Сиротство

Сиротство

В конце тридцатых годов нашим родным правительством во главе с отцом всех народов дорогим товарищем Сталиным был издан закон о запрещении абортов, вследствие чего появившиеся всевозможные лекари и знахари увеличили смертность среди женщин. В их числе была и моя мама — Сладкова Елена Анисимовна. Она умерла очень молодой, 32 лет, оставив нас, троих детей. Умирала на моих глазах. И я, еще ребенок, впервые увидела смерть человека. И кого?! Родной матери.

Отец от горя и слабости поддался уговорам соседушек и вскоре женился. Не уверена, что он надеялся на какого-то чужого человека, который мог бы заменить мать его детям. Сделал он это скорее от отчаяния.

В наш дом вошел очень злой человек. Мачеха — в полном отрицательном значении. Начались горькие и страшные для нас дни.

Нашим бедам зимой 1942/43 года не было конца. Ниночка, сестричка моя, погибла, как я уже писала.

В январе 43-го погиб отец — Сладков Николай Федорович. О его гибели мы узнали позже от одного из его друзей. Мой отец провалился под лед на Волге вместе с машиной, перевозя грузы с одного берега на другой. Его друг рассказывал, что машин было пять. Две или три сумели выбраться наверх, а отец не смог открыть дверцу. Узнать что-либо еще о нем нам не удалось.

Мой брат Николай добровольно ушел на фронт с одной из частей нашей армии.

Мачеха забрала меня к своим родственникам, так как я осталась совершенно одна. Бабушка голодала с двумя детьми. Идти мне было некуда, и я покорилась безысходности. Как выяснилось, забрала меня мачеха не из жалости, а как рабочую силу. Опять я носила воду, чистила посуду, выгребала золу из печей, таскала дрова, собирая их на дорогах и в разрушенных домах. Кормила она меня одним кусочком хлеба за целый день и чашкой похлебки.

Самое тяжелое — ходить за водой. Носить воду по ее приказу мне приходилось раз по десять в день. Маленький родничок находился в глубоком овраге. Даже спускаться в овраг с пустыми ведрами было рискованно: можно поскользнуться и кувырком лететь на самое дно, а подниматься с тяжелыми ведрами по той же скользкой тропинке было не под силу даже взрослым, не то что уж мне, всегда голодному подростку.

Моя внешняя покорность выводила мачеху из себя. Однажды, избив меня чуть не до смерти и не услышав и стона, она, огромная, тяжелая, упала в истерике, кляня свою судьбу. Где ей, большой и злой, было видеть, как ее жертва изливалась слезами и кровью!

Недолго прожила я у мачехи, терпеть больше не было сил. Решила уйти к бабушке. Как-то после очередного мачехиного взрыва ярости я сказала, что ухожу, и она в бессильной злобе, сорвав с меня всю одежду, совершенно голой выгнала в ночь и темень.

Та переломная ночь, когда я шла, закутавшись в какое-то одеяло, запомнилась до мельчайших подробностей.

Было начало февраля. Мороз и ветер, но меня ничего не пугало: ни холод, ни безлюдье, ни развалины, ни мертвые тела, валявшиеся у дорог и домов, ни воронки от бомб. Я шла легко, будто сбросила с себя огромный, тяжелый груз. Мачеха так и не узнала, что выгнала она меня в новую жизнь, где у меня будут и друзья, и семья, и любимая работа. И дети! Будет жизнь!

В феврале, уже после того, как я пришла к бабушке от мачехи, нас разыскала моя тетя — мамина сестра Андрианова Анна Анисимовна. Она была вольнонаемной при 8-й воздушной армии. Она ужаснулась, увидев нас, еле живых от голода и холода. Тетя не знала, как помочь нам. Она решила забрать с собой хоть кого-нибудь из нас, так как у бабушки было двое детей, да еще соседка — десятилетняя круглая сирота. Тетя Аня решила взять с собой меня, но я в то время сильно заболела. Лежала с высокой температурой и не могла подняться. Оказалось, что у меня тиф.

Тетя обещала, что заберет меня позже, после моего выздоровления.

Болезнь протекала очень тяжело. Надежды на мое выздоровление почти не было, но я осталась жива.

В марте мы получили от тети Ани письмо. Она просила меня срочно приехать к ней по указанному адресу. Выезд из города был запрещен, но я с большим трудом все же добилась разрешения на выезд в город Шахты.

Не без труда нашла дом, указанный тетей, но — увы… Ее воинская часть неделю назад покинула город, и она вместе с ней. Хозяйка дома, конечно, не знала пункта новой дислокации. Что делать? Ни денег, ни еды у меня с собой не было.

И оказалась я в чужом городе совершенно одна.

Правда, хозяйка (к сожалению, я не помню имени этой доброй женщины) предлагала мне остаться у нее, но я решила идти искать тетю.

— Куда ты пойдешь? Где ты ее найдешь? Ты — маленькая, без денег, без вещей… замерзнешь, — говорила хозяйка.

— Пойду на запад, — сказала я. — Ведь наши войска сейчас идут на запад. Я ее найду там…

Так рассуждала четырнадцатилетняя девочка, ранее ни разу без родителей не покидавшая даже своей улицы.

И я отправилась в путь. На мне тоненькое летнее платье, сверху вязаная старая кофточка, на голове темная косынка, на ногах тряпичные тапочки, пошитые бабушкой из старой шинели.

Иду по разбитой дороге, вдоль валяются обгоревшие машины, торчат сломанные деревья, кое-где трубы среди развалин и пепелищ. Хлеб, который мне дала в дорогу добрая женщина, я давно съела. Тряпичные тапочки изорвались, в них набивалась земля и камни, пришлось их выбросить. Идти босиком было больно, пальцы на ногах превратились в черные комочки от крови и грязи.

Последнюю ночь в пути ночевала я в каком-то сыром, очень холодном полуразрушенном сарае. От усталости упала на солому и сразу уснула. Сквозь сон чувствовала, что кто-то бегает по моим ногам, слышала шуршание и писк, но подняться не было сил.

Рано утром я с трудом поднялась и, дрожа от холода, опять отправилась на запад. Страшно болело все тело и особенно ноги. Не шла, а плелась как черепаха.

Уже к вечеру вдали на пригорке увидела домики. Это придало мне силы. Я подошла к первому домику и увидела солдата, который сидел ко мне спиной. Я что-то закричала ему, но не услышала своего голоса. В горле все пересохло, но вдруг он резко повернулся, увидал меня и подошел. Я тихо спросила:

— Здесь стоит воинская часть 26266?

Он удивленно ответил:

— Да. А ты кто?

Я заплакала и сказала, что в этой части моя тетя. Больше ничего сказать не могла. Силы оставили меня.

Боец взял у меня из рук письмо, прочел и побежал.

Через некоторое время вижу: бегут ко мне люди. Я сразу узнала мою тетю Аню. С криком радости, в слезах кинулась она ко мне. Меня подняли и понесли. Потом усадили за какой-то стол, принесли столько еды, что она не поместилась на столе. Сели напротив, молча смотрели на меня и плакали. Я жадно набросилась на еду. Двумя руками хватала все подряд и глотала. Глотала не прожевывая, не могла остановиться.

Моя тетя Аня сидела в стороне, окруженная подружками. Ей стало плохо с сердцем.

Потом тетя, взглянув на стол, отчаянно крикнула: «Уберите все, не давайте ей больше! Нельзя!» Меня насильно оттащили от стола, успокаивая, что это все мое и что мне не придется больше голодать.

Не только моя тетя, но и все, кто меня видел, плакали. Ведь у каждого из них были родные, о судьбе которых они ничего не знали.

Спустя несколько дней связисты 27-й отдельной роты связи 8-й воздушной армии зачислили меня в свою роту как дочь полка, а потом я стала полноправным солдатом. А девушки роты связи стали мне родными людьми.