1944 год
1944 год
9 января.
Очень давно не писала, хотя событий масса. Я живу в нашей квартире. Видно, так устала от всего, что довольна, что одна. Я остародевилась, ничего не поделаешь. C’est la vie.[188]
На фронте блестяще: сегодня стреляли по освобождению Ленинграда из кольца. Очень часто салюты. Два международных события: статья Заславского[189] «Вилки мутит воду» и «Утка из Каира» от нашего уточного корреспондента. Как будто это в связи с Польшей. Мы уже перешли старую польскую границу. Идем на запад. Настроение: скоро развязка. Мама в новой квартире. Сыро, но устраиваются, заводят сорокинский уют.
Надя Капустина была у Васьки Сталина[190] в гостях. Пьяно.
В Союзе писателей волнение: Тихонов, Поликарпов, новая династия. Каждый гадает: будет ли ему лучше.
Был Мунблит. Все та же тема: «О создании великого в литературе». Жалко его.
Получила премию. У меня много денег, но нет туфель, чулок.
Илья мрачен и недоброжелателен.
24 января.
Каплер получил пять лет[191].
На фронтах все очень хорошо. Окончательно прорвана блокада Ленинграда, взят Петергоф.
Была у матери Захара, она обречена, ее не хотят оставлять в больнице — она занимает койку. Ее глаза! «Мне бы уголок, где я могу спокойно умереть». Врач говорит: два месяца жизни, последний месяц на морфии. Больница с грязными халатами, темнота, пьяные вшивые няньки. Полное отчаяние, и еще за Марьиной Рощей. Возвращаюсь домой пешком по темным улицам, изнуренные, недоброжелательные прохожие.
Вчера неожиданно умер Гусев[192] — разрыв сердца. Его 9-летнего сына спросили: «Когда умер папа?» — «В два часа. Я пошел к Вовке играть в лото».
В кухне течет крыша. Работать не хочу. Ничего не хочу. Думаю, уже не терка, а ржавая доска, как теперь делают кухонные принадлежности.
Была сегодня в Моссовете, у секретаря Пронина. Сесть не предложили, но разговаривали милостиво. Не знаю, что получится, а мне все плохо. Чужая жизнь. Надоело бороться. Может, все образуется, а?
15 февраля.
Разговаривала с Васеной, партизанкой, как она себя называет, а в действительности — диверсанткой. Она мне подарила свой дневник, сказала, что я могу с ним делать что хочу, только не называть ее имени. Хрупкая, болезненная девушка, на меня не произвела никакого впечатления, но ее дневник меня поразил. Жестокая правда: