Яхт-клуб

Яхт-клуб

Барон Бартольд Гюне, женатый на прелестной дочери бывшего американского посла в Петербурге мисс Лотроп, рассказал мне следующее. Когда он в 1920 г. находился в Париже, к нему обращалось много русских, принадлежащих к высшему обществу, с предложением принять участие в возобновлении Яхт-клуба, под председательством Сазонова[43]. Было уже подыскано помещение, велись переговоры с русским поваром, который должен был блинами, пирогами, битками и ухой укрепить патриотические и национальные чувства. Но отсутствие солидарности явление обыкновенное у нас, русских, и тут сказалось, и из этого начинания ничего не вышло. И в этом решительно никого нельзя обвинить: ни союзников, ни неприятеля, ни масонов, ни даже немецкий Генеральный штаб, так как никто из них в этом деле не принимал никакого участия.

«Яхт-клуб» — какое волшебное слово! Сколько людей, проходивших по Морской, бросали завистливые взгляды на эту святыню, на этот предмет их заветных желаний. Вспоминаю я и поныне, как члены Яхт-клуба сидели у окон и с важным видом превосходства и сознания собственного достоинства часами наблюдали за движением на Морской. Бывший перед баллотировкой скромным, застенчивым юношей, едва ли не немедля после избрания его в члены становился высокомерным и полным самомнения человеком. Он говорил о своем клубе, как о Сенате или о Государственном совете, и когда в его присутствии говорили о политике — он в самых сложных, даже для государственных умов вопросах важно произносил: «В Яхт-клубе говорят, в Яхт-клубе находят, в Яхт-клубе решили.» Но это была правда: постоянное присутствие в клубе великих князей, в особенности всесильного Николая Николаевича, и общение с ними остальных членов послужило поводом для частого посещения многими министрами и другими влиятельными лицами этих собраний, и нередко случалось, что там начинали карьеру, создавали себе имена и наоборот — свергали нежелательных лиц с их высоких постов. Приятная жизнь, возможность продвинуть в высшие сферы своих близких делали членов Яхт-клуба какими-то избранными существами.

В России были два рода близких к Его величеству людей: одни — выдвинутые счастливым случаем, другие — члены Яхт-клуба, особые существа, для которых все было достигнуто.

Оттуда именно в течение многих лет выбирались кандидаты на высокий административный или дипломатический пост, а также и начальники гвардейских дивизий и корпусов. За членами Яхт-клуба ухаживали, заискивали в них, так как они могли легко оказать протекцию. Клуб обыкновенно учреждается для совместного времяпрепровождения, для более приятного и дешевого стола, но нигде, никогда, за исключением клубов времен Французской революции (якобинцев, жирондистов и других), не было такого единодушия и единомыслия, как в Яхт-клубе, он был телом, одухотворенным высшими гвардейскими чинами. Видя в моем доме разные поколения наших военных — брат мой и муж были тоже военными, я часто удивлялась военной этике, царившей среди них. Так, например, мне совершенно понятно, если обесчестившего военный мундир обязывают его снять. Но меня нередко поражало, что офицер, совершивший тот или иной поступок, обесчестивший мундир, менее был порицаем, чем тот, кто сообщил о его провинности. Против этого последнего направлялось все возмущение, вся злоба военной корпорации и месть как отдельных ее членов, так части и всей корпорации. Что касается самого виновника, то, задав ему головомойку, всеми силами старались загладить его проступок, клялись, что ничего подобного он не совершил, и тем делали невозможным существование сообщившего о провинившемся.

Русский может быть плохим сыном, братом, отцом или мужем, но он всегда — хороший товарищ. С детства в душе его чувство товарищества доминирует над всеми остальными чувствами. В школе, в гимназии, в кадетском корпусе развивается в нем это чувство. Впоследствии в полку он узнает, что разорить свою семью дело не важное, важно же и преступно не помочь своему товарищу, если надо, поручившись за него не только своей, но, косвенно, и матери, и жены подписью на его векселях. В полку гвардейских гусар поручительство друг за друга требовалось совершенно открыто, официально. Я знала семьи, гордившиеся блестящей формой своих сыновей и братьев и затем проливавшие горькие слезы при продаже своих домов, имений, драгоценностей для уплаты долгов, сделанных товарищами их сыновей или братьев. Так было, когда князь Павел Лобанов сделал долг в 800 000 рублей, уплата этой суммы была принудительно распределена между его товарищами по полку, из которых многие должны были вследствие этого покинуть службу и прозябать в деревне.

Когда в октябре прошлого года я была в Мюнхене, я встретила там в Hotel Continentale турка Азис-Бея, которого я 30 лет не видала и которого я знала молодым, элегантным адъютантом султана. Он был прикомандирован в качестве атташе к Кавалергардскому полку, и в течение пяти лет Азиса можно было встречать во всех элегантнейших салонах и ресторанах Петербурга, на бегах и на скачках. Красивый малый, безупречный кавалер, хороший танцор — он пользовался успехом, и так как ко всему он был еще и смелым игроком — его очень любили в Яхт-клубе. Я встретила его старым, больным, без средств; он вел в Мюнхене жизнь, полную лишений, и изнемогал под бременем своих воспоминаний. С безразличием мусульманина-фаталиста он был равнодушен к гибели своей и нашей родины и только повторял без конца: «Все пропало, все пропало, мне все безразлично… все равно… меня больше ничего не интересует.» Однажды он все-таки меня спросил — процветает ли по-прежнему Яхт-клуб. Я взглянула на него с изумлением: «Что за странный вопрос, Азис-Бей, как можете Вы предполагать, что при большевиках может существовать Яхт-клуб? Там теперь находится какое-то революционное учреждение, на том самом месте, откуда Вы и остальные члены клуба часами наблюдали за движением на Морской — я видела пишущих на машинках женщин».

Азис начал сильно волноваться, и какие-то странные неожиданные звуки заклокотали в его горле. Он схватился за голову, казалось, фатализм его покинул, и вскрикнул: «Аллах, Аллах, возможно ли это, я не могу этому поверить! Как эта изысканная, столь могучая организация, эти люди, все знавшие, все могущие, эти избранные люди более не существуют? Что за несчастье, что за несчастье! Тогда Россия, конечно, погибла, все пропало, все! Но, ради Бога, скажите мне, куда ходит теперь Сергей Белосельский? Где проводит вечера Влади Орлов? Где устраивает свои партии в покер князь Борис Васильчиков? Аллах, Аллах, какое несчастье!»

Я старалась его успокоить, говоря, что Сергей Белосельский нашел себе клуб в Лондоне, что Влади Орлов поселился в Париже, что князь Борис Васильчиков находится в Бадене в санатории и в настоящее время не играет в покер.

На следующий день побледневший и осунувшийся Азис мне сказал, что он всю ночь не мог уснуть, и я убедилась, что гибель Яхт-клуба для него важнее и ужаснее гибели четырех государств.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.