Будни

Будни

Вёшки. Первые дни нового года.

Завтрак в восемь. За столом многолюдно. Гостюют младший сын Михаил с женой Валентиной Исмаиловной и младшая Мария со своим мужем Юрием Павловичем. Глава семьи в хорошем настроении: «Кто рано встает, тому Бог дает. Анютка молоком меня уже попотчевала парным…» У него особые обращения к сидящим вокруг: Миня, Пиня и Ляля. Миня — это жена, давно уже не Маруся-Марусенок. Пиня — вот же какая причуда — это младший сын Михаил. Ляля — невестка. Вместе с ними застолье украшают шесть веточек третьего поколения: три внука и три внучки; три на три — счастливый уравновес.

Ступит хозяин на крыльцо, и тут же к нему, виляя хвостами, бегут надежные, отлично натасканные на охоту, друзья-красавцы — английские сеттеры и пойнтеры.

К обеду или на ужин, глядишь, пожалует с мужем сестра Марии Петровны — Лидия, живут соседями.

На кухне колдует — уже лет тридцать в этой семье — Анна Антоновна, для старших просто Нюся или Анюта.

В полдень почтальон постучится с толстой сумкой на ремне, принесет поболе двух десятков газет и журналов, а еще письма — почти каждый день десятками. Шолохов посмотрит на груду конвертов и скажет с тоской: «Нет ни сил, ни времени на все ответить». Но все-таки читал и надиктовывал секретарю ответы, а то и сам брался за перо. Секретарь ему выделен как депутату. Они не раз менялись. (Один из них — Андрей Зимовнов — проработал с 1965-го с перерывами лет семь и — поклон ему! — выпустил интересную книгу «Шолохов в жизни. Дневниковые записки секретаря». Но мог бы обогатить ее, если бы дал рукопись на просмотр детям Шолохова.)

Комната, куда уходил на ночной покой, проста, но с писательским отличием. Здесь не только две кровати и у стены трехстворчатый шкаф для одежды, там гардероб Марии Петровны и пристанище для его костюмов и любимых галифе. Меж кроватями обосновался небольшой старинный письменный стол с деревянной балюстрадкой в подпорку книгам и бумагам.

Еще одна комнатка как бы охотничья: висели ружья, а на столе гильзы, патроны, пыжи…

…Отправил открыточку поэту Виктору Бокову. Полюбился! Истинно народная лира, даже балалаечник при исполнении некоторых своих песен. Узнал то, что поэт старался скрывать — сидел по наговору много лет в лагерях. Пишет ему: «Дорогой Виктор! (сие означает: Виктор-победитель). Желаю Вам в новом году удачи и успехов…»

…Полистал рукопись книжечки, которую задумал выпустить один местный газетчик — к его юбилею. Привез свою рукопись с таким же предназначением и преподаватель Ростовского университета Марат Мезенцев. Не поддержал ни того ни другого, ибо не любил юбилейщину. Кстати, сей ученый после кончины Шолохова превратится в отъявленного антишолоховца. Говорили, правда, что на смертном одре раскаялся.

…Принял ходоков. Они его попросили обратиться к московской власти, чтобы помогла устроить для района телевидение. Он понимал: если сейчас согласится, то потянутся хлопоты и они тоже будут отвлекать от литературы. Но взялся и уже через полтора года его благодарили — появилось ТВ.

…Шолохову добрая весточка из Токио — в театре народного искусства «Мингуэй» скоро будет премьера «Поднятой целины». Спустя годы узнал, что за удачным началом пошло отличное продолжение: больше 300 спектаклей, и не только в столице.

Иногда днем он заходил в свой «депутатский» кабинет, который ему выделен в райисполкоме. Принимал избирателей, тех, кто не догадался пробиться домой. Жалобщики — вёшенцы, казаки и казачки с недалеких и далеких хуторов — считали самым удобным являться ранним утром.

Сам он вставал и шествовал «на работу», в свой домашний кабинет на втором этаже чаще всего в четыре утра.

В завтрак не обходился без радио — пользовался стареньким ламповым приемником. Он рядом, хотя и с древним, но уютным диваном.

Подворье не очень-то ухожено: заборы стали хилиться, но скрученные проволокой пока держатся, и не сразу догадались дорожку к крыльцу заасфальтировать. Зато все шесть комнат в доме в теплоте и ухоженности, попробуй иначе при Марии Петровне!

Во владениях Шолохова только то, что нужно в станице для большой семьи и несуетной жизни. Это сад и пять построек: жилой дом, погреб с ледником, сарай с сенником, гараж и домик-баня.

На школьные каникулы пригласил к себе директоров школ своего района. Почувствовал, что в их жизни полно беспокойств. Упрекнул: «Почему молчите — неужели все хорошо?» Кто-то сказал в оправдание: «Не хотели докучать». Он: «Это мои депутатские обязанности». Этим развязал языки. И новая школа нужна. И нет оборудования для учебнометодических кабинетов. И автобус бы надо для перевозки школьников. И для приобщения детворы к труду на пришкольном участке не обойтись без легкого трактора… И ведь помог.

С лета прошлого года — загодя — готовится принимать гостей из Ленинграда — делегацию Кировского завода-гиганта, его еще называли по-дореволюционному: Путиловский. Затея явно в память о том, что треть века тому назад в «Поднятой целине» проявился Давыдов, слесарь-путиловец. Так, в последнюю неделю января прибыла делегация заводчан. Поездки по колхозам, выступления по клубам, беседы с писателем. Одному из гостей повезло — получил автограф с лукавинкой явно в продолжение каких-то меж ними, рабочим и писателем, свойских разговоров: «Доблестному казаку станицы Вёшенская Савичу Е. Напоминание о том, что Вёшенская еще существует и ждет его, чтобы он приехал ловить рыбу и есть ажиновские арбузы». Гости поддержали идею хозяина — создать всесоюзную книжную серию «История предприятий» и начать ее с истории Путиловского Кировского завода. Шолохов рассказал об этом даже в «Правде»; была в статье такая фраза: «Очень нужны книги о славе и трудовой доблести рабочего класса».

Восьмого февраля — день рождения дражайшей половины. Мария Петровна принимает от него цветы: корзина! Откуда в станице такое, что видывали лишь в кино? Оказывается, попросил друзей снарядить подарок из Ростова. Когда держал заздравное слово, взволнованно выделил, как она растила детей.

И вдруг ему подарок — он угодил к празднику Советской Армии. Один украинский ветеран прислал «Они сражались за родину» — брошюрочку 1943 года. Растрогал. И сразу же сел за письмо с благодарностью.

Март. Начало. Шолохов отправился в Москву. Его попросили открыть Второй съезд писателей России. При этом высвободил от съезда часа полтора и съездил в издательство «Молодая гвардия». А еще в эти дни повстречался с офицерами-пограничниками. Здесь, когда случилась заминка с вопросами, всколыхнул заробевших шуткой: «На встрече с Маяковским никто поначалу не задавал ему вопросов. И вдруг тянется какой-то мальчишка. Маяковский обрадовался: „Видите, даже у малыша есть вопрос!“ А тот спросил: „Дяденька, а кино будет?“»

И далее первые месяцы года проходили в круговерти дел. И больших — для страны. И малых — для района. Поучаствовал в собрании районного партактива, выступил на партсобрании в колхозе «Тихий Дон», побывал на культстане первой бригады колхоза имени его, Шолохова. Поздравил с юбилеем издательство «Художественная литература». Зазвал в район знаменитого колхозного агронома-академика с Урала Терентия Мальцева — поучи, мол, наших. Призвал в публичном обращении молодежь страны взять шефство над военными памятниками и могилами. Отправил письмо в Союз писателей — удивился, что не хотят послать его в Югославию по приглашению тамошних писателей, и попросил прислать книгу одного по тем временам видного писателя-серба. Прочитал запрещенную диссидентскую книгу отставного генерала Александра Горбатого, прошедшего через ГУЛАГ (у Шолохова спросили: «Хорошая книга?» Ответил: «Дело не в хорошем, а страшная. Недаром за эту книгу ухватились за границей»). В какой-то газете прочитал статью о безжалостном отношении к природе — вознегодовал: «Разве это допустимо?! Варварство!» На несколько дней съездил в Финляндию — любил эту страну; в этот раз познакомился там с очень популярным тогда писателем Марти Ларни. Побеседовал с группой донских работников народного образования. В вёшенском Доме пионеров встретился с делегацией сельской молодежи области — главную тему для беседы назвал так: «Земле нужны молодые руки». Не отказал казашке Баджан Жайкеновой в просьбе встретиться — приехала на могилку своего сына-летчика, он был сбит фашистами в боях за Каргинскую. Обратился с приветствием к Всемирному конгрессу сторонников мира. Узнал, что в Алма-Ате самобытный, талантливый в поисках тем и сюжетов скульптор Сэрэнжаб Балдано, бурят по национальности, бедствует без своего жилья в подвальной котельной. Похлопотал за него и осчастливил многолетнего бедолагу. Мне об этом сам скульптор рассказывал в восхищении. Припомнил то, что Мария Петровна письмо ему прислала.

Случилась и беседа с первым секретарем обкома о том, что надо растить не «хозяев земли», а «хозяев на земле».

Еще событие для станицы. Писатель откликнулся на письмо из Дагестана и принял большую делегацию — 42 школьницы с учительницами: аварки, лезгинки, кумычки, даргинки, лачки… При встрече сразу прервал церемонию торжественных приветствий: «Давайте говорить без предисловий!» Было и такое предостережение в разговоре: «Зарубежным идеологам хотелось бы посеять среди вас, молодежи, чувство неверия, скепсиса, равнодушия… А ведь вам придется отвечать за будущее страны и за все, что добыто старшими поколениями». Еще напутствие: «Независимо от того, махачкалинская ли это школа, песчанокопская, вёшенская или какая-либо другая, воспитывать молодежь нужно всесторонне: тут и кино, литература, театр, и, конечно, основное — это учеба. Огромная страна наша требует рачительных, трудолюбивых, умных хозяев…»

О чем мечтал в канун своего юбилея? Вёшенским комсомольцам заявил: «Мои планы — думаю закончить роман „Они сражались за родину“. После этого думаю попробовать свои силы в драматургии». Сколько уже лет копится у него желание заняться пьесами…

Ничуть не стремится к славе и, кстати заметить, к незаработанным гонорарам: «Те театры, которые думают инсценировать роман „Они сражались за родину“, проявляют, на мой взгляд, излишнюю поспешность, потому что из неоконченного произведения создать что-то единое, цельное в драматургии трудно».

Еще штрих в предъюбилейную картину — направил богучарским доброхотам письмо с запретом создать в школе, где когда-то учился, мемориальную комнату. Это не значило, что отрекался от тамошнего детства, — посулил найти возможность приехать.

Насыщенно жил!

В мае отправился в Венгрию по личному приглашению главы этой страны и с разрешения своего ЦК. Но условились, что с ним поедут группа вёшенских колхозников и секретарь райкома. Им, заявлял, надо посмотреть, что можно и нужно перенять у тамошних земледельцев-мадьяр. Прилетели. Донцам одно интересно, венграм — другое; для них важен писатель Шолохов. Посему для него особая программа: выступления, выступления. Одна газета выведала у него кое-что на особицу для интервью и снабдила его интригующим подзаголовком «Есть такие оперы, с премьер которых он убегал…». Это такой журналистский прием, чтобы выделить в беседе оперу «Тихий Дон»: «Когда я ее прослушал, то сразу сказал, что в опере нет ни одного мотива казачьих песен. Дзержинский ответил, что Пушкин, наверное, тоже был бы недоволен операми Чайковского. Я ему ответил: это правда, но вы не Чайковский, а я не Пушкин».

Как только приземлился в Москве после перелета из Будапешта, ему сообщили новость: не уезжайте — ваше 60-летие по указанию ЦК будет праздноваться в столице.

Остался. В день рождения ему награда — высшая — орден Ленина. Вручал председатель Президиума Верховного Совета. Вечером же в Колонном зале Дома союзов — выступления-приветствия и концерт для почти тысячи почитателей писателя в присутствии высокопоставленных представителей от ЦК. Подарили газету «Известия». Узнал из статьи, что тираж его книг только на русском — аж зарябило в глазах от цифр — 37 миллионов 335 тысяч экземпляров да на других 73 языках больше трех миллионов.

Когда вернулся в Вёшки, земляки чествовали его в своем Доме культуры. Заявил, бодрясь: «Что касается моего творчества, скажу прямо — пороховница сухая, порох есть, казачья удаль верная, все, что задумано в литературном плане, будет выполнено…» О своих неизлечимых болячках — начинающийся диабет и последствия военной контузии — ни намека. Некая грустинка проявилась, когда близкие и друзья остались на застолье и он сказал: «Хватит, друзья, говорить обо мне. Шестьдесят лет — это уж не так мило звучит. Если бы двадцать было…»

И все-таки продолжал жить как прежде.

Дополнение. На упомянутой встрече с пограничниками в обширной беседе явно выделил четыре мысли (как жаль, что они остались забытыми, лишь единожды попали в «Литературную газету», в 1986-м, 25 июня):

«Незнание жизни… Писатель призван быть учителем, совестью общества. А как ему быть таким, если его от малейшего ветерка колышет и если жизнь он наблюдает из окошечка своей квартиры? Вспомните, Горький пешком всю Русь исходил. Тяжело больной Чехов ездил на Сахалин. Между прочим, не самолетом летал. А у нас сейчас немало „великих путешественников“ — в пределах Садового кольца…

Сейчас много говорят и пишут о поэзии молодых. К сожалению, кое-кто из них сильно подвержен моде. Но истинный поэт — не тот, кого мода заворожить может, как та цыганка. Поэзия — это не танец вроде твиста. Главное в литературе разных жанров — четкая идейная позиция и художественное совершенство».

Было и предостережение: «Нещадно их критика стегает, а я думаю, что за творческие ошибки и вывихи их не пороть надо, а воспитывать. И прежде всего на высоких образцах гражданственности. А когда им клеят ярлыки — они вроде бы в мучеников превращаются и гимназисткам нынешним хочется их по-бабьи пожалеть».

«Премии? Мерка должна быть самой высокой, иначе мы обесценим премии. Вообще-то нам, писателям, надо блистать не медалями, а книгами».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.