ГЛАВА 17. УЖАСНОЕ ЗАСЕДАНИЕ ВОЕННОГО СОВЕТА ПРИ НАРКОМЕ ОБОРОНЫ (1— 4 ИЮНЯ 1937 Г.)

ГЛАВА 17. УЖАСНОЕ ЗАСЕДАНИЕ ВОЕННОГО СОВЕТА ПРИ НАРКОМЕ ОБОРОНЫ

(1— 4 ИЮНЯ 1937 Г.)

Я ответил, что НИКАКОЙ КОНТРЫ У НАС НЕТ.

Эдвард Герек

Чрезвычайные события, связанные с опасным заговором, раскрытым НКВД, разворотили весь Наркомат обороны, словно муравейник. К открытию заседания было уже арестовано до 400 человек военачальников, 20 человек из 108, входивших в настоящий Военный совет.

В связи со сложностью ситуации заседание было объявлено расширенным и на него пригласили дополнительно 116 военных работников — с мест и из центрального аппарата. До начала работы всем участникам роздали копии протоколов с показаниями Тухачевского, Якира, Уборевича и их арестованных единомышленников. Показания были таковы, что волосы становились на голове дыбом.

Положение самого наркома перед началом работы выглядело очень затруднительным и двусмысленным: в течение многих лет он всегда стойко защищал людей своего ведомства и особым приказом от 3 февраля 1935 г. установил такой порядок, что арест лиц начальствующего состава (от командира взвода и выше!) дозволялся только с разрешения наркома обороны или его первого заместителя. (Расправа. С. 45.) Много раз имел он разные стычки с Троцким, обвинявшим его в выращивании «бонапартиков». Много раз, защищая своих людей, имел неприятные разговоры с ОГПУ-НКВД.

Еще на февральско-мартовском пленуме ЦК партии в 1937 г. Ворошилов заявлял, что нет оснований для тревоги. «К настоящему моменту, — говорил он, — армия представляет собой боеспособную, верную партии и государству вооруженную силу, отбор в армию исключительный. Нам страна дает самых лучших людей». (Известия ЦК КПСС. 1989, № 4, с. 45.) И, заявляя так, он собирался отстаивать своих людей вместе с Гамарником! За такую линию на него обрушились Молотов и Каганович. И в своем заключительном слове на пленуме Молотов заявил: «Если у нас во всех отраслях хозяйства есть вредители, можем ли мы себе представить, что только там нет вредителей? Это было бы нелепо. Военное ведомство — очень большое дело, проверяться его работа будет не сейчас, а несколько позже, и проверяться будет очень крепко». (Там же, с. 45.)

Наконец, сопротивление наркома тоже было сломлено. Он оказался просто подавлен множеством признательных показаний арестованных командиров всех степеней, которые регулярно присылались ему, оказался не в силах опровергнуть их.

Он сам признался позже, на февральско-мартовском пленуме ЦК партии, в трагичности своего положения: «Частенько бывают у меня разговоры с „органами“ т. Ежова в отношении отдельных лиц, подлежащих изгнанию из Красной Армии. Иной раз приходится отстаивать отдельных лиц. Правда, сейчас можно попасть в очень неприятную историю: отстаиваешь человека, будучи уверен, что он честный, а потом оказывается, он самый доподлинный враг, фашист». (Расправа. С. 46.)

28 мая 1937 г. руководство НКВД вручило Ворошилову список 26 командиров Артуправления РККА, на которых имелись показания, как на участников заговора, с приложением в виде протоколов показаний. Это было мучительное чтение.

На этом списке Ворошилов с зубовным скрежетом наложил резолюцию: «Тов. Ежову. Берите всех подлецов. 28.V.1937 года. К. Ворошилов». (Там же, с. 58.) Ясно было, что НКВД на этом не остановится.

Показания Тухачевского, Якира, Уборевича и других ведущих работников наркомата Ворошилова совершенно сокрушили. Теперь и он ничего уже не мог сделать, даже если бы и хотел.

На расширенном заседании Военного совета, с участием членов правительства и членов Политбюро, ему пришлось выступить с докладом «О раскрытом органами НКВД контрреволюционном заговоре в РККА». Вся группа Тухачевского характеризовалась как «фашистская организация». Ворошилов приводил разные факты ее коварной деятельности, пускался в разного рода воспоминания. О своем собственном «ротозействе» нарком отозвался так: «Я, как Народный Комиссар, откровенно должен сказать, что не только не замечал подлых предателей, но даже когда некоторых из них (Горбачева, Фельдмана и др.) уже начали разоблачать, я не хотел верить, что эти люди, как казалось, безукоризненно работавшие, способны были на столь чудовищные преступления. Моя вина в этом огромна. Но я не могу отметить ни одного случая предупредительного сигнала и с вашей стороны, товарищи. Повторяю, никто и ни разу не сигнализировал мне или ЦК партии о том, что в РККА существуют контрреволюционные конспираторы». (Там же, с. 53.)

На другой день (2 июня) на Военном совете выступал и Сталин. С вполне понятной злобой и гневом он обрушился на заговорщиков. В своей речи он опирался на многолетнее знание этих людей, протоколы допросов и очные ставки, в которых лично участвовал. О заговорщиках генсек сказал так:

«Это военно-политический заговор. Это собственноручное сочинение германского рейхсвера. Я думаю, эти люди являются марионетками и куклами в руках рейхсвера. Это агентура, руководящее ядро военно-политического заговора в СССР, состоящее из 10 патентованных шпиков и 3 патентованных подстрекателей шпионов. Это агентура германского рейхсвера. Вот основное. Заговор этот имеет, стало быть, не столько внутреннюю почву, сколько внешние условия, не столько политику по внутренней линии в нашей стране, сколько политику германского рейхсвера. Хотели из СССР сделать вторую Испанию и нашли себе и завербовали шпиков, орудовавших в этом деле. Вот обстановка». (Там же, с. 54.)

Сталин перечислил руководителей заговора: по политической части — Л.Д. Троцкий, А.И. Рыков, Н.И. Бухарин, Я.Э. Рудзутак, Л.М. Карахан, А.С. Енукидзе, Г.Г. Ягода, по военной — М.Н. Тухачевский, И.Э. Якир, И.П. Уборевиич, А.И. Корк, Р.П. Эйдеман, Я.Б. Гамарник. (Там же, с. 53.)

С особой ненавистью партийный глава обрушился на Тухачевского, очень скомпрометированного показаниями и разными документами: «Он оперативный план наш, оперативный план — наше святое святых передал немецкому рейхсверу. Имел свидание с представителями немецкого рейхсвера. Шпион? Шпион».

Не давалось пощады и прочим: «Якир — систематически информировал немецкий штаб. Уборевич — не только с друзьями, с товарищами, но он отдельно сам лично информировал. Карахан (посол СССР в Турции. — В.Л.) — немецкий шпион, Эйдеман — немецкий шпион, Корк информировал немецкий штаб, начиная с того времени, когда он был у них военным атташе в Германии». (Там же, с. 53.)

Сталин коснулся также того вопроса, как некоторые лица оказались завербованными. Он уверял, что Рудзутак, Енукидзе, Карахан оказались завербованы немецкой разведчицей-датчанкой Жозефиной Гензи (Енсен). Она же «помогла завербовать Тухачевского».

Ныне все эти утверждения материалами «проверок» (естественно, «право»-троцкистских) категорически отметаются, как ложные. Однако никаких доказательств не дается. Больше того, на предложение подробно рассказать о деятельности Жозефины Гензи ответом является трусливое молчание! Это, конечно, очень показательно! Там, где нет никаких махинаций, карты выкладывают на стол!

Нет, не так-то все глупо в том, что говорит Сталин! Во все века военачальников подкупали и вербовали! И для этого короли и разведки имели достаточно золота и красивых женщин, подобных знаменитой Мата Хари!

Участники Военного совета не могли молчать и отсиживаться. Один за другим ведущие работники наркомата выходили на трибуну и обру— шивали брань и проклятия на головы заговорщиков. Легко догадаться, что они при этом чувствовали: смесь страха и подозрений — и против Сталина, и против Ежова, и против личных врагов

Очень скоро была внесена ясность: из 42 выступавших 34 были арестованы.

Масштабы арестов быстро нарастали. Кто из выступавших остался на свободе?

Всего 8 человек: Ворошилов (1881-1969), Буденный (1883-1973), Шапошников (1882-1945), Тимошенко (1895-1970), Апанасенко (1890— 1943), Городовиков (1879-1960), Кулик (1890-1950), Мерецков (1897— 1968). Все они яростно боролись на стороне Сталина и оказали ему много услуг. Противная сторона делала все, чтобы вывести их из строя, и относительно Мерецкова на время это удалось.

Однако через некоторое время он был реабилитирован, продолжил успешный подъем по ступеням военной карьеры (командовал армией, занимал пост начальника Генштаба, командовал фронтом). Прожив 71 год, Мерецков за свои заслуги получил звание Героя Советского Союза (при Сталине!) и Маршала Советского Союза (1944), удостоился 7 (!) орденов Ленина, ордена Победы, ордена Октябрьской Революции, 4 орденов Красного Знамени, 2 орденов Суворова, ордена Кутузова, имел ордена и медали иностранных государств. С величайшим почетом был погребен у Кремлевской стены на Красной площади. Оставил мемуары: «На службе народу. Страницы воспоминаний». (М., 1969.)

Ворошилов в меру своих возможностей отругивался и, не стесняясь в выражениях, поносил арестованных. О том, какова была его стилистика в это время, можно судить по его приказу от 12 июня 1937 г.:

«Советский суд уже не раз заслуженно карал выявленных из троцкистско-зиновьевских шаек террористов, шпионов и убийц, творивших свое предательское дело на деньги иностранных разведок, под командой озверелого фашиста, изменника и предателя рабочих и крестьян, Троцкого. В свое время Верховный Суд вынес свой беспощадный приговор бандитам из шайки Зиновьева, Каменева, Троцкого, Пятакова, Смирнова и др.

Однако список контрреволюционных заговорщиков, шпионов и диверсантов, как теперь оказалось, не был исчерпан осужденными тогда преступниками. Многие из них, притаившись под маской честных людей, оставались на свободе и продолжали творить свое черное дело измены и предательства. Эти предатели хорошо знали, что они не могут найти поддержки среди рабочих и крестьян, среди бойцов Рабоче-Крестьянской Красной Армии, и поэтому работали обманом, скрывались от народа и красноармейцев, боясь открыть подлинное свое лицо.

Эти враги народа пойманы с поличным. Под тяжестью неопровержимых фактов они сознались в своем предательстве, вредительстве и шпионаже.. Враги просчитались. Не дождаться им поражения Красной Армии. Красная Армия была и остается непобедимой. Мировой фашизм и на этот раз узнает, что его верные агенты гамарники и тухачевские, якиры и уборевичи и прочая предательская падаль, лакейски служившая капитализму, стерты с лица земли, и память о них будет проклята и забыта». («Красная Звезда». 14 июня 1937, с. 1.)

Не следует так уж поражаться этой фразеологии. Она была, во-первых, в духе времени, во-вторых, ее породили чрезвычайные обстоятельства.

Да и откуда было браться хорошим нравам?! Все отношения в стране и партии при Сталине выросли из предыдущей эпохи — эпохи мировой и Гражданской войн, со страшной экономической разрухой, голодом, эпидемиями, вшами, отсутствием топлива, разграблением помещичьих имений, разрушением трудовой дисциплины, анархией, всеобщим озверением и безработицей, когда главным аргументом во всех спорах были маузер и отборная матерная брань, да еще ссылки на царя-батюшку или на Ленина с Троцким.

* * *

Только в последнее время, под влиянием требований выдать документы, так как «реабилитации» Хрущева очень у многих не вызывают доверия, стало появляться кое-что, и по части документов, и по части воспоминаний.

Несколько страниц воспоминаний генерал-лейтенанта в отставке К. Полищука принадлежат к числу интереснейших и ценнейших, хотя они и окрашены политическим настроем вполне своеобразным. Дело в том, что автор стоит на позициях антисталинизма — «правого» или троцкистского, надо думать, плана.

Фигура автора очень колоритна! И жаль, очень жаль, что он не выпустил книги своих мемуаров, которые мог бы, конечно, как Хрущев, продиктовать. К. Полищук дожил до самого преклонного возраста (в 1990 г. ему было 93 года!). Родом из крестьян. Член партии с 1916 г. Участник Гражданской войны. В 1937 г. — начальник и комиссар Электротехнической академии РККА, позже именовавшейся Военной академией связи. (Следовательно, высшим шефом для него по должности являлся нарком связи А. Рыков!) В 1937 г. среди многих прочих «сел» и находился в заключении по 1943 год. Потом был выпущен, работал в закрытом авиационном КБ и многие годы преподавал.

Необходимо дать эту маленькую справку, чтобы понять, каким образом автор мог очутиться на закрытом заседании РВС СССР, где разбирались важнейшие вопросы, и каково было там его собственное положение.

А теперь приведем наиболее важные фрагменты воспоминаний, опустив лишь второстепенные детали, не имеющие для нашей темы большого значения. Сначала, в порядке реминисценции, Полищук вспоминает о процессе Промпартии (Рамзин) и троцкистского Центра (1937). И делает при этом следующее злобное и голословное замечание: «При этом не было засвидетельствовано ни одного конкретного случая вредительства. Процессы носили явно театральный характер с игрой на публику, на возбуждение кровавых эмоций. Они достигали своих целей». (Заседание РВС 1-3 июня 1937 года. Свидетельство очевидца. — «Знание-сила». 1990, № 5, с. 27.)

Подготовив таким образом читателя, Полищук переходит к Тухачевскому и его коллегам, к рассказу о роковом заседании РВС. Он не скрывает, что накануне заседания в Академии, которой он руководил, шла бешеная борьба: слушатели и преподаватели писали друг на друга заявления, изобличая фракционных и личных недругов в предательских делах.

«Одно за другим шли партсобрания, на которых рассматривались дела об исключении из партии либо тех, над которыми висел меч, либо тех, на которых он уже опустился. В последних случаях парторганизации сообщалось, что такой-то изобличен как враг народа и арестован, следовало единогласное решение об исключении.

Все наши частные события шли на фоне громких всенародных процессов «троцкистских блоков», сначала Каменева-Зиновьева, а затем Пятакова-Радека». (С. 28.)

Здание РВС, где происходили всегда совещания, находилось на ул. Фрунзе. Сюда в день рокового заседания предварительно собрали его участников — командующих войсками, начальников центральных управлений и академий, избранных командиров соединений. Все они брали разложенные на столах сотрудниками секретариата Ворошилова Смородиновым, Хмельницким и Штерном протоколы следственных показаний Тухачевского и его товарищей, отпечатанные на машинках и подписанные обвиняемыми, и начинали читать их. Протоколы представляли собой краткое извлечение и строились в виде ответов на вопросы: 1) Какова цель преступного заговора, в котором вы участвовали? 2) Кто вас завербовал, при каких обстоятельствах? 3) Какие преступные задания вы выполняли? 4) Какие шпионские сведения передавали иностранной разведке, сколько денег получили за это? 5) Кого сами завербовали, при каких обстоятельствах?

Ответы следовали краткие и стереотипные. Тухачевский, в частности, показывал, что передавал фашистской разведке чертежи и документацию новых образцов танков, самолетов, ракетного оружия и другой техники и направлял конструкторские исследования на заведомо бесперспективный путь. Фельдман указывал, что его вербовали трижды: сначала в Германии, затем в троцкистскую организацию — Гамарник и в военную — Тухачевский, что он среди многих завербовал своего бывшего заместителя Тодорского, ныне начальника Управления академий, и заместителя командующего войск Ленинградского военного округа Гарькавого, что он передавал немецкой разведке данные о командных кадрах РККА, передавал мобилизационные планы и занимался саботажнической работой по части организации частей и соединений. Уборевич заявил, что его завербовали дважды: сначала Тухачевский, затем — немецкая разведка во время пребывания в Германии, что он за деньги продавал сведения о положении в собственном округе, намеренно плохо обучал войска, создавал неэффективный укрепленный район на границе, составил план сдачи округа врагу при начале военных действий, что он завербовал многих подчиненных, в том числе и бывшего начальника своего штаба К. Мерецкова, только что вернувшегося из Испании. Эти протоколы повергали в шок!

«Всегда бодрый, доброжелательный, общительный Тодорский был смертельно бледен, неподвижен и безмолвен. Ни он, ни кто-нибудь из его друзей не сказал ни слова. (Разве так ведут себя невиновные люди? — В.Л.) Все угрюмо молчали, старались не глядеть друг на друга. Обстановка могильная». (С. 29.)

С таким настроением все отправились на заседание в Кремль. Заседали в Свердловском зале ВЦИК СССР. Всего собралось не более 100 человек — генеральские и адмиральские верхи, политические и технические руководители, члены Политбюро.

На улице повсюду охрана из войск НКВД.

«Все сидят в рядах амфитеатра отчужденно, подавленно. Нет обычных шуток и каких-либо разговоров. Организаторы заседания тихо ходят по ковровым дорожкам и разговаривают между собой шепотом». (С. 29.)

В президиуме сидят Сталин, Ворошилов, Калинин, Молотов, Жданов, Каганович, Ежов, Буденный, Блюхер. За боковыми столами — Смородинов, Хмельницкий, Штерн и другие сотрудники, близкие к Ворошилову, руководящие работники НКВД, секретари ЦК партии.

«Все в президиуме выглядели очень озабоченно, даже угрюмо, если не считать Ежова. Маленького роста, почти карлик, с квадратной головою, похожий на Квазимодо из „Собора Парижской богоматери“: он был суетлив, улыбчив и о чем-то перешептывался с сопровождавшими его генералами НКВД. Он победно оглядывал президиум и зал. Сталин в своем привычном френче, в сапогах и брюках навыпуск выглядел постаревшим с тех пор, как я видел его на заседании РВС в декабре 1936 г. в Доме Красной Армии. Он тоже не показывал признаков угнетенности, наоборот, имел уверенный, даже веселый вид. Он с заинтересованностью оглядывал зал, искал знакомые лица и останавливал на некоторых продолжительный взгляд. Что касается Ворошилова, то на нем, что называется, лица не было. Казалось, он стал ростом меньше, поседел еще больше, появились морщины, а голос, обычно глуховатый, стал совсем хриплым. Буденный с пышными усами носил, как всегда, благожелательную улыбку, а Блюхер был сверхозабочен, тревога сквозила во всех его движениях. Маршала Егорова в зале не было. Приглашенные разместились главным образом в передних рядах, прямо перед президиумом. Правда, первый ряд был пуст, его занимать избегали». (С. 30.)

Первым выступал Ворошилов. Он посвятил свою речь группе заговорщиков и собственному «ротозейству» и доблестным органам НКВД, сумевшим вскрыть тайное гнездо заговорщиков. Он призвал всех разоблачить преступников, других соучастников заговора, беспощадно уничтожить их и восстановить сильно поколебленную обороноспособность страны.

Затем начались выступления участников совещания: Дыбенко (а он только что виделся с Тухачевским в Куйбышеве!), маршала Блюхера, друга Гамарника, адмирала Орлова, Кучинского, бывшего начальника штаба Якира, Алксниса, тоже друга Гамарника, Осепяна, еще одного друга Гамарника, Кулика, будущего маршала, знаменитого кавалериста Городовикова, Мерецкова.

Все проклинали заговорщиков и требовали для них беспощадной кары. Они выражали свое возмущение коварством их преступной деятельности и заверяли в своей преданности партии и лично Сталину. Тодорский на первом заседании не выступал, а на второе и третье уже не явился».

«При всяком выступлении (они происходили с мест, без выхода на трибуну) Сталин внимательно слушал оратора, пристально смотрел на выступавшего, изредка попыхивая трубкой, а иногда вставал и прохаживался возле стола. Никаких бумаг перед ним не было, и я не замечал, чтобы он записывал что-либо. Реплики он давал редко. Замечания его были краткими. Так, во время выступления Мерецкова, когда тот клялся, что он ни в чем не виноват, Сталин сказал: „Это мы проверим“, а на его заявление доказать на любой работе преданность Родине, Сталин сказал: „Посмотрим“. Все время заседаний Сталина не покидала уверенность, приподнятое настроение и даже ироничная усмешка.

Молотов, Калинин, Каганович все заседание сидели молча, с сосредоточенным видом, тоже внимательно слушали и изредка о чем-то переговаривались между собой. Ежов, напротив, вел себя очень оживленно, он то и дело вскакивал со своего места. Уходил куда-то, потом снова появлялся в проходе, приближался к Сталину, шептал что-то ему на ухо, опять вскакивал и надолго исчезал из поля зрения. На лице его была квазимодовская усмешка и желание показать энергию и смелость действий. Иногда, выходя из зала, он забирал и всю команду своих помощников, которые плотно толпились у входа в зал; через час-полтора все вновь появлялись в зале, а Ежов снова шептался со Сталиным». (С. 31.)

В ходе первого дня заседания, прямо во время перерыва, люди Ежова хватали того или иного, на кого у них имелись компрометирующие материалы, и отправляли его на Лубянку. «Все мы понимали, что происходит, в кулуарах фамилии исчезнувших шепотом прокатывались волнами, но в зале все молчали, с ужасом ожидая, кто следующий».

«Все, как кролики, смотрели на Сталина и Ежова, все наэлектризованно следили за движениями Ежова и его помощников, толпившихся у входа, все следили за перешептываниями Ежова со Сталиным, все думали: „Пронеси, Господи!“ Над всеми царил дух обреченности, покорности и ожидания». (С. 31.)

«За первый день с покаяниями разного рода и заверениями в своей преданности выступили все самые знаменитые военачальники. Можно было бы заседание закрывать. И тут по залу пронеслись шум и оживление».

«В зал в очередной раз вбежал Ежов с кипой каких-то бумажек. Он подошел к Сталину, дал ему две бумажки, пошептался с ним, а затем с остальными бумажками подошел к входу в зал, к толпе своих помощников, которые удовлетворенно переговаривались друг с другом. Ежов передал своим агентам бумажки, и они начали разносить эти бумажки по рядам заседающих военачальников и давали каждому по две бумажки. Получил и я также две бумажки в пол-листа. Это оказались заявления Бухарина и Рыкова. Они были напечатаны на машинке и имели следующее содержание. Я помню их дословно. Вот они:

«Народному комиссару внутренних дел Н.И. Ежову

Ник Ив. Бухарина.

Заявление

Настоящим заявляю, что я готов давать показания о своей контрреволюционной деятельности.

Н. Бухарин, 1 июня 1937, Москва, Внутренняя тюрьма НКВД». (С. 31.)

То же — и от А.И. Рыкова.

Возбужденный и смеющийся Ежов торжествовал победу своих пыточных мастеров». (С. 31.)

Участники совещания вышли на улицу в состоянии совершенной прострации, не веря самим себе. Никто не подвергал сомнению то, что слышал.

«Откуда такая слепота? Если хоть чуть-чуть критически отнестись к протоколам, то „липа“ обнаруживается просто блистательно.

Все читавшие эти протоколы были слепые люди, они потеряли остроту зрения до 1937 г., они были изувечены культом личности, они не хотели думать, критиковать, анализировать. Они верили. И почти всем им пришлось вскоре подписывать такие же липовые собственные показания и идти на плаху.

Несмотря на грубость, невежество и очевидность обмана, постановка Ежовым спектакля военного заговора заворожила «стреляных воробьев» революционной борьбы и гражданской войны и опытных полемистов во внутрипартийных дискуссиях и оппозиции. Как кролики, они смотрели в змеиные очи великого вождя и смиренно ждали, когда их схватят и проглотят. Иначе, чем массовым обалдением, это состояние не назовешь». (С. 31-32.)

«В таком же духе прошел и второй день заседания. Над всеми царил дух обреченности, покорности и ожидания. В общем, из Свердловского зала после двух дней заседаний своим ходом вышло меньше половины высших военачальников Красной Армии, а другая половина под охраной ежовской команды оказалась уже на Лубянке». (С. 31.)

«Вернувшись в Ленинград, в академию, я ощущал полную опустошенность; дни за днями шли слухи, что новые и новые мои руководители и товарищи исчезают в неизвестности».

10 мая и сам К. Полищук тоже оказался арестован. Его заключили в ленинградскую тюрьму «Кресты». Начался для него собственный долгий путь хождения по мукам.

Таковы эти интересные воспоминания, имеющие большие достоинства: яркое изображение Сталина и его товарищей, колоритная передача духа времени, множество конкретных ценных деталей, определяющих ситуацию. Вместе с тем явственно видны недостатки. Автор несомненно грешит против психологии и фактов истории. Отметим эти моменты:

1. Смешно слышать, что во времена Сталина «не было конкретных случаев вредительства», что они-де не были «засвидетельствованы»! А кто их, собственно, должен «засвидетельствовать?! Сам диверсант, явившись для этого к нотариусу или в редакцию какой-то газеты? Но такого еще ни в одной стране мира не водилось, если не говорить о немецких разведчиках после Второй мировой войны, которую Германия проиграла, да еще о высокопоставленных предателях в СССР, разваливших страну! И потом, из чего это следует, что актов вредительства принципиально не было? Что же, прекратилась классовая борьба? Империализм стал ручным? Возлюбил вдруг коммунистов, своих заклятых врагов? Решил помогать им строить социализм? Распустил армии и разведки? Как будто нет! Вся история с 1917 г. (включая день сегодняшний) это доказывает! И очень характерно вполне откровенное признание-призыв официальной программы „Русской национал-фашистской революционной партии“, созданной в 1933 г. в США беглым деникинским офицером и „графом“ А. Вонсяцким: „Помните твердо, братья фашисты! Мы вредили, вредим и будем вредить“. (М. Сейерс, А. Кан. Тайная война против Советской России. М., 1947, с. 394.) Эта партия, как и многие другие партии буржуазного профиля, действовала в тесном контакте с немецкой и японской разведкой и снабжала их шпионской информацией, которую собирала в СССР.

Есть и другое возражение. Если все процессы при Сталине являлись «липой», то почему же стенографические отчеты их до сих пор не переизданы?! Ведь каждый тогда сможет прочитать — и сам убедиться в пресловутой «липе». Однако этого почему-то делать не хотят! Но на слово верить никто не обязан! 2. Зачем Сталину была нужна «игра на публику»? Для возбуждения «кровавых эмоций»? А зачем нужны последние? Что они могли дать? Если процессы являлись «липовыми», убедить они никого ни в чем не могли! Кроме того, о каких «кровавых эмоциях» могла идти речь, если по процессу «Промпартии» (1930) обвиняемые казнены не были, но получили лишь 10-летние сроки заключения?!

3. Автор сам себе противоречит в попытке представить Сталина «тираном», а военачальников — безобидными барашками. Так, в одном месте он говорит: «Все мы понимали, что происходит». А в другом: в зале собрались «слепые люди», «изувеченные культом личности», которые «не хотели думать, критиковать, анализировать». Кто же в такую сказочку поверит?! Слишком долго шла в партии фракционная борьба, явная и тайная, слишком много тайно читалось оппозиционных материалов (Троцкого, Зиновьева, Каменева, Бухарина, Рыкова и др.), слишком много существовало тайных оппозиционных кружков (в партии, комсомоле, НКВД, армии), чтобы поверить, что в войсках могли существовать «тишь и гладь, да божья благодать». Не могло такого быть! Особенно при яростном честолюбии людей, зависти, ослеплении, фракционной и личной злобе! Нет, высшие командиры (на уровне начальников округов и их заместителей, комкоры и комдивы, руководящие работники штабов и политорганов) думали, анализировали, обсуждали, критиковали в своем кругу — и Ворошилова, и самого Сталина! И последним они не верили! Полищук отлично это знает! И потому не сообщает, что же он и другие делали после заседаний: где собирались, о чем беседовали, в какие кучки группировались, что предпринимали! И старается создать ложное впечатление, будто высшие командиры «как кролики» (??) смотрели на Сталина «и смиренно ждали, когда их схватят и проглотят». Трудно в такое поверить! Люди, которые в силу профессии привыкли действовать, бороться с препятствиями, рисковать головой, не могли столь смехотворно вести себя! Тем более что за предыдущие годы начитались оппозиционной литературы! Не могли они также не понимать самой простой вещи: что пока они находятся на свободе и при войске, шансы на спасение еще есть, ибо можно поднять восстание, с надеждой на успех больший, чем была у какого-то Антонова, бывшего начальника милиции (!) на Тамбовщине! А вот если струсят, тогда все, тогда — крышка! Если они это понимали, то тогда обязательно должны были действовать! И, конечно, действовали! Недаром же Блюхер, этот лучший друг Гамарника, «был сверхозабочен, тревога сквозила во всех его движениях»! Имелись, понятно, основания! Как старший по званию среди военных, направлять всю закулисную операцию должен был именно он! Больше некому! Пустить дело на самотек он не мог! Его собственные связи с арестованными грозили эшафотом! Так что выбирать не приходилось! Тем более что в 1930 г., во время коллективизации, он, как считали на Западе, уже пробовал устроить заговор, но тогда из него ничего не получилось. Сталин, однако, не посмел в то время привлечь Блюхера к ответу из-за большой его славы и крайне сложной общей ситуации! (Роман Гуль. Красные маршалы. М., 1990, с. 204-206.)

Не случайно, конечно, Полищук в своих воспоминаниях не цитирует документы, не приводит списка арестованных военачальников, не указывает даже, в каком порядке хватали их и по каким обвинениям. Не случайно и то, что он не желает приобщить подлинные цитаты из показаний Тухачевского, Якира и других арестованных, которые они читали в день заседания Военного совета. Показания эти были очень реалистичными, а вовсе не отличались «грубостью, невежеством и очевидностью обмана». Если бы это было на деле так, уж, конечно, Полищук с удовольствием бы их процитировал! Однако не желает! Разве не ясно, почему?! Боится разоблачения собственных махинаций!

4. Наконец, заслуживает быть отмеченным тот факт, что «диктатор» Сталин вел себя со своими товарищами очень демократично: он никому не затыкал рот и вообще говорил мало («Реплики он давал редко»). Так ли ведут дело, когда занимаются фальсификациями всякого рода?!

Итак, резюме следующее. Для разоблачения лжи и сказок необходимо опубликовать книгу, включающую в себя: 1) полный текст показаний, с которыми знакомились члены Военного совета. 2) стенографический отчет всех заседаний Военного совета, 3) воспоминания чекистов того времени, если кто остался еще жив и на том заседании в составе охраны присутствовал, 4) неопубликованные части воспоминаний Л. Кагановича, как члена Политбюро того времени, 5) показания и объяснения арестованных в те дни командиров, участников Военного совета. Необходимо также включить в этот том приложение из биографий (с тщательно разработанной хронологией и фотографиями).

Вот тогда будет другой разговор! Не лицемерные басни станут распространяться в обществе, а неоспоримые факты! Только на фактах должна строиться подлинная наука! Для выдумок же не должно быть места!

* * *

Совещание 1-4 июня создало, конечно, ужасную атмосферу: за кулисами шла неистовая борьба, распространялись нелегальные листовки, велась тайная агитация. Начальственный состав всех рангов находился в панике, солдатская масса — в брожении и колебании.

Западные газетчики и журналисты жадно ловили слухи и посылали в свои газеты и журналы очень красноречивые статьи. 6 июня «Последние Новости» помещают такую заметку под заголовком «События в СССР»:

«Подозрения в шпионаже, поиски вредителей и троцкистов достигли предела. Никто не уверен в своей безопасности. Вредителями оказываются люди, еще недавно бывшие идолами. Только что стало известно о падении Эйдемана. Все его считали председателем „Осоавиахима“, неожиданно оказалось, что председателем уже состоит Горшенин. В Москве ходят самые невероятные слухи. Проверить их нет никакой возможности.

По последним слухам, арестованы Крестинский, Карахан, Розенгольц и Тухачевский. Ежедневно объявляются «врагами народа» сотни других, менее видных людей. Сколько произведено арестов, неизвестно, но число их все растет.

Большинство заподозренных людей немедленно лишается работы. Многих выселяют из их квартиры. Как они ухитряются жить, не имея работы, заработка и крова, трудно понять. Некоторым разрешается работать и дальше, но под постоянным и строгим наблюдением» (с. 1).

До какой степени было острым положение, говорит один пикантнейший факт. 7 июня в Москве вдруг распространяется слух, что Сталин имеет намерение в третий раз жениться, что свадебные торжества он наметил на осень. А в жены хочет взять некую Ирину (Себиову?), зав. отделом в Наркомтяжпроме, даму 42-х лет, вдову бывшего красноармейца, умершего в 1922 г. Таким образом, принимая во внимание массовую психологию, Сталин явно хотел понравиться солдатской массе, представляя ей себя, как вполне «своего» («Последние Новости». 08.06.1937, с. 1.)