часть переводят. В авиацию дальнего действия. В 102-й авиаполк…

Когда я добрался к назначенному месту, понял, что полка еще нет. Он только формировался. В основном из работников Гражданского воздушного флота. Я снова попал к своим, и это, конечно же, не могло не радовать. Может быть потому, что с теми, кого знаешь, и воевать вроде бы легче. А знал я многих. Читал списки летного состава и про себя отмечал их, с кем лучше ли, хуже ли был знаком: Н. В. Савонов, К. Я. Меснянкин, С. И. Гиричев, В. И. Лебедев, И. Н. Владимирцев, А. Р. Сальников, А. М. Гречишников, А. Д. Щуровский… Не меньше знакомых фамилий нашел и в списках технического состава: К. К. Стрельников, А. Ф. Уткин, Н. С. Котов, И. Т. Давыдов, И. И. Ковалев, К. П. Родин. Работа в институте была хороша, интересна и тем, что удалось при испытательных полетах побывать в родных городах и аэропортах. Она же дарила встречи со многими людьми, а война свела с ними в одном полку.

Да что говорить, одним из первых, кого встретил, был наш институтский летчик-испытатель Б. П. Осипчук. Увидев меня, он рассмеялся:

— Горностаев, от тебя никуда не денешься. Опять будешь донимать своими вечными придирками?

— О вас же заботимся, Борис Петрович. Чтоб число ваших взлетов равнялось числу посадок.

— Не Борис Петрович, а товарищ командир полка, — насупил он шутливо брови. И добавил:

— Рад, что снова вместе работать придется. Только вот работенка будет боевая.

В мирные дни, которые казались такими далекими, нереальными, хотя прошло лишь немногим больше полугода с начала войны, мне не раз приходилось летать с Осипчуком. Я был техником по обслуживанию самолетов, он — опытным летчиком-испытателем, эрудированным, знающим инженером. У него я учился любить машину, беречь ее. На его долю, как правило, выпадали испытания опытных приборов, агрегатов, вел он их с блеском. Инженер-испытатель и я летали с ним в дальние перелеты в Свердловск, Иркутск, Новосибирск, определяя возможность продления ресурсов работы авиадвигателей. Случалось попадать в непростые переделки — в грозу, обледенение, болтанку, но в самых критических ситуациях Осипчук оставался спокойным и несуетливым. Он не терял присутствия духа в ситуациях, которые по всем меркам были безвыходными не только в небе, но и на земле. Я хорошо запомнил то утро в марте тридцать седьмого, когда, подготовив машину к испытательному полету, ждал Осипчука и инженера-испытателя. Время шло, а их все нет и нет.

Я начал злиться… Но тут подъехал бензозаправщик, шофер выскочил из кабины и весело крикнул:

— Николай, сливай горючку.

— Почему? — Я искренне удивился. Погода стояла отличная.

— Отлетался твой Осипчук. Взяли его. Враг народа!

Наверное, в моем лице появилось что-то такое, что заставило веселого шофера попятиться назад, к кабине. Он судорожно, не спуская с меня глаз, стал шарить по полу ее, пытаясь нащупать что-то.

— Сука ты, — сказал я ему и пошел к институту.

Лишь через два года, в тридцать девятом, я снова встретил Осипчука. Встретил и… не поверил собственным глазам. Я знал, что оттуда, куда его забрали, не возвращаются. Но это же был он?! Осипчук сидел на берегу Москвы-реки, на нашем любимом месте, куда в жаркие дни мы бегали купаться после работы. Увидев мое ошарашенное лицо, он грустно улыбнулся.

— Что, не ожидал меня встретить?

Я промолчал.

— Но тебе-то, надеюсь, не надо доказывать, что я не верблюд? — Он зло прищурился.

— Не надо, — сказал я. — Мне не надо.

— Садись.

Мы долго сидели молча. Но, видимо, здесь, в тишине и покое, где мягко ласкались у ног волны Москвы-реки, где пели птицы и высокие белые облака тихо плыли по небу, его настигла та минута, когда молчать больше нет сил.

— Понимаешь, они мне шили обвинения одно страшней другого. — Голос его звучал глухо, будто надтреснутый. — Мне… летчику! Я ни черта не признавал. Тогда они начали меня бить. Ну, думаю, так я быстро отдам концы. И помру «врагом народа»… Зло меня разобрало. На очередном допросе я «раскололся». Пишите, говорю, что передал иностранной разведке данные автопилота АВП-2…

— Так он же… — начал я.

Но он перебил:

— Вот-вот… В награду за сговорчивость дали мне по низшей мерке — всего пять лет лагерей. И тут же перестали «воздействовать». Кормить стали лучше, даже читать разрешили…

А как только я попал в лагерь, тут же начирикал заявление прокурору. Так, мол, и так, — тут ты, Николай, прав, — автопилот АВП-2 производится по лицензии чуть ли не всеми странами мира, и в СССР в том числе. А значит, его данные никакого секрета не представляют и самая плюгавая разведка чихать хотела на него, если бы даже я ей АВП-2 и предложил… Так что, гражданин прокурор, нет за мной состава преступления.

Сколько я этих заявлений написал, не счесть. То ли не доходили они по назначению, то ли не верили, что я их так надул просто… Наконец вызвали: «Ах ты сякой-такой?! Выходит, обманул следствие! Будем тебя теперь снова за это судить…»

Ну, во-первых, говорю, не снова — пять лет я без суда получил, а заочно, от «тройки». А во-вторых, готов предстать перед судом, но там я уж расскажу, что меня вынудили пойти на обман. И вот я здесь. Реабилитировали подчистую, Николай…

Я опять начал с ним летать, но летал он теперь с какой-то жадностью, будто боялся, что небо у него снова кто-то может отнять… Так что с командиром полка нам повезло. Он принадлежал к числу людей, с которыми хочется все время быть рядом. Его обаяние, простота в общении, умение выслушать человека и постоянная готовность прийти на помощь каждому, кто в ней нуждается, создали Осипчуку авторитет в среде авиаторов еще до войны. Помимо высоких, чисто профессиональных качеств, природа щедро наградила его и другими талантами: умением отлично рисовать веселые карикатуры, играть на рояле, сочинять остроумные и забавные эпиграммы. Что же касается летной работы, здесь он был строг, требователен, справедлив.

— Борис Петрович… простите, товарищ командир, — быстро поправился я. — Разрешите задать вопрос?

— Ну задай, — улыбнулся он.

— Почему в наш полк присылают в основном ребят из ГВФ?

— Да потому, что летать и воевать придется на Ли-2. Кто лучше нас, гражданских пилотов, это сумеет? Мы ведь эту машину как свои пять пальцев знаем.

— На Ли-2 — воевать? — удивился я. — На этом тихоходе? Да его только ленивый не собьет.

— Ли-2 — самолет. И отличный самолет, Горностаев, — спокойно, с холодком в глазах сказал Осипчук. — А воевать мы его научим. И ты тоже будешь его учить. Для этого нас всех и собрали. Не хватает машин, — сказал командир полка, — а работы много. Поверь, из Ли-2 отличный боец получится. Я пробовал, он может воевать.

Да, Осипчук был одним из первых летчиков, кто начинал разработку методики боевого применения этой сугубо мирной, предназначенной для перевозки пассажиров и грузов машины. В передвижных авиаремонтных мастерских на одном из Ли-2 установили кустарным способом бомбардировочное оборудование и вооружение. Испытывал его Б. П. Осипчук. И доказал: мирный, тихоходный самолет может воевать.

Наши полковые умельцы быстро освоили установку под фюзеляжами машин бомбодержателей для подвески бомб, прицелов, электросбрасывателей. Каждый самолет испытали с бомбовой нагрузкой на земле и в воздухе. Немало смекалки, изобретательности пришлось проявить инженеру-подполковнику В. П. Пономаренко, который руководил доработкой Ли-2. Но кустарная работа все же давала о себе знать. При бомбометании от летчиков и штурманов требовалось исключительное мастерство в боковой наводке и прицеливании по дальности. Иногда мне даже казалось, что машины, словно живые существа, просто не хотят воевать.

Вскоре после моего приезда в часть на строевом собрании командир полка коротко, четко объявил нам, летному и техническому составу, порядок формирования эскадрилий, программу боевой подготовки. Времени на нее отпускалось крайне мало — к началу мая полк должен быть отмобилизован и готов к боевым действиям.

Дни и ночи слились в нескончаемую череду. Спать приходилось урывками. Самолетов не хватало. И поэтому летали на них днем молодые летчики, ночью — те, кто освоил ночные полеты и бомбометание. На полигоне бросали цементные бомбы, и они со свистом врезались в подтаявший снег. Иногда срывались снегопады, низко нависали тяжелые свинцовые тучи. В такие дни нам еще больше прибавлялось работы — экипажи отрабатывали пилотирование по приборам. Огромная нагрузка легла на плечи коммунистов — опытных летчиков. Заместитель командира полка К. Н. Иванов, командиры эскадрилий К. Я. Меснянкин, И. И. Калинин, В. Тамбовкин, В. Д. Ширинкин, командиры отрядов Н. В. Савонов, С. И. Гиричев, А, Д. Щуровский, Б. М. Таций и многие другие сутками не уходили с полевых аэродромов. К 22 апреля 1942 года формирование полка закончилось.

Отмечено оно было единственным событием — 23 апреля экипаж старшего лейтенанта И. Н. Владимирцева получил боевой приказ: произвести выброску десанта в глубоком тылу врага у Белой Церкви.

Стемнело быстро. Снег сошел, сырая земля пахла прелым листом, травой. Машину готовили тщательно, и замечаний от экипажа не поступило. Занял свое место командир, следом за ним вошли в самолет старший штурман полка капитан С. С, Соколов, радист лейтенант Г. А. Буланов, борттехник техник-лейтенант Ф. И. Ващенко, стрелок старшина В. Е. Юрин. В полной темноте к самолету подошла полуторка. Бесшумно, словно ночные тени, скользнули в проем фюзеляжа десантники.

Взревели двигатели, кинжальный свет прожектора ночного старта высветил взлетную полосу, и серебристый в этом ярком свете машина пошла на взлет.

Мы остались ждать.

Когда встретили самолет, продефектировали его и на исходе ночи, к рассвету, пришли в барак.

Ващенко пил чай большими глотками. Стрельников, Уткин и я молча ждали, пока он поставит кружку. Все мы устали, бессонная ночь давала о себе знать. Поработать на машине, которая вернулась из полета, пришлось не жалея ни сил, ни рук.

— Хреновое это дело, война, — сказал наконец Ващенко. — Ли-2 жалко, здорово его посекло.

— Скажи спасибо, что целы сами, — буркнул Стрельников. — А машину подлатаем.

… На боевой курс экипаж Владимирцева лег сразу же после взлета. Набрали высоту, ушли выше облаков. Линию фронта определили по пожарам, которые увидели и разрывах туч. В районе Трубчевска, а чуть позже — Конотопа фашисты попытались поймать Ли-2 прожекторами, били зенитки, но дважды со скольжением командир уводил машину из опасной зоны. Киев обошли стороной. Снизились. С первого же захода выбросили десантников в нужном квадрате. И снова вверх, к серебристой спасительной холмистой равнине облаков.

— А вот под Можайском нам не повезло. — Ващенко снова налил кружку чая. — Облака остались сзади, и мы выскочили, как на арену. Схватили прожектористы нашу машину цепко. Уйти не удалось. Вот тут они за нас и взялись. Два снаряда мы поймали почти одновременно, У меня осколками парашют побило. Хорошо, успел аварийно выпустить шасси и закрылки. Так вот и топали в посадочном варианте…

Мы слушали борттехника и знали, что в бараке авиаторы так же жадно слушали штурмана, стрелка командира экипажа. Начиналась боевая работа. Кто закончит ее и где? А кому повезет меньше, чем Владимирцеву?.. И каждый думал о своей судьбе…

Через день после того, как мы восстановили поврежденную машину, прошумел короткий весенний дождь над аэродромом, вспыхнула радуга и зазвенели в небе жаворонки. Мы вдруг заметили, что поля вокруг зазеленели, желтыми звездочками брызнули цветы одуванчиков. Блаженная истома разлилась по телу. Но к действительности нас очень быстро вернул начальник штаба:

— Всем свободным от полетов летчикам и техникам — вооружиться лопатами и ломами. Будем рыть щели за стоянками самолетов. Первая эскадрилья!..

Сказать, что копать землю нам нравилось, я не могу. Может, потому, что не очень верили в возможность вражеского налета, да и слухи, солдатский телеграф, ходили, что недолго нас здесь держать будут. Все рвались бить врага, хотелось настоящей боевой работы. Во всяком случае, как только наши летуны увидели комиссара — майора (впоследствии подполковника) А. Г. Павлова, к нему тут же выслали делегацию. Дескать, заняты мы на строительных работах, используют нас не по назначению.

— Нам учиться воевать нужно, — рассудительно сказал капитан В. А. Устюжанин, — материальную часть изучать.

— Хитрецы, — улыбнулся Павлов. — Ждите меня, приказ остается в силе.

А через три минуты комиссар вернулся:

— Есть, братцы, дело, — сказал он. — Машина с моторами, запчастями для наших Ли-2 пришла. Надо разгрузить. Заодно и матчасть изучите. Начштаба дозволил. Пошли, а?

И неторопливой походкой двинулся к машине, стоявшей у полковой каптерки. Комиссара мы любили. Выше среднего роста, крепко сбитый, спокойный и рассудительный, он быстро пришелся всем по душе. К людям такого ранга присматриваются внимательно. Но Анатолий Георгиевич делом и словом доказал, что ему не зря доверили эту партийную должность. Он был своим у летчиков, потому что отлично летал, у техников — потому что в авиационной технике для него секретов не было. К тому же ненавязчиво, легко он умел спорить с людьми, разными по званию, возрасту, разными по характеру. Его и любили за эту мягкость и простоту.

Последние ящики с запчастями втиснуты на стеллажи, моторы поставлены под крышу.

— Перекур, — объявил Павлов. — Ай да мы, молодцы.

И подсел к нам, техникам. Откинувшись назад, сладко прищурился, подставляя лицо солнцу.

— В деревне у нас уже сеять должны, — сказал он, — Теплынь-то…

— Где твоя деревня? — поднял на меня глаза старшина Василий Милюков.

— Под Малоярославцем, — сказал я, — Лыково.

— Под немцем?

— Освободили к апрелю.

— Милюков, а ты-то откуда? — Комиссар больше еще щурился на солнце. — Где семья? Пишут?

Каким-то шестым чувством он чувствовал человеческую боль и готов был прийти на помощь.

— В Белоруссии мои все остались, — тихо сказал старшина. — Лютует там фашист. Вестей с первого дня войны никаких нет.

— Кто еще не знает о своих родных?

— Я не знаю, — сказал старшина К. П. Родин. — Отец собирался в партизаны, а что с семьей — неизвестно. Мы в пригороде Орла жили. Тоскливо, когда ничего не пишут, товарищ комиссар.

— А мои на Украине остались, — вступил в разговор воентехник второго ранга А. С. Гончаренко. — Тоже молчат.

— Утешать не стану, — сказал Павлов. — Злее драться будете. А чем смогу помочь — помогу. Милюков, сегодня же собери у наземного состава данные о родных, оставшихся в тылу врага. Через партизан попробуем навести справки. Наши ведь летают и к белорусам, и на Украину, и на Орловщину. Еще просьбы есть?

— Есть, — сказал Гончаренко. — Может, это не по вашей части, но не хватает у нас инструмента. Подъемников нет, самолет вывесить не можем, шасси проверить…

Павлов внимательно слушал. А перечень того, что нам не хватало для обслуживания и ремонта Ли-2, складывался длинный. «Неужто запомнит?» — подумал я.

Запомнил. Через три дня, ранним утром, когда мы заканчивали регламентные работы, на аэродроме совершил посадку самолет. Подрулил, затихли двигатели.

В форточку кабины высунулся совсем еще юный командир экипажа:

— Вы, что ли, нищенствуете без инструмента? Разгружай, братва. Подарок из Монино, с центральной базы. Говорят, комиссар у вас — деловой мужик.

Позже мы узнали: Павлов сдержал свое обещание, отправил запросы на те семьи, что остались в оккупации.

А слухи оказались верными. В конце мая по заданию командования авиации дальнего действия (АДД) девять экипажей полка под командованием Б. П. Осипчука были переброшены на прифронтовые аэродромы подскока. На этих же машинах, для технического обслуживания и подготовки их к полетам, вылетели инженеры и техники.

На нас легла задача доставки грузов окруженным частям Красной Армии в районе города Изюм. Работать пришлось вначале с аэродрома под Валуйками, потом — с аэродрома Хреновое. Фронт был рядом. Глухой его гул не затихал ни днем, ни ночью. Обстановка складывалась тревожная, близость врага заставляла нас быть осторожными и бдительными. Фашисты разворачивали наступление на Валуйки и Купянск, наше присутствие они заметили быстро и начали бомбить аэродромы. Истребителей на этом участке фронта явно не хватало, и «Хейнкели-111» безнаказанно и методично сбрасывали бомбы туда, где по их расчетам стояли Ли-2.

Солнце, словно приклеенное к раскаленной голубизне, неподвижно висело над горизонтом. Дни стояли ясные и мучительно длинные. Милюков взглянул на часы.

— Сейчас пожалуют, — сказал он. — Полдник закончился.

Бомбили нас с точностью хорошо отлаженного механизма. Вот и теперь Василий не ошибся. Низкий, давящий гул возник в голубизне, белые шапки редких зенитных разрывов обозначили маршрут бомбардировщиков с крестами на крыльях.

— Воздух! — крикнул Гончаренко, и мы сползли в щель. От былого пренебрежения к земляным работам ни у меня, ни у ребят, прилетевших со мной — В. П. Милюкова, А. С. Гончаренко, И. П. Карпущенко, А. С. Кравченко, — не осталось и следа. Узкую глубокую Щель мы вырыли после первой же бомбежки. Теперь я стоял, прижавшись к земле, и тоскливо ждал первых разрывов. К бомбежке привыкнуть невозможно. Абсолютное бессилие перед металлом, рвущим в клочья лес, людей, машины, цветы, выводит из себя. Но ничего, кроме покорного ожидания конца этой пытки, придумать невозможно. Для меня же бомбежки были двойной пыткой — давала о себе знать контузия, и от разрывов начинала болеть голова.

Ноющий свист возник в вышине, рос, проникал в душу, сминал все мысли. Тяжело дрогнула земля. Мелкие сухие комья глины ударили по спине. Вой, разрыв, тугой удар земли… Казалось, этому не будет конца. Крепкий запах жженого чеснока — запах сгоревшего тола — забивал щель. Стало трудно дышать. Милюков стоял рядом и неотрывно смотрел на часы. Заметив, что я поднял голову, он улыбнулся и показал два пальца. Две минуты осталось, понял я. Всего две минуты…

Когда мы выбрались из щели, аэродром было не узнать. На взлетной полосе зияли рваные воронки, в них дымило. Я оглянулся на самолеты. Укрытые в капонирах, замаскированные кустарником и моторными чехлами, они терпеливо ждали сумерек.

— Пронесло на этот раз, — сказал Карпущенко. — Видать, нащупать нас не могут, бьют по площадям.

— Не расстраивайся, — улыбнулся Кравченко, — у Гитлера бомб много. Еще нащупают.

— Пора груз готовить, — сказал я. — Пошли, мужики.

— Четвертые сутки не спим, — чертыхнулся Милюков, — Черт бы побрал такую работу. Сюда бы пяток одесских биндюжников.

Но грузчиков нам никто не присылал. Ящики с боеприпасами, мягкие резиновые мешки с горючим, мешки с продовольствием исчезали в фюзеляжах Ли-2 с нашей помощью и со всей возможной скоростью. Мы должны были обеспечить два ночных двухчасовых полета, и мы их обеспечивали.

«Кто знает, — думал я, ворочая мешки с бензином, — может, эта горючка каким-нибудь ребятам поможет из беды выскочить…».

— Горностаев, — окликнул меня из пилотской кабины Осипчук.

Я подошел и снизу вверх вопросительно глянул на командира полка.

— Нам удалось связаться с командованием окруженной части. Будем садиться, они готовят площадку. Заберем раненых. Напомните в БАО[1], чтобы к нашему возврату обеспечили санитарные машины,

— Хорошо, — сказал я. — Выполню… Взревели двигатели, и, покачиваясь на засыпанных воронках, один за другим Ли-2 начали выруливать на взлет. Желтоватые огоньки выхлопов понеслись по земле и ушли в небо.

И так — до 20 июня, когда пришла команда возвращаться на базу. Я летел с Осипчуком. От нечего делать стал листать документы выполнения боевого задания. И прочел: «Девять экипажей Ли-2 произвели с аэродромов Валуйки, Хреновая по 17 самолето-вылетов. Доставили частям Красной Армии, окруженным в районе города Изюма, выброской на парашютах 34,2 тонны горючего и мин. За 8 вылетов обеспечили наши войска продовольствием и боеприпасами… Доставили вооружение, боеприпасы, продовольствие, горюче-смазочные материалы и другие грузы в район поселка в 30 километрах севернее Холма… Группа в составе шести самолетов под командованием капитана Осипчука с аэродрома Выползово выполнила 49 самолето-вылетов с посадкой в тылу врага на площадке Подворье, Ляховичи. Действующим частям было перевезено продовольствия 153,5 тонны, вооружения, боеприпасов — 21,4 тонны, горюче-смазочных — 39,5 тонны, почты — 0,51 тонны и 136 солдат и офицеров. Обратными рейсами доставили на свой аэродром около ста тяжелораненых бойцов и 8,2 тонны грузовых парашютов»,

…К вечеру мы вернулись «домой», в Подмосковье. Да, это был наш дом — основная база полка. Формирование его закончилось, ушла в прошлое суета обустройства, приемка и оборудование машин. Первые вылеты в тыл врага словно подвели черту под этой работой. Мы стали боевым подразделением, воинской единицей, одной большой семьей.

Наверное, поэтому у меня и возникло чувство дома, когда я вернулся с прифронтовых аэродромов в свою большую комнатку в общежитии, тесно уставленную кроватями, сбросил сапоги, снял гимнастерку… И только тут почувствовал, как устал за двадцать дней боевой работы. Откинулся к стене, и, казалось, не найдется силы, способной сдвинуть меня с места. Мое полусонное забытье разрушил техник старшина Н. С. Котов.

— Привет, — сказал он, улыбнувшись. — С возвращением.

— Привет, — улыбнулся и я. — А ты откуда?

— А-а, — махнул он рукой, — машину Когутенко из под носа у немцев увели.

Ли-2 старшего лейтенанта В. В. Когутенко в составе десяти других машин полка вылетел на бомбежку вражеской техники и скопления резервов в районе Полтавы. Задание выполнили, а на обратном пути у линии фронта самолет Когутенко взяли «в клещи» прожекторы врага. Зенитным снарядом поврежден двигатель. Радист успел передать: «Иду на посадку в Валуйки…» — и связь оборвалась.

— Представь нашу тревогу, — рассказывал Котов, — ведь мы уже знали, что немцы форсировали реку Оскол, что Валуйки лежат в полосе обороны и Ли-2 направился туда. Инженер эскадрильи и я получили приказ найти самолет и экипаж, отремонтировать двигатель и перегнать машину на базу. Мы вылетели в Валуйки, нашли их. Они сели невдалеке от передовой, замаскировали Ли-2 ветками и ждали нас с Лопаткиным. Работка, скажу я тебе… Прямым попаданием снаряда сорвало головку цилиндра, осколками повредило другие, порвало экранировку и электропровода коллектора зажигании, посекло лопасти воздушного винта, пробило обтекатели двигателя. Ну и так далее. А самолет-то мишень большая. Ремонтировались под огнем. Но пережили, сделали дело и машину перегнали, а здесь двигатель все же пришлось заменить — погнал стружку, — закончил он свой рассказ. — А вы как?

— Нормально, — сказал я. — У нас нормально. А здесь все живы, здоровы?

— Нет, — сказал Котов. — Не все. Погиб экипаж Гречишникова.

— Андрей погиб?!

…В конце марта 1942 года в окружение попала 2-я ударная армия в районе Новой Керести за рекой Волхов. С тяжелыми боями она пробивалась на соединение с главными силами Волховского фронта. Теплая весна залила водой дороги через болотистые места. Снабжение боеприпасами и продовольствием нарушилось. Нужной помощи окруженным войскам Волховского фронта оказать не могли.

В мае группе самолетов 103-го полка, где командиром был полковник Г. Д. Божко, придали три наших экипажа и поставили задачу обеспечить окруженную армию боеприпасами, продовольствием, медикаментами. Работали с пыльного песчаного аэродрома подскока Хвойная, в 260 километрах юго-восточнее Ленинграда. Летали ночью, без прикрытия, прорываясь сквозь завесы зенитного огня, уходя и отбиваясь от истребителей. В ночь на первое июня экипаж старшего лейтенанта А. М. Гречишникова вылетел к окруженной армии, сбросил грузы в мягких десантных мешках. Когда шли к, Хвойной, их атаковал Ме-110.

Радист передал: «Поврежден левый мотор». Потом: «Мотор загорелся, пламя охватило машину…» Связь оборвалась.

Погиб один из лучших летчиков полка Андрей Гречишников, прожив на белом свете тридцать два года. На фронт в авиагруппу ГВФ он пришел с первых дней войны. Успел получить орден Красного Знамени. И все…

Погиб штурман старший лейтенант Сергей Петрович Рыбаков из Могилевской области, борттехник лейтенант Иван Иванович Расщепкин, из-под Саратова, стрелок-радист техник-лейтенант Григорий Михайлович Петро из Ростова-на-Дону.

— Их нашли? Похоронили? — спросил я.

— Там линия фронта, — сказал Котов…

На следующий день листки календарей были сорваны, и мы увидели: 22 июня. Год войны. Всего лишь год. А кажется, прошли десятилетия — так далеко остались в прошлом мирные дни. Неужели это было — веселые оркестры, мороженое, кино, смех, любовь? И было всего лишь год назад?! Время на войне другое: от боя до боя, от вылета до вылета. Оно измеряется не часами и днями, а напряжением человеческих сил, опасностью, ожиданием экипажа с задания, прохождением над целью строго по курсу под огнем зенитных батарей… И каждый раз — это разное время. Теперь я могу так говорить, потому что прожил год на войне, и время то едва текло, то бешено летело. И не похоже, что в далеком будущем мы сможем вернуться к своим мирным делам, мирной жизни, мирному течению времени.

— Николай, ты готов? — Мои размышления прерывает бортмеханик старший лейтенант Сергей Олейников. Сегодня мы перелетаем на новый аэродром в район Хвойной. Мы — это две эскадрильи 102-го полка. Окруженной 2-й ударной армии по-прежнему нужна наше помощь с воздуха.

— Машина готова, — говорю я, забрасываю вещмешок за спину, и мы идем к самолету. Олейников летит в экипаже, где командиром старший лейтенант Александр Щуровский, он же — командир нашего небольшого отряда. Работать придется в отрыве от базы, и потому я постарался взять с собой запасных частей побольше. Проход к кабине летчиков по левому борту завален ящиками, коробками, завален мешками, на стенке подвешены парашюты.

Нанимаем места в самолете, машем на прощание им, кто остается на базе. Впрочем, долго здесь не сидит никто. Наши Ли-2 пользуются все большим авторитетом. Командир полка Б. П. Осипчук оказался прав — мирные машины учатся воевать, да так, что становятся порой незаменимыми. Поэтому и забирают из полка самолеты на тот или иной участок фронта. Туда, где тяжело.

Ли-2 Щуровского один из первых переоборудован на заводе для ведения боевых действий. Под фюзеляжем установлены бомбодержатели, в кабине пилотов — прицел и электросбрасыватель. За командирским креслом отведено место штурману. Дополнительные бензобаки увеличивают продолжительность полета до 12 часов. Приборная доска имеет освещение для ночных полета. И еще — самолет стал похож на ежа, только вместо колючек — пулеметы. Три из них — ШКАСы (Шпитального-Комарницкого авиационный скоростной), два боковых стоят в заднем грузовом отсеке, один — в носовой части: для стрельбы из пилотской кабины. Турельный — пулемет Березина. В хвостовом отсеке застыл зачехленный дистанционный авиационный гранатомет ДАГ-2. В общем, не ахти какая оборона, но все же лучше, чем ничего.

Аэродром, на который мы перелетели, лежал, окруженный хвойными лесами и болотами. Невдалеке речка Песь медленно несла свои прозрачные воды. Садились мы на неровную, бугристую песчаную полоска земли. Когда я спустился по лесенке вниз, густой шлейф пыли медленно оседал на аэродром.

— Поздравляю, Николай, — сказал Олейников. — Отличная приправа моторам и приборам эта пыль. Хватанем мы с ней лиха.

«Сергей прав, — подумал я. — В такую погоду пыль висит над полосой долго. Двигатели будут засасывать ее в цилиндры, поршневых колец не напасешься. Заправка горючим и маслом осложнится. Ну и уголок…»

Однако я недооценил с пылу с жару все прелести-нового местопребывания. Оказалось, что мы попали в комариное царство. С ликующим звенящим воем они нависали над каждым человеком, досаждая больше, чем жара и пыль. Лица и руки пухли от укусов, а дымные костры в темное время не разожжешь — накличешь бомбардировщики.

К вечеру пришли полуторки, загруженные мешками с продовольствием и боеприпасами для второй армии. Быстро и бережно груз перебросили в самолеты. Экипажи тщательно прокладывали маршрут к кольцу окружения — все подходы стерегли вражеские истребители. К тому же, как назло, ночь стояла безоблачная, ясная. И, провожая своих товарищей за линию фронта, мало кому удавалось скрыть свою тревогу.

— Плохой из тебя актер, Николай, — сказал Олейников, надевая на себя лямки парашюта. — Вот ты за нас небось переживаешь, а зря.

— Почему? — обиделся я.

— Потому что я всегда держу в кармане кукиш. Он отпугивает истребители сильней, чем комаров. Действует безотказно.

— Хватит балагурить, Сергей, — сказал Щуровский. — Сглазишь.

Один за другим, поднимая шлейфы пыли, Ли-2 уходили в небо и тут же растворялись в темноте. Затих рев моторов, и вновь стал слышен звон комаров. Я сорвал ветку березы и безжалостно хлестанул себя по рукам, по лицу, по спине…

— Идут, — сказал кто-то. Звенели комары, и только чуткий настороженный слух техника мог уловить в предутренней тишине едва слышимый гул моторов Ли 2. Чистое, без единого облачка небо заливал на востоке розовый свет. Машины одна за другой заходили на посадку, поднимали облака пыли и отворачивали под навес деревьев.

Один, два, три, четыре… Мы считали Ли-2, и с каждой приземлившейся машиной тревога понемногу уходила, но не отпускала совсем. Шесть, семь, восемь… Оглянулся. Все техники, машины которых еще не пришли, стояли, напряженно вглядываясь туда, где из-за леса выныривали Ли-2. Комары зверствовали, но ветки в руках «безмолвствовали». Затихли моторы, спадала и пыль. А мы все стояли — прислушивались и глядели в небо.

— Двух нет, — сказал Василий Милюков. — Пошли к самолетам.

…Не вернулись машины Щуровского и Пузикова. Началась работа, но нет-нет да кто-нибудь на мгновение замирал, вслушивался в тихий шум утреннего леса. Надежда таяла. Во второй половине дня в штабную землянку вызвали меня и Милюкова. Осипчук озабоченно глянул на нас и сказал:

— Готовьте мой самолет к вылету. Надо слетать за Щуровским.

— Далеко? — спросил я. — Сколько заправить горючего?

— В Малую Вишеру. Залейте два передних бака.

…Осипчук обернулся к вечеру. Мы увидели его, когда он на бреющем полете, едва не срубая вершины сосен, прошел слева от аэродрома. И тут же следом метнулся за ним фашистский истребитель. Несколько тревожных минут показались нам очень длинными. Но вот, словно крадучись, из-за леса вынырнул Ли-2, подвернул к полосе, сел и порулил под кроны берез. Обманул фрица. Мы бежали к самолету. Первым спустился Сергей Олейников, за ним — Александр Щуровский и его второй летчик старший лейтенант Николай Рыбин… Больше из этого экипажа не вернулся никто.

— Вот видишь, Николай, и кукиш не помог, — устало улыбнулся мне Олейников. — Придется списать это «оружие».

…На цель группа Щуровского вышла точно. Удивило то, что молчали зенитки. Но вскоре их молчание стало понятным: над зоной окружения барражировали фашистские истребители. Заметили их вовремя, образовали круг, и, прикрывая друг друга сзади, Ли-2 сбросили с нескольких заходов груз в квадрат, очерченный кострами.

— Идем домой, — скомандовал Щуровский, и кольцо разомкнулось. Командир группы А. Д. Щуровский стал уходить в сторону с набором высоты. И когда опасность, казалось, миновала, на высоте 2000 метров их настигли Ме-110. Воздушный стрелок сержант Иван Кнур открыл огонь по «мессершмиттам». Щуровский и, Рыбин бросили машину в крутое пике, в вираж… Вместе с Кнуром огонь из других пулеметов вели уже Александр Ульянов и стрелок-радист лейтенант Андрей Савиченко. Оценив обстановку и сообразив, что ни сзади, ни сверху, ни с боков к Ли-2 не подойдешь, «мессеры» сменили тактику. Они стали заходить снизу. Со второй атаки снарядом была пробита гидросистема. Масло под давлением 60 атмосфер залило пилотскую кабину. Следующая атака — убит воздушный стрелок сержант Ульянов. И тут же замолчал турельный пулемет, а потом и тот, с которого отстреливался Савиченко.

— Я бросился к ним, — рассказывал Олейников. — Савиченко осколком ранило в спину, Кнур обвис на своем сиденье. Все в дыму, самолет горит… А они, сволочи, бьют и бьют. Я вернулся к летчикам. Они уже заходили на посадку. Перетянули через лес…

Да, они перетянули через лес и линию фронта. Подминая верхушки сосен и берез, Ли-2 с убранными шасси тяжело упал на опушке леса, прополз по земле и застыл. Пламя метнулось к бензобакам. Щуровский и Рыбин бросились к выходной двери в грузовой кабине. Горячий металл обжигал руки, дверь не открывалась, ее заклинило. Олейников рванул крышку верхнего астролюка в пилотской кабине, скатился на землю. Рыбин и Щуровский спустили к нему на парашютных фалах Савиченко, потом убитого Ульянова и тяжелораненого Кнура. Пламя бушевало в самолете. Рыбин выбрался через астролюк, помог Щуровскому, который наглотался дыма и едва не потерял сознание. Они успели оттащить в сторону своих друзей, и Ли-2, словно решив, что только теперь не причинит вреда экипажу, взорвался.

А к ним уже мчались наши кавалеристы и санитарная машина. Она увезла Савиченко и Кнура. Когда взошло солнце, в двух километрах от деревни Ситно, Новгородского района на опушке леса похоронили воздушного стрелка — Александра Семеновича Ульянова. Рядом со сгоревшей машиной. Без салюта, без прощальных речей.

— Война закончится, надо к Саше вернуться, — Сказал Олейников. — Он нас всех спас.

Той же ночью, после выполнения задания, был сбит и сгорел экипаж Ли-2 лейтенанта В. И. Пузикова. С ним погибли штурман лейтенант Н. Н. Безвитный, стрелок-радист старшина Н. А. Бобров, воздушный стрелок сержант И. Г. Мартынюк.

Из 102-го авиационного полка ушли первые похоронки. Наши боевые товарищи отдали жизнь за то, чтобы во 2-й ударной армии кто-то смог остаться жить. А позже Военным советом Северо-Западного фронта всему личному составу полка за успешное выполнение заданий по оказанию помощи 2-й ударной армии была объявлена благодарность.

…После выполнения транспортно-десантных операций мы получили, наконец, по-настоящему первое боевое задание: всеми экипажами полка нанести бомбардировочный удар по скоплению эшелонов противника на станции Щигры, в 25 километрах восточнее Курска. Удар произвести ночью с высоты 3100 метров. Интервал между самолетами — одна минута. Готовиться мы начали с утра. Возле каждой машины — укрытой и замаскированной, хлопочут техники, метки, мотористы. Нужно проверить каждый прибор, механизм, винтик. Отказ системы или агрегата в воздухе сам по себе опасен. Если же он случится над территорией, занятой врагом, — опасней во много раз. К тоже мы летаем ночью, и при вынужденной посадке считывать на удачу не приходится. Простые эти истины хорошо известны каждому из тех, кто готовит вылет к вылету. Поэтому мы еще и еще раз проверяем работу всех систем.

К вечеру подвезли бомбы — в ящиках мелкие, в больших деревянных клетках — тяжелые ФАБ-250[2]. Механики по вооружению распаковывают их, очищают от смазки, выправляют стабилизаторы. Лебедками бомбы подвешивают под Ли-2, ввертывают взрыватели. И пулеметы заправляются патронные ленты. От машины к машине переходят старшие техники по вооружению лейтенанты М. И. Короткой, Е. К. Незнамов, М. Коваленко, инженер полка по вооружению капитан А. П. Лищенко. Их задача проверить готовность оружие к бою, бомб — к удару по врагу.

К вечеру, когда солнце устало палить землю и стало снижаться за лес, прибыли экипажи. Я лечу в экипаже Щуровского вместе с Сергеев Олейниковым. Машину этому экипажу дали новую, пришлось на ней поработать, чтобы избавить себя от неожиданностей в боевом полете. Наш Ли-2 стоит первым в строю на линейке. Мимо проходят командиры остальных машин: заместитель командира полка по летной части капитан В. И. Лебедев, старшие лейтенанты А. Р. Сальнов, И. Н. Владимирцев, В. В. Когутенко, К. Я. Меснянкин, Н. М. Петриченко, А. В. Батов, Н. И. Рыбин… На их лицах та особая отрешенность, которая появляется лишь перед боем.

Темнеет. Яркие мерцающие звезды усыпали небо. Взлетаем. Щуровский мягко, точно пилотирует машину.

Ровно гудят моторы. Земля внизу лежит черная, затаившаяся. Ни огонька, ни признаков жизни. Самолет словно застыл в воздухе, и только залитые лунным серебром речушки, медленно проплывающие внизу, да приборы говорят о том, что мы идем к цели.

Вышли на нее точно. Справа в темноте разрастается пожарище, скользят по небу лучи прожекторов, рвутся зенитные снаряды.

— Соседи станцию Курск обрабатывают, — кричит мне Олейников. — Но я им не завидую, там зениток натыкано — места живого не найдешь.

Однако внизу услышали и нас. Ярко-голубые снопы света метнулись впереди, ушли вправо, влево, перекрестились, спутались, заплясали. Серые облачка зенитных разрывов повисли чуть ниже нас… Небо ожило.

— На боевом! — крикнул штурман.

Короткий удар под правое крыло — воздушная волна от разрыва снаряда. Еще удар, еще. Щигры забиты эшелонами. Первые разрывы высвечивают станцию, вспыхивает пожар.

— Молодец Лебедев! — кричит Олейников. — Засветил нам цель.

— Сброс!

Самолет облегченно вздрагивает, избавившись от бомб, и круто скатывается влево-вниз. Уходим из зоны огня, ложимся на обратный курс.

— Нормально поработали, — цедит Щуровский и кладет машину на крыло.

Внизу гуляют пожары, клубы огня взбухают в самом скоплении эшелонов. Да, поработали нормально, Щигры выведены из строя и, похоже, надолго.

— Пойдем низом, — говорит Щуровский и отжимает штурвал.

Предосторожность совсем не лишняя, могут появиться ночные истребители. Напряжение спадает по мере, как зарево пожара бледнеет позади нас. Темнота скрывает Ли-2, и только любопытные звезды заглядывают в кабину.

— С почином, командир, — улыбается Олейников.

— Спасибо, — вежливо благодарит Щуровский. — Почаще бы так.

Это пожелание сбывается быстро. Пятого июля полк в составе соединения получил задачу нанести удар по железнодорожной станции Расковец. На этот раз я летел в составе экипажа майора И. И. Калинина. Линию фронта прошли благополучно. Расковец увидели издалека, станция освещена светящимися авиабомбами, небо — десятками прожекторов и трассирующими очередями «эрликонов». Этой красотой не уставал бы любоваться, если бы она не была красотой смерти, ее праздником, фейерверком. Каждая светящаяся точка в десятках огненных пунктиров несет гибель. Идем в самую их гущу. От выдержки командира зависит точность бомбометания. Калинин, словно на тренировке, показывает, как нужно владеть машиной, чтобы бомбы легли точно в цель. И они ложатся — зажигательные и фугасные, рождая на станции кроваво-красные фонтаны разрывов. Ослепительно-белый свет прожектора врывается в кабину. Калинин мгновенно бросает Ли-2 в сторону и вниз. Выскользнули.

Топаем домой. Справа впереди нас идет Ли-2 Володи Когутенко. Чуть сзади — машина Александра Щуровского. Я не успел уловить, откуда они вынырнули — истребители Ме-110. Машину Когутенко расстреляли в упор. Она вспыхнула и взорвалась. Калинин сквозь зубы выругался и ушел вниз, в спасительную темноту. Горящие обломки вычерчивали огненный след к земле — последнему пристанищу погибшего экипажа. Все молчат. Мы больше никогда не увидим улыбки отличного летчика Володи Когутенко, награжденного орденом Ленина. Не услышим одесских историй стрелка сержанта Саши Колоса. Они выполнили свой долг, и их судьбу разделили штурман Миша Куртов из деревни Михнево Бронинского района Московской области, бортмеханик старший лейтенант Иван Зубков из-под Рязани, стрелок-радист Миша Курбатов из Челябинской области.

Я понимаю, на войне без потерь не обойтись. Но когда друзья погибают у тебя на глазах, с этим невозможно смириться. Спасение от горечи потерь одно — идти в бой и бить врага. Мы приземляемся на своем аэродроме и снова подвешиваем бомбы…