4. Синяя Борода. Пролог к пьесе для кукольного театра

4. Синяя Борода. Пролог к пьесе для кукольного театра

Я – дурачество, я к вашим услугам – пожалуйте в могилу!

ШУТ. Кто дергает за нитки?

ХОР СТАРИКОВ. Мы дергаем за нитки – ведь мы были молодыми еще прежде вас.

ХОР КОРОЛЕЙ. Нет, это мы! Мы владеем вами! И вы танцуете по нашей воле, старые и молодые.

ХОР БОГОВ. Дерзкие и беспомощные! Ваше владычество – лишь тщеславная личина.

ВЫСОЧАЙШИЙ БОГ (глубоко). Я тот, кто управляет всеми, вы – всего лишь мои создания.

ЮНЫЕ КУКЛОВОДЫ (всезаглушающий хор). Это мы владеем вами, мы тянем за нитки.

ПЕРВЫЙ АСКЕТ (совершенно неподвижный). Я обрел себя, превратился в круговое колесо во Всем. Колесо захватывает меня, и вот я больше не мертв. Я воплощен, пущен в круговорот, я – мельчайшая частица Всецелого, и оно крутит и вертит мной. Мне не нужно ничего. Ибо все, что есть, – это я сам! И я служу исключительно самому себе.

КАШПЕРЛЬ (бегает по сцене и смеется). Господин? Да какой ты господин – у тебя и слуги-то нет!

ВТОРОЙ АСКЕТ (оживленно). Я обрел мир, я – та сила, которая всем движет. Я жизнь. Я движим, и я двигаю. Я – средство движения, и я же – его цель. Я могу заполучить все. Ничто и Все. Мое царство – не действительность, но все-таки она. Не будучи образом, я воплощаюсь в Образ. У меня нет ничего, и мне нужно все; мои мысли не расходятся с моими желаниями. И по пути к цели, которая недостижима, я собираю богатый урожай.

КАШПЕРЛЬ-ШУТ. Ему служат добрые злые духи.

ТРЕТИЙ АСКЕТ. Мое царство не от мира сего. Я эфемерен… Я не насылаю громов и молний, моя мысль захоронена в камне. Рука, тень и эфир – вот мои слуги, мои духи. Я недвижим, я ничего не двигаю, я мечтаю. Моя рука не сжимается вслед за моей душой и не тянется за ней – моя рука мечтает лишь о том, как смочь все сделать, суметь создать. Я самый великий в Природе, Я – Несостоявшийся.

КАШПЕРЛЬ (говорит очень высоко и напевно). Его душа темно-синяя, она разбрасывает переливчатые пузыри, она извивается, как червь, и в ее нутре – светящаяся точка.

ПЕРВЫЙ АСКЕТ. Я есмь Жизнь.

ВТОРОЙ АСКЕТ. Я хочу Жизни.

ТРЕТИЙ АСКЕТ. Я брежу Жизнью.

(Все погружается в темноту, громкий ГОЛОС говорит: Кто дергает за нитки?)

(Аскеты исчезли, в том же пространстве стоят дерево, куст и цветок.)

КАШПЕРЛЬ. Все представленное здесь, на мой вкус, очень уж пестро, лучше я вам что-нибудь расскажу. Но вяжется ли смысл с бессмыслицей? Есть ли в этом смысл или нет в этом смысла?! – Да! В этом есть смысл – и это бессмыслица.

Я сочинила это одним махом и рухнула в сон вместе с деревом, кустом и цветком, а когда очнулась, высоко надо мной мерцали звезды и светила круглая, чуть желтоватая луна. Мельчайшая частица Всецелого…

В ту ночь я приняла решение не возвращаться домой. Где я ночевала? В Саду роз, на скамейке? Попросилась на ночлег к Доброй Душе? Или к учительнице, которую когда-то изобразила в виде лошади с накрашенными губами?

Не знаю.

Жизнь – это миф, это сон, это марево.

Выяснилось: мои руки умеют делать все. Шить, сколачивать каркасы, вырезать марионеток из дерева, водить их и говорить за них разными голосами. Я стала зарабатывать. А сколько было курьезов! Помню, занавес открылся, а мы с лошадью – не готовы. Я не растерялась, высунула лошадиную голову и, продолжая говорить за нее, приставила к деревянному остову туловище, к туловищу ноги, так что лошадь, к изумлению публики, появлялась на сцене по частям. Под веселый смех и аплодисменты моя лошадь несколько раз выходила на поклон, после чего развалилась окончательно.

Публика разошлась, я пересчитала деньги, раскрыла чемодан, чтобы уложить в него мою калеку, и тут ко мне подошла белокурая девочка ангельского вида и, зардевшись, вложила мне в ладонь бумажную купюру.

Какое это было время года? Скорее всего, осень – я была в сереньком пальтишке с оторванной вешалкой и в кафе постеснялась его снимать.

Девочку звали Анни Вотиц, а ее мать Иреной. Это она подослала ко мне Анни с купюрой, а теперь еще и пригласила в кафе.

Приглушенный свет, соцветия плафонов, зеркала… Плечо, бугорок ключицы, маленькая грудь, впалый живот, худые ноги с тонкими лодыжками…

Принесли горячий шоколад, но Анни к нему не притрагивается, ждет, когда я закончу рисунок.

У госпожи Вотиц маленькие, но очень подвижные глазки. Это особенно заметно на фоне плотного грима, которым покрыто ее лицо, наверное, чтобы скрыть морщины или выглядеть загорелой.

Что это за материал? – спрашивает она меня.

Графит. Он пачкает руки, но не крошится, как уголь, при нажиме.

Где же такое продают?

В магазине у моего отца, на Блехергассе.

У вашего отца есть магазин?!

Да. Я не беспризорница. Надеюсь, вы не считаете всех бродячих артистов беспризорниками?!

Пытаясь сгладить неловкость, мама Ирена пододвинула ко мне чашку с шоколадом, молча. Мне стало стыдно. Вместо извинения я протянула ей рисунок.

Анниляйн, вот у кого тебе следует поучиться, смотри!

Кстати, это единственный набросок, который я сделала с Анни. Его застеклили и повесили в комнате, где я частенько ночевала. Комната для гостей, с белоснежной постелью. У меня появилось пристанище. И новая мама.

Как мама? Передай ей привет от меня, она должна написать своей приемной дочери!

Госпожу Вотиц депортировали из Терезина в Освенцим в декабре 1943 года, к тому времени она уже с трудом передвигалась, и одна из моих учениц несла за ней маленький чемодан с большим номером.

Выйдя замуж в Праге за своего кузена, я нашла себе еще одну маму, Аделу. Она приходилась родной сестрой моей покойной маме Каролине.

Наверное, никто столько не получил от мамы Аделы, сколько я. Она была самой лучшей из семьи и была достойна самого лучшего, но получила самое худшее.

Адела погибла в Треблинке в октябре 1942 года.

Такая вот история стряслась с моими мамами.

Я была старше Анни на два года. Разница в возрасте с годами перестала быть ощутимой, но отношение к ней как к младшей сохранилось на всю жизнь. Анни умерла в Палестине в день моего рождения, в 1945 году, а я погибла в Освенциме 9 октября 1944 года, и уж чей это был день рождения, не знаю.

Дорогая Анниляйн!

Страшное чувство того, что между настоящим и концом осталось так ужасно мало времени, заставляет напрячь все силы, чтобы сказать последнее прощай Земле обетованной, т.е. покою и ясности… Звучит высокопарно, но это так.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.