АРЕСТ

АРЕСТ

Панические настроения, характеризовавшие обстановку в Зимнем дворце в понедельник 28 августа, постепенно сменились новыми надеждами. Уже к вечеру вторника стало ясно, что угроза миновала. Победители жестоко мстили за свой недавний страх. По всей стране начались расправы над «корниловцами». В Бердичеве были арестованы главнокомандующий Юго-Западным фронтом генерал-лейтенант А.И. Деникин со своим начальником штаба генералом С.Л. Марковым, а также группа других генералов. 29 августа генерал Марков записал в своем дневнике: «В 5 ? (17?) ввергнуты в узилище, нас рассматривают как зверей. Иногда слышишь нелепую, глупую брань, иногда наблюдаешь смущение и даже услужливость…»{401} Аресты прошли в Киеве, Одессе, Минске и других городах. Кровавыми убийствами завершились аресты «корниловцев» в Выборге.

Керенский вновь почувствовал силу. 30 августа он без объяснения причин уволил в отставку Савинкова. Таким образом, инициатор «большой игры» первым оказался в чистом проигрыше. Однако до той поры, пока Корнилов оставался в Могилеве, правительство не могло быть спокойным. При всех недостатках Керенского, он совершенно искренне стремился остановить надвигающуюся гражданскую войну. Для этого нужно было найти того, кто сумеет заставить Корнилова без сопротивления оставить свой пост.

Собственно, сделать это мог один человек — генерал Алексеев. Ему Корнилов мог сдаться, не потеряв при этом лица. Но Керенский не доверял Алексееву и потому боялся назначения его главковерхом. Удобнее и безопаснее он был бы в роли начальника штаба. Было ясно, что Алексеев не потерпит над собой кого-то из скороспелых полководцев вроде Черемисова или Верховского. Поэтому Керенский решил взять обязанности Верховного главнокомандующего на себя.

Однако Алексеева еще нужно было уговорить. По приказу Керенского утром 30 августа Вырубов отправился на Фурштадтскую, в квартиру графа Келлера, где тогда жил Алексеев. Но на переданное им предложение генерал ответил решительным отказом. Вырубов вернулся во дворец и сообщил об этом Керенскому. Тот отреагировал крайне взволнованно и потребовал, чтобы Вырубов вернулся обратно и во что бы то ни стало убедил Алексеева принять предлагаемую должность. Вырубов заявил, что один он не поедет. Тогда, после некоторых колебаний, Керенский отправился вместе с ним.

Алексеева визитеры встретили у входа — он возвращался с прогулки. Генерал молча пожал приехавшим руки и не произнес ни слова, пока они поднимались наверх. Только войдя в спальню, он сказал: «Уж если вы ко мне пришли, то выслушайте от меня всю правду…» Крайне резко он обвинил Керенского в попустительстве разложению армии и развалу фронта. По его словам, премьер-министр несет личную ответственность за катастрофическое положение страны. «Керенский, бледный как полотно, молча слушал речь Алексеева, нервно опершись обеими руками о спинку кровати. Когда Алексеев кончил, Керенский сказал тихим голосом:

— А все-таки Россию спасать надо…

Наступило молчание, которое продолжалось минуты две. Затем Алексеев кратко произнес:

— Я в вашем распоряжении»{402}.

Разговор продолжился уже в Зимнем. Алексеев поставил свои условия: он не желал иметь дела с Некрасовым, которого считал главным виновником происшедшего; вторым требованием было уничтожение поста комиссара при Верховном главнокомандующем; наконец, Алексеев потребовал, чтобы посты военного и морского министров были замещены профессионалами. Керенский согласился на все (забегая вперед, скажем, что обещание упразднить должность комиссара при Ставке выполнено не было).

Немедленно после этого Алексеев поехал в военное министерство и по телеграфу связался с Корниловым. Интересная деталь — Корнилов, не желая снова стать жертвой провокации, первым делом потребовал, чтобы его собеседник удостоверил свою личность знанием деталей, известных только ему. После истории с фальшивым «Львовым» все телеграфные разговоры теперь начинались с предварительной проверки.

Алексеев рассказал о своем предполагаемом назначении и особо подчеркнул, что в своих мероприятиях он предполагает следовать программе, предложенной Корниловым. В ответ Корнилов зачитал ему телеграмму, подготовленную к отправке от имени генерала Лукомского. В ней говорилось, что Верховный главнокомандующий готов оставить занимаемый им пост, но только при соблюдении ряда условий. Должно было быть официально объявлено, что в России создается сильная власть, свободная от влияния безответственных организаций. Генерал Деникин и другие арестованные вместе с ним лица должны быть немедленно освобождены. Правительство должно немедленно прекратить рассылку телеграмм и приказов, порочащих Верховного главнокомандующего и вносящих смуту в умы.

В этом был весь Корнилов — от него ждали капитуляции, а он фактически выдвигал ультиматум. Всякое было в характере Корнилова, но одно свойство поражало всех, кто его знал. Корнилов никогда, даже в самые сложные минуты, не чувствовал себя побежденным. Он мог колебаться, мог проявлять нерешительность, но ощущение проигрыша, то самое, которое парализует волю человека, ему было незнакомо. Более того, в такие минуты к нему возвращалась утраченная энергия, он вновь становился тем Корниловым, которого искренне уважали соратники и боготворили подчиненные. Другой вопрос, что не всегда это помогало наверстать упущенное.

Корнилов попросил Алексеева, чтобы тот не задерживался и был в Ставке не позже 1 сентября. В противном случае он снимал с себя ответственность за дельнейшие события. Вечером, около восьми, состоялся второй разговор по телеграфу Алексеева и Корнилова. Алексеев проинформировал об изменениях в ситуации (в Ставке не знали почти ничего), Корнилов, в свою очередь, попросил помочь ему связаться с Крымовым{403}. Как мы уже писали, на следующий день Алексеев задержал свой отъезд специально для того, чтобы встретиться с Крымовым.

Отправление Алексеева из Петрограда сопровождалось курьезным эпизодом, характеризующим тот недавний страх, от которого власть не успела еще окончательно избавиться. К перрону было подано три вагона — один для Алексеева, другой для сопровождавшего его Вырубова. Провожавший их Терещенко спросил у проводника, для кого предназначен третий вагон. Тот ответил, что для господина Филоненко. Терещенко пришел в панику. «Вы понимаете, — сказал он взволнованно, — это заговор. Филоненко со своими людьми едет в одном поезде с вами. Ясное дело, в дороге вы с Алексеевым будете схвачены и выданы кому следует. Надо немедленно вызвать охрану»{404}. Вскоре, однако, недоразумение выяснилось, оказалось, что речь идет о путейском инженере, однофамильце бывшего комиссара. После некоторой задержки поезд тронулся в путь.

Состав шел медленно, часто останавливаясь. На одной из станций Вырубов получил телеграмму о самоубийстве Крымова. С ней он направился в вагон к Алексееву. «Михаил Васильевич, получены известия о Крымове…» — «Что? Он застрелился?» — «Застрелился после разговора с Керенским». — «Да, он утром сообщил, что застрелится», — тихо сказал Алексеев{405}. Во время остановки на станции Луга Алексеев произнес короткую речь перед всадниками и офицерами Туземной дивизии. Смысл ее был в том, что между правительством и Ставкой возникло недоразумение, которое он и едет разрешить. Присутствовавшие на этом импровизированном митинге проводили генерала громким «Ура!».

Поздно вечером в Витебске Алексеев вновь по телеграфу связался с Могилевом. Вторым участником этого разговора был генерал Лукомский. Он пожелал удостовериться в том, что говорит именно с Алексеевым, и спросил: «Какой армией ваше высокопревосходительство командовали на маневрах 1913 года?» Алексеев громко ответил: «Я командовал 3-й австрийской армией, взявшей Пултуск». У открытой двери в соседней комнате находились представители Витебского Совета. Как вспоминал Вырубов, по выражению ужаса на их лицах стало понятно, что они заподозрили в Алексееве переодетого вражеского агента. Алексеев хотел уточнить, как воспринимают в Ставке его приезд. Видит ли Корнилов в этом начало переговоров или же готов полностью подчиниться и передать в его руки руководство? Лукомский ответил, что Корнилов не собирается отсиживаться в Могилеве. Он предложил разбудить главковерха (время уже перевалило за полночь) и еще раз спросить его об этом.

Корнилов еще не спал. Выслушав Лукомского, он попросил его собрать старших чинов штаба. Когда все собрались, Лукомский передал им содержание разговора с Алексеевым. Корнилов попросил присутствовавших высказаться. Большинство выступивших считали недопустимым подчинение Временному правительству. По их словам, в Могилеве достаточно сил для того, чтобы сопротивляться любому карательному отряду. С этим категорически не согласился Лукомский. Он сказал, что посылкой одного отряда дело не ограничится. Сопротивление сыграет только на руку Керенскому, поскольку убедит всех в том, что мятеж действительно имел место. Кроме того, в такой ситуации Ставка рискует потерять контроль над оперативным руководством, а в условиях войны грозит страшными последствиями{406}.

Корнилов не комментировал услышанное. Поблагодарив всех присутствовавших, он попросил Лукомского зайти к нему через час. Когда тот вновь появился в его кабинете, он сказал: «Вы правы, дальнейшее сопротивление было бы глупо и преступно. Пойдите на телеграф и передайте генералу Алексееву, что я и вы ему подчинимся и ему в Ставке не угрожают никакие неприятности». Лукомский вышел. У дверей, волнуясь, стояли жена и дочь Корнилова. Таисия Владимировна прошла в кабинет к мужу. О чем они говорили, неизвестно, но, выйдя, она сказала дочери: «Отец не имеет права бросить тысячи офицеров, которые шли за ним. Он решил испить чашу до дна»{407}.

У Алексеева в Витебске тоже была бессонная ночь. Ему стало известно, что по распоряжению Керенского в Орше собирается отряд полковника А.И. Короткова, который намеревается штурмом брать Могилев. Алексеев связался по телеграфу с Оршой, приказав прекратить движение на Могилев. Однако Коротков отказался подчиниться. Он ссылался на телеграмму начальника Политического отдела кабинета военного министра прапорщика П.М. Толстого, в которой была дана подробная диспозиция штурма. Вырубов вспоминал: «Ярость, в которую пришел ген. Алексеев, с трудом поддается описанию: в таком состоянии я ни прежде, ни потом ни разу не видал спокойного и уравновешенного Михаила Васильевича. Он приказал мне немедленно вызвать к прямому проводу самого Керенского. К счастью, распоряжение это оказалось невыполнимым, ибо прямой провод внезапно испортился. Часа через два Алексеев “отошел” и я убедил его, не обращая внимания на пустяки, продолжать начатое дело»{408}.

В Могилев поезд Алексеева прибыл в 3 часа дня 1 сентября 1917 года. На вокзале его встречали Лукомский и несколько других офицеров. Алексеев задержался для разговоpa со встречающими, а к Корнилову был командирован помощник Вырубова — Марковин. Он приходился Корнилову шурином, давно был знаком с ним и должен был подготовить его к визиту Алексеева. Как оказалось, Корнилов был очень раздражен против Алексеева. Он полагал, что тот сам если не участвовал в «заговоре», то сочувствовал ему, и потому не имеет права выступать от имени правительства. «Пусть Алексеев пожалует сюда, — говорил Корнилов Марковину, — я ему все выпою. А обо мне, пожалуйста, не беспокойся. Пустить себе пулю в лоб я всегда успею»{409}.

Взаимная неприязнь двух генералов не была новостью. Корнилов помнил, что Алексеев в апреле помешал назначению его главнокомандующим Северным фронтом. Сейчас Корнилов был глубоко убежден в том, что именно Алексеев своим авторитетом спас Временное правительство. Кто-то рассказал ему, что Алексеев вместе с Савинковым разрабатывал план обороны Петрограда от «корниловских» войск. Несмотря на то что это было ложью, Корнилов ей поверил. Позднее он говорил Деникину, что никогда не забудет и не простит этого{410}.

Алексеев приехал в губернаторский дом в сопровождении Вырубова и не задерживаясь прошел в кабинет к Корнилову. Двери за ним плотно закрылись. Вырубов остался ждать в приемной. Здесь же находились полковник Голицын и адъютанты Корнилова — поручик Долинский и корнет Хаджиев. Время тянулось страшно медленно. Не выдержав ожидания, из жилых комнат в приемную пришли жена и дети Корнилова. Наконец, через два часа из кабинета вышел Алексеев. Он был настолько взволнован, что не заметил никого из находившихся в помещении. Алексеев стал спускаться по лестнице, Вырубов поспешил за ним.

Через несколько минут в приемную вышел Корнилов. Руки его были заложены в карманы, сам он был мрачен и хмур. Семья бросилась к нему. Корнилов молча обнял сына. Голицын и Долинский тихо вышли из комнаты, лишь Хаджиев задержался на пороге. Корнилов подошел к жене и погладил ее по волосам: «Ничего, ничего. Что вы плачете? Не надо, успокойтесь». Потом посадил на колени сына и несколько раз поцеловал. Чувствовалось, что он был взволнован, хотя и пытался казаться спокойным. Неожиданно Корнилов вскочил и начал быстро ходить по комнате. Он то останавливался у окна, выходящего на площадь, то невидящими глазами смотрел на стену. «Ну что, Хан, что же будет дальше?» — обратился он к Хаджиеву. «Все, что случается с человеком, все к лучшему, Ваше высокопревосходительство. Кисмет[9], от судьбы не уйдешь. Все великие люди страдали»{411}. Подробности этой сцены нам известны в изложении Хаджиева. Далеко не всегда его воспоминаниям можно доверять. Он явно многое сочинил для того, чтобы показать свою особую близость к Корнилову. Но приведенная выше сцена убеждает деталями, которые трудно было бы придумать. Никто не мог знать, что будет дальше, и готовиться надо было к самому худшему.

Между тем Алексеев отправился в аппаратную и попытался связаться с Керенским. Когда это наконец удалось, Алексеев не постеснялся высказать премьеру все накопившиеся претензии. Он вспомнил и карательный отряд Короткова и телеграмму Верховского с извещением о том, что из Москвы в Могилев готовы отправиться эшелоны революционных войск. Керенский оправдывался тем, что у него были сведения, будто бы в Могилеве под ружьем стоят целые дивизии с артиллерией. Керенский пообещал Алексееву, что никаких карательных мер против Ставки предпринято не будет. Однако Керенский потребовал немедленного ареста вождей «заговора». По его словам, в Петрограде распространяются слухи о том, что правительство бездействует и даже сознательно щадит мятежников. Известия об арестах в Могилеве должны были положить конец подобным толкам.

Около одиннадцати вечера Алексеева вызвал к аппарату полковник Барановский. Он еще раз повторил требование Керенского относительно ареста Корнилова и других генералов. Алексеев ответил, что час назад генералы Корнилов, Лукомский, Романовский, Плющик-Плющевский арестованы. На первых порах они были помещены под домашний арест, но уже в этот день были предприняты меры по освобождению от постояльцев лучшей в городе гостиницы «Метрополь». Для того чтобы избежать возможных эксцессов, перемещение арестованных в «Метрополь» было решено организовать тайно. В ночь со 2 на 3 сентября лил холодный дождь. Около трех часов после полуночи два эскадрона текинцев вытянулись цепью вдоль улицы от губернаторского дома до подъезда «Метрополя». Комендант Ставки по списку проверял прибывших и направлял их в отведенные для них комнаты. В начале четвертого на автомобиле подъехал Корнилов. Внешне он был абсолютно спокоен и даже шутил со своими адъютантами. Поднявшись в свою комнату, он попросил чаю и газету и отпустил сопровождающих. В жизни Корнилова начинался новый этап, непредсказуемый и потому пугающий.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.