Я надорвался

Как-то так незаметно, без всяческих плохих предчувствий наступил 2008 год. Государство в очередной раз оценило мои усилия на культурной ниве. Мне присвоили звание народного артиста Российской Федерации. И я опять вынужден был согласиться с тем, что на звания гораздо легче не обращать никакого внимания, когда они есть. Моя занятость достигла пика. Кроме многочисленных антреприз и преподавания я согласился на огромный проект в компании «Амедиа». В эфире он назывался «Гуманоиды в Королёве». Это была русская версия популярнейшего американского сериала «Третья планета от Солнца», много сезонов с огромных успехом шедшего в США и других странах. Как вы понимаете, третьей планетой является наша Земля. Согласился я только потому, что моей партнёршей должна была стать Татьяна Васильева, а одну из ролей играл один из моих любимых учеников Серёжа Мелконян.

У нас с Таней были большие сомнения, браться ли за эту работу. С одной стороны, было вполне интересно сыграть нечто сюрреалистическое, чем-то близкое абсурдистской драматургии. С другой, такая полуфантастика практически никогда не приживалась в российской культуре, была чем-то инородным, не близким. Для меня всегда оставалось загадкой, почему латиноамериканские страдания рабынь, их господ, неких донов Педро и Изаур прекрасно ассоциируются российским зрителем со своей жизнью, а вполне узнаваемые истории о гораздо более близких нам жителях Запада, но рассказанные с юмором, сарказмом, всегда ощущаются чужими. Ответа я не нашёл до сих пор, но это в конце концов не моя работа. Моя задача быть убедительным в предлагаемых обстоятельствах. Теоретизировать должны другие, специально обученные этому ремеслу люди, либо продюсеры, вкладывающие собственные деньги и рискующие ими.

Снимались мы ежедневно в очень плотном режиме, не отменяя при этом остальных наших профессиональных дел. Приходилось прямо со съёмок уезжать, а чаще улетать на спектакли и возвращаться обратно на съёмочную площадку. В какой-то момент я почувствовал, что с трудом переношу подобные нагрузки. Друзья говорили, что я плохо выгляжу, и пора уже заняться своим здоровьем. Я понимал, что они правы и «так жить нельзя», но у меня ни на что не оставалось времени, и всё шло по-прежнему.

Наконец, друзья добились своего, и я направился в Сеченовский центр на кардиологическую консультацию. Произошло это 5 июня 2008 года. Осмотрели меня очень внимательно. Врачи в восторг от состояния моего сердца не пришли, но и ничего катастрофического тоже не нашли. Не могу их в чём-то упрекать. Они несомненно хотели, как лучше, а что получилось, как всегда — так на то это наша родина, Россия. Возможно, на врачей повлиял мой общественный статус, но на гастроли мне ехать разрешили, порекомендовав после возвращения обратиться к ним повторно. По крайней мере вышел я от них с абсолютной уверенностью, что моё сердце в полном порядке, и опасения близких и друзей были напрасны. Вполне обнадёженные мнением эскулапов мы с Катенькой отправились на гастроли в Прибалтику.

Назавтра, 6 июня, я умер. Уже с утра я чувствовал себя неважно. К вечернему спектаклю мне стало ещё муторней, но на сцену я всё же вышел. Правда, пробыл я там недолго. Нечто неестественной силы сжало всего меня. А мною продолжала владеть одна мысль — я должен доиграть спектакль. В итоге я отключился. У меня случился инфаркт. Как потом определили прибалтийские медики, из трёх основных сердечных сосудов два были полностью закупорены, а последний, третий, функционировал только на 40 процентов. В одном из сосудов и произошёл разрыв. Через полчаса разорвался второй полностью закрытый сосуд. Кардиологи кинулись спасать моё разорвавшееся сердце, но в это время оторвался тромб, что повлекло полную остановку сердца, и я оказался в состоянии клинической смерти. Уже позже кардиологи говорили мне, что складывалось впечатление, будто Некто могущественный меня преднамеренно убивал. Врач, дежурившая в реанимации у моей постели, сказала, что сам факт того, что я выжил, уже является чудом. Шансов на это у меня практически не было. И я сначала придерживался версии о «преднамеренном убийстве». Но теперь, по прошествии времени, я полагаю, что это не совсем так. Тот самый Некто просто предупреждал меня таким вот жестоким способом. А я, как это часто с нами людьми бывает, не обратил внимания на важное предупреждение.

Сегодня Его знаки мне столь понятны, столь отчётливы и столь очевидны, что я не могу себе объяснить, почему был так слеп. Меня предупреждали о трагедии, накатывающей на мою семью, взывали о внимании, а я был занят только своими страхами и ощущениями. Мне прямо говорили: смерть рядом, а я всё относил только к себе. Я никогда не смогу себе этого простить. И даже не потому, что думаю, будто Катеньку можно было спасти. Скорей всего, на тот момент уже было поздно. Но у нас был шанс хотя бы побороться, попробовать что-нибудь сделать, оттянуть трагедию. Ничего этого нами сделано не было. Всё случилось так быстро, что я до сих пор не способен это осознать до конца.

Возможно, сам факт нашей совместной борьбы что-либо изменил бы, повлиял бы на конечный результат, придал Катенькиному организму дополнительные силы. Не знаю… Но сегодня я ловлю себя на мысли, что завидую тем, кто смог побороться. Даже если они проиграли, но хотя бы попытались. Я этого не сделал…

Как я рассказывал, инфаркт у меня случился во время спектакля «Ботинки на толстой подошве», в котором я был занят с моим другом Сашей Феклистовым. Возможно, именно его расторопность спасла меня. По его рассказу, ныне звучащему вполне анекдотически, он испугался не только за моё состояние, но и за возможное отношение ко мне местных врачей. Ведь мы находились в Прибалтике. В Сашином сознании сразу всплыло: советская оккупация, военная форма того времени, армейские сапоги, в которые я был облачён на сцене. Он в ужасе начал всё это с меня стягивать, считая, что таким образом может облегчить мою участь невольного оккупанта. Слава богу, уж чего я точно не ощутил во время болезни и лечения, так это отношения местного населения к себе как к оккупанту. Не знаю насчёт политических игр, а отношения между людьми остались вполне тёплыми, прибалтийские врачи меня реально спасли, проявив высокий профессионализм, да и просто человечность. Так что зря Сашка волновался. И ещё. Случись эта история в Москве, с её постоянными пробками, не приезжающими вовремя «скорыми», отсутствием в нужный момент подходящих стентов… Даже не хочется предполагать, что было бы. Скорей всего уже ничего.

После смерти и всех операций по установке стентов, вернувших меня к жизни, я лежал в реанимации. Возле меня постоянно дежурили врачи, а Катеньку с Никочкой, которая уже следующим утром приехала к нам, пускали ко мне на час в день. Появление Никуси как-то успокоило ситуацию. Мы даже не замечали, что она выросла. Девочка стала взрослой, очень разумной, на редкость мужественной.

Кто тогда мог предположить, что в ближайший год ей понадобится это мужество в полном объёме. Именно на неё пала вся тяжесть страшных событий, произошедших с нами. Только она изначально знала всю правду о Катенькином диагнозе и охраняла меня и Катенькиных родителей от этого знания. Она посещала с Катенькой все медицинские учреждения, проводила с ней львиную долю времени. Катенька была для неё не просто матерью, но и лучшей подругой, наперсницей. Во многих и многих её проявлениях я сегодня вижу Катенькину руку, верней сердце. Я же кроме самых первых лет дочкиной жизни мало принимал участия в её воспитании. Гастроли, репетиции, спектакли, съёмки заполняли всё моё время, на семью его оставалось мало. Катенька же была с Никой всегда, в горе и радости, именно она повлияла на её становление. И если бы не наша дочь, я бы не выдержал того, что случилось. Представляю, как ей тяжело. Но она, в отличие от меня, человек закрытый, всё держит в себе, не выплёскивая наружу. Я так не умею…