ЛЮБОВНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ В ГЕРМАНИИ И ШВЕЙЦАРИИ. ВСТРЕЧИ С ВЕЛИКИМИ СОВРЕМЕННИКАМИ

ЛЮБОВНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ В ГЕРМАНИИ И ШВЕЙЦАРИИ. ВСТРЕЧИ С ВЕЛИКИМИ СОВРЕМЕННИКАМИ

Проезжая через германские княжества, Казанова нигде не задерживался: прибытие, размещение в лучшей гостинице, представление сильным мира сего, удовлетворение любовного каприза, карты — и снова в путь. Соблазнитель наслаждался сам и дарил наслаждение женщинам. С мужчинами он играл в карты и часто проигрывал, пробивая брешь в своем бюджете, состоявшем из денег, спасенных от парижских кредиторов, кое-каких голландских сбережений и карточных выигрышей; а еще он возил с собой шкатулку с драгоценностями. В то время самым блистательным немецким двором в Европе считался двор герцога Вюртембергского, разбогатевшего на продаже собственных подданных. Франция купила у него целый корпус численностью в десять тысяч человек, отличавшихся, по словам Казановы, крайней бестолковостью. Герцог Карл Евгений[53] был известен своей расточительностью. При вюртембергском дворе были превосходная итальянская опера, оркестр, состоявший из первоклассных виртуозов, восхитительный балет и лучшая, после парижской, французская комедия. Празднества и развлечения поглощали несметные суммы, так, на один только фейерверк в 1763 году было истрачено пятьдесят две тысячи гульденов.

Атмосфера роскоши и увеселений не могла не привлекать Авантюриста: именно в ней легче всего пускать пыль в глаза, швыряя на ветер медяки и подбирая разбрасываемое золото. Но в Штутгарте, столице герцогства, ему с самого начала не повезло. Он не говорил по-немецки, отчего вызвал неудовольствие герцогской свиты, нарушил принятый в театре обычай аплодировать только вслед за герцогом, сначала захлопав в тишине, а потом сидя с каменным лицом во взорвавшемся восторженными аплодисментами зале. Герцог Карл Евгений был с ним любезен, однако беседа была краткой, и герцог, по мнению Казановы, не проявил к нему должного интереса. А далее дела пошли еще хуже, хотя, по собственному признанию Авантюриста, он был сам во всем виноват: «Все несчастья, случившиеся со мной в Штутгарте, имели причиною исключительно мое дурное поведение». В кафе он познакомился с тремя офицерами, предложившими ему пойти развлечься в злачное заведение, где жрицами продажной любви служили исключительно итальянки. Утомленный постоянно звучащей вокруг непонятной немецкой речью, он прельстился возможностью поговорить на родном языке и принял приглашение. Его привели в подозрительного вида дом на окраине города. Там их действительно встретили три молоденькие итальянки, обрадовавшиеся гостям, а особенно соотечественнику. Пока они целовали и обнимали венецианца, офицеры приказали принести венгерского вина, и все выпили за здоровье присутствующих. Затем принесли карты, и Казанове предложили сыграть. В голове у него шумело, однако он без колебаний согласился и к утру проиграл почти четыре тысячи луидоров. Денег с собой у него не было, он пообещал заплатить и отбыл к себе в гостиницу.

Утром, одеваясь, он обнаружил в кармане сто луидоров, зато нигде не нашел ни часов, ни золотой табакерки. Он понял, что его обокрали. Скорее всего, это сделали девицы из подозрительного дома: обнимая и целуя его, они в то же время опустошали его карманы. И тут он вспомнил о проигрыше. Четыре тысячи луидоров у него были, во всяком случае, он вполне Мог бы их наскрести, продав часть драгоценностей, но делать этого ему очень не хотелось. И когда вчерашние офицеры явились за долгом, он заявил, что его нарочно завлекли в подозрительное место, где его обокрали, вытащив золотые часы и табакерку стоимостью триста луидоров, а затем напоили отравленным вином и усадили играть, заранее зная, что он проиграет. Офицеры возмущенно заявили, что подадут на него в суд, на что Казанова отвечал, что готов судиться с кем угодно, но платить не будет.

Разозленные офицеры добились помещения Авантюриста под домашний арест до прибытия чиновника, который должен был составить полную опись его имущества, включая содержимое заветной шкатулки. Понимая, что проигранная сумма у него будет конфискована, Казанова решил бежать, а так как возле дверей его комнаты поставили часового, он вылез в окно, а следом за ним лакей спустил его чемоданы. Некоторое время Казанова скрывался у своих приятелей — итальянских актеров, ожидая ответа на свою жалобу, направленную самому герцогу. Но герцог решил не вмешиваться в дрязги между подданными и заезжим иностранцем, и Казанове пришлось спешно покинуть город. Под покровом ночи он отбыл в Швейцарию, в Цюрих.

Прибыв в Цюрих и остановившись, по своему обыкновению, в лучшей гостинице, он заказал себе ужин и в полном одиночестве съел его. Одинокая трапеза направила мысли его в философическое русло, и он стал размышлять, зачем он, собственно, приехал в этот город, где у него не было ни друзей, ни знакомых. Уверившись, что он навлек на себя случившиеся с ним неприятности исключительно потому, что злоупотребил милостями Фортуны, Казанова отправился спать. Обычно сон разгонял неприятные мысли, но на этот раз такого не случилось, и проснулся он в еще более мрачном настроении. Позавтракав, Казанова отправился на прогулку. Быстро очутившись на окраине, он увидел тропинку, вьющуюся среди окружавших город гор. Шесть долгих часов шагал по ней Соблазнитель, удрученный думами о бренности всего земного, пока не очутился возле массивного церковного здания, примыкавшего к глухим монастырским стенам. В церкви, заполненной бенедиктинскими монахами, как раз шла служба. Возрадовавшись, что Господь вывел его к католическому храму, Казанова остался помолиться.

Служба завершилась, и Казанова подошел к аббату, чтобы расспросить его поподробнее, что это за церковь и монастырь. Так как аббат говорил только по-немецки и на местном швейцарском наречии, Казанове пришлось беседовать с ним на латыни, что, впрочем, ничуть не отразилось ни на приятности беседы, ни на живости их общения. Аббат поведал путешественнику, что монастырь был основан в X веке, но церковь намного древнее, ибо освятил ее сам Иисус Христос, оставивший в качестве доказательства своего пребывания отпечатки божественных пальцев на мраморной плите. С этими словами аббат подвел Казанову к плите, на гладкой поверхности которой действительно видны были пять углублений. Согласно преданию, к первому настоятелю монастыря во сне явился Христос и поведал ему, что монастырская церковь находится под особым его покровительством, ибо он сам освятил ее, а дабы никто в этом не сомневался, он оставляет отпечаток своей божественной руки. Пробудившись ранним утром, настоятель бросился в церковь и, увидев, что на плите действительно отпечатался след руки, опустился на колени и вознес хвалы Господу.

Красивая легенда, величественный пейзаж, удачно дополняемый глухими монастырскими стенами, настроили Казанову на покаянный лад, и он попросил аббата показать ему заодно и монастырь. Любезный аббат, не часто встречавший столь любознательных путешественников, не только провел его по монастырю, но и пригласил разделить с ним трапезу, каковая оказалась выше всяческих похвал. Так как гость выразил желание исповедаться, после обеда монах повел его в маленькую часовенку, завернув по дороге в монастырскую библиотеку, где, по его словам, находились книги исключительно духовного содержания. Количество этих книг, а также образцовое содержание их приятно поразили Казанову, и ему внезапно захотелось сделаться монахом.

Исповедавшись, то есть в течение трех часов занимая аббата рассказами о самых скандальных своих похождениях, Казанова заявил, что хочет принять покаяние. В ответ аббат предложил гостю переночевать в монашеской келье, дабы без помех помолиться Господу, а наутро причаститься, ибо воистину покаяться дается не каждому, а лишь тому, на кого снизойдет Божья благодать. Приняв предложение аббата, Казанова, отказавшись от ужина, заперся в отведенной ему келье. Стремление стать монахом и начать размеренную жизнь, не подверженную капризам Фортуны, вновь пробудилось в нем. Поразмышляв немного, он решил, что взнос в десять тысяч экю позволит ему добиться десятилетнего срока послушничества, особенно ежели он пообещает даже при отказе от принятия пострига оставить взнос в монастыре. А уж коли он решится стать монахом, на ренту с этой суммы монастырская жизнь явно не покажется ему слишком суровой. Мгновенно изложив сей прожект на бумаге, Казанова утром за чашкой шоколада вручил его аббату. Тот прочитал и пообещал дать ответ через две недели. Затем аббат подвез его до города, где у него имелось дело, вручил два рекомендательных письма и подтвердил, что ровно через две недели прибудет в гостиницу, где остановился Казанова.

Вернувшись к себе, Соблазнитель приказал слуге нанять на две недели экипаж, пообедал, а вечером отправился в концерт. Следующие два дня он посвятил знакомству с адресатами писем, кои немедленно пригласили его к обеду. В обоих домах он сообщил о своем желании уйти в монастырь и всюду был встречен с пониманием. Через несколько дней Казанова обнаружил, что личность его, равно как и намерения, известны всему городу: хорошо одетые граждане смотрели на него уважительно и раскланивались. Такое отношение помогало Соблазнителю убеждать себя, что именно монашество является истинным его призванием. Возможно, ему даже удалось себя в этом уверить, раз ни одна из девушек в домах, куда он был приглашен, не привлекла его внимание. Не помышляя ни о картах, ни о любовных утехах, он вел размеренный образ жизни и каждое утро по три часа занимался с учителем немецким языком.

Но, как известно, постоянство и упорство не в характере Казановы. Накануне приезда бенедиктинского аббата перед гостиницей остановилась карета, откуда вышли четыре дамы, одна из которых, одетая в темную с серебром амазонку, с первого взгляда поразила Соблазнителя своей свежестью и красотой. Желая привлечь к себе ее внимание, он так далеко высунулся из окна, что едва не вывалился на улицу. Однако цель была достигнута: красавица подняла на него свои миндалевидные черные глаза, лилейные щеки ее зарделись румянцем, и она, взмахнув густыми черными ресницами, быстро потупила взор. «Бойтесь, смертные, таких встреч, избегайте их, коли имеете на то силы. Упорствуйте, одержимые, ежели можете, в безумной затее похоронить себя в монастыре, упорствуйте даже после того, что увидел я в ту минуту в Цюрихе, 23-го числа апреля месяца», — написал Казанова, из чего явно следует, что от его желания уйти в монастырь не осталось и следа. Теперь он думал только о том, как бы поближе сойтись с прекрасной незнакомкой. Увидев сквозь выходившее на лестницу окошко, как слуга в длинном фартуке несет ужин, заказанный вновь прибывшими дамами в номер, Соблазнителю пришла в голову дерзкая мысль занять место гостиничного прислужника и таким образом полюбоваться на свою красавицу, а там — кто знает? — может быть, даже разузнать кое-что о ней. Не долго думая, он окликнул слугу и за приличное вознаграждение уговорил того уступить ему на вечер свой передник и свои обязанности по обслуживанию только что приехавших дам.

Прекрасно справившись с обязанностями подавальщика и виночерпия, Соблазнитель заслужил всеобщие похвалы и, приободрившись, дерзнул предложить красавице услугу гораздо более интимную, а именно расшнуровать и снять с нее сапожки. Галантный век позволял лакеям исполнять роль горничных, поэтому красавица согласилась, и Соблазнитель получил возможность не только созерцать хорошенькую ножку, но и коснуться ее теплой нежной кожи. Потом же — увы! — он вынужден был удалиться, унося с собой запыленные сапожки, дабы к утру слуги почистили их.

На следующий день, исполнив обещание, приехал аббат, и Казанова, заказав роскошный обед, во время трапезы признался, что вчера изменил свое решение и более не помышляет о монастырском уединении. Аббат похвалил его за честность и заявил, что любой желающий спастись может сделать это и в миру, не заключая себя в узкое пространство монастыря. Расстались они друзьями: аббат уехал к себе в обитель, а Казанова остался в гостинице. Как ни старался он скрыть свой вчерашний маскарад, к утру вся прислуга и постояльцы знали, что заезжий итальянец, выдав себя за лакея, вечером прислуживал четырем дамам, прибывшим посетить бенедиктинский монастырь. Но так как дамы уже уехали обратно к себе в Солер, то продолжения приключения не предвиделось и Казанова стал всерьез помышлять, не поехать ли и ему следом. Однако отъезд пришлось отложить, так как вечером после ужина офицеры, соседствовавшие в гостинице с Казановой, пригласили его сыграть в карты и он не смог отказаться. В тот вечер он проиграл сто луидоров. А на следующий день учитель немецкого познакомил Казанову с местными доступными девицами, и несколько дней подряд тот вознаграждал себя за две недели воздержания. Девицы были всем хороши, за исключением одного: они говорили только на грубом местном наречии. А по мнению Соблазнителя, бессловесные любовные утехи теряли две трети своей прелести. Наконец все удовольствия, которые мог доставить Авантюристу город Цюрих, были исчерпаны, и его здесь больше ничто не удерживало.

Швейцария — маленькая страна, и сохранить в секрете известные сразу четырем женщинам похождения венецианца, переодевшегося лакеем, было совершенно невозможно. А так как все дамы принадлежали к высшему обществу, то по дороге в Солер Казанова перезнакомился с их знакомыми, знакомыми их знакомых, и когда, наконец, ему представили его красавицу и ее мужа, он уже знал о них все, что только можно знать о людях, живущих на виду в маленькой стране. К досаде Соблазнителя, муж мадам оказался гораздо моложе и привлекательнее, нежели он предполагал, а сама мадам, хотя и отвечала на его пылкие поцелуи в полумраке закрытой кареты, но остаться с ним наедине не торопилась. Тогда Казанова решил дать у себя бал, после которого часть гостей вынуждена будет заночевать у него в доме. А потихоньку проводить мадам ночью к себе в спальню ему труда не составит.

Но в ту ночь, видимо, сам дьявол решил подшутить над Соблазнителем. Когда в кромешной тьме он шел по коридору к заветной цели, чья-то рука мягко зажала ему рот, вынуждая хранить молчание, и повлекла в темную нишу на канапе, где он, наконец, изведал долгожданную радость. Три часа не выпускал он из объятий божественное создание и покинул его только с рассветом. Воротившись к себе, он проспал допоздна и вышел к завтраку, когда гости уже начали разъезжаться. Среди покидавших его дом была и хромая мегера, злоязыкая старуха Ф., над которой Казанова никогда не упускал возможности подшутить. В то утро она была необычайно весела, напропалую кокетничала с Соблазнителем и заговорщически ему подмигивала. Не понимая, чем он вдруг вызвал такое внимание с ее стороны, он попрощался с ней, так как она уезжала, и отправился на поиски мадам, которую и нашел в саду. Едва завидев Соблазнителя, мадам обрушилась на него с упреками: она всю ночь прождала его, а он не явился! Даже не изволил предупредить, что не сможет прийти! Ошарашенный Казанова застыл, не в силах вымолвить ни слова в свое оправдание. Страшная мысль мелькнула в его мозгу: Ф.! Мегера Ф.! Неужели и вправду он провел с ней ночь? Только эта гарпия могла проведать о его планах, к тому же у нее были причины мстить ему. Сгорая от стыда и негодуя на весь мир, Соблазнитель ретировался без всяких объяснений. К тому времени, когда Ф. прислала ему письмо, гнев его успел остыть, и он утешился банальной истиной, гласящей, что ночью все кошки серы. Ведь, несмотря на подмену, Соблазнитель получил удовольствие, да еще какое!

Письмо Ф. не только подтверждало догадку Казановы. Мегера предупреждала его, что передала ему некое заболевание, которым она больна уже десять лет и до сих пор не может излечиться. Ехидная гарпия советовала Казанове не передавать болезнь милой мадам 14, которая, в свою очередь, может передать ее ни в чем не повинному мужу. В заключение она советовала ему обратиться к проживавшему в Солере врачу и, не стесняясь, рассказать ему, что болезнь свою он подцепил от нее. Врач этот пользует ее уже давно, и она ручается за его скромность. Опешив от такой чудовищной мести, Соблазнитель в растерянности застыл, держа в руке исписанный листок. «Печальная необходимость лечения удручала меня. Я должен был отказаться от своей любви, расстаться с ней и уехать лечиться куда-нибудь в другое место, дабы избежать сплетен и пересудов», — писал он в «Мемуарах» о той злополучной ночи, разлучившей его с мадам N. Однако деятельная натура Соблазнителя не была склонна к длительным переживаниям. Организм, взбудораженный потрясением и еще не оказавшийся во власти болезни, напомнил ему о необходимости подкрепить силы. Несмотря на угнетенное состояние души, Соблазнитель плотно поужинал, выспался и, пробудившись свежим и бодрым, решил отомстить коварной ведьме, как только предоставится такая возможность.

Солер не только наградил Казанову дурной болезнью, в этом городке он познакомился с мадам Дюбуа, одной из тех женщин, что оставили наиболее яркий след в его памяти, а быть может, даже в душе. Зная, что Казанова набирает прислугу в новый дом, мажордом французского посланника Лебель рекомендовал ему нескольких человек, и в том числе вдову Дюбуа, которую и прислал к нему в качестве горничной. Вдове было двадцать четыре года, она была хороша собой, помимо платьев в ее багаже имелся целый чемодан тонкого белья, и она совершенно не походила на служанку. Узнав, что его камердинер пытался к ней приставать, Казанова отругал слугу, назвал его мошенником и запретил ему даже смотреть в сторону новой горничной.

— Так она ваша горничная или ваша любовница? — поинтересовался дерзкий малый.

— Она будет моей женой, — отвечал Соблазнитель.

— Понял. Тогда пойду поищу консьержку, надеюсь, с ней вы не помешаете мне забавляться.

Мадам Дюбуа принадлежала к той редкостной породе женщин, что сочетают в себе отсутствие предрассудков и легкость в общении с мудростью и рассудительностью. Она была благоразумна, но не столько по причине добродетели, сколько от врожденного чувства чести. Занимая подчиненное положение по отношению к Казанове, она превосходила его порядочностью и глубиной чувств. Кажется даже странным, что такая женщина увлеклась Соблазнителем. Вероятно, она почувствовала, что именно этот человек может дать ей ощущение полноты бытия сегодняшнего дня, редкостное чувство, обрести которое стремятся многие, но не многим удается это сделать. А Казанова, как никто другой, умел радоваться дню сегодняшнему, при этом совершенно не задумываясь о дне завтрашнем. Возможно, именно с Дюбуа Соблазнитель, решись он связать себя узами брака, сумел бы обрести счастье, ибо, будучи полными противоположностями, они могли бы счастливо дополнять друг друга. Но несмотря на заявление, сделанное слуге, жениться на Дюбуа Казанова никогда не собирался.

Пораженный красотой, спокойствием и изысканностью манер новой служанки, Казанова обещал исполнить ее просьбы, то есть: разрешить ей не прислуживать ему при принятии ванны и дозволить дочери консьержки ночевать в одной с ней комнате. Подобная предусмотрительность не могла не огорчать Соблазнителя, однако пока он все равно вынужден был воздерживаться от любви, дабы излечиться от дурной болезни, переданной ему коварной Ф. Взамен он попросил новую служанку делить с ним трапезы, и та, не чинясь, согласилась.

Речь Дюбуа выдавала в ней женщину начитанную, и Казанова сказал ей об этом. Она ответила, что очень любит читать, и в ответ спросила, читает ли Казанова по-английски, а то у нее много хороших книг на этом языке и она может одолжить их ему. Соблазнитель ответил, что не знает английского и не любит романов.

— Но с чего вы взяли, что я предлагаю вам романы? — удивилась Дюбуа.

— Потому что молодые женщины обычно читают исключительно романы, — не задумываясь, ответил он.

Однако он ошибся. Рассудительная красавица более всего любила философию, а среди философов предпочитала англичанина Локка[54].

Постепенно Дюбуа поведала Казанове свою короткую историю. Родилась она в Лионе, затем родители ее переехали в Лозанну. Когда умер отец, служивший кучером у мадам д’Эрман, мадам взяла девочку себе в услужение, а через три года определила ее горничной к миледи Монтегю. Вместе с миледи девушка отправилась в Виндзор, там она вышла замуж за Дюбуа, престарелого камердинера миледи, который через три года скончался. Английский климат плохо отразился на здоровье молодой женщины, и она попросила миледи отпустить ее на континент. Миледи щедро наградила ее и оплатила дорогу домой, в Лозанну. Там мать устроила дочь горничной к одной англичанке, но та вскоре уволила ее, решив, что ее собственный поклонник слишком благосклонно взирает на молодую служанку. Дюбуа пришлось вернуться домой, поэтому когда Лебель, мажордом французского посланника, предложил ей место горничной у одного итальянского синьора, она согласилась, хотя, разумеется, определенные сомнения у нее были.

Дружеские отношения, установившиеся между хозяином и его горничной, постепенно переросли в более нежные чувства. К счастью, мадам Дюбуа была не из ревнивых. Она снисходительно относилась к изменам Казановы и просила только одного: ничего от нее не скрывать. Он и не скрывал: ни своего увлечения мадам N. ни ужасной шутки, сыгранной с ним мегерой Ф. Последняя история потрясла Дюбуа и преисполнила ее состраданием к Казанове. Узнав, что его лакей Ледюк тоже где-то подцепил сифилис, она предложила ему план мести. Согласно этому плану, Казанова написал Ф. письмо, где с возмущением отрицал, что в ту ночь он был с ней, ибо он по-прежнему здоров, зато лакей его внезапно заболел той же болезнью, которой больна она. Далее следовали грозные инвективы о злонравных и бездушных особах, готовых из прихоти погубить невинного человека. Отослав письмо, Казанова призвал к себе Ледюка и приказал бедному малому отправляться к Ф., любыми способами пробиться к ней и, оставшись наедине, потребовать оплатить лечение болезни, которой он заразился от нее, проведя два часа в ее объятиях. Лакей, получивший свой недуг от служанки из соседнего трактира, долго ничего не понимал, но Казанова сумел втолковать, что и как надо рассказывать Ф. и как отвечать на ее вопросы. Впрочем, когда речь зашла о материальном возмещении ущерба, Ледюк оживился, сказал, что все исполнит, и уехал. Напутствуя его, хозяин даже разрешил ему пригрозить пожаловаться на Ф. в полицию — в случае, коли та не пожелает платить.

Тем временем, как и предполагала Дюбуа, от Ф. пришло еще одно письмо. В этом письме она, по-прежнему выражая уверенность, что провела ночь именно с Казановой, тем не менее прислала двадцать пять луидоров на лечение слуги и рассчитывала, что все случившееся будет надежно похоронено в памяти Соблазнителя. Теперь оставалось только подождать возвращения Ледюка и сравнить результаты. Лакей вернулся поздно вечером с двадцатью пятью луидорами в кармане и рассказал, что полдня он просидел на лестнице у дома Ф., пока та, наконец, не заметила его. Узнав, кто он такой, она тотчас пригласила его подняться и, выяснив, чем он болен, без лишних слов вручила ему деньги и попросила забыть об этой поездке. Победа была полной. Казанова отослал Ф. утонченно-издевательское письмо, великодушно оставил Ледюку его двадцать пять луидоров (луидоры, присланные для него Ф., он по рассеянности оставил себе) и стал собираться в Берн. Недуг не слишком беспокоил его — лечение шло успешно. Но бедняга Ледюк совсем расхворался, и его пришлось оставить в Солере на попечении местного врача. Поправившись, он должен был сам добраться до Берна и явиться в гостиницу, где остановится Казанова. Адрес хозяин пообещал ему сообщить.

В городе Берне были отличные бани, и Казанова не преминул посетить их. Юная, пышущая здоровьем банщица раздела Казанову, потом разделась сама и принялась его намыливать. Движения ее были уверенны, однако Соблазнитель не чувствовал ни нежности в ее руках, ни приятного ритма в движениях. Взглянув на лицо ее, он увидел розовые щеки, светлые глаза, белоснежные зубы — словом, ничего отталкивающего. И все же вид этой обнаженной девицы нисколько не волновал его. Почему? — задавался он вопросом, сидя, завернувшись в полотенце и ожидая, когда банщица принесет заказанный им кофе. Потому, что черты лица ее не носили отпечаток изысканности, отличающий девиц благородных и образованных? Или потому, что во взоре ее не было лукавинки, скрывающей бездну чувств, или сдержанности, мгновенно переходящей в почтение, а может, ей не хватало робости и стыдливости или, напротив, крохотной толики кокетства, столь необходимого для возникновения любовного чувства? Мужчинам нравятся женские ухищрения и уловки, они манят их словно яркий цветок пчелу, простота становится приятна потом, когда они вволю насладятся игрой. Может быть, это происходит оттого, что мы все привыкли ходить в одежде, оставляя открытым только лицо, и хотя для любви оно далеко не столь важно, как все остальное, влюбляемся мы именно в него, именно по нему судим о красоте женщины. Не естественнее, не разумнее ли было бы наоборот: закутывать голову, оставляя все остальное обнаженным, и влюбляться в тот предмет, обладание которым является венцом пылких наших устремлений? Ведь тогда мы бы влюблялись в подлинную красоту, и не оправдавший наших ожиданий лик прекрасно сложенного создания, освободившись от маски, не повергал бы нас в отчаяние. Тогда бы женщины, чье лицо не отличается совершенством, не сразу открывали бы его, а позволяли бы нам наслаждаться их телом, постепенно приучая нас к мысли, что можно прекрасно обходиться без красивого лица. Ведь совершенно ясно и бесспорно, что непостоянство в любви происходит исключительно из-за разнообразия лиц. Если бы мужчина не видел вокруг себя хоровода женских лиц, он хранил бы верность той женщине, которая приглянулась ему первой.

Погруженный в размышления о природе мужского непостоянства, Соблазнитель вернулся домой, где его ожидала верная Дюбуа. Хотя отношения между горничной и хозяином давно уже были нежными и доверительными, болезнь последнего пока не позволяла им сблизиться окончательно. Но теперь, когда болезнь отступила, сладостный миг явно был уже не за горами.

За ужином Казанова поделился с Дюбуа, ставшей поверенной всех его дум и тайн, своими мыслями о молоденькой банщице, здоровой и свежей, вновь выразив свое удивление, отчего ему нисколько не захотелось соблазнить ее. Дюбуа уверенно ответила, что банщица, видимо, была не слишком хороша собой, и внезапно заявила, что желает взглянуть на нее, дабы приобрести собственное суждение. Соблазнитель с радостью вызвался сопроводить ее, попросив только переодеться в мужское платье. Служанка согласилась. Фрак Ледюка сел на ней как влитой, панталоны же пришлось взять у Казановы. В конце концов из мадам Дюбуа получился вполне привлекательный молодой человек, с коим на следующий день Казанова вновь отправился в бани.

На этот раз он выбрал себе другую банщицу, а прежняя занялась Дюбуа. Войдя в воду и раздевшись, Соблазнитель предоставил свое тело быстрым и ловким рукам дородной швейцарки. Дюбуа долго не решалась снять рубашку, но наконец отважилась это сделать. Тогда девицы, узрев перед собой любовную парочку, решили развлечь их импровизированным спектаклем лесбийской любви. Казанове тотчас вспомнились любовные игры, кои довелось ему наблюдать между М. М. и К. К. Однако здесь, в воде, зрелище изгибающихся и трепещущих молодых женских тел завораживало. Обняв желанную Дюбуа, Казанова любовался юными красавицами. Дюбуа же, зачарованная необычной игрой, забыв обо всем на свете, высвободилась из объятий Соблазнителя, плавно, словно во сне, направилась к играющим и присоединилась к ним. Грациозная, с роскошной грудью и пышными бедрами, она органично вписалась в дуэт, мгновенно преобразившийся в трио, которое развлекало восторженного Соблазнителя. Вернувшись домой после столь захватывающего зрелища, Казанова и чаровница Дюбуа к обоюдному удовольствию наконец полностью вкусили плод Венеры. «Моя служанка стала моей любовницей и продолжала ей оставаться все время, пока я жил в Берне», — писал Казанова. Он полностью излечился от болезни, и она не омрачила их любви. «Радости проходящи, но проходящи и печали», — заметил он по этому поводу.

Счастливой парочке пришло два письма. Одно было от мажордома французского посланника Лебеля, того самого, который в Солере нанял мадам Дюбуа горничной в дом к Казанове. Теперь почтенный мажордом просил Дюбуа стать его женой. Второе послание было от посланника и адресовано Казанове. В нем господин де Шавиньи уговаривал Соблазнителя отпустить Дюбуа (в том, что Дюбуа стала любовницей Казановы, у него не было никаких сомнений) и позволить ей вступить в брак с Лебелем, а ежели та заупрямится, любой ценой склонить ее к этому браку. Посланник был уверен, что Казанова не собирается жениться на своей служанке, а значит, он обязан позаботиться о ее будущем. Лебель был намного старше Дюбуа, искренне к ней расположен, обладал достаточными для семейной жизни средствами и, будучи человеком разумным, не требовал ответного пылкого чувства.

Посланник был совершенно прав: влюбленная Дюбуа сначала наотрез отказалась выходить замуж за кого-либо иного, кроме Казановы, который хотя и утверждал, что еще никогда никого не любил так, как свою чаровницу Дюбуа, но тем не менее жениться на ней не собирался. Более того, ему уже изрядно наскучило в Берне, и он собрался в Лозанну, где проживала матушка Дюбуа и где их совместное появление неминуемо вызвало бы сплетни и пересуды. Следовательно, ехать надо было порознь. Разлука же, как прекрасно сознавала Дюбуа, влекла за собой разрыв: Соблазнитель никогда не был верным любовником, готовым продолжать любить «на расстоянии». В конце концов молодая женщина образумилась и, поощряемая венецианцем, дала Лебелю согласие. Казанова любил выступать в роли благодетеля и пристраивать своих любовниц. И в этот раз он не изменил себе, тем более что от него многого и не требовалось: всего лишь уговорить красавицу прислушаться к голосу разума. Мажордом же, желая получить руку чаровницы Дюбуа, был согласен на все, в том числе и признать своим ребенка Казановы, которого молодая женщина уже носила под сердцем. Пытаясь удержать возлюбленного, Дюбуа сообщила ему, что беременна, после этого известия Соблазнитель еще настойчивее стал уговаривать ее поскорее выйти замуж, дабы будущий младенец был рожден в законном браке. Чадолюбие также не входило в число его добродетелей. Расстались любовники спокойно, без лишних слов и эмоций. «Вступать в брак надо с холодным сердцем и трезвым расчетом», — напутствовал Казанова свою, уже бывшую, возлюбленную. Через несколько дней после ее отъезда он также покинул Берн.

По дороге в Лозанну он посетил проживавшего в деревушке Мора знаменитого естествоиспытателя и писателя Альбрехта Галлера, человека энциклопедически образованного, автора ряда ученых трактатов по ботанике, анатомии, хирургии и эмбриологии, сочинителя поэм, посвященных его родным альпийским лугам. Общение с Галлером доставило Казанове много удовольствия. В своих записках он многократно превозносит ум и скромность великого швейцарца, мнения которого во многом совпадали с его собственными. Оба не жаловали Руссо и его последний роман «Новая Элоиза». Галлер полагал характеры Руссо совершенно искусственными. На вопрос, часто ли посещает ученого Вольтер, швейцарец отвечал, что величие господина де Вольтера лучше видится на расстоянии, и, сменив тему, принялся хвалить Петрарку. Словом, посетитель остался чрезвычайно доволен своим ученым собеседником.

Однако, несмотря на весьма двусмысленный отзыв Галлера о Вольтере, Казанову не покидала мысль посетить великого французского мыслителя, поклонником коего он, как и все просвещенные люди Европы, себя считал. Пробыв некоторое время в Лозанне, где он благословил брак Лебеля и чаровницы Дюбуа, Казанова отправился в Женеву. Прибыв в город, он остановился в гостинице «Весы», той самой, где много лет назад происходило его прощание с Анриеттой, и — видимо, в угоду случаю — в том же самом номере, откуда он, обливаясь слезами, стоя у окна, смотрел, как Анриетта садилась в карету, умчавшую ее в облаке пыли в неведомые края. Разумеется, он давно позабыл об этом приключении, но, подойдя к окну, заметил надпись, нацарапанную в тот горький день на стекле его прозорливой возлюбленной: «Ты забудешь также и Анриетту». Услужливая память тотчас воскресила картины былой любви. Бросившись в кресло, Соблазнитель погрузился в нахлынувшие на него воспоминания, сопровождавшиеся горестными размышлениями. Ему казалось, что он еще может любить, однако он уже не чувствовал в себе ни былого пыла, ни мягкого нрава, ни известной честности и ни прежней силы. Последнее страшило Соблазнителя более всего. Тем не менее в тот вечер он испытал такое воодушевление, что, «не раздумывая, кинулся бы к Анриетте, если б знал, где ее искать, хотя и помнил все ее запреты». Однако наутро от душевного подъема не осталось и следа. Казанова отправился к местному банкиру за деньгами, затем разнес рекомендательные письма и отправился на обед к некоему господину Вилару Шандье, обещавшему сопроводить его в Делис, где проживал господин де Вольтер.

В то время французский философ находился в зените славы: половина Европы боготворила его, половина — предавала анафеме. Его жилище стало местом паломничества литераторов и художников, любознательных путешественников и титулованных особ. С поистине монаршим величием Вольтер принимал всех, сыпал остротами и щедро наделял гостей из сокровищницы своего ума. Гости философа, покоренные величием его духа и остроумием его речей, не уставали восхищаться очарованием его жилища, окруженного прекрасным садом, разбитым самим хозяином. Даже враги, коих у него было в достатке, воздавали ему должное. Восемнадцатилетний шевалье Буфле[55], в восторге от того, что великий Вольтер не просто снизошел до него, но обращался с ним вполне по-товарищески, писал матушке: «Вы даже представить себе не можете, сколько добра творит господин де Вольтер. Он составляет счастье всех, кто его окружает. Для жителей здешних мест он является одновременно и королем, и любящим отцом. Ежели прежде я знал только господина де Вольтера — поэта, то теперь я знаю его как великодушного отца семейства, и, спроси меня сейчас, какого из двоих я предпочел бы, ответить для меня было бы весьма затруднительно». Радушно был принят и друг Казановы принц де Линь, также прибывший в Делис с единственной целью — очаровать великого человека и приобщиться к его мудрости. Целую неделю де Линь с неподдельным интересом внимал каждому слову философа, стараясь ничем не вызвать его неудовольствия. И ему это почти удалось — он совершил всего лишь один промах, виной которому, несомненно, была жара. В тот день прислуживавшие за обедом молоденькие служанки были в платьях с открытыми плечами и глубокими вырезами, и принц, слушая хозяина, одновременно любовался соблазнительными формами юных швейцарок. Заметив, что служанки отвлекают его гостей, возмущенный Вольтер вытолкал девушек вон. Привыкший ко всеобщему почитанию, окруженный преданной ему свитой, великий затворник не терпел, когда гость начинал расточать свое внимание кому-то иному. Впрочем, излишнюю вспыльчивость и желчность Вольтера многие современники объясняли не столько присущим великому человеку тщеславием, сколько наблюдавшимся у него в то время ухудшением здоровья и вполне закономерной усталостью от постоянного присутствия в доме досужих посетителей.

Казанова, для которого «отец Просвещения» стоял в одном ряду с Горацием, Сенекой и Ариосто, досконально знал все, что написал Вольтер. Но если книга — покорный помощник читателя, то этого нельзя сказать об авторе. Куда бы ни направлялся Соблазнитель, он везде стремился быть в центре внимания, иная ситуация у него в голове просто не укладывалась. Посещая великих мира сего, он прежде всего рассчитывал на их интерес к своей особе. Так было и в случае с Вольтером, к посещению которого он готовился заранее.

Представленный с великой торжественностью, Казанова произнес заранее заготовленную фразу:

— Сегодня самый счастливый момент в моей жизни. Наконец-то я вижу вас, дорогой учитель. Вот уже двадцать лет, сударь, как я почитаю себя вашим учеником.

— Сделайте одолжение, оставайтесь им еще двадцать лет, только потом не забудьте принести мне мое жалованье, — ответил Вольтер, и окружавшая его свита весело заулыбалась.

— Обещаю, а вы обещайте дождаться меня, — парировал венецианец.

— Даю вам слово, и я скорее с жизнью расстанусь, чем нарушу его, — согласился с ним философ.

Присутствующие рассмеялись — первый раунд остался за Вольтером, а Казанова почувствовал, что самолюбию его нанесен весьма существенный удар. Он не умел быть на вторых ролях, не умел уступать, выше себя ставил исключительно древних, а своих современников, сколь бы ни велики были их заслуги, полагал исключительно равными себе. Привыкший блистать красноречием, Казанова не мог простить философу, что тот с легкостью затмил его там, где он считал себя непревзойденным мастером, то есть в словесном поединке. «Насмешники вечно поддерживают одного в ущерб другому, и тот, за кого они, всегда уверен в победе», — обиженно написал Казанова в своих «Мемуарах». Поэтому в дальнейших разговорах с Вольтером Авантюрист видел лишь беспрерывную дуэль, в которой он только и делал, что парировал удары, то есть ни с чем не соглашался, а если соглашался, то сразу же выдвигал множество доводов от противного. Но, скорее всего, ни в один из четырех дней, проведенных Казановой в доме философа, Вольтер об этом так и не догадался, списав строптивость посетителя на его дурной характер.

Несмотря на обиду Казановы, Вольтер не мог не оценить по достоинству своего незаурядного собеседника, а так как в то время он работал над «Опытом о нравах и духе народов», то ему были интересны суждения гостя обо всем, что касалось Италии. Но отодвинутый свитой Вольтера на второй план, Казанова любой обращенный к нему вопрос почитал подвохом. Поэтому, когда его вполне невинно спросили, знаком ли он со своим соотечественником, энциклопедически образованным эрудитом и литератором графом Альгаротти, он ответил, что «знаком, но не как венецианец», ибо семеро из восьми жителей Венеции «не ведают о его существовании». Не менее уклончиво отозвался он и о другом венецианце, сочинителе пьес маркизе Альбергати, комедии которого Вольтер ставил в один ряд с сочинениями Гольдони. Назвав Альбергати «изрядным литератором», Казанова уточнил, что тот сочиняет «прескучные комедии», «утомляет читателя» и «в голове у него хоть шаром покати». Подобными нелюбезными отзывами Казанова, видимо, выражал свою досаду и на Вольтера, и на своих соотечественников, принадлежавших к венецианской аристократии и не принимавших в свой круг Казанову, что не могло не ущемлять его самолюбия.

Стремясь развеять желчное настроение гостя, хозяин спросил, кто является его любимым поэтом. «Ариосто», — ответил тот. И тут — к великому изумлению Казановы — Вольтер без промедления прочел наизусть два обширных отрывка из «Неистового Роланда», ни разу не ошибившись ни в словах, ни в интонации. Венецианец, знавший наизусть всю знаменитую поэму великого итальянца, ибо читал его по нескольку раз в год с пятнадцатилетнего возраста, слушал как завороженный, а когда Вольтер завершил декламацию, разразился аплодисментами и восхищенно заявил, что никогда еще не слышал столь проникновенного чтения «Роланда». Казанова был искренне растроган, ведь в свое время Вольтер опубликовал свое отрицательное суждение о поэзии Ариосто. Теперь же философ признавал свои суждения ошибочными и громогласно заявлял, что обожает Ариосто. Воспользовавшись тем, что гость пришел в приятное расположение духа, племянница Вольтера, госпожа Дени, попросила его прочесть отрывок из любимой поэмы — тот самый, из-за которого Казанова постоянно прибавлял к имени Ариосто эпитет «божественный». Казанова прочел последние тридцать шесть октав двадцать третьей песни «Неистового Роланда», повествующих о том, как рыцарь Роланд, узнав, что красавица Анджелика подарила свою любовь пастуху Медору, в отчаянии утратил рассудок:

А как он остался один,

И снялась препона его кручине, —

Из-под век по ланитам и на грудь

Хлынул слезный ток,

Разлились стенания и рыдания,

Он не сыщет места на ложе,

Оно жестче ему каменьев,

Жесточе крапивы[56].

Когда чтец дошел до этого места, у него на глазах выступили слезы, а к концу чтения рыдали уже все присутствующие. Едва отзвучало последнее слово, как Вольтер бросился гостю на шею, восклицая: «Хотите, чтобы все плакали, плачьте, но чтобы заплакать, надобно прочувствовать!» Растроганный философ благодарил Казанову и пообещал завтра же прочесть ему те же октавы и также проливать над ними слезы. Как отмечает Казанова, слово он сдержал.

В оставшееся время соперники, примиренные Ариосто, беседовали вполне мирно. Когда настало время прощаться, Вольтер, узнав, что итальянский путешественник приехал из Женевы единственно ради него, пригласил Казанову приходить к нему обедать — хотя бы дня три, дабы иметь время и послушать, и поговорить. Приглашение было Принято.

На следующий день за обедом гость в основном молчал, но затем Вольтер стал вовлекать его в разговор о венецианском правлении, видимо, полагая, что у бывшего узника Пьомби есть немало причин быть им недовольным. Однако охваченный духом противоречия, Казанова активно выступил в защиту правителей Венеции и даже признал справедливость собственного заключения, так как, по его словам, он сам «злоупотреблял» свободой. Обычно, когда разговор касался его пребывания в тюрьме, он, пользуясь случаем, исполнял свой коронный номер — рассказ о побеге из Пьомби. Но тут он то ли не счел собравшееся у Вольтера общества достойным его любимой истории, то ли испугался, что «вольтерова клика» и в этом рассказе найдет над чем посмеяться, и рассказывать о побеге не стал — даже тогда, когда его об этом попросила госпожа Дени. «Ведь согласитесь, чтобы быть свободным, вполне достаточно чувствовать себя таковым, не правда ли?» — завершил он свой панегирик аристократическому правлению. Тогда, сменив тему, Вольтер заговорил об итальянской литературе или, говоря словами Казановы, «стал нести околесицу» и делать «вздорные выводы». Очевидно, вспоминая об этих днях, Соблазнитель снова приходил в дурное расположение духа. Тем не менее в «Мемуарах» его есть строки, где он отдает должное французскому философу: «Жил он, ничего не скажешь, на широкую ногу, только у него одного хорошо и кормили. Было ему тогда шестьдесят шесть лет и имел он сто двадцать тысяч ливров дохода. Неправы те, кто уверял и уверяет, будто он разбогател, надувая книгопродавцев. Напротив, книгопродавцы вечно обманывали его…»

Вполне дружественно происходили и беседы хозяина и гостя один на один. Но едва лишь Вольтер обращался к Казанове в присутствии общества, состоявшего из восторженных поклонников философа, как итальянец тотчас замыкался в себе и старательно опровергал все, о чем бы ему ни говорили, будь то литература, политика или нравы. Разговоры эти, более напоминающие перепалку, в которой каждая из сторон претендовала на истину в последней инстанции, воспроизводятся Казановой в его «Мемуарах». В записях Вольтера подобных свидетельств нет, более того, после тщательных поисков было обнаружено всего два косвенных упоминания о том, что знаменитый Авантюрист («странная личность», как называет его Вольтер в письме от 7 июля, то есть спустя два дня после отъезда Казановы из его дома) посетил философа во время его проживания в Делисе. На этом основании ряд исследователей приходят к мысли, что встреча эта (полностью или отчасти) является плодом фантазии Казановы, а рассуждения, приписываемые им Вольтеру, он извлек из вольтерова «Философского словаря». К примеру, приведенный ниже диалог из «Мемуаров» Казанова вполне мог как восстановить по памяти, так и придумать, вложив в уста Вольтера мысли из его сочинений:

Казанова: Никогда вам не победить суеверие, а ежели вы и победите его, то скажите на милость: чем вы его замените?

Вольтер: Когда я освобождаю род людской от лютого зверя, терзающего его, надо ли спрашивать: кем я его заменю?

Казанова: Он не терзает его, напротив, он необходим для самого его существования.

Вольтер: Любя человечество, я хотел бы видеть его счастливым и свободным; а суеверие несовместимо со свободой. Или вы полагаете, что неволя может составить счастье народа?

Казанова: Значит, вы хотите, чтобы народ был господином?

Вольтер: Боже сохрани. Править должен один.

Казанова: Тогда суеверие необходимо, ибо без него народ не будет повиноваться государю.

Вольтер: Никаких государей, ибо это слово напоминает мне о деспотии, кою я должен ненавидеть так же, как рабство.

Казанова: Чего вы тогда хотите? Если вам хочется, чтобы правил один, он не может быть никем иным, нежели государем.

Вольтер: Я хочу, чтобы он повелевал свободным народом, чтобы он был его главой, но не государем, ибо он не должен править самовластно.

Казанова: Из двух зол надо выбирать меньшее. Без суеверия народ станет философом, а философы не желают повиноваться. Счастлив единственно народ угнетенный, задавленный, посаженный на цепь.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.