ТЮРЬМА ПЬОМБИ. ПОБЕГ

ТЮРЬМА ПЬОМБИ. ПОБЕГ

Рано утром 26 июля 1755 года полицейские во главе со своим начальником, мессером гранде, вторглись в квартиру Авантюриста и, взяв под стражу ее хозяина, препроводили его в Пьомби, Свинцовую тюрьму. Тюрьма располагалась непосредственно при Дворце дожей и получила свое название из-за крыши, покрытой свинцовыми пластинками толщиной в три сантиметра. Разодетый словно на свадьбу, Казанова отправился в тюрьму в новом «прелестном» (по его собственному определению) костюме. Его привели в тесную камеру с низким потолком, где не было ни стула, ни кровати, а одна лишь лохань для отправления естественных надобностей. В зарешеченное оконце, выходившее на чердак, с трудом пробивался тусклый свет. По чердаку вальяжно разгуливали жирные крысы величиной с кошку, и Казанова с ужасом подумал, что они вполне способны проникнуть и в его камеру. Облокотившись о подоконник, узник провел в сей неудобной позе несколько часов, мрачно глядя на фланирующих крыс и размышляя, какие обвинения ему могут предъявить. Он понимал, что вел жизнь далеко не праведную, однако преступником себя не чувствовал, ибо никогда не нарушал законов Венецианской республики. Тюремщик не показывался. Тогда Соблазнитель, не раздеваясь, растянулся прямо на полу и заснул. Проснулся он от страшного холода, пошарив вокруг себя, он с ужасом натолкнулся на застывшую руку. Решив, что, пока он спал, с ним рядом положили труп какого-нибудь бедняги, скончавшегося в этих мрачных застенках, он принялся ощупывать конечность и с удивлением обнаружил, что это его собственная левая рука, заледеневшая на холодном полу. «Приключение было забавным, но меня не развеселило», — написал Казанова, вспоминая о своем пребывании в Пьомби.

В семь утра явился тюремщик и спросил Казанову, чего ему надобно принести.

— Вам здесь сидеть еще долго, — ехидно усмехнулся он.

Узник составил список вещей, которые могли ему пригодиться в тюрьме. Наряду с кроватью, столом, креслом, бельем, шлепанцами и ночными колпаками он указал и книги.

Вычеркнув все колющие и режущие предметы — бритву, нож и вилку, а также книги, бумагу, перья и чернила, тюремщик спросил:

— Что будем кушать? Коли у вас есть денежки, заказывайте.

Республика содержала своих заключенных впроголодь, но те, кто мог платить, имели право заказывать обеды в соседней траттории. Казанова попросил мяса и супа и вручил тюремщику цехин на расходы. Еда пока не слишком волновала его, у него совсем не было аппетита. Более всего его огорчил запрет на получение книг. Желая утешить нестроптивого узника, тюремщик сказал, что у начальства есть дозволенные для чтения книги и он может принести их ему. Казанова приободрился, ведь он опасался, что, не имея возможности занять себя чтением, он вскоре сойдет с ума от скуки. Бездействие всегда было главным его врагом. Поэтому когда ему принесли заказанные вещи и обед, он принялся по возможности комфортабельно обустраивать свой быт.

Поначалу Казанова был рад, что оказался в одиночестве, соседство воров и убийц его пугало не меньше, чем соседство с крысами. Но вскоре отсутствие собеседников стало нестерпимым, теперь он был бы рад любому товарищу по несчастью, даже умалишенному и прокаженному. Одиночество лишало его сна и аппетита, невозможность писать усугубляла гнетущее настроение. «Если узник причастен к изящной словесности, дайте ему письменный прибор и бумаги: горе его станет на девять десятых меньше», — напишет он позже в своих «Мемуарах». Не имея возможности утолить свою печаль на бумаге, он невзирая на плохое освещение начал читать и быстро осилил присланный ему тюремным начальством труд испанской визионерки сестры Марии Агреды[37] под названием «Град мистический». Автор, разумеется, хотел укрепить читателя в вере, однако на Казанову сочинение сие произвело обратное впечатление: и мистика, и церковное учение показались ему пустыми выдумками.

В октябре произошла смена инквизиторов. Казанова, которого до сих пор не удосужились даже допросить, был твердо уверен в своей невиновности. Он полагал, что попал в тюрьму по ошибке или из-за происков своих врагов, пожелавших проучить его. Он был уверен, что новое начальство отпустит его или хотя бы предъявит ему обвинения, и тогда он сможет оправдаться и выйдет на свободу. Но надежды его не сбылись. Впав в отчаяние, он принялся проклинать и Республику, и трибунал инквизиции, и само правосудие. От жгучей обиды у него началась лихорадка, расстроилось пищеварение. К счастью, тюремный лекарь оказался человеком жалостливым и облегчил страдания несчастного главным образом тем, что выхлопотал у начальства разрешение покупать книги. Он понимал, что хорошее чтение подействует на узника лучше всяких снадобий и отваров.

Какое-то время Казанова действительно чувствовал себя лучше. Ему принесли его любимого Ариосто, и он с наслаждением, позабыв про духоту, грязь и крыс, наслаждался виршами великого поэта. Ариосто укрепил его дух. И когда им вновь овладела страшная мысль, что никакого суда и следствия не будет, а его просто оставят навечно гнить в этой мерзкой камере, он принял бесповоротное решение: бежать. Он убежит, или пусть его лучше убьют. С этой поры Казанова принимается самым тщательным образом обдумывать возможность побега. Он размышляет, анализирует, присматривается.

Как-то раз во время уборки камеры узник и тюремщики ощутили сильный толчок, от которого задрожали стены. Растерявшиеся тюремщики замерли, а Казанова в восторге закричал:

— Еще! Еще! Тряхни-ка их покрепче! (Просьба его, видимо, была адресована Богу.)

Опасаясь, что заключенный сошел с ума, тюремщики выскочили вон и заперли камеру. Вскоре еще один толчок сотряс Дворец дожей и тюрьму Пьомби, затем все стихло. Это были отзвуки знаменитого землетрясения 1755 года, разрушившего Лиссабон.

Катастрофа не задела Венецию, дворец и тюрьма по-прежнему стояли прочно, и Казанове ничего не оставалось, как вновь начать обдумывать возможности побега. Так как тюремные камеры были расположены непосредственно над залом, где заседали инквизиторы, то наиболее реальным представлялось проделать дыру в полу, пробраться в зал, а там, изловчившись, выскользнуть на улицу. Но где взять инструмент, чтобы проделать дыру? И что делать, если по дороге наскочишь на стражника? Кто-нибудь иной, возможно, и отказался бы от побега, но не Казанова. Уверенный в себе и в помощи Фортуны, которая, как известно, помогает прежде всего молодым и энергичным, он считал, что если человек что-нибудь замыслит и станет заниматься исключительно осуществлением своего плана, то непременно добьется своего.

Мысль о побеге не покидала Казанову ни на секунду. В это время судьба начала посылать ему товарищей по камере. Первым стал юный парикмахер, соблазнивший графскую дочку. Сохраняя честь семьи, граф с помощью своих связей упрятал юношу в тюрьму без суда и следствия. Юный парикмахер недолго составлял компанию Казанове, вскоре его сменил преклонных лет ростовщик. Казанова, получивший разрешение на ежедневную получасовую прогулку по тюремному чердаку, исследуя предоставленную в его распоряжение площадку, нашел в углу груду старой рухляди. Его внимание привлек осколок черного мрамора. Не зная, зачем он может ему пригодиться, Казанова на всякий случай принес его в камеру и спрятал под стопку рубашек. К этому времени благодаря стараниям Брагадина в камере Казановы было уже много полезных вещей, облегчавших его тюремное прозябание. К примеру, в первый день нового, 1756 года узник получил множество разных подарков: халат на лисьем меху, ватное одеяло и медвежью полость для ног. Все это были дары сенатора. Теперь зимой, когда в камере стоял жуткий холод, ему было тепло. Летом Казанова, раздевшись догола, садился в кресло и замирал, покрываясь потом.

Чердак стал для Казановы источником полезных находок. В следующий раз он принес с прогулки железный засов. Покрутив засов в руках, он понял, что, заточив его, можно получить превосходный инструмент, пригодный для выдалбливания дыры в полу. Превратив принесенный им кусок мрамора в точильный камень, Казанова постепенно изготовил себе железное орудие с острым как бритва лезвием. Обдумывая побег, Казанова решил, что отверстие в полу удобнее всего проделать у него под кроватью, оставалось только найти время для работы. Лучшим временем были долгие зимние вечера, нагонявшие на узника страшную тоску. Однако долбить камень в полном мраке было невозможно; значит, следовало раздобыть или смастерить масляную лампу. Первое было невозможно, оставалось второе. Кастрюлька, куда можно было налить масло, у него имелась, в ней ему варили яйца. Имелось также масло, которым узник заправлял себе салат. Фитили он сделал из ниток и ваты, надергав их из одеяла. Чтобы зажечь лампу, требовались кремень, огниво, сера и трут. Серные спички, зажигавшиеся от тлеющего уголька, дал ему сам тюремщик, когда Казанова попросил у него немного серы, чтобы вылечить появившуюся на руках коросту. Этот же тюремщик принес ему и несколько кусочков кремня, который, по словам узника, был ему нужен для снятия зубной боли. Он сказал, что, если вымочить кремень сутки в уксусе и приложить к больному зубу, боль проходит. Трут Казанова добыл из собственного кафтана, где из него были сделаны прокладки под мышками, дабы на ткани не проступали пятна пота. Огнивом должна была послужить стальная пряжка от штанов. Собрав вместе все необходимые предметы и вещества, Казанова налил масла в кастрюльку, зажег фитиль. Отныне с темнотой было покончено! Только венецианцу пришлось распрощаться с любимым салатом, ибо теперь все масло уходило на освещение, но в надежде на скорое избавление он не особенно горевал об этом.

Едва Казанова приступил к подготовительным работам, как в камеру к нему поместили третьего по счету сотоварища по несчастью. На этот раз им оказался всем известный еврей Габриэле Шалона, прославившийся своим «искусством помогать молодым людям добывать себе денег скверными делишками». Казанова был знаком с ним. Еврей оказался премерзким соседом: он спал днем, бодрствовал ночью и расталкивал Казанову, умоляя поговорить с ним. Еврей страдал от бессонницы. В конце концов обозленный Соблазнитель пригрозил придушить навязчивого собеседника, и тот от него отстал. Однако работать над подкопом в его присутствии было невозможно.

Наконец назойливого сотоварища перевели в другую камеру, и Казанова с замиранием сердца приступил к осуществлению своего замысла. Отодвинув кровать, из-под которой уже несколько месяцев не выметали мусор, ибо он притворился, что от поднимающейся во время уборки пыли у него развивается болезнь легких, он своим остро отточенным инструментом начал вгрызаться в деревянный пол, собирая в салфетку отлетавшие в стороны щепочки. Две ночи при свете самодельной масляной лампы он проделывал отверстие, в деревянном полу, а днем во время прогулки украдкой выбрасывал щепки и древесное крошево за груду мусора на чердаке. Чердачный угол, где он нашел свой теперешний инструмент, был захламлен настолько, что ни один тюремщик не сумел бы обнаружить среди кучи валявшегося там старья и пожелтевших бумаг тщательно разбрасываемые Казановой щепки. На третий день узник добрался до перекрытия из мраморных блоков и с горечью обнаружил, что инструмент его перед ним бессилен. Тогда он, вспомнив, как древние, желая расколоть скалу, поливали ее уксусом, вылил в проделанное отверстие бутылку уксуса и на следующий день возобновил работу. Смоченный уксусом мрамор, а особенно скреплявший его по швам цемент не крошился, но процарапывался, и в четыре дня Казанова одолел и мраморное перекрытие. Оставалось проделать дыру еще в одном слое досок.

Завершить свой труд Казанова не успел, к нему снова доставили сокамерника. Теперь это был граф Фенароли, аббат из Брешии, человек обходительный и известный в обществе. Товарищи по несчастью обнялись и расцеловались, как старые друзья. Аббат, угодивший в Пьомби за невинный разговор с венским посланником, рассказал о слухах, ходивших о Казанове после его заключения в Пьомби. Соблазнителя называли основателем новой религии, атеистом, нарушителем общественного порядка, но, как уверял Фенароли, никто, кроме Кондульмера, зла на него не держал. Разомлев от отличного обеда, коим угостил его аббат, Казанова поведал ему о своих планах и даже показал дыру и веревку, с помощью которой он собирался спуститься вниз через проделанное им отверстие. Бежать вместе с ним аббат отказался и даже стал отговаривать товарища по несчастью от опасного предприятия. Но Казанова стоял на своем и, когда аббата перевели в другую камеру, назначил себе день побега: накануне праздника святого Августина, в ночь на 27 августа.

Но 25-го числа случилось событие, едва не стоившее узнику если не жизни, то по крайней мере надежд на скорое освобождение. Ранним утром в камеру заявился тюремщик (его звали Лоренцо) и приказал быстро собираться. Пришел приказ перевести Казанову в другую, более удобную камеру с высокими потолками, располагавшуюся под самой крышей тюрьмы, по словам Лоренцо, оттуда открывался прелестный вид на лагуну. Что касается вида, он, конечно, преувеличил, но в остальном камера, действительно, была более просторной и светлой, а в крохотные окошки задувал свежий морской бриз. Однако Казанова шел как на казнь. Рухнув в принесенное стражником из прежней камеры кресло, он с ужасом ждал, когда вернется Лоренцо, отправившийся за его постелью и оставшимися вещами. Сдвинув кровать, тюремщик просто не мог не увидеть дыру, которую он проделал в полу.

Прошел час, затем другой, дверь темницы Казановы оставалась открытой, но никто не появлялся. Мысли узника были мрачнее ночи. Он вспомнил о существовании девятнадцати подземных камер, именовавшихся колодцами. Пол в них всегда был покрыт слоем морской воды, отчего заключенным, не желавшим целыми днями стоять в ней по колено, приходилось сидеть на козлах, где лежали тюфяки и куда по утрам надзиратели клали скудный дневной тюремный паек, состоявший из воды, супа и куска хлеба. Выбраться из колодца не было никакой надежды, умереть, чтобы тем самым прервать свои мучения, — тоже. Один заключенный прожил в подземной камере тридцать семь лет. Но Казанову такая жизнь решительно не устраивала. За то время, пока стражники и тюремщик отсутствовали, он собрался с духом и решил дорого продать тюремный комфорт и надежду на спасение. Поэтому когда к нему с гневными воплями ворвался Лоренцо с требованием отдать инструмент, которым он проделал дырку в полу, и признаться, кто ему этот инструмент принес, венецианец нахально заявил, что не знает, о каком, собственно, инструменте идет речь. Тюремщик приказал обыскать узника, и тот охотно разделся догола. Перетряхнув все вещи Казановы, стражники ничего не нашли. В ярости Лоренцо распотрошил подушку сиденья кресла, и венецианец возблагодарил судьбу, что гнев его обрушился не на спинку, где был спрятан его железный инструмент. Тюремщик продолжал бушевать, а Казанова спокойно заявил, что если он действительно проделал в полу отверстие, значит, Лоренцо сам принес ему инструменты, и он, Казанова, ему их и вернул. Услышав такой ответ, стражники, стоявшие поодаль, оглушительно расхохотались. Поняв, что победа осталась за ним, Казанова успокоился. Лоренцо было невыгодно терять подопечного, от которого ему перепадало немало денег, и он решил скрыть его проступок от начальства.

Тем не менее отношение его к Казанове резко переменилось: он стал носить ему плохую еду, перестал выносить лохань для нечистот и каждое утро присылал стражников простукивать стены и пол камеры — особенно под кроватью. Приметив, что стражники никогда не стучали в потолок, Казанова впервые задумался о возможности бегства через крышу. Просидев неделю в душной камере, ибо Лоренцо наглухо закрыл оба окна, и испытывая постоянный голод, так как приносимую ему пишу нельзя было есть без риска отравиться, Казанова взбунтовался. И когда в урочный час явились Лоренцо со стражниками, он громогласно потребовал у тюремщика отчета о деньгах, выделяемых на содержание узника Государственным советом, а также тех средствах, которые давал ему сам Казанова, дабы тот покупал ему пристойную еду. Видя растерянность Лоренцо, Казанова решил закрепить успех; обозвав тюремщика палачом, он схватив переполненную лохань и пригрозил выплеснуть ее в коридор. Устрашившись душа из зловонной жижи, стражники поменяли лохань и проветрили камеру. Утром Лоренцо принес Казанове корзину свежих лимонов, присланных ему Брагадином, поставил на стол приятного на вид жареного цыпленка и большую бутыль свежей воды для питья. Затем тюремщик представил Казанове отчет в расходовании его средств, и узник великодушно предложил тюремщику взять оставшиеся деньги себе — на подарки жене. Мир был восстановлен. На всякий случай Казанова еще раз пригрозил тюремщику, что если тот донесет на него, головы ему не сносить: он сумеет убедить инквизиторов в том, что Лоренцо помогал ему готовить побег. «Помалкивайте и не забывайте, что я бедный человек и у меня дети», — сказал на прощание тюремщик Казанове.

Мысль о побеге не покидала Казанову ни на минуту, но определенного плана у него пока не было, и он, пользуясь тем, что новая камера была значительно светлей прежней, принялся читать книгу за книгой. Когда же имевшиеся у него под рукой книги кончились, он велел Лоренцо купить ему новые. Тюремщик принялся убеждать его не входить попусту в расходы, а обменяться книгами с другими заключенными — такими же умными головами, как сам Казанова. Идея пришлась Соблазнителю по душе не столько из-за сокращения расходов, сколько из-за возможности завязать переписку с товарищами по несчастью, каковые, вполне возможно, могли оказать ему содействие в побеге, план которого уже почти сложился у него в голове.

Расчеты Казановы оказались верны, уже в первой присланной ему в обмен книге лежал тонкий листок бумаги с написанными от руки стихами Сенеки, смысл которых был ясен: владелец книги приглашал его к переписке. Не имея письменных принадлежностей, изобретательный венецианец заострил длинный ноготь мизинца и, макая его в сок тутовых ягод, на том же листочке написал ответ, сопроводив его списком имевшихся у него при себе книг. Так Казанова завязал переписку с аббатом Марино Бальби, венецианским дворянином и монахом ордена сомасков, сидевшим вот уже четыре года в соседней камере в обществе семидесятилетнего графа Андреа Асквини. Бальби угодил в тюрьму за любвеобильный и великодушный нрав: три невинные девицы родили ему трех бастардов, он крестил всех троих и всем троим дал свое имя, дабы оно служило им поддержкой в жизни. Отец настоятель, поначалу лишь предупредивший его о недопустимости столь откровенного признания своих пороков, во второй раз открыто пригрозил ему, а после рождения третьего бастарда упек его в тюрьму. Далее следовал небольшой пасквиль на настоятеля, питавшего, как писал Бальби, пристрастие исключительно к юным послушникам. Столь же скверно отзывался Бальби и о своем соседе по камере, престарелом графе, чьими книгами и деньгами он, тем не менее, пользовался без всякого стеснения. Далее Бальби поведал Казанове его собственную историю про дыру в полу камеры, прибавив, что Лоренцо вызывал плотников и каменщиков, заделавших отверстие и жизнью своей поклявшихся никому об этом не рассказывать. Бальби добавлял, что если бы Казанова бежал, Лоренцо не сносить бы головы. У Бальби был свой доверенный тюремщик по имени Никколо, который сообщал ему тюремные сплетни, имена узников, а также втайне покупал на воле вино и книги. Этот Никколо поведал ему, что Брагадин обещал Лоренцо тысячу цехинов, если тот сумеет организовать Казанове побег, но Лоренцо хочет не только получить цехины, но и сохранить за собой место, а это, согласитесь, весьма непросто. В заключение аббат просил Казанову сообщить, как ему удалось получить необходимые инструменты. Дабы облегчить написание ответа, он переправил Казанове под корешком книги бумагу и карандаш.

Из писем Бальби Соблазнитель составил себе представление о его характере: сластолюбив, тщеславен, глуп, неблагодарен, нескромен. Но падре был молод (тридцать восемь лет), энергичен и не лишен определенного здравомыслия. Не оставляя помыслов о бегстве, Казанова понимал, что в одиночку ему не справиться, поскольку за ним установлен бдительный надзор. Сообщник был необходим как воздух, и за неимением лучшего он остановил свой выбор на Бальби, тем более что тот своими настырными вопросами об инструментах явно давал ему понять, что также не прочь попробовать покинуть стены темницы.

Согласно плану Казановы Бальби должен был увешать стены и потолок своей камеры большими благочестивыми гравюрами, одной из которых предстояло закрывать будущую дыру. Затем он должен пробить потолок, выбраться на чердак, проделать дыру в разделявшей их стене, добраться до потолка камеры Казановы, продолбить его и вытащить Авантюриста наружу. Далее автор сего замечательного плана брал дело побега в свои руки и обещал вывести наружу и аббата, и его соседа, престарелого графа. Поломавшись, Бальби согласился, оставалось сделать самое трудное: передать ему заточку. Легкомысленный падре предложил завернуть ее в роскошную лисью шубу и попросить тюремщика отнести шубу к ним в камеру. Лоренцо сам рассказал им про эту шубу, и граф Асквини пожелал взглянуть на нее, дабы приобрести себе на зиму такую же. Казанове идея не понравилась, однако он не стал разубеждать партнера, а поставил эксперимент: свернул шубу и вручил ее Лоренцо. Буквально через четверть часа тюремщик вернул шубу развернутой и сообщил, что графу она понравилась. Вскоре от Бальби принесли книгу, а в ней письмо, где аббат в отчаянии сообщал, что Лоренцо доставил шубу развернутой, а заточку, вероятно, нашел и спрятал в карман. В отчаянии падре упрекал Казанову, зачем тот его послушался. Результат был достигнут. Казанова попросил аббата впредь советов не давать, соблюдать осторожность и во всем ему подчиняться. Затем он утешил его, написав, что даже не думал посылать заточку в шубе, ибо способ этот с самого начала показался ему ненадежным.

Казанова решил переслать заточку в корешке Библии большого формата; однако инструмент оказался длиннее книжного корешка на два дюйма. Чтобы Лоренцо не заметил торчащий из переплета острый предмет, Авантюрист решил вместе с Библией переправить соседям блюдо макарон собственного приготовления. Он сказал, что хочет отблагодарить их за книги. Не обнаружив преступного умысла в желании узника побаловать себя и соседей макаронами в честь праздника святого Михаила[38], Лоренцо принес в камеру Казановы два огромных блюда, котел кипящих макарон и жаровню для разогревания масла. Выкладывая макароны на блюда, Авантюрист обильно поливал их маслом и слегка присыпал сыром пармезаном. Затем, водрузив одно блюдо на Библию, он вручил сооружение Лоренцо. Тюремщик попытался было отказаться нести столь громоздкую конструкцию, уверяя, что безопасней будет донести сначала блюдо, а потом книгу. Но Казанова объяснил, что и Библия, и макароны являются его праздничным подарком любезным соседям, следовательно, их надо доставить разом, иначе сюрприза не получится. Не имея оснований ссориться с Казановой, Лоренцо, вздыхая, согласился. Теперь взор его был устремлен исключительно на переполненное блюдо. Ему не хотелось его опрокинуть. Наблюдая в дверное окошко, как Лоренцо шаркает по коридору, держа на вытянутых руках огромную Библию и стоящее на ней полное блюдо плавающих в масле макарон, Казанова с трепетом ждал условного сигнала. Послышался звук отпираемого замка и через несколько минут громовое сморкание — сигнал, которым Бальби подтверждал, что весь подарок в целости передан ему прямо в руки.

Аббату понадобилась неделя, чтобы пробить отверстие в потолке своей камеры, и около двух недель, чтобы продолбить дыру в стене и добраться до потолка камеры Казановы. Оставалось сделать последнее усилие, и путь на чердак, а с него на крышу был бы свободен. Но тут к Казанове в камеру посадили мелкого негодяя, доносчика и святошу Сорадачи. Бальби пришлось прервать свою работу, а Казанове срочно изобретать способ, как устранить или хотя бы нейтрализовать неожиданного свидетеля. Для начала он, прикинувшись ревностным богомольцем, несколько часов подряд читал с Сорадачи молитвы, затем напоил его красным вином и накормил отменным обедом с чесноком, до которого Сорадачи был большой охотник. Расположив к себе сокамерника, Казанова терпеливо выслушал его рассказ о том, как тот, всю жизнь писавший доносы на других, сам угодил в тюрьму на основании доноса. Казанова был уверен, что субъекта, полагавшего, что «шпион есть не кто иной, как друг общественного блага, бич преступников и верный подданный своего государя», вряд ли станут долго держать в тюрьме. Однако любое промедление вызывало у Авантюриста живейшее раздражение, поэтому он решил действовать, не дожидаясь освобождения Сорадачи. Узнав, что сокамерника собираются вызывать на допрос, он «под большим секретом» доверил ему письма, умоляя, в случае быстрого освобождения, доставить их адресату (господам Брагадину и Гримани). Поклявшись при первом же удобном случае выполнить просьбу любезного соседа, Сорадачи зашил письма (в которых Джакомо просил прислать ему к зиме теплые ботинки на меху) в куртку, засунув их между тканью и подкладкой. Теперь оставалось ждать первого же допроса Сорадачи. Если он по-прежнему исполнял свое ремесло доносчика, он должен был передать их секретарю. Если же письма останутся в куртке, значит, на него можно положиться.

Утром следующего дня Сорадачи вызвали на допрос, а вечером Казанова попросил вернуть ему одно письмо, дабы приписать к нему еще несколько чрезвычайно важных строчек. Бросившись на колени, доносчик заявил, что со страху отдал письма секретарю. Авантюрист притворился, что ему плохо, распростерся перед образом Святой Девы, поклялся отомстить предателю, а потом упал на кровать и целый день пролежат молча, отвернувшись лицом к стене и делая вид, что не слышит покаянных воплей своего сокамерника. В это время в голове у него вызревал план побега. Зная, что три первых дня ноября государственные инквизиторы проводили вдали от города, а тюремщики по этому поводу напивались и являлись на пост не раньше полудня, бежать следовало в одну из этих ночей. Желая на всякий случай узнать поточнее, когда судьбе будет угодно предоставить ему свободу, Авантюрист решил посоветоваться со своим оракулом, проще говоря погадать на любимой книге, поэме Лудовико Ариосто «Неистовый Роланд». Этот способ гадания именовался «вергилиев», ибо гадали в основном на Библии или поэмах Вергилия. Но Казанова решил обратиться к своему любимому автору. Гадание по книге до сих пор весьма популярно, однако время упростило его: достаточно взять книгу, назвать наугад номер страницы и строки (сверху или снизу) — и пожалуйста, ответ готов, гадающему остается только растолковать его. У Казановы этот процесс был значительно более сложным: вопрос, обращенный к оракулу, сначала записывался словами, затем цифрами, и после ряда хитроумных вычислений определялись страница и строка, а в случае с поэмой — еще и песня. Наконец любимая книга дала ответ: Tra il fin d’Ottobre е il capo di Novembre, «Между концом октября и началом ноября». Ободренный Казанова придумывает хитроумный план, в результате которого Сорадачи должен либо бежать вместе с ним, либо добровольно остаться в тюрьме. Суть плана состояла в том, чтобы поразить воображение злобного, но недалекого доносчика и не дать ему возможности погубить беглецов.

Казанова блестяще справился с поставленной задачей, убедив фанатичного Сорадачи, что Святая Дева прощает ему предательство Казановы и даже посылает им обоим своего ангела, дабы тот вызволил их из темницы. Роль ангела предстояло сыграть Бальби. Сообщив аббату час, когда тот, пробив потолок, должен был явиться к ним и вывести их обоих на чердак, откуда им под руководством Казановы предстояло пробраться на крышу, а затем спуститься по веревке вниз, Авантюрист принялся обрабатывать доносчика. Он то простирался ниц перед образом Мадонны, увлекая за собой незадачливого соседа и заставляя его громогласно читать молитвы, то обрызгивал стены камеры, а заодно и Сорадачи, святой водой из огромной бутыли, принесенной по его просьбе Лоренцо, то спаивал его вином и кормил чесноком, то на разные голоса увещевал запуганного до смерти шпиона бросить богопротивное ремесло, грозя ему в случае неповиновения всеми мыслимыми и немыслимыми карами. Не привыкнув ни быстро соображать, ни иметь дело с людьми темперамента Казановы, Сорадачи сник и смиренно исполнял все указания своего энергичного сотоварища. И когда под треск ломаемых досок из дыры в потолке к ним в камеру спрыгнул бородатый аббат Бальби, перепуганный шпион, некогда работавший брадобреем, по приказу Казановы безропотно побрил и ангела, и Авантюриста ржавой половинкой ножниц. Затем, увязав в узелок немного белья, беглецы перебрались в камеру к графу, и пока Бальби собирал свои пожитки, а граф расписывал опасности задуманного предприятия, Казанова проник на чердак и проделал отверстие в крыше, вполне достаточное, чтобы сквозь него мог пролезть взрослый человек. Оставалось только сдвинуть свинцовую плиту, и путь был свободен. Веревку, свитую из простыней и салфеток, Авантюрист изготовил заранее.

Тем временем граф Асквини наотрез отказался от побега. Его возраст, комплекция и больная нога не позволят ему благополучно спуститься с крыши, а тем более переплыть канал. Свинцовые плиты чрезвычайно скользкие, глубина канала возле стен дворца невелика, вода не смягчит падения, и даже тот, кто умеет плавать, рискует сломать себе шею. Обещания Казановы вынести его на себе впечатления не произвели, он продолжал накалять страсти и в результате до смерти перепугал аббата Бальби, принявшегося упрекать Казанову за то, что тот плохо подготовил побег и ничего как следует не продумал. Авантюрист едва сдержался, чтобы не поколотить мерзкого аббата. Но пришлось смириться; пока Бальби был ему необходим.

Следом за графом отказался от побега и Сорадачи, чему Казанова в душе несказанно обрадовался. Внутренний голос давно нашептывал ему, что общество этого человека сулит одни несчастья. Запуганный шпион успел разобраться что к чему, однако вера в сверхъестественные таланты Казановы у него, по-видимому, еще сохранилась, и он стал уговаривать Авантюриста оставить его в тюрьме, обещая денно и нощно молиться святому Франциску о спасении своей души, а заодно и души Казановы. Тогда Авантюрист приказал ему вручить Лоренцо прощальное письмо, и тут же, в кромешной тьме, мелким почерком исписал клочок бумаги. Тюрьма приучила Казанову писать в темноте. На прощание Авантюрист пожелал сказать своим тюремщикам, что узнику, коли не давал он слова не предпринимать попыток к бегству, надлежит делать все, чтобы вернуть себе свободу, и право это основано на велении естества, ибо посадившие его в тюрьму власть предержащие при аресте отнюдь не спрашивали на то его согласия. Поступок его обусловлен велением исключительно разума и природы, так что если будет он по дороге схвачен снова, то он молит вернуть ему все его добро, оставляемое теперь в камере. А если Провидение спасет его, то все вещи его пусть перейдут во владение сокамерника его Сорадачи, человека малодушного и любящего себя больше, чем свободу.

Пока Казанова писал, луна, ярко освещавшая блестящую свинцовую крышу тюрьмы, скрылась, пора было отправляться в путь. Отдав половину веревки Бальби, Казанова первым вылез на мокрую и скользкую от ночного тумана крышу. Втыкая заточку в соединения плит, он с ее помощью осторожно добрался до гребня крыши и уселся на нем верхом. Неуклюжий монах, которому Авантюрист разрешил держать себя за штаны, пыхтя и ругаясь, взобрался следом. Во время подъема он ухитрился потерять узелок с одеждой и шляпу, которая, слетев у него с головы, резво покатилась по наклонной крыше и, покувыркавшись, упала в канал. Видя, что толку от монаха никакого, Казанова решил в одиночку отправиться по крыше, дабы найти способ спуститься с нее. Первоначально он полагал каким-нибудь образом зацепить веревку за конек и с ее помощью осторожно соскользнуть в канал, но зацепки нигде не было.

Скользя по гребню, он заметил несколько слуховых оконцев, находившихся явно за пределами тюрьмы, скорей всего, они вели на чердак Дворца дожей, и в такой поздний час там вряд ли находились люди. Но даже если они и встретят кого-нибудь из слуг, те вряд ли станут выдавать их инквизиции. Выбрав окошко повыше, то есть поближе к гребню, он, свесившись, с помощью заточки отодвинул закрывавшую его решетку, а затем, изловчившись, разбил стекло. Потом он осторожно вернулся к своему товарищу, встретившему его отборной бранью. Аббат был недоволен, что Казанова бросил его одного на целых два часа. Не обращая внимания на дурное настроение своего спутника, Казанова проводил его к слуховому окну. Обмотав монаха под мышками веревкой, он начал осторожно его спускать. С грехом пополам тот протиснулся в оконце, и вскоре веревка перестала натягиваться. Аббат отвязался, и Казанова, вытянув веревку, понял, что расстояние до пола значительно превышает человеческий рост. Не вняв просьбе Бальби сбросить ему веревку, Авантюрист пребывал в горестном раздумье, как вдруг колокол собора Святого Марка пробил полночь. Звук этот словно вдохнул в Казанову новые силы. Оглядевшись вокруг своим острым взором, он заметил возле одного из слуховых окон небольшую площадку, а на ней бадью с раствором и довольно высокую лестницу. Казанова ухитрился поднять лестницу к себе на конек, а затем протолкнуть ее в окошко, куда он спустил монаха. Затем он начал спускаться сам. Несколько раз ноги и руки его предательски скользили по гладкому свинцу, и только удача спасла его от падения. Наконец он соскользнул в окно, по лестнице спустился на пол и очутился рядом с поджидавшим его монахом.

Обойдя клетушку, они наткнулись на дверь, оказавшуюся, к их великому удивлению, открытой. За дверью оказался огромный зал со столом посредине и лавками вдоль стен. Распахнув окно, Казанова увидел, что территория тюрьмы явно осталась позади, но где они очутились, он не знал. Не сумев открыть дверь залы, беглецы вернулись в клетушку, где оставили свой скарб и лестницу. Тут Авантюрист почувствовал страшную усталость и, рухнув на узел с веревками, забылся в спасительном сне.

Сон его длился три с половиной часа. Пробудился он от проклятий и крепких толчков монаха. Возмущенный Бальби требовал от Казановы дальнейших решений, угрожая в противном случае вернуться в тюрьму. Сон освежил Авантюриста, и он с радостью заметил, что тьма на чердаке немного рассеялась. Беглецы принялись вновь обследовать свою каморку и в одном из закоулков обнаружили еще одну узкую дверь. С помощью заточки Казанова открыл ее, и беглецы, тревожно озираясь, проникли в галерею, вдоль которой тянулись шкафы, доверху набитые тетрадями. Авантюрист понял, что они попали в архивы. Пройдя по галерее и миновав еще несколько комнат, беглецы очутились в канцелярии. Двери канцелярии были заперты. Выглянув в окно, Казанова обнаружил, что выходило оно в лабиринт улочек вокруг собора Святого Марка, где беглецов легко могли схватить стражники инквизиции. Следовательно, надо было выбираться через дверь. Схватив со стола кинжал для проделывания отверстий в пергаменте, Казанова сунул его падре и приказал долбить дверную створку, и сам занялся тем же, только используя в качестве инструмента свою неизменную заточку. Древесина была сучковатая и поддавалась с трудом. Наконец беглецы проделали отверстие, в которое с превеликим трудом, но все же мог протиснуться взрослый человек. Медлить было нельзя, и Казанова, подсадив аббата, буквально пропихнул его через дыру. Затем Авантюрист встал на табурет и принялся протискиваться сам, нещадно обдирая бока. Сзади его никто не подталкивал, поэтому продвигаться ему было значительно сложнее. Когда большая часть его туловища очутилась в соседнем помещении, он приказал монаху обхватить его за талию и тащить что было силы. Бальби исполнил приказ, и вот уже Казанова, сжимая зубы от боли, стоял рядом с ним.

Оказавшись снаружи, беглецы быстро спустились по парадной лестнице и достигли ворот, пробить которые было невозможно. Прижимая к себе узелок, Казанова уселся возле ворот, раскинув в стороны свои длинные ноги, и заявил, что миссия его окончена. Остается только ждать, когда придут подметальщики и прочие уборщики, а если они по случаю праздников не придут, значит, им суждено умереть с голоду. Слова эти вновь вызвали поток проклятий со стороны Бальби. Казанова же, не обращая внимания на возмущение навязанного ему судьбой спутника, занялся своим внешним видом и переоделся. В этом была большая необходимость, ибо после ползания по крыше и протискивания через дыру с рваными краями одежда Авантюриста превратилась в лохмотья, а ссадины на коленях кровоточили. Переодевшись в свое парадное летнее платье, то самое, которое было на нем в тот день, когда его арестовали, Казанова носовыми платками перевязал коленки, натянул сверху чулки, отчего стройные ноги Соблазнителя тотчас перестали казаться таковыми. Аббат тоже выглядел не слишком свежим, однако костюм его, а главное, кожаные фиолетовые штаны были в полной сохранности.

В шикарной шляпе с золотой пряжкой Казанова, любопытствуя, выглянул в окошко дворца и сразу привлек к себе внимание редких пока еще прохожих, которые, решив, что служитель по рассеянности запер во дворце посетителя, побежали его искать, нашли, разбудили, и тот трусцой побежал к воротам, громыхая связкой ключей. Сжимая в кармане верную заточку, Казанова встал возле ворот, готовый всадить свое оружие в горло любому, кто попытается остановить его. Ворота открылись, Казанова и монах пулей вылетели на улицу. Авантюрист тотчас заспешил к набережной, где стояли гондолы, понимая, что спасения следует искать за пределами Республики. Семенивший за ним монах — видимо, по инерции — упорно твердил: «Идемте в церковь». Но в Венеции церковь не обладала правом убежища, и сбиры свободно арестовывали граждан как на улице, так и в храме. Поэтому Казанова, не обращая внимания на стенания сотоварища, большими шагами двигался к набережной, где нанял гондолу, приказав гондольерам плыть в Местре.

В Местре из-за глупости и беспечности аббата беглецы натолкнулись на шпиона инквизиции, и только решительные и уверенные ответы Казановы спасли их от немедленного ареста. Понимая, что, если дело так пойдет и дальше, они непременно снова угодят в тюрьму, Авантюрист предложил Бальби порознь двигаться к границе Венецианского государства, дабы потом встретиться в первом заграничном городе Борго. Монах отказался, напомнив Казанове, что тот, уговаривая его проделать дыру в его темнице, обещал никогда с ним не расставаться и теперь его, Бальби, судьба неразрывно связана с судьбой Казановы. Видя, что падре вцепился в него как клещ, Авантюрист решил применить силу. Не слушая более причитания и угрозы монаха, он взял свою верную заточку и принялся рыть яму. Через полчаса он прервал гневные излияния монаха и попросил его — как подобает доброму христианину — препоручить душу Господу, ибо скоро он дороет яму и закопает в ней Бальби живьем. Впрочем, если аббат окажется сильнее, значит, он закопает тут Казанову.

Сначала монах даже не понял, о чем, собственно, идет речь, а когда сообразил, живо взял отданные ему венецианцем деньги и припустился бежать, на прощание пообещав ожидать Казанову в Борго. Избавившись от злонравного и глупого спутника, Авантюрист вздохнул полный грудью: только теперь он почувствовал себя окончательно свободным и уже не сомневался, что ему удастся покинуть Республику.

Казанова действительно благополучно покинул пределы Венецианской республики. Возле самой границы с ним произошла история, которая, будь на месте Авантюриста кто-нибудь другой, вполне могла бы завершиться весьма плачевно. Усталый, голодный, без гроша в кармане, Казанова ощущал живейшую потребность в отдыхе и хорошем обеде. Заметив на пригорке добротный дом, он решил направить свои стопы к нему, по дороге поинтересовавшись у работавших в поле крестьян, кому он принадлежит. Костюм его, хоть и изрядно помятый, выдавал в нем знатного сеньора, поэтому никаких подозрений расспросы его не вызвали. Однако сведения, полученные им, были неутешительны: дом принадлежал начальнику местных сбиров. Благоразумие подсказывало обойти его стороной, однако голод брал свое, и беглец дерзко направился к дому из красного камня. И снова Фортуна улыбнулась Казанове: хозяина не оказалось дома, он вместе с вверенным ему отрядом был отправлен на розыски двух беглецов, сбежавших несколько дней назад из Пьомби, а молодая хозяйка приняла Авантюриста за дальнего родственника мужа. Разумеется, Казанова не стал отрицать приписанного ему родства и благодаря своему поистине фантастическому таланту слушать и слышать не только что, но и как говорят вокруг него, сумел ни разу не попасть впросак. Три дня, пока супруг очаровательной селянки разыскивал беглеца по полям и лесам, тот отдыхал у него в доме, отъедался и залечивал многочисленные ссадины и царапины. В конце концов, заняв немного денег у «родственников», Казанова нанял экипаж и доехал до Борго, где его уже ожидал падре Бальби. Из Борго беглецы направились в Больцано, где Казанову должен был ждать денежный перевод от Брагадина. Авантюрист успел сообщить приемному отцу о побеге и попросить прислать ему денег на адрес тамошнего банкира. Брагадин прислал Казанове сто цехинов, и тот, получив их, сразу же приобрел новое платье себе и Бальби.

Ни один побег из Пьомби не имел такого резонанса, как бегство Казановы. Авантюрист превратил его в занимательнейшую историю, которую он в течение сорока лет с неизменным успехом рассказывал в европейских салонах, не пропуская ни единой подробности и тщательно описывая каждый свой шаг на пути к свободе. История его побега надолго стала главным блюдом кухни Казановы-рассказчика. Венецианец настолько дорожил ею, что когда государственный секретарь герцог де Шуазель попросил коротко поведать ему о побеге, Казанова отказался, мотивируя это тем, что без деталей история эта потеряет всякий смысл и интерес. Поэтому, когда курфюрст Кёльнский обратился к нему с просьбой рассказать о своем побеге, Авантюрист сразу предупредил его, что рассказ займет не меньше двух часов. А дабы память не подвела рассказчика, он доверил свое повествование бумаге и в 1788 году в Праге издал историю своего побега из Пьомби отдельной книжечкой, которая называлась «История моего побега из тюрьмы Венецианской республики, что прозывается Пьомби».

Споры относительно правдивости рассказа Авантюриста начались сразу же после его публикации и продолжаются и сейчас. Нет ясного ответа на вопрос: бежал ли Казанова исключительно благодаря собственным талантам и удаче, или же ему активно помогал Брагадин? Одним из первых подверг сомнению удачливость Казановы итальянский писатель и филолог прошлого столетия Уго Фосколо[39], утверждая, что побег был совершен на цехины Брагадина. Современные исследователи, напротив, полагают, что освобождением Казанова обязан исключительно самому себе. В архивных документах были обнаружены записи, где стражники называли бегство Авантюриста чудесным… Скорее всего, истина находится где-то посредине. Не исключено, что, не сумев спасти приемного сына от ареста, Брагадин постарался помочь ему бежать, тем более что в «Мемуарах» Казанова упоминает о попытке своего приемного отца подкупить тюремщика Лоренцо. Но было ли бегство Казановы совершено с чьей-то помощью или же вовсе без оной, знаменитым оно стало исключительно благодаря вдохновенному рассказу Авантюриста, многократно им повторенному, а потому запомнившемуся всей Европе. Даже если бы побег Казановы окончился неудачей, вдохновенное описание приготовлений к нему непременно прославило бы рассказчика. Но если бы великий Авантюрист окончил свои дни в Пьомби, вряд ли его современники сочли бы необходимым донести его рассказы до потомков…

Перебравшись в Мюнхен, где он позволил себе отдохнуть и восстановить пошатнувшееся после потрясений последних полутора лет здоровье, Казанова принял решение отправиться в Париж, «единственный в мире город, где богиня Фортуна, несмотря на прикрывающую ее глаза повязку, щедро расточала свои милости всем, кто уверовал в нее». Быстро нашлись попутчики, готовые оплатить дорожные расходы любезного венецианского кавалера, лишь бы тот составил им компанию. Оставалось только попрощаться с Бальби, вернее, не столько попрощаться, сколько обезопасить себя от его преследований. И Казанова отправился в Аугсбург, в расположенный там монастырь, куда ему удалось пристроить Бальби. Монах ни в чем не нуждался, однако по привычке был всем недоволен, и особенно нехваткой наличных денег. Кое-как отвертевшись от монаха и надавав ему заведомо невыполнимых обещаний, Казанова помчался в Страсбург, где его ожидала очаровательная мадам Ривьер с семейством, вызвавшаяся отвезти Авантюриста в столицу Франции.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.