1942 год, январь

1942 год, январь

Четверг, 1 января 1942 г.

Вчера мы встретили Новый год. Трудно представить себе более мрачную встречу. От предпраздничной выдачи у нас ничего не осталось. Да и сама выдача была крайне бедной. Нам выдали по бутылке красного вина и по маленькому пакетику конфет.

Решили не ждать традиционных двенадцати часов – легли спать в десять. Спим в комнате с выбитыми окнами. На ночь не раздеваемся, а наоборот, надеваем на себя всё, что только можно. Я, например, сплю в меховой куртке, в большом платке и в валенках, а сверху ещё прикрываюсь одеялами. Рядом кроватка Юрочки. У него виден только носик, прислушиваюсь к его дыханию, проверяю – жив ли он.

Около двенадцати проснулась от какого-то шороха. Увидела мужа: он сидел за столом в шинели. Перед ним одиноко горела свечка. Сгорбленный, усталый, он глядел в одну точку. Сердце могло разорваться от жалости к нему и к нам, и ко всем другим, попавшим в страшную мышеловку. Перед мужем на столе лежали три чёрных солдатских сухаря. Это – принесённое им новогоднее угощение. Захотел этот вечер провести в семье. Ведь существует же поверье: с кем встретишь Новый год, с тем на весь год и останешься...

В эту ночь я так и не заснула. Мысли лезли в голову и не давали покоя. Обидно и нелепо казалось умереть от голода, а надежд на благополучный исход уже не было. Силы покидают нас с каждым днём.

Примечание: Настроение у Е. Скрябиной подавленное, но она отмечает: «выдали вино и конфеты». Значит, кто-то всё-таки о ней и её детях позаботился. Несмотря на ужасные условия, городские власти всё же стремились создать атмосферу Нового года. Для детей были собраны 1000 ёлок и доставлены с Большой Земли мандарины, кому-то выданы вино и конфеты... Но одновременно умирали тысячи других ленинградцев. – Ю. Л.

Суббота, 3 января 1942 г.

По пути в столовую зашла к моей хорошей знакомой и одновременно портнихе, Надежде Ивановне. Несколько дней тому назад она была у нас и, видя состояние Димы, пыталась всячески ободрить его, сулила близкие и хорошие перемены: «Подтянись, Дима! Скоро будет лучше, хлеба ещё прибавят, откроется дорога. Слышал, наверное, как бьются за Тихвин. Тогда из Ленинграда будет путь открыт».

Дима тупо молчал. Он больше никому и ничему не верит. Но бодрый тон и уверенность Надежды Ивановны на меня подействовали. Я решила сегодня зайти к ней, чтобы немножко поднять своё настроение. Это так важно – услышать ободряющее слово!

Когда я позвонила, мне открыла дверь старшая сестра. Она молча ввела меня в столовую и показалась мне как будто ненормальной. На столе стояли два гроба. В одном лежала моя милая и такая бодрая Надежда Ивановна, а в другом – её младшая сестра, которую я всего лишь несколько дней тому назад видела здоровой.

Вторник, 6 января 1942 г.

Сегодня навестила наших больших друзей, Левицких. Как только увидела отца своей подруги Ирины, сердце сжалось недобрым предчувствием: по всему видно, что он ближайший кандидат на тот свет. Долго не продержится. Так постепенно уходят все, с кем мы провели нашу юность, с кем связаны лучшими воспоминаниями многих лет.

И вот я вижу этого Николая Георгиевича, у которого нет больше сил двигаться, который уже неспособен что-либо делать, а жена сердится, заставляет куда-то идти, добывать дрова. Эта картина была настолько тяжёлой, что я поспешила уйти. Узнала, что на днях умерла сестра Николая Георгиевича. Нам об этом никто даже своевременно не сообщил. Впрочем, не было в этом и смысла. Всё равно на кладбище никто не пойдёт: нет сил, а кроме того, стоят лютые морозы.

Моё предчувствие не обмануло меня. Николай Георгиевич скончался в феврале, через несколько дней после нашего отъезда (в эвакуацию. – Ю. Л.).

Среда, 7 января 1942 г.

Примерно час тому назад заходил приятель мужа, Пётр Яковлевич Иванов. Этот всегда весёлый, энергичный молодой человек изменился до неузнаваемости: худой, бледный и какой-то странный. Точно голод превращает всех людей в ненормальных.

Оказывается, он пришёл узнать, существует ли ещё большой серый кот, который принадлежал одной артистке, живущей в нашем доме. Он ещё надеялся, что кот не съеден, так как знал, как эта артистка его обожала. Мне пришлось его разочаровать – ни одного живого существа, кроме людей, еле передвигающих ноги, в нашем доме не осталось. Все животные съедены либо обитателями нашего дома, либо энергичными соседями.

И начало этому положил сын именно этой артистки. Он особенно изощрялся в охоте на птиц. Переловил, каких можно было, а потом перешёл на собак и кошек. Я уверена, что он не помиловал любимца матери, тем более что это был очень большой и жирный кот. Теперь в Ленинграде нельзя встретить ни кошки, ни собаки.

Мы, надо сказать, до сих пор не лакомились этими животными. Не потому, что не хотели, а потому, что не имели возможности их поймать.

Вчера на улице встретила нашего хорошего друга – Фёдора Михайловича. Тоже поразилась его видом. Ходит с палкой, имеет вид древнего старика, а ему, пожалуй, ещё нет сорока лет. Рассказал, что по просьбе Ирины Левицкой отыскал где-то кошку и отнёс им. Трудно себе представить, что Ирина, которая ещё совсем недавно посмеивалась над страхами наступающего голода и уверяла, что в Ленинграде всегда найдутся люди, которые помогут и накормят, – теперь позарилась на кошку. Конечно, Ирина в своё время не принимала во внимание того, что голодать могут все поголовно. Исключение представляют только лишь большие начальники и те случайные лица, которые работают в различных складах и в распределителях.

Оказывается, Федя сохранил остаток своих сил лишь потому, что знакомый татарин продаёт ему хлеб по шестьсот рублей за фунт. Чтобы располагать такими огромными деньгами, Федя постепенно распродаёт замечательную коллекцию картин, оставленную ему в наследство отцом. «Чёрные цены» растут.

Четверг, 8 января 1942 г.

Прошло почти две недели со дня смерти Каролины, а она всё ещё лежит на своей кровати – её никто не хоронит. Благодаря свирепым морозам и тому, что все окна выбиты, труп Каролины не разлагается. Однако до каких пор это может продолжаться?

Диму, наконец, удалось устроить в госпиталь. Муж приложил все старания и с большим трудом добился того, что Дима помещён в лазарет для раненых бойцов. Так как теперь средств передвижения уже не существует, то мне пришлось вести мальчика на Петроградскую сторону под руку. Эта дорога была сплошным кошмаром: Дима еле передвигал свои опухшие ноги, всей тяжестью наваливался на меня. Он настолько плохо выглядит, что даже привыкшие уже ко всему ленинградцы постоянно на нас оглядывались. Лицо у Димы сине-чёрное, опухшее. Глаза неживые. Шли мы целых три часа.

Конечно, в госпитале было ещё много всяких осложнений. Свободной постели не нашлось, пришлось положить Диму в коридоре. Кроме того, понадобилось заполнить множество всяких анкет.

Очень опасаюсь, что Диме не поправить своего здоровья.

Зашла в комнату заведующего госпиталем, Ешкелева. С ним вместе живёт сын, здоровый цветущий мальчишка, который, несмотря на поздний час, был ещё в кровати и уплетал бутерброды с ветчиной и сыром. Не поверила своим глазам, но это было так. Ведь мы уже забыли, как выглядит сыр и ветчина. Его отец, смутившись моим поражённым видом, сочинил историю о том, как мальчик чуть не погиб – потеряв свою хлебную карточку и не желая признаться в этом. Он будто бы ничего не ел на протяжении двух недель.

Я подумала о несчастных раненых и больных, лежащих в коридорах госпиталя, о людях, у которых этот начальник, пользуясь своим положением, отбирает питание для своего здорового сына. А ведь это делается кругом. Тот, кто стоит у власти или может распоряжаться продовольствием, вовсю пользуется своим привилегированным положением. Им-то нет никакого дела до того, что люди гибнут, как мухи. И сама-то я хороша: выражаю сочувствие его сыну, потому что от отца-начальника теперь зависит жизнь Димы.

Вторник, 13 января 1942 г.

Наконец-то похоронили Каролину. Наша энергичная управляющая домом разыскала какую-то племянницу покойной, подействовала на неё соответствующим образом, и эта племянница явилась уже с гробом и увезла старушку. Обитатели нашей квартиры обрадовались – покойница вывезена.

Сегодня, когда шла из столовой, поразилась тем, что буквально на каждом шагу встречала детские салазки с покойниками. Этих несчастных жертв голода везут на кладбище и на больших санях, где помещается несколько трупов. Из-за каких-то холстин торчат голые ноги. Покойникам обувь не нужна. Подумать только, что есть люди, которые извлекают выгоду даже в эти страшные дни.

Ведь с самого начала бомбёжек появились мастера, которые занимаются воровством в разбитых квартирах и раздеванием трупов. Они сыты и процветают. Кстати, такие элементы имеются и в нашем доме. В прошлом это была бедная семья. Но с первых дней войны глава этой семьи поступил на работу по раскопкам. Теперь их не узнать: одеты в шелка, меха и каждый день сыты.

Четверг, 15 января 1942 г.

Знакомые устроили меня в одну швейную мастерскую. Это даёт первую категорию в смысле пайка. Правда, мастерская почти не работает. Нет света и топлива, но карточки всё же выдают. Таким образом, я получаю немного больше хлеба, а теперь каждая крошка на счёту.

Пятница, 16 января 1942 г.

Сегодня была в амбулатории и пришла в ужас от того, что там увидела. Амбулатория полна рабочими и служащими, которые так обессилели, что продолжать работу не могут, но, боясь звания прогульщиков, приходят за больничными листками – бюллетенями.

Придя в амбулаторию, многие из них умирают в очереди к врачам. Пол в этом учреждении в полном смысле слова устлан мёртвыми и умирающими. Их не успевают забирать.