Оля-Оленька

Оля — моя самая любимая подружка. Полюбить ее было за что. Высокая, стройная, гордо носившая голову. Глаза у нее темные, рот выпуклый, большой. И необычайный цвет волос — светлый-светлый. Не сказать, чтобы красавица, а влюбиться можно запросто. Сила, уверенность, решимость, но не мужская, а женская. Она знала себе цену и умела за себя постоять. Она как-то сразу, по-матерински, взяла опеку надо мной. И я оказалась под ее надежной защитой. Все ее уважали, а обидеть или не подчиниться (по званию она была сержант) никому и в голову не приходило. Она могла дать отпор любому так, что тот потом всегда стороной ее обходил.

Вот такой была моя Оля. А еще она отличалась красивым сильным голосом — она могла запросто перекричать толпу.

Всем нам хотелось дежурить с Ольгой, потому что она вносила радость. Без Оли становилось сразу как-то скучно, холодно и уныло. Обыденно. А когда она входила, вернее, влетала в общежитие вся такая светлая, яркая, шумная, то ее настроение передавалось нам, хотя возрастом она была младше многих других девушек. Все считали ее старшей и починялись ей с удовольствием. Ее бесконечные замечания не были обидными, хотя и отчитывала она каждую из нас в своей резкой манере: «Что вы тут бардак устроили?», «Ты чего такая взлохмаченная?», «А ты чего сидишь бездельничаешь?», «Что за уродливый куст у тебя на голове?». А потом сразу без передышки: «Ох, и надоели вы мне все!» Таким образом она как бы сбрасывала с себя усталость, излишки эмоций, накопившихся за время дежурства.

Она была прекрасной рассказчицей, обладала талантом рассказывать о самом обыкновенном так, что это обыкновенное превращалось в необыкновенное. И умела в каждом человеке разглядеть особую черточку, изюминку, о которой мы и не догадывались. Возможно, Оля располагала к себе, и наши ребята с удовольствием раскрывались перед ней и поверяли свои тайны. На нее можно было положиться как на надежного друга.

Мы с Олей были участниками художественной самодеятельности. Пели частушки про Гитлера, в то время очень злободневные, пели разные хорошие песни, которых тогда было много. Пели мы так весело и заразительно, что восполняли тем отсутствие голосовых данных. Тем более Ольга. Она брала силой голоса. Я рядом с ней себя не слышала, и мне казалось, что я просто открываю рот. Слушатели, наши ребята и девушки, поклонники, поощряли нас. «Во девчата дают! Это — наши девчата!» — кричали они из зала. Они часто подпевали нам, и потом все это молодое племя плясало и прыгало от избытка чувств.

У Оли был друг Володька. Очень красивый: высокий, широкоплечий, сильный и очень надежный. Отношения свои они не скрывали, но и не выпячивали. Они были так близки, будто знали друг друга всю жизнь и созданы друг для друга. Он был радистом и нечасто появлялся в нашей роте, но связь с ним была постоянная. «Володька сказал, Володька принес», — то и дело слышала я от Оли, и мне казалось, что он всегда рядом.

Я полюбила его, потому что он был «Олин» и именно такой должен быть рядом с ней.

Иногда я приставала к ней: «Оль, расскажи, о чем вы с ним говорите?» «Обо всем», — отвечала она. А я хотела конкретного. Она не могла, а я не понимала, что невозможно передать словами любовь. Однажды Оля пояснила: «Когда полюбишь — узнаешь».

Демобилизовавшись, Оля и Володька уехали вместе на Украину.