Б. В. Пинегин ДОРОГИ СОЛДАТА

Б. В. Пинегин

ДОРОГИ СОЛДАТА

Семнадцатилетним начал свой боевой путь Борис Васильевич Пинегин. Прошел рядовым по фронтовым дорогам от Курска до Будапешта и Вены. Служил в составе 75-й гвардейской стрелковой Бахмачско-Нежинской, затем 322-й гвардейской стрелковой дивизии, 136-й штурмовой авиадивизии. Награжден медалями «За отвагу», «За взятие Вены» и другими.

После демобилизации из рядов Советской Армии в ноябре 1950 года вернулся в Челябинск, работал электромехаником связи Управления Южно-Уральской железной дороги, строил АТС, прокладывал высокочастотную связь, затем перешел на ремонт поездной радиосвязи. Бывший солдат — один из лучших работников вагонного участка Челябинск-Главный. Труд его отмечен многочисленными грамотами и благодарностями.

В 1942 году я закончил Челябинское ремесленное училище связи № 14. Мы, монтеры-линейщики, следили за исправностью линий, хорошо лазили на когтях по столбам. Но скоро мои ребята-однокашники забузили: наши бьются насмерть под Сталинградом, а мы тут по столбам лазим — не дело. Будем проситься на фронт. Как раз в это время пришла похоронка на моего двоюродного брата, с которым я, можно сказать, вместе вырос. И вот пишем в военкомат одно заявление за другим. В конце концов, добились своего: троих из нас призвали. Это был январь 1943 года. Но вместо Сталинграда попал я в челябинские Красные казармы, на снайперские курсы.

Помню, выведет нас старшина для занятий на Миасс, к зданию, где сейчас филармония, уложит на ледяные кучи (тогда к мосту свозили глыбы льда с тротуаров). В руках снайперская винтовка. Мороз порядочный. И ноги до того заколевают, что начинаешь стучать ботинками по льду. Старшина ворчит: «Не шевелись, ты же убитый. Снайпер должен без движения лежать час, надо будет — два!» Лежали. Было нам по 17 лет, и очень хотелось попасть на фронт, бить проклятого врага.

Мамаша придет иногда, принесет вкусные лепешки из картофеля, тетка (она повар) — кусочек хлеба поджаренного.

Как-то утром старшина выстраивает нашу группу и командует: «У кого 8 классов и больше — выйти из строя!» Оказалось нас человек восемь. Так мы попали в Урюпинское пехотное училище, эвакуированное в Пермь. Через шесть месяцев мы — добровольцы — в составе маршевой роты в новеньком обмундировании были направлены под Курск.

На станциях встречные эшелоны с ранеными, бинты, кровь. Тот без ноги, тот без руки. Жалеют нас: «Детки, вам бы еще с мамкой быть». Но мы не расстраивались. Мы уже тогда твердо верили в нашу победу. Правда, не знали, каким тяжелым будет путь к ней.

Восьмого августа прибыли на станцию Арбузово под Курск. И вот мы во втором эшелоне. Видимо, еще боялись пускать нас в бой.

В это время под Курск пришла 75-я гвардейская стрелковая дивизия из-под Сталинграда. Почетное звание она заслужила там. Нас в нее и включили. Я смотрел на бойцов-гвардейцев, как на старших братьев, на них равнялся во всем. С этой дивизией я прополз и прошагал не одну сотню километров по Украине. Продвигались мы в основном вдоль железной дороги, форсировали реки. Под бомбежками и обстрелами.

А началось все так. Наши взяли Орел и Белгород. И мы тоже с боями продвинулись километров на сто пятьдесят в направлении Сумской, затем Черниговской областей и попали в сильные бои под Бахмачем. Хорошо помню свой первый бой. Бежим по кукурузному полю, кругом свистят пули. Все бегут, и я бегу. Все стреляют, и я стреляю. Вперед! Вот и окраина, первые дома… Боевой опыт придет позже.

В Нежин наш полк ворвался первым. Москва салютовала в честь нашей дивизии, и она стала называться Бахмачско-Нежинской.

А в Семиполках собрали нас и объявили, что скоро будем освобождать Киев. Десну переходили вброд. Обмундирование связали в узлы — октябрь уже, вода обжигает — перебрались на ту сторону. Ивняк по берегу. Но ни обсушиться, ни закурить нельзя. Оделись и снова — вперед.

В числе первых выскочили к Днепру. Сейчас места, где форсировали, закрылись морем. Нам пришлось два раза переправляться. Там старый рукав Днепра, узенький и новый, широкий и полноводный, между Семиселкой и маленькими деревнями. Вот здесь нам было трудно. Противоположный берег высокий, с него все пристреляно. А на нашем только кустарник да камыш. Мы начали готовиться к переправе. Раздобыли лодки, штук десять-пятнадцать. Саперы разбирали старые домишки в ближних деревнях, сбивали плоты из бревен и досок.

Под утро — на реке еще туман — командир приглушенным голосом строго повторил наказ: не курить, не разговаривать, грести тихо. И скомандовал: вывести лодки и плоты из камыша.

На плоту нас было восемь человек. В центре — батальонный миномет. Плот, конечно, дал осадку и двигался не очень ходко, хотя мы гребли изо всех сил палками, досками, прикладами, касками. Под прикрытием тумана прошли не меньше половины реки. Тишина. Уже кое-где стали различать высоченную стену берега. Но, видно, те, кто переправился, обнаружили себя. И началось! Река закипела. Огромные столбы воды поднимали разрывы снарядов.

Метрах в 30—40 от берега наш плот перевернуло, разбило. Я ухватился за бревно. Оно скользкое, а в руке вещмешок, в нем патроны, гранаты. Еле добрался. Только почувствовал почву — бегом вперед. С тебя течет, а надо дальше от берега, чтобы не скинули. И так — каждый! Начинается атака. Вперед! Ура! Но у врага все пристреляно. Приходится окапываться. Песок осыпается, в уши, в нос лезет. А плацдарм надо занять. Артиллерия с того берега расчищает нам путь, беспрерывно бьет по высоким огневым точкам. Но продвигаемся медленно, оружие-то у нас только легкое. Двое суток мы отбивали бешеные атаки врага. Наконец во фланг вышли другие части, и мы сломали сопротивление.

И вот тут-то меня контузило. Рядом ударила мина из немецкого шестиствольного. Они рвутся с таким оглушительным треском. И дальше — провал. Сколько я лежал, два-три часа, а может, сутки в воронке от снаряда, засыпанный полностью. Меня вытащили солдаты из соседней части. Видят — автомат, потянули, а ремень на руку у меня был намотан… Не слышу ничего, только по губам вижу, что-то они говорят. Отвели в медсанбат. Дня три там побыл. Вот тогда-то и вспомнил, что в день переправы мне исполнилось 18 лет. Однако не до этого было. Немножко стал слышать — и в бой!

Попал я уже в другую часть. Это была 322-я гвардейская стрелковая дивизия. Смяли мы днепровскую оборону, а дальше памятны сильные бои за Киев и ночной штурм горящего города. Потом снова шли вдоль железной дороги. Особенно яростное сопротивление — не меньше, чем на Днепре — встретили под Житомиром. Запомнился Радомышль. Только мы приготовимся в наступление, фашист — в наступление: контратаковал ежечасно, пускал танки большими группами. Здесь меня второй раз царапнуло осколком в грудь.

Житомир мы обошли с севера, от Радомышля. Бои были жестокие. Город два раза брали. Немцы никак не хотели отдавать такую важную магистраль, удерживали любой ценой. Танковые контратаки бывали ежедневно по несколько раз. Но Житомир в конце концов мы взяли. И снова — упорнейшие бои под Шепетовкой, Полонной.

Сильно сопротивлялся противник в Сбараше. Контратаковал без конца. А ведь это февраль — март. Распутица страшная. Танки, машины, вспомогательные орудия, самоходки — вся эта техника отстала. Приходилось одной пехоте взламывать оборону врага.

Когда первый раз Тернополь взяли, там оказалось около 700 машин. Мы захватили огромные склады с оружием, продовольствием. А 11 марта ранним утром враг нас контратаковал, обойдя город с фланга. Завязался ожесточенный бой.

Заменив связиста, я побежал восстанавливать связь, тогда и был ранен разрывной пулей в правую ногу. Помню, увез меня на подводе прямо из боя пожилой дядька с бородой. «Сынок, давай!» — забросал меня соломой на телеге и помчал. Кругом стрельба, грохот.

Из медсанбата был я переправлен в тыл, город Кирсанов Тамбовской области. Гипс наложили. Пробыл я там до июня. Постепенно стал восстанавливаться нерв, двигаться пальчики: медсестра по несколько раз в день заставляла выполнять упражнения. Наконец сняли гипс, и я с палочкой явился на комиссию. Меня направили в запасной полк. Похоже, теперь я непригоден для пехоты. Многих посылали учиться. Какая у тебя специальность — неважно. Какую надо — такую и готовили. В то время, вероятно, требовались стрелки-радисты на штурмовик ИЛ-2. И я попал в школу воздушных стрелков. Был очень рад этому. У меня, бывшего пехотинца, любовное отношение к летчикам. Сколько раз они спасали нас от фашистских бомб и танков.

Проучились мы до февраля 1945 года, получили новую технику и поехали снова на фронт, под Будапешт. Однако первое время я летал не часто. Пилоты предпочитали опытных обстрелянных радистов.

Наши войска вынудили немцев оставить Будапешт. И фашисты озверели. Они стянули всю технику, какую могли, свои новейшие танки — «тигры королевские», самоходные орудия «фердинанд». И нанесли удар по Секешфехервару. Вот когда началась для нас отчаянная работа. Не раз слышал, как пехота прямо с командного пункта просила: «Товарищи, срочно, срочно, вылетайте еще, помогите!» И мы летали по много раз в день. Мы загружали свой «летающий танк» противотанковыми авиабомбами и шли на борьбу.

У меня пилотом был славный парень Гриша Чистовский, спокойный, уверенный. Действовали мы с ним слаженно, как один человек, и успешно.

День Победы встретили в деревне Гетцендорф, в 18 километрах от Вены, в помещичьем имении. Там была вся наша первая эскадрилья. В полутора километрах — аэродром. Среди ночи на 9 мая там началась стрельба. Все повскакивали. Что случилось? Кто-то услышал слово «капитуляция» на немецком языке — приемники-то у нас у каждого на тумбочке. Ребята стали обниматься. Утром пришел «батя», горячо поздравил и разрешил праздновать Победу. А рано утром 10-го получили приказ на срочный вылет. В Чехословакии, в горах, особая фашистская дивизия отказалась капитулировать.

Потом мы отчистили, отдраили и зачехлили все самолеты. И дали нам отдых. Первое время удивлялись тишине. Выходишь утром — кругом зелень и такое спокойствие. В канале купались, ездили в Венский лес. Памятно посещение Парламента. Зал огромный. Все раскидано: бумаги, документы, папки всякие рваные. Кожаные кресла, на каждой спинке — такой-то… Фамилии, титулы указаны. А на стене — огромный белый шелковый флажище, в середине тоже белым шелком нашита свастика. Содрали мы этот флаг…

Солдатская судьба переменчива. Шла война с Японией. Нас стали перебазировать на восток. Но до станции назначения не доехали. Война закончилась. И в Румынии эшелоны разгрузили. Там я еще некоторое время служил.

У меня сохранилось командировочное предписание, в котором говорится: «Всем военным патрулям и комендатуре. Гвардии младшему сержанту Пинегину Б. В. разрешается хождение по городу Бузэу в любое время суток. Имеет право задерживать всех подозрительных лиц гражданских, военных и проч…» И хотя это был 1946 год, приходилось идти под пули. Мы разгромили там фашистскую шайку и захватили пулемет, о чем у меня есть даже документ: «…Сдал в военную комендатуру города немецкий пулемет. Комендант г. Бузэу ст. л-т Фокин».

Потом служил в Одессе. Готовили стрелков, пилотов. Это была напряженная учебная работа — полеты, прыжки с парашютом. И только в ноябре 1950 года я приехал домой.

«Здравствуй, мама, возвратились мы не все…» Не могу спокойно слушать эту песню, вспоминаю те дни: мать еще жива была… Поступил я в Управление Южно-Уральской железной дороги. И вот уже 35 лет работаю там, сейчас занимаюсь ремонтом поездной радиосвязи.

В 1984 году в «Известиях» была помещена статья бывшего командира 322-й стрелковой гвардейской дивизии: отмечалось 40-летие форсирования Днепра. И так у меня защемило. Написал в редакцию. Оттуда переслали мое письмо самому генералу Герою Советского Союза П. Н. Лащенко. И вот получаю теплый, задушевный ответ:

«Уважаемый Борис Васильевич! Я помню, с каким боевым порывом шли воины нашей славной 322-й стрелковой дивизии в бой за освобождение нашей Советской Родины. Нашей дивизии выпало тяжелое, но почетное солдатское дело — форсировать Днепр. И сейчас, спустя сорок лет, хочу сказать, Борис Васильевич, что форсирование этой водной преграды осуществлялось в тяжелейших условиях, изобилующих драматическими событиями, и потребовало от всех нас предельного напряжения сил, воли, мужества. 1089-й стрелковый полк, где вы служили, был одним из лучших полков нашей дивизии…»

Письмо для меня стало праздником. Вспомнилось многое. Будто вновь прошагал по военным дорогам, очень тяжелым, от Курска через всю Украину, через Венгрию, участвовал в боях за Секешфехервар и Балатон, в боях за Штеккерау и Вену. Судьба военная меня, рядового, бросала по многим участкам.