Оазис и постоянные перепады погоды

Оазис и постоянные перепады погоды

Лучше бы мне, наверное, умолчать о том, как посланцы из батальона появились с малой канистрой спирта (5литров) и возвестили, что задание на разведку выполнено: «Теперь подыщите надёжное укрытие — и три дня отдыха ваши, ровно трое суток с момента получения сообщения…» Извините, где это видано в оперативной глубине, в прорыве, где всё и вся в движении, где нет фронта и тыла, где терпящий бедствие противник мечется, колобродит и сам ищет укрытие понадёжней или вынюхивает тропы, чтобы хоть как-нибудь вырваться из окружения, а наступающие армии и все их подразделения то сами атакованы, то мечутся во внезапных окружениях, хрипят и харкают, хоть и считаются успешно продвигающимися вперёд к заветной цели! — где видано, чтобы посреди всего такого найти укрытие и… завалиться спать? Да ещё на трое суток!

Мы и впрямь почти не смыкали глаз, мы действительно понесли потери, мы жрали черт-те что, всухомятку и от случая к случаю. Нам повезло, нашлось-таки более или менее надёжное укрытие, но мы… да, мы посоветовались и объявили: никаких трёх суток не будет. Продуктов достаточно, кто хочет, варит, кто хочет, спит, спирт по двойной норме, сутки — и догоняем батальон. Нельзя сильно отрываться от основных сил. Да и неприлично… Протестов не было. Подранка Тимошу отправили с тем же посланцем на поиски госпиталя или хоть какой-нибудь санчасти.

Отдых получился тревожный, нелепый: какой может быть отгул, какое приготовление пищи, какой сон, когда совсем рядом бродят остатки разбитых подразделений противника, украинские националисты-самостийщики и власовцы. Да и в охране всё время шесть человек, а это одна треть состава…. Экипаж танка не в счёт. Танкистов бережём.

Танк «валентайн» — по кличке «Валя» — не так просто попал к весне 1944 года на наши поля сражений, не сам забрёл, а в результате союзнических, главным образом английских или англо-американских размышлений: «Тот Гитлер — гад и этот Сталин — гад! Оба! Но тот гад воюет против НАС, а этот теперь воюет против того. Так пусть этот гад как можно дольше держится на плаву и колошматит того гада до посинения. А мы дадим этому гаду всё военное, что имеем (даже подкармливать будем)». Называется «ленд-лиз (давать взаймы — сдавать в аренду»).

Так «валентайн» и попал на театр военных действий — «Рашен театр». Машина английская, но почему-то изготовлена в Канаде: не быстроходная (всего 35 км/час), а куда тут торопиться?.. По этакой-то грязи?.. Зато мотор тишайший, для разведки самый подходящий. Не так-то всё просто: где задумали эту машину «валентайн»? Где создали в чертежах, где в моделях, где в металле? Где обкатывали, в какой Канаде поставили на поток — мотор, вооружение? Что получилось, что не очень? Переправили через океан— одна такая переправа чего стоит?! Потом посуху; сколько людей прикасалось к этой машине… Самые разные люди… А вот сегодня на железнодорожной станции Гжималув эта «Валя» с нашим экипажем Иванова-Везучего в командирской башне сразила немецкого гиганта Т-VI по кличке «тигр». Сразила и катит на юг, навстречу неизвестности. А вот другой «валентайн» с Латышом и экипажем сгинул.

Теперь вы знаете, что такое «везучий». По крайней мере на войне… Из воевавших по-настоящему, а это те, кому приходилось встречаться с противником если не лицом к лицу, то хотя бы видеть врага, готового к бою, каждый, кто добрался до своего дома, обнял своих близких, — безусловно «везучий». По сравнению с миллионами погибших и вдребадан искалеченных… А разве вы, читающие эти строки, не воистину «везучие»? И разве я, дописывающий это повествование?.. Все мы жутко везучие!.. Нет уж, когда столько раз повезло, да так неправдоподобно, ещё одного везения не жди. Не надо.

Прошло совсем немного времени, в батальоне не осталось ни одного танка «валентайн». Значит, не стало и Иванова? Он исчез. Куда он мог деться? А туда же, куда подевались десятки, сотни тысяч… потом подсчитали поаккуратнее: оказалось миллионы, десятки миллионов… молодых, совсем молодых, холостых, совсем холостых, женатиков, отцов и так называемых стариков… И все были такие Везучие…

С «Топью вселенской» читатель уже хорошо знаком, а вот что такое «Белая грязь», понятно далеко не всем… Объясняю: это та же самая вселенская топь, покрытая слоем донельзя мокрого белым-белого снега, кажется, готового вот-вот растаять. Но на самом-то деле эта суспензия так просто не тает. Или тепла недостаёт (каких-то полградуса), или сверху всё время добавляет новыми хлопьями, промачивает насквозь. Вот уж где двойная погибель. Всё, что могло погрузиться и утопнуть, уже не хлюпает, дремлет. А мокрая белизна всю эту мутоту уравнивает, убаюкивает, как бы внушает: «Сопротивление бесполезно. Трепыхаться нет смысла…» Даже стрелять не хочется… а ведь иногда надо. Как-никак война.

В этой белой упокой-грязи глохло всё. Даже командование тонуло, казалось, никто больше никем не командует — всё захлебнулось. Эфир безмолвствует. В наушниках одни потрескивания да шорохи. Никакой внятности… Но остаточное воинское шевеление всё ещё наблюдается. По инерции. Причём с обеих сторон. Кое-кто захватывает отдельные окраины, малые населённые пункты, а кто-то эти деревни опять сдаёт врагу. Всем хочется даже не так взять село, отличиться и прозвучать в приказе, как хоть малость отогреться и обсушиться в недрах этого поселения… Что будет дальше — наплевать… Нас, наступающих, на рассвете ненароком вышибли из деревушки «А», и мы перекочевали в соседний лесок «Б», почти без потерь… Вот и я, гад и сволочь, написал эту расхожую гнусность: «Почти»! Как будто каждому потерянному (то есть — убитому) нужно многолюдье, многотрупное сопровождение в тот охлаждённый мир. Будто мы гибнем не по одному, а группами, коллективами, массами!

Почему мы не увязли, не потонули в том белом поле (всего-то полтора километра пашни), ума не приложу. Зато в лесу, даром что насквозь мокро, а не топь и не хлябь, наконец, хоть кое-какая упругость, твёрдость под ногами. А вот продуктов с собой не прихватили. Промахнулись. Да и не до продуктов было… Сидим кукуем — не воюем. Но «голод не тётка» — угнетает. Терпели чуть меньше суток, закоченели вконец. Делать нечего: решили забрать это село обратно. Перед рассветом, промёрзшие до костного мозга, покинули лес. Молча. Ибо выговорить никто ничего уже не мог. Не останавливаясь, не прислоняясь и не залегая, мы, как один, преодолели тысячу пятьсот метров и отобрали у них, уже обсохших и вздремнувших, всю деревню. Вытеснили в другое белое поле «В». Остальных велели отнести за огороды и уложить рядком. Пока там… Вот что такое «Белая грязь». В ней растворяется всякое представление о реальности, тонут почти все следы. Да не только следы, но и ноги, туловища солдатские, которые эти следы оставляли.

В ту Белую грязь погрузилось всё сущее. И как-то выровнялось: дороги, пригорки, дальние, даже ближние селения, перелески, размытая черта горизонта; замыслы военачальников, их дерзновенные планы, все мыслимые и немыслимые случайности и беды — всё прильнуло к разбухшей земле и затаилось. «Малые потери» — гордость командиров всех степеней: всего пять, всего три, всего один!.. И ещё трое ранены, но выживут!.. А если он твой единственный, или пусть не единственный, а просто твой, без меры родной на весь Мiръ? Тогда какое тебе дело в этот миг, в этот день, во все дни жизни до остальных тысяч, миллионов… Смерть, как потеря, не бывает гуртовой, она всегда одна, единственная. Если ты мыслишь не только категориями операций, кампаний, битв, великих свершений и побед. А невообразимо большие потери — разве не гордость командиров всех рангов?.. Ну да, само собой, «со слезами на глазах!»

Топь вселенская оказалась нашей сущностью.

Белая грязь — нашей видимостью.