ГЛАВА 3. КОМАНДУЮЩИЙ ПРИВОЛЖСКИМ ВОЕННЫМ ОКРУГОМ

ГЛАВА 3. КОМАНДУЮЩИЙ ПРИВОЛЖСКИМ ВОЕННЫМ ОКРУГОМ

Кто сеет ветер, пожнет бурю.

Пословица

Тухачевский оставил Москву и отправился в Куйбышев, главный город округа, не сразу после своего смещения с поста первого заместителя наркома (11 мая 1937). В день рокового смещения Ворошилов вызвал его к себе в кабинет, сухо объявил ему о новом назначении, велел сдать дела и выезжать немедленно. От каких-либо объяснений он категорически отказался.

То, что случилось, для маршала явилось неожиданностью, хотя чего-нибудь неприятного он ждал. По наркомату уже шли разные слухи, дискредитировавшие его. Личного общения с ним демонстративно избегали. Приказания исполнялись неохотно или под всякими предлогами саботировались. На посланное Сталину письмо с просьбой объяснить причину изменения отношения к нему — ответа не последовало. Как человек опытный в делах политики, маршал отлично понимал, что это означает.

При таких обстоятельствах, с самым мрачным лицом и в очень плохом настроении, он отправился навестить больного Гамарника. Тот находился дома, но продолжал усиленно работать с помощью своих секретарей, непрерывно доставлявших ему служебные бумаги. С ним Тухачевский наедине обсудил ситуацию, а затем отбыл к себе на подмосковную дачу. Видимо, предлогом он избрал то, что «ждет ответа от Сталина».

Конечно, там он не тратил времени впустую: ставкой являлась собственная голова! Надо было что-то предпринимать И он, ясное дело, предпринимал. Такой вывод следует даже из весьма скупого рассказа сестры. Она, как и другая сестра Тухачевского и мать, несмотря на привилегированное положение мужей, была совсем не в курсе дел брата. Зиму 1936 г. Арватова вспоминала так: «Никто (из домашних. — B.JI.) и заподозрить не мог, что над нашей жизнью собираются черные тучи». О последующем она рассказывает таким образом: «Перед отбытием (в Куйбышев. — В.Л.) маршал поехал на несколько дней на дачу в Петровское (!) — провести время с семьей. Туда мы и нагрянули вместе с мужем (Юрием Ивановичем Арватовым. — В.Л.) и Николаем Николаевичем (братом маршала. — В.Л.).

И до этого в его служебной судьбе бывали назначения и перемещения. И ни у кого из нас не вызывало сомнений очевидное. Но когда я увидела Мишу, поняла, что происходит нечто экстраординарное. Я никогда до того не видела его столь подавленным и удрученным. И обед за столом, обычно веселый и оживленный, происходил с ощущением неясного беспокойства. И самое удивительное, прежде приветливые женщины, обслуживающие маршала и его семью, были надменны и откровенно враждебны. Они тоже что-то чувствовали или знали уже о происшедших переменах. Больше я никогда не видела Мишу.

Пришла и наша черная пора (арестована 14 июля 1937 г. — В.Л.). Моего мужа, военного летчика, героя гражданской войны, обвинили в присвоении орденов и шпионаже. Меня в том, что я была связной между двумя шпионами — братом и мужем. Позднее, года через два, подобрали мне формулировочку хоть и более жесткую, но и более «правдивую». Она обозначалась ЧСИР, что расшифровывалось — член семьи изменника Родины. Иначе говоря, 58 статья».

Ясно, что после тревожного обеда (мужчины имели достаточно информации ввиду исключительной опасности положения) они уединились, отправившись на прогулку, чтобы не было подслушивания. И обсуждали ситуацию вполне откровенно. А затем Тухачевский дал им свои указания, и они тут же вернулись в город, чтобы встретиться с нужными людьми.

13 мая вдруг позвонили из секретариата Сталина. И сообщили, что генсек Михаила Николаевича все-таки примет, сегодня. Действительно, 13 мая («зловещее» число, на которое Сталин предпочитал ставить всякие неприятные вопросы) он принял опального маршала. И в разговоре обнадежил и успокоил. Перемещение маршала в округ он объяснил необходимостью замять страшный скандал: ведь его, Тухачевского, порученец — арестован НКВД вместе со «знакомой» Кузьминой, как иностранные шпионы, вина их неоспоримо доказана.

Тухачевский Сталину, понятно, не поверил. И какие-то действия продолжал предпринимать. Сомнительно, однако, что их сопровождал успех: противная сторона тоже действовала, имея большое преимущество, будучи официально признанной властью.

20 мая, перед самым отъездом, маршал зашел в Наркомат, в партбюро, заплатить партийные взносы. Он был мрачнее тучи. Сказал в разговоре, что сегодня уезжает. Некоторые верные друзья высказали желание проводить его. Он попросил, однако, проводы не устраивать. (Слишком бы напоминало проводы Троцкого в ссылку и грозило таким же скандалом, совершенно не нужным!) В тот же день Тухачевский отбыл, как частное лицо.

21 мая, в первый день работы партийной конференции Приволжского военного округа, Тухачевский прибыл в Куйбышев. Вот тут-то и начинается самое интересное.

По вполне официальным данным, еще 15 мая (когда маршал находился в Москве) был арестован его лучший друг, бывший начальник его штаба, а в то время заместитель командующего Московским военным округом Б. Фельдман. Уже 19 мая (всего через 3 дня!) он дал показания против Тухачевского, как главы заговора, и рассказал в НКВД много «интересного». Конечно, Тухачевский, при его связях, тут же об этом узнал. Следовательно, оснований к тому, чтобы быть темнее тучи, имелось с избытком!

Следственная машина, подгоняемая Ежовым, работала полным ходом. Одного за другим участников заговора, связанных с Фельдманом, Корком и другими крупными руководителями — оппозиционерами, подвергали аресту и отправляли на допросы. Заговор рушился буквально на глазах. Находить полноценную замену арестованным командирам становилось все труднее, появилось много колеблющихся, учащалось неповиновение.

Тухачевский появился на заседании конференции к вечеру 21 мая. До этого он уже успел побывать в штабе округа и там провести совещание с командирами соединений. При этом своему старому сослуживцу Я.П. Дзениту он предложил пост начальника штаба округа. Дзенита, бывшего в 1920 г. начальником разведотдела штаба Западного фронта, позже крупного штабного работника, генерал-лейтенанта, он знал очень хорошо. Тот имел крепкие антисталинские убеждения и вполне находился под влиянием своего начальника. Это явно чувствуется по его воспоминаниям. «Михаил Николаевич, — пишет он, — обладал счастливым даром: сразу находить общий язык с подчиненными, подключался к их работе и подключал их к своей».

«Судьба сводила меня с ним неоднократно. На моих глазах протекала почти вся его практическая деятельность по подготовке и осуществлению наступления войск Западного фронта весной 1920 года. В том же году осенью я выполнял боевые приказы М.Н. Тухачевского как командир 12-й стрелковой дивизии. Затем, уже после Гражданской войны, меня назначили в одно из управлений Штаба РККА, и по характеру своей новой работы мне опять очень часто приходилось встречаться с тогдашним начальником этого высокого учреждения М.Н. Тухачевским».

Дзенит вполне разделял взгляды маршала на генсека. Это видно из такой вот его реплики: «Сталин всегда с ревнивой предубежденностью относился к деятельности и мыслям Тухачевского. Михаил Николаевич не заблуждался на сей счет».

И тем не менее даже Дзенит, при очень сложной и тревожной обстановке, решил, что следует держаться осторожно. И когда в конце совещания с командирами соединений (все уже разошлись) Тухачевский вдруг предложил ему занять пост начальника штаба округа, тот, несмотря на явную лестность предложения, ответил, что «предпочел бы пока остаться на должности командира дивизии». Во время разговора вдруг раздался звонок из Москвы. Маршал взял трубку. «От моего внимания не ускользнуло, что, разговаривая с Москвой, Тухачевский становился все более мрачным. Положив трубку, он несколько минут молчал. Потом признался, что получил недобрую весть: арестован начальник Главного управления кадров Фельдман. — Какая-то грандиозная провокация! — с болью сказал Михаил Николаевич».

Дзенит, понятно, не знал, что маршалу была уже известна эта «новость»! Он знал ее еще накануне отъезда из Москвы! Но теперь имелись все основания думать, что Ежов эту «новость» сделал уже общим достоянием. Чтобы подорвать таким образом его репутацию, оттолкнуть от него людей, поставить перед необходимостью сдачи или немедленного выступления!

С совещания Тухачевский отправился на конференцию. Сохранился еще один ценный фрагмент воспоминаний, принадлежащий генерал-лейтенанту П.А. Ермолину, бывшему в 1937 г. начальником штаба корпуса, который возглавлял Ефремов (1897-1942). О первом дне конференции он рассказывает так: «Это (замена Дыбенко Тухачевским. — В.Л.) казалось странным, маловероятным. Положение Приволжского военного округа было отнюдь не таким значительным, чтобы ставить во главе его заместителя наркома, прославленного маршала.

Но вместе с тем многие командиры выражали удовлетворение. Служить под началом М.Н. Тухачевского было приятно.

На вечернем заседании Михаил Николаевич появился в президиуме конференции. Его встретили аплодисментами. Однако в зале чувствовалась какая-то настороженность. Кто-то даже выкрикнул: «Пусть объяснит, почему сняли с замнаркома!» (Ответ на реплику лицемерно опускается! — В. Л.)

Во время перерыва Тухачевский подошел ко мне. Спросил, где служу, давно ли ушел из академии. Непривычно кротко улыбнулся: «Рад, что будем работать вместе. Все-таки старые знакомые».

Чувствовалось, что Михаилу Николаевичу не по себе. Сидя неподалеку от него за столом президиума, я украдкой приглядывался к нему. Виски поседели, глаза припухли. Иногда он опускал веки, словно от режущего света. Голова опущена, пальцы непроизвольно перебирают карандаши, лежащие на столе.

Мне доводилось наблюдать Тухачевского в различных обстоятельствах. В том числе и в горькие дни варшавского отступления. Но таким я не видел его никогда. На следующее утро он опять сидел в президиуме партконференции, а на вечернем заседании должен был выступить с речью. Мы с нетерпением и интересом ждали этой речи. Но так и не дождались ее. Тухачевский больше не появился».

22 мая, пробыв в новой должности всего два дня, Тухачевский был арестован сотрудниками НКВД (или, вернее сказать, «временно задержан»).

* * *

Мы постепенно приближаемся к правде, продираясь сквозь громадные завалы умолчаний, лицемерия и самой бесстыдной лжи. В течение десятилетий их сооружали шкурно заинтересованные лица и толпы «ученых» карьеристов. Казалось бы, Тухачевский давно умер (прошло более 60 лет), можно, наконец, сказать правду, хотя бы по некоторым вопросам, если уж не по всем! Куда там! Замалчиваются факты, даты, документы, реальные политические и дружеские связи, подлинные причины личных недовольств и взаимных претензий, карьеристские поступки разных лиц, факты тайного доносительства, порожденные трусостью или желанием «свалить» конкурента. История намеренно «подчищается» и обезличивается, сводится к общим фразам, голословным заверениям и сомнительным прославлениям. Так, если говорят о Тухачевском, то его величают обязательно «человеком с твердым характером и независимостью суждений» — и, разумеется, доказательств никаких не дают. Или лицемерно именуют его «высоко образованным». А между тем отлично известно, что он имел за плечами всего лишь (!) Александровское военное училище, где учился меньше трех лет (1912-1914), вышел оттуда с уровнем знаний подпоручика, которые расширил лишь постепенно, путем самообразования и общения с теми генералами царской армии, которые перешли на сторону Советской власти. К ним, однако, никакой благодарности он не чувствовал. За период с 1920 по 1937 г. будущий маршал не удосужился даже закончить Академию им. М. Фрунзе, не говоря уже об Академии Генерального штаба! В 1920 г. он, правда, оказался переведен в Генштаб и даже «причислен к лицам с высшим военным образованием», но это было лишь весьма условно и опиралось только на сильно раздутые успехи периода Гражданской войны, да еще на личное расположение высокого начальства (Троцкого, Склянского, Фрунзе и др.).

Подобного рода лицемерные умолчания и махинации порождают к реабилитации Тухачевского глубочайшее недоверие. Ведь если бы «за кормой» все было чисто, не приходилось бы брать на вооружение такую сомнительную политику!

Известно, что когда Тухачевский приехал в Куйбышев, в связи с назначением его на пост командующего Приволжским военным округом, его предшественником там являлся П. Дыбенко (1883-1938, чл. партии с 1912), бывший матрос, председатель Центробалта, герой Октября и Гражданской войны, видный военачальник, один из его личных друзей. Естественно, они встречались и беседовали, ибо Дыбенко предстояло сдать ему дела. Известно и то, что он являлся свидетелем ареста маршала. (В лицемерных «Воспоминаниях» об этом, разумеется, умалчивается!) О чем же они тогда говорили? Что делали совместно и каждый в отдельности за время, предшествовавшее аресту Тухачевского? Ни в одной биографии или статье найти ответа нельзя. А где свидетельские показания Дыбенко, которые он давал руководству НКВД сразу после ареста маршала?! Их нет, их бесстыдно скрывают, стараясь читателей обмануть! Для прояснения того, что происходило в действительности, их следует немедленно опубликовать! Вместе с другими показаниями, которые давались в НКВД другими работниками данного округа.

А почему биографы Тухачевского избегают говорить о самом округе, его командных кадрах, о заместителе командующего, фигуре очень важной? Особенно интересно это замалчивание имени и дел последнего. Чем это заслужил он такую ненависть, такое нерасположение, что о нем и говорить не хотят?!

Но, может, все дело в том, что просто мало данных? Ничуть не бывало! Данных более чем достаточно! А фигура — одна из интереснейших, и даже исключительных по героизму!

Имя этого человека — Иван Семенович Кутяков (1897-1942). До своей гибели он был человеком исключительной известности и популярности. Последние же определялись количеством орденов и геройскими подвигами. В РККА высший орден Красного Знамени имели около 15 тысяч бойцов и командиров, два ордена — 300 человек, три — более 30, четыре — 9, 5 (!) орденов — всего два человека — Буденный и Кутяков. Следовательно, Кутяков по количеству орденов Красного Знамени опережал даже очень разрекламированных Якира и Уборевича (те имели их по 3!). Легко поэтому представить, какой он имел в армии неформальный авторитет!

Какова его биография? Кутяков родом из бедной семьи, а родился в селе Красная Речка Самарской губернии. При царской власти работал пастухом, в армию призван в 1916 г. Но в военных действиях Первой мировой войны почти не участвовал (сначала находился в качестве унтер-офицера в запасном пехотном полку в Астрахани и Царицыне, затем, как командир взвода, — на Румынском фронте).

После Февраля 1917 г., всего двадцати лет, избран председателем полкового комитета. В декабре 1917 г. участвовал в работе II Всероссийского съезда крестьянских депутатов. Исполнял обязанности командира и комиссара Туркестанского полка, председателя волостного ревкома. Затем во главе красногвардейского отряда, им сформированного (200 человек), влился в полк Чапаева, ставший вскоре дивизией. В этой дивизии стал командиром бригады и близким другом своего начальника.

В 1918 г. Кутяков получил первый орден Красного Знамени за выдающуюся храбрость и распорядительность (Уфимская операция). После гибели Чапаева командовал его дивизией до ранения. Получил почетное революционное оружие, затем второй орден (1922), потом третий (1924) В 1923 г. окончил Военную академию РККА. Последующая служба имела такие этапы: помощник командира стрелкового корпуса (1925-1926), командир стрелковой дивизии (1927), командир и комиссар стрелкового корпуса в Витебске (1928). Кончил Курсы усовершенствования высшего начсостава РККА (1931). С апреля 1931 по декабрь 1935-го — начальник корпуса Московского военного округа (МВО). С 1935 г. — член Военного совета при наркоме обороны. В августе 1935 г. присутствует на военных маневрах чехословацкой армии в составе военной делегации (возглавляет ее Шапошников). Был делегатом III съезда Советов СССР и членом его президиума, избирался членом Совета ЦИК СССР (1935), участвовал в работе II чрезвычайного съезда Мордовской республики (ноябрь 1936). В начале 1936 г. прибыл в Куйбышев, чтобы занять пост заместителя командующего округом.

Будущий маршал Г.К. Жуков знал Кутякова очень близко: по его словам, их связывала «близкая дружба». И отзывался он о нем так: «Знал я Ивана Семеновича более 20 лет и всегда восхищался им и как командиром, и как сильным и волевым человеком». Очень лестными были отзывы и других людей. Жена С. Вострецова (1883-1932, чл. партии с 1920), знаменитого героя Гражданской войны, командира корпуса, имевшего три Георгиевских креста за храбрость и четыре (!) ордена Красного Знамени, хорошо знавшая его в силу дружбы с мужем, отзывалась о нем так: «Его простота в обхождении, отсутствие рисовки, какой-либо позы (все же герой) сразу же располагали к себе. Его смех, громкий, раскатистый, какой-то открытый, делал его лицо добрым. А глаза, когда улыбались, всегда были с лукавинкой, хитринкой. Коренастая, ладно скроенная фигура говорила о физической силе, тренировке. Все эти внешние качества в нем привлекали, вызывали чувство симпатии».

Бывший командир бригады И. Занин вспоминает так: «Все бойцы дивизии, от рядового до командира, непоколебимо видели в Кутякове преданного борца за советскую власть, а командиры особенно восхищались его природными способностями — настолько он был сообразителен, находчив, с такой здравой логикой, что даже приходилось завидовать».

Очень интересную черту выделяет в характере мужа его жена К.Т. Додонова, бывшая гимназистка, работавшая во время Гражданской войны в штабе чапаевской дивизии: «Требуя честности от других, он сам был во всем честен. Его боязнь — использование служебного положения — была беспредельной, болезненной щепетильностью».

Сын же Кутякова Владимир Иванович выделяет в личности отца следующее: «Сколько я помню, он всегда чему-нибудь учился. У него уже была своя большая библиотека, а он продолжал выписывать академические издания. Книги он любил безгранично. Не меньшая страсть была у него к театру. Восхищался балетом, посещал Малый театр, но больше всего преклонялся перед оперным искусством. В Большом театре он не пропускал ни одной постановки. И всякий раз, когда я приезжал домой из Ленинграда, где учился в военно-морском училище, встречая меня, он говорил: „Сегодня ты пойдешь в театр. Я слушал эту оперу, а ты нет!“ Если я начинал возражать, он нередко принимал артистическую позу и шутливо затягивал:

О дайте, дайте мне свободу,

Я свой позор сумею искупить!

Отец любил эту арию и часто ее пел. А когда в нашем доме бывали чапаевцы, после долгих воспоминаний и серьезных разговоров, пелись песни степные, Гражданской войны, о Чапаеве. Отец как-то затихал, опускал голову, пел с болью, обняв кого-нибудь за плечи. А когда песня обрывалась, он говорил: «Вот она жизнь». Но стоило кому-нибудь затянуть маршевую, победную, он преображался неузнаваемо. Любил он и веселую удаль.

Но таких минут становилось у него все меньше и меньше: то он уезжал на учения, то спешил в издательство, то на конференцию какую-нибудь».

Кутяков был искренне предан делу социализма. И сам о себе любил говорить: «Я всего лишь солдат моей партии и моего народа». Как выходец из деревни и бывший батрак, Кутяков охотно поддерживал связь с сельским миром (брат его продолжал жить и работать в родной деревне). Он признавал значимость коллективизации. И ничуть не сомневался в большом ее значении для страны в будущем. «Колхозный строй, — говорил Кутяков в 1936 г., — создаст такой твердый, крепкий тыл в нашей стране, что мы можем выдержать не только любую продолжительную войну, но и обеспечить Красной Армии возможность победить не только отдельно взятую какую-либо капиталистическую страну на востоке или западе (Германия или Япония), но и вести продолжительную борьбу со многими государствами».

Как же, благодаря чему Кутяков погиб, почему он попал в списки военачальников, репрессированных в 30-е годы? Объяснение заключается (в самой общей форме) в близких отношениях с Тухачевским, которого он рассматривал как своего уважаемого начальника, с Эйдеманом и многими другими сторонниками опального маршала. Жена Вострецова, вспоминая события 30-х годов, в связи с подготовкой Кутяковым его военно-исторических книг (а он создал ряд книг очень интересных), пишет: «Собирались главным образом у нас в номере, куда частенько наезжал и Борис Миронович Фельдман (друг Вострецова по Дальнему Востоку, начальник штаба Ленинградского военного округа). Приезжал и Иван Федорович Федько, тоже герой (4 ордена Красного Знамени) — помощник командующего. А уж Михаил Николаевич Тухачевский, отличавшийся особым хлебосольством, собирал своих боевых друзей у себя на квартире. Обсуждения, споры порой бывали горячими, критика дружеская, но порой острая — в спорах рождалась истина». Та же жена Вострецова замечает еще (с. 106), что к мнениям Тухачевского Кутяков «всегда прислушивался с особым вниманием».

Успехи маршала в «обработке» и привлечении на его сторону людей удивления не вызывают. Он имел громкую славу, устойчивую репутацию, большой моральный авторитет, имел подход. Сестра Тухачевского Арватова так характеризует брата: «Понимал человека и обладал редким даром разговорить любого. Для него не было закрытых людей. И при всем том был Очень прост в общении».

Итак, Кутяков являлся твердым военно-политическим сторонником Тухачевского. По прошлому считал себя учеником М. Фрунзе и В. Чапаева, поскольку их дивизия входила в 4-ю армию М. Фрунзе и он поддерживал с ним тесные отношения. Поскольку Кутяков являлся старостой влиятельного чапаевского землячества, Тухачевский был очень заинтересован, чтобы привлечь его вместе со всеми соратниками на свою сторону. И это ему удалось. Уже отсюда ясно, что Кутяков пострадал не «просто так».

Но в чем конкретно заключалась его вина? На этот вопрос можно ответить с полной уверенностью: выполняя секретные указания Тухачевского, он пытался завербовать в оппозиционную организацию еще некоторых высших командиров округа, без поддержки которых выступление являлось невозможным, и подтолкнуть войска округа к военному мятежу.

Правильно ли такое утверждение? Чтобы ответить на данный вопрос, придется сначала вкратце описать сам округ и его командные кадры.

Приволжский военный округ по тем временам считался второстепенным, поскольку являлся внутренним. Значительными военными силами он не располагал. Этому способствовала и недавно проведенная военная реформа, уменьшившая его размеры. В сентябре 1937 г. в военных маневрах участвовали 24 тыс. солдат и офицеров, 105 танков, 29 самолетов, более 400 автомашин. Резерв вооруженных сил составляли войска ПВО (только в Саратове их числилось более 10 тыс. человек), милиция и пожарная охрана! Лагеря Осоавиахима за лето пропускали до 3 тыс. человек. И работа по отбору и подготовке кадров велась с большой энергией.

За все время существования до войны с Германией округ имел опытных и уважаемых командующих: Г.Д. Базилевича (1927-1931), командарма 1-го ранга Б.М. Шапошникова (1931-1932), командарма 2-го ранга И.Ф. Федько (1932-1935), давнего друга Кутякова, с которым они жили в одной комнате во время учебы в академии, командарма 2-го ранга П.Е.Дыбенко (1935-1937), маршала М.Н. Тухачевского (1937), комкора М.Г. Ефремова (1937), комкора П.А. Брянских (1937-1938), комкора К.А. Мерецкова (1938-1939).

Кто входил в то время еще в руководство округом? Назовем некоторые важные фигуры: член Военного совета комиссар 2-го ранга А.И. Мезис (1933-1937), затем — Р.Л. Балыченко (1937-1938), начальник штаба Н.В. Лисовский, Н.Е. Варфоломеев, заместитель начальника штаба— В.Д.Соколовский, П.С. Кленов, командующий ВВС Ф.А. Астахов, начальники тыла — Милуцкий, Н.А. Гаген, командир 12-го стрелкового корпуса — М.Г. Ефремов, командиры дивизий — Ф.И. Голиков, И.Б. Болдин, А.И. Баринов, Я.П. Дзенит и др..

Будущий маршал А.М. Василевский служил в этом округе при Федько и Дыбенко (1935-1936) и как раз в 1937 г. закончил Академию Генерального штаба, став в Великую Отечественную войну выдающимся штабным работником, близким соратником И.В. Сталина. В своих воспоминаниях («На службе военной») будущий маршал писал, что он «с большим удовольствием и удовлетворением» вспоминает два года работы «в составе замечательно подготовленного, дружного и работоспособного коллектива штаба окружного аппарата Приволжского военного округа того времени».

В 1937— 1938 гг. почти все руководство этого округа, за исключением нескольких «счастливцев», погибло от репрессий Ежова. Как эти «счастливцы» уцелели? Нетрудно догадаться, как и о том, что в округе происходило.

В течение многих лет в округе на верхах шла свирепая и закулисная борьба — между сторонниками Сталина и его противниками. Последние старались прибрать к рукам округ, господствовавший на Волге, очень важный экономический и продовольственный район, что показала уже Гражданская война, где с 1933 г. работали две бронетанковые школы (Ульяновская, Саратовская). Начальником Политуправления этого округа в силу нового назначения стал Аронштам (1896-1937, чл. партии с 1915), бывший военком инспекции артиллерии и бронетанковых сил РККА, бывший член РВС и начальник Политуправления Белорусского военного округа, то есть правая рука Уборевича! Очень, конечно, интересное «совпадение»! Не мешало бы особой статьей и сборником документов пояснить, как он попал на эту должность, сколько на ней продержался, каким образом пал, какие показания давал в НКВД!

Кто сыграл в победе Сталина в Куйбышевском военном округе самую главную роль? Сомнений нет: генералы Ефремов и Голиков. Именно они проявили в критические дни много ума, хитрости и храбрости (вполне могли убить из-за угла!) в изобличении местной оппозиции Тухачевского. Сразу после завершения «операции» они резко пошли «в гору». И в самый короткий срок сделали блестящую карьеру. Такую карьеру могли обеспечить лишь серьезные тайные заслуги — перед партийным и государственным руководством во главе со Сталиным.

В таком выводе нет преувеличений. Это доказывают факты биографий названных лиц. Вот они:

М.Г. Ефремов (1897-1942, чл. партии с 1919) — генерал-лейтенант (с 1940). Участник Первой мировой войны (закончил школу прапорщиков) и вооруженного восстания в Москве в Октябре 1917 г. А в Гражданскую войну командовал ротой, батальоном, бригадой, дивизией (Южный и Кавказский фронты), отрядом бронепоездов. После Гражданской войны — командир стрелковой дивизии и корпуса. Был военным советником в Китае (1927). Возвратившись, вновь командовал корпусом, затем руководил округами: Приволжским (с мая 1937!), Забайкальским (с ноября 1937), Орловским (с июня 1938), Северо-Кавказским (с июня 1940), Закавказским (с августа 1940). С января 1941 г. работал на посту Первого заместителя генерального инспектора пехоты РККА. В Отечественную войну — командующий армией и заместитель командующего фронтом.

Ф.И. Голиков (1900-1980, чл. партии с 1918) — маршал Советского Союза (с 1961 г.). Участник Гражданской войны, в армии с 1918 г. Прошел обычный путь политического и военного работника. В Приволжском военном округе прослужил 10 лет (1927-1936). Был командиром и комиссаром лучшего 95-го стрелкового полка, за успешную работу в 1933 г. награжден орденом Красной Звезды. Пользовался в округе большим авторитетом. Позже занимал посты командира 61-й дивизии (1933— 1936), механизированного корпуса (1937-1938). В 1938 г. переведен в Белорусский военный округ членом Военного совета. Его тяжелую руку испытал на себе маршал Жуков. С ноября 1938 г. — в Киевском военном округе, командует Винницкой армейской группой. С июня 1940 г. — заместитель начальника Генштаба, начальник Главного разведывательного управления (!). В Отечественную войну — командующий армиями и фронтами (Воронежским, Сталинградским, Брянским). С апреля 1943 г. — заместитель наркома обороны по кадрам! Оставил интересное литературное наследство, не все еще опубликованное.

Механизм разоблачения заговора, по нашему мнению, таков. Тухачевский поручил своему заместителю Кутякову завербовать в секретную военную организацию оппозиции двух авторитетнейших людей в округе — командира корпуса Ефремова и командира механизированного корпуса Голикова (без их участия не имелось ни одного шанса на успех задуманного дела). Последние притворились «сочувствующими», позволили себя «завербовать», связавшись предварительно с Ворошиловым и Ежовым. Потом, овладев секретами врагов, помогли чекистам схватить всю оппозиционную верхушку, с совершенно неоспоримыми доказательствами вины. Они же парализовали всякую возможность выступления.

В силу этого Сталин не нуждался ни в каком «секретном досье» от Гейдриха! Собственные доказательства оказались ужасными и сокрушительными! Поэтому не приходится удивляться, что Тухачевский так быстро сдался, признал свою вину в организации и руководстве военным заговором.

Становится также понятно, почему Кутяков, несмотря на прошлые подвиги и выдающиеся заслуги, так и не получил прощения (он скончался в лагере 23 сентября 1942 г.). Несмотря на разразившуюся тяжелейшую войну с фашизмом, когда войска отступали и терпели страшные поражения, когда имелась явная нужда в опытных командирах, Сталин все-таки не простил Кутякова, не внял ходатайствам за него, не распорядился отправить его на фронт искупать кровью свою вину.

О чем это говорит? Несомненно об одном: он считал его опаснейшим преступником, которому не может быть прощения. Ибо, благодаря прошлым большим заслугам, пяти (!) орденам Красного Знамени, Кутяков имел в армии слишком большой авторитет. Противопоставив себя Сталину и правительству, он создал для страны очень опасную ситуацию, дал оппозиции шанс в борьбе за власть, в попытке совершить государственный переворот. Этого Сталин простить не мог. Как и чудовищного обмана! Вот почему Кутяков был схвачен, судим и погиб в лагере. Если верить, конечно, что его не расстреляли в 1937-1938 гг. «под горячую руку»!

Генсеку пришлось, конечно, поломать голову: как быть? Кутяков, правая рука Чапаева, имел слишком громкую славу. И казнь его, в соединении с другими казнями, должна была произвести на солдат и офицеров удручающее впечатление, может быть, породить даже новую военную оппозицию — из страха.

Такого, понятно, Сталин не хотел. Так что имелись серьезные основания, чтобы отправить его в лагерь. Возможно, имелось еще одно обстоятельство: Кутяков, припертый к стене своими «партнерами» по заговору (Ефремов, Голиков и др.), не стал запираться и уличил (!) Тухачевского и его единомышленников в заговоре. Это ему зачлось при вынесении приговора. Это же обстоятельство вызывает ныне злобу и «нерасположение» к Кутякову со стороны биографов Тухачевского.

Так представляется дело в настоящий момент. Прояснить детали — задача будущего. Сейчас же вполне ясно одно: надо выпустить том всех работ Кутякова, его докладов, статей, писем; опубликовать полностью показания в НКВД и на суде; выпустить сборник воспоминаний и особую книгу под названием «Гибель Кутякова». Тогда не останется места для предположений и всяких анекдотов. А сейчас они имеют место. Так, Л. Разгон описывает арест Кутякова следующим образом, ссылаясь при этом на рассказ начальника маленького полустанка, сидевшего с ним в лагере (последний лично все наблюдал летом 1937 г.).

В ту ночь чекисты на полустанке отцепили вагон Кутякова от поезда. И попытались его арестовать. Кутяков, ехавший из округа в Москву, пришел в неистовый гнев, схватил саблю и выбросил их из вагона прочь, а потом даже открыл по своим врагам стрельбу из пулемета, — бронированный вагон предназначался для поездок на фронт. Чекисты устроили с ним переговоры через начальника станции, старого бойца, участника Гражданской войны. По требованию Кутякова тот по телеграфу соединился с наркомом, сообщил о попытке ареста и спросил приказа: «Сдаваться ли?» Ворошилов ответил утвердительно, обещая «лично разобраться». Кутяков сдался и, благодаря такому «коварству» Ворошилова, попал в лагерь (туда же угодил и начальник станции, как ненужный свидетель).

Все это очень подозрительно, слишком напоминает оппозиционные анекдоты К. Радека. И при том количестве лжи, с которой уже приходилось сталкиваться, внушает недоверие. Ибо ясно видна тенденция рассказа: он заострен против Ворошилова, изображая его «коварным» и «предателем лучших друзей»! Было бы лучше найти официальный рапорт чекистов об инциденте и опубликовать его вместе с прочими документами, имеющими отношение к суду и смерти Кутякова. Только тогда все разъяснится. И место сомнительнейших анекдотов займет историческая правда.

* * *

Как же адвокаты Тухачевского изображают его прибытие в Приволжский военный округ, его деятельность там и арест? Весьма примитивно, неискренне и в самых общих фразах. А многие, сочиняя прославляющие панегирики, вообще стараются обойти конец жизни маршалаи отделываются лицемерными фразами типа: «Жизнь этого замечательного человека, выдающегося военного деятеля оборвалась в расцвете творческих сил, в пору полководческой зрелости». Или, что ничуть не лучше: «Коммунистическая партия, ее ленинский Центральный Комитет возродили память верных сынов народа, павших жертвами культа личности Сталина. Советские люди свято чтят (?) эти замечательные имена».

Все это не вызывает никакого доверия, ибо не сопровождается документами и фактами. Весьма примечательны усилия Л. Никулина, который выдавался в определенных кругах как «величайший специалист» по Тухачевскому. Этот лауреат Сталинской премии ( 1952 г., за роман «России верные сыны», где изображается поход русской армии в Европу в 1813-1814 гг.) рисует такую картину ареста и пребывания его в Приволжском округе:

«В Куйбышеве он (Тухачевский) переоделся (в своем вагоне. — В.Л.) в парадную форму и при всех орденах (!), как полагается, отправился в штаб округа. Предварительно его попросили заехать (!) в областной комитет партии.

Нина Евгеньевна (жена. — В.Л.) ждала его долго, он не возвращался. Затем к ней явился смертельно бледный (!) Павел Ефимович Дыбенко и сказал, что Михаила Николаевича арестовали.

Нина Евгеньевна вернулась в Москву. Спустя день-два она, мать и сестры Михаила Николаевича, братья Александр и Николай тоже были арестованы».

Спрашивается:

Разве можно верить почтеннейшему Льву Вениаминовичу, чей рассказ сплошная фигура умолчания? Ничего фактического не сообщается: ни когда Тухачевский выехал из Москвы, ни с кем ехал, какие разговоры вел в дороге, что читал, в какое время прибыл, кто встречал его на вокзале, что говорилось при этом, как он отправился в штаб (пешком, может быть? или на трамвае? Если на машине, то где рассказ шофера о том дне?!), кто и как передавал ему о необходимости заехать в обком партии, о чем Тухачевский говорил с Дыбенко и сколько раз, при каких обстоятельствах Нина Евгеньевна вернулась в Москву, что стала там предпринимать, за что арестовали всех близких маршала? Вот ведь сколько вопросов! И ни на один нет ответа! И это при похвальбе автора относительно своей «осведомленности», при полной благосклонности Хрущева к реабилитации Тухачевского! Какое же может тут быть доверие?! Не слишком ли много хотят от читателей?!

* * *

Лишь совсем недавно стало известно, как именно происходил арест Тухачевского. До сих пор это замалчивалось. Новые данные, правда, не вполне стыкуются со старыми. Кто-то, очевидно, вполне намеренно занимается дезинформацией.

Новые данные принадлежат П. Редченко, служившему в охране Куйбышевского обкома партии. При переводе П. Постышева, кандидата в члены Политбюро ЦК ВКП(б), с Украины в город на Волге на пост первого секретаря обкома (март 1937), Редченко оказался назначен охранять его.

Автор воспоминаний допускает некоторые погрешности. Большая удаленность того времени сдвинула в памяти некоторые события. Тем не менее послушаем его рассказ: «Весной 1937 г. в Куйбышев приехал М.Н. Тухачевский. Он оставил на вокзале в салон-вагоне жену и дочь, а сам явился в обком партии представиться (!) Павлу Петровичу Постышеву.

В приемной я был один.

В кабинете находился секретарь Чапаевского горкома партии. М.Н. Тухачевский обратился ко мне. Я зашел к Павлу Петровичу и сказал:

— Просит приема Тухачевский.

— Одну минуту, — ответил мне Павел Петрович, — я кончаю и сейчас же приму Михаила Николаевича.

Я вышел из кабинета и попросил маршала подождать.

Не прошло и 10 минут, как в приемную ворвались начальник областного управления — старший майор госбезопасности Папашенко (правильно — Попашенко. — В.Л.), начальники отделов Деткин и Михайлов. Они переодели Тухачевского в гражданское платье и черным ходом вывели к подъехавшей оперативной машине».

В рассказе две погрешности. Первая: Тухачевский прибыл в Куйбышев не «весной», а 21 мая. Вторая погрешность, большая: арестован он был не в день приезда, а на следующий день, после того как проработал уже день на военной партконференции. Хорошо было бы прояснить все детали. Пора, давно пора раскрыть Куйбышевский эпизод в биографии маршала! Сколько можно заниматься лицемерием?! Жаль, что нет уже работников НКВД, производивших этот арест! Они бы охотно поделились подлинными воспоминаниями!

* * *

Все— таки очень интересно отметить: ни один из казенных авторов, ни один из адвокатов Тухачевского не пожелал рассказать, как происходил арест маршала, хотя в их распоряжении находились все архивы. Видно, было что скрывать!

Впрочем, и без них все устанавливается очень легко. Совершенно бесспорно: живой Тухачевский властям был не нужен, мертвый казался гораздо удобнее. Поэтому Ежов, конечно, дал приказ своим сотрудникам в Куйбышев живым маршала не брать, а инсценировать его смерть в возникшей перестрелке. Вместе с тем он прислал с нарочным ордер на арест.

Получив ордер, начальник Куйбышевского управления НКВД майор Попашенко стал обсуждать ситуацию со своими заместителями, Деткиным и Михайловым. Все очень хорошо знали дипломатию своего ведомства и склонность Ежова к разным «трюкам». Знали и другое: Тухачевский очень силен, метко стреляет, свою храбрость он доказал в период Гражданской войны. Поэтому можно было ожидать вооруженного сопротивления и перестрелки. Он вполне может успеть сделать три выстрела, что тогда? Один или двое из них будут убиты. А тот, кто уцелеет, попадет в лагерь — «за самоуправство и превышение власти». Сцену ареста в горкоме партии отрепетировали заранее, все, казалось, предусмотрели. И все же все трое трусили.

Когда они вошли в приемную первого секретаря горкома, Тухачевский сидел на стуле у стены, дожидаясь, когда его вызовет Постышев.

Попашенко шел впереди, выставляя бумажку ордера, точно щит, его замы топали позади, держа правые руки в карманах, где находились пистолеты со спущенным предохранителем.

Подойдя к Тухачевскому на расстояние нескольких шагов, Попашеко поднял правую руку с ордером вверх.

— Михаил Николаевич?

— Да, в чем дело?

— Вот ордер товарища Ежова! Вы арестованы!

Тухачевский вскочил, вырвал правую руку из кармана, где тоже держал пистолет со спущенным предохранителем. Попашенко завизжал от страха (маршала еще не приходилось арестовывать!), бросился на пол и завопил: «Стреляйте! Стреляйте же!»

Замы вырвали пистолеты из карманов и дрожащими руками (советских маршалов им тоже еще не приходилось арестовывать!) сделали два выстрела. Пули просвистели мимо головы и ударили в стену, так что посыпалась штукатурка. Каждый из них с ужасом ждал, что в следующий миг сам получит пулю. Но произошло невероятное: Тухачевский поднес пистолет к своему виску и выстрелил. Пуля царапнула голову, вырвала клок кожи, полилась кровь.

Доблестные сотрудники Ежова бросились на маршала и, действуя рукоятями пистолетов, словно кастетами, свалили его на пол, отняли пистолет и надели наручники. Затем выволокли в соседнюю комнату, осмотрели голову, заклеили пластырем поверхностную рану, велели снять форму, переодели в хороший серый костюм и ботинки. Все документы рассовали по своим карманам, форму спрятали в сумку. После этого, не теряя времени понапрасну, вывели арестованного во двор и усадили в машину, на которой ему предстояло вернуться в Москву. Постышеву в двух словах Попашенко поведал о случившемся: «Порядок, мы арестовали его! Он хотел нам оказать сопротивление, а потом застрелиться».

Потрясенный Постышев не стал углубляться в детали, но лишь сказал: «Скорее везите его и охраняйте как следует в пути. Чтобы чего-нибудь дурного не случилось».

* * *

В день ареста Тухачевского (22 мая) среди офицеров в гарнизоне, городе и округе распространялись самые невероятные слухи. Почти каждый из командиров дрожал за самого себя. Каждый думал: «Арестом одного маршала, конечно, не ограничатся». Так оно и получилось.

Сотрудники органов, тайно следившие за каждым шагом маршала, говорили командирам и горожанам, что Тухачевский — немецкий шпион, член контрреволюционной организации, что он отстреливался при аресте (!) и даже пытался улететь на самолете. Кстати сказать, Арватов-то как раз летчик! А лететь было куда: в Сибирский военный округ или к Блюхеру.

Все поведение Тухачевского до ареста свидетельствует против него. Человек, ни в чем не виновный, не ведет себя так! Да и ясно, что за кулисами происходила подозрительная «возня». Сама краткость «воспоминаний» о пребывании маршала в Куйбышеве доказывает это.

Оппозиция явно прилагала отчаянные усилия, стараясь сорганизоваться. Партийная конференция давала возможность легально собраться всем видным командирам, корпоративно связанным, обсудить опасное положение, взвесить шансы, сговориться о дружных действиях. Решающим моментом должна была стать обличительная речь командующего, арест несогласных и последующее вооруженное выступление.

Ежов и его сотрудники такую попытку путча отнюдь не считали невероятной. И поэтому не дали возможности Тухачевскому выступить, но уже на второй день конференции арестовали его и отправили назад в Москву. Вслед за ним отправили часть его местных сообщников, из тех, кто был им выдвинут, кто вел в его пользу агитацию в гарнизоне, а на конференции — «недозволенные речи».

Тухачевский возвращался в Москву под крепкой охраной. О чем он думал, глядя в окно машины, шедшей на большой скорости, в сопровождении двух других? Думал о доме, матери, жене, дочери, близких, о своей судьбе, бросившей его в страшный позор. Что там, в Москве, все потеряно, маршал мог не сомневаться. Он знал, что Сталин — человек редкой энергии, в борьбе врагов не щадит, что весь округ цепко держит в руках его новый начальник — маршал Буденный, знаменитый глава Первой конной армии, что Ворошилов и Ежов в дружном согласии устраняют с постов его выдвиженцев, подвергая их арестам, что в Управлении кадров наркомата происходит чистка.

По всему маршруту находились легковые машины с сотрудниками НКВД. Они придирчиво проверяли проезжающих по маршруту: нарком опасался, что приспешники, напав на след, постараются освободить маршала. Но все обошлось без неприятных инцидентов, и 24 мая, ранним утром, три черные машины в сопровождении тюремного фургона, куда Тухачевского пересадили на последней остановке, прибыли в столицу. Они подкатили к железным воротам гранитного дома на Лубянке, где их уже ждали.