30. В ночи
30. В ночи
Под песни гитлерюгенда поезд летит с откоса в пропасть, я смотрю в его окна и вижу рыб, они бьют хвостами и пучат глаза…
Это чужие сны. Они попали в меня по ошибке.
Что ты говоришь такое, Фридл! Успокойся…
Я не ребенок, не надо гладить меня по голове!
Зачем я кричу на Павла? Ну а на кого мне кричать?! Мы с ним одни в этом распределителе сновидений. Этому – про белочку с золотыми орешками, этому – про Бабу-ягу, а вот этому…
Стук в дверь.
Ну, все!
Нет, пока еще не все! Это принцесса, от Хильды. С очередными партийными поручениями, лекарствами и деньгами под кодовым названием «утята».
Отменили все поезда, кроме ночных.
Почему отменили поезда? Поезда, поезда… одни поезда в башке.
А кто их знает?
Принцесса пыхтит, развязывая шнурки на ботинках.
Ваши любимые привезла, госпожа Брандейсова!
Мы сидим среди ночи за столом, лопаем вкуснейшие булочки с маком, запиваем кипятком – чай вышел.
Какие новости, что передать Хильде?
Я достаю из шкатулки желтые звезды.
Вот это и передай. Видишь, какую красоту мы теперь будем носить, – но это не грязно-желтый цвет позора. Наши чистенькие и нарядненькие. Ну-ка, Павел, приложи к груди!
Дорогая девочка!
Когда получишь Дворжака, прочти его! Он понравится тебе – отрывки, которые я приводила, легко найти и понять. Там же и исследования о Брейгеле. Конечно, у Мюнца все глубже, основательней, но я получила от чтения огромное удовольствие. Как только прочтешь, отправь мне при первой возможности.
Поводом для моего письма стал футляр для ключей. Сначала сделай выкройку и по ней режь кожу. Если хочешь, чтобы боковые части сгибались внутрь, сделай их из двух половинок (каждая из них длиной 2–3 см и обрезаешь отдельно). Внутренняя часть, к которой крепится кольцо для ключей, кроится вместе с одной из частей – передней или задней, в боковой части – отверстие, через которое кольцо с привешенными к нему ключами можно вытащить за ремешок. Другой конец ремешка не дает ключам выпасть наружу. По-моему, мягкая кожа здесь не годится, лучше возьми жесткую. Шить удобнее жилами, размягченными в воде. Они бывают натурального цвета или красные; если достанешь оба цвета, можно сплести вручную, если натуральные – шить иглой. Если возьмешь красные, нельзя использовать красную коду, лучше сделать одну сторону голубой, другую – желтой, а боковые части – белыми: получится красно-сине-белый. Я думаю, сказанного здесь достаточно. Не пришивай на футляр звезду – с 19-го числа здесь всех евреев заставили носить звезды, и это было бы нехорошо. Обнимаю тебя много раз. Твоя Ф.
За домом пастора растут елки. Во мгле светится одинокое окошко. Шаги. Юленька навострила уши. Так и есть, пастор вышел на прогулку.
«На все воля Божья, настоящий христианин не ведает страха смерти!» Подумешь, какое бесстрашие – встречаться со мной под покровом ночи.
Лаура его терпеть не может. Она – атеистка. Мне он не симпатичен, но по другим соображениям.
Какие тяготы терпит ныне богоизбранный народ, – вздыхает пастор.
Знаете, если когда-нибудь явится нам наш Бог, который заставляет нас терпеть такие тяготы, мы этого не вынесем, мы окаменеем на месте.
Господь милосердный, – пастор вздымает руки к черному небу, – спаси и помилуй!
Тьму прорезает яркий луч света. Поезд. Судя по времени, последний поезд из Праги. Эту секундную вспышку пастор воспринимает как знамение – его молитва услышана, спасительный свет ниспослан. Пора на покой.
В тот момент, когда пастор произнес слово «милосердный», я подумала о Хильде. И вот она здесь, ниспосланная пасторовой молитвой!
Она очень, очень устала. Чудовищная Германия, страшная страна, уроды со свастикой… как смерть с косой. Когда все это кончится?!
Мы стоим, окаменевшие, друг против друга, Хильда с сумками в руках, я с поводком. В ногах крутится Юленька.
Моя дорогая, дорогая девочка!
Целую тебя до изнеможения. Крепче, крепче, пока не устанешь.
Мы бросаемся друг другу в объятия. Какие сумки, какой поводок! Нет, поводка я из рук не выпускаю.
Кажется, все наши встречи с Хильдой происходят в ночи. Или на темной улице, как сейчас, когда шуршат под ногами опавшие листья, или в квартире, вернее в разных квартирах, при зашторенных окнах, которые я заставляю Дуфека открывать хоть на время рисования, чтобы прогнать серость с рисунка. На самом деле мы встречались и зимой, и наша последняя встреча на этом свете произойдет зимой, когда если что и шуршит под ногами, так это снег, но это совсем иной шорох.
При Хильде все происходит как бы само собой. Кажется, и минуты не прошло, а мы уже сидим за сервированным столом, пьем Хильдин шнапс, едим настоящие сосиски и громко хохочем над идиотизмом Гитлера. Идиотов легко передразнивать.
В полутемной комнате Хильда является источником света, притом не бесконечно удаленным от нас, как у Рембрандта.
Да, ведь у меня есть кофе, – спохватывается Хильда и достает из сумки пакетик. Венский!
Павел покидает нас, ему рано вставать. Нам подарена целая ночь. Лишь бы не удариться в споры.
Куда там! Сначала я разнесла приятеля Хильды, вернее его художества, затем, запивая душевную горечь шнапсом, закусывая огурчиком, я бросилась защищать веру, без нее не прожить, не за что уцепиться. Хильда тоже не сдавалась без боя, выдвигая в качестве доказательства бездоказательность существования Бога.– Слепая вера порождает зло, вспомни крестоносцев, вспомни то, вспомни се!
А культ личности Сталина разве не порожден слепой верой?
Сталина?! А кто, по-твоему, воюет со злом – Христос? Нет, дорогая, с ним воюет именно Сталин и его доблестный народ. И они победят!
А если не победят?
Не смей и думать об этом!
Тогда я тоже могу упрекнуть тебя в слепой вере.
Мы дошли до точки. Опомнились под утро. Раздвинули оконные занавески и бросились друг к другу в объятия.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.