Дрезденская тюрьма

Дрезденская тюрьма

Находилась эта тюрьма на берегу Эльбы. Снаружи это было красивое кирпичное здание в несколько этажей, по внешнему виду никогда не подумаешь, что это тюрьма. Во дворе была построена еще одна тюрьма — деревянная, которую построили специально для русских.

Бросили меня в камеру. Слушаю и удивляюсь: все по-русски разговаривают. Когда повели на допрос, то решил ничего не говорить о том, откуда я сбежал, чего бы мне это не стоило, молчать. Главное не проговориться, где работал, пусть меня бьют сколько угодно, но я ничего не скажу. Попасть опять в тот лагерь, Гримбергу на истязание, ведь он придумает особые издевательства для меня.

Ему, наверное, уже резиновые плетки надоели, и он устроит игры. Буду возить кого-то на плечах, лаять по-собачьи. Нет, нет, нет. Так рассуждая, шел на первый свой допрос. Вспомнил опять сон и стало как-то легче от надежды, что останусь жив. Допрос был очень короткий.

Спросили фамилию и возраст, ничего особенного, даже не били на этот раз. Я не ожидал такого. В хорошем настроении возвратился в камеру, но когда наслушался в тот же день всяких страхов от сокамерников, пришел в ужас. Одни говорили, что здесь с людьми обращаются, как с подопытными кроликами, испытывая на них всевозможные лекарства, другие, что будут брать нашу кровь из вен, а вливать какое-то вещество. Но это были только предположения, реальность была намного страшнее. Немцы устраивали «цирк». Все начиналось с того, что меняли меню. Обычно утром нам давали хлеб и суп, а в дни «представлений» на завтрак давали только кильку, очень много соленой кильки. Мы с голоду съедали ее за пять минут, а через час просишь воды, но пить нам не давали и уже к обеду, казалось, что глаза на лоб вылезут от жажды. Во рту все пересыхало, но пить так и не давали. Скоро мы узнали, что такая подкормка предшествовала особым пыткам. Возьмут из камеры жертву и ведут в цирк на «концерт», где устраивают суд. Заключенного подводят к немцу, который разыгрывает роль прокурора. Рассматривается дело «подсудимого». Потом объявляют решение суда: зачитывается фамилия, имя, возраст, за что сидит и объявляется мера наказания.

Иногда это тридцать-сорок ударов плеткой, а иногда забить до смерти. Палачей было много. Пока одного судят, другого уже бьют и так день за днем. Все заключенные должны пройти через это судилище. Если же не забили сразу до смерти, и повезло выжить в камере после истязаний, то таких «счастливчиков» куда-то отправляли этапом. На тех, которые возвращались после цирка, жутко было смотреть. Казалось, что с человека сняли кожу, сплошное кровавое месиво. Лежат без сознания.

Ведро с водой принесут, обольют и на этом вся медицинская помощь заканчивалась. Когда надзиратели уходили, мы как могли, старались помочь несчастному. Кроватей в камере не было, а только двухъярусные нары — рассадники клопов. Потом нары убрали, а клопы остались, они-то больше всего досаждали страдальцам. Не успеешь свет выключить, как клопы сыпались с потолка. Здоровый человек еще как-то может выдержать, а что делать тем беднягам, которые лежат окровавленные? Те, которые сидели в камере месяц или больше и пережили «соленые дни» и перенесли «цирк», советовали новичкам не есть кильку, перетерпеть до вечера. Но обычно с первого раза никто не слушал эти советы, но потом набирались опыта и терпеливо ждали до вечера.

Однажды принесли целую бочку кильки. Если бы подали, как раньше, каждому, то можно было бы сохранить до вечера и тогда уже съесть с супом, но тут каждый боялся, что ему не достанется. Так все накинулись на кильку, что через несколько минут бочка опустела. Я тоже ел не в меру и даже друг меня предостерегал, чтобы не ел так много. После того как наелся, мне стало жутко, вдруг вспомнил, что сегодня могут кого-то вызвать, а если меня? Представил, как меня будут бить, все тело заболело, еще и не били. Но внутренний голос подсказывал, что я буду жить. Открылись двери, думал, что воду занесут, но это просто пришли забрать пустую бочку. После обеда снова открылась дверь, все притихли.

Стали зачитывать фамилии и приказали выйти с вещами на этап. Меня не вызвали, и я остался один среди новичков, теперь я буду давать советы. Но примерно в четыре часа вызвали меня и еще одного, решил, что это конец. Повели нас в основное здание большой кирпичной тюрьмы. Спустились в подвальное помещение под тюрьмой, где находилась еще одна тюрьма. Очень долго вели по коридорам и пришли в огромный зал. Это и был тот самый цирк, о котором рассказывали ужасы. Большое круглое помещение с высоким потолком, которое освещалось множеством ламп, все сияло, настоящий цирк.

Внизу размещалась круглая арена, посреди два каменных стола, а сбоку сидел ряд палачей. С другой стороны находились судьи. Меня подвели к одному из них. Он спросил фамилию, потом заглянул в бумаги и сказал:

— Сорок ударов.

Когда я услышал эти слова, то мне стало плохо, испугался, что забьют до смерти. Но бежать было некуда, изменить что-то тоже невозможно. Ко мне подошли двое исполнителей в кожаных шортах, один вид которых вселял страх. Ростом на голову выше меня, а в ширину четыре надо. Лицо, как каменная маска, не отображало ничего человеческого. Один из них указал на стол.

Другой подошел к судье и взял у него что-то белое. Приказали раздеться. Я снял рубашку.

— Все снять.

Несколько человек было гражданских, а остальные военные, солдаты и офицеры, одни на войне проливают кровь, а эти наслаждаются видом крови. Было очень стыдно, сотни глаз рассматривали меня, как вещь. Когда я разделся, повернулся два раза, как приказали. Затем один из палачей дал мне белый платочек и сказал.

— Возьми в рот и положи между зубами.

Это они заботились обо мне, чтоб я не подавился собственными зубами, хорошая забота, нечего сказать.

— Ложись грудью на стол.

Растянули между столами так, что ноги были на одном, а руки на другом, туловище же повисло между столами. Руки и ноги приковали цепями. Палач стоял на ковре. Раздался звонок и заиграла музыка, чтоб мой крик не достигал нежных ушей палачей. Началось представление, избивали медленно, растягивая удовольствие.

Тело было натянуто, как струна, каждый удар приносил ужасную боль, кожа лопалась от ударов. Зубами грыз тряпку, хотя бы потерять сознание! После первых десяти ударов прекратили бить, по полу текла кровь. Я услышал, как отошли палачи — и не бьют, и не отвязывают.

Палач устал, хотя и бил с остановками. Я продолжал висеть между столами, с прикованными руками и ногами.

Слышу опять шаги, снова звонок и снова свистит плетка.

Удар, второй, третий. Дикая боль пронизывает все тело.

На двадцатом ударе снова остановились, поменялись палачи. Никто не бьет, а в голове слышу удары. Ужасно болит голова. Снова звонок, продолжают бить. Лучше бы они не делали перерывов, какие болючие первые удары. Только половину ударов получил, когда же придет этому конец, совершенно потерял счет ударам.

Невыносимо печет все тело. Казалось, как будто горячее железо лежит на спине и меня рвут на части. Откуда-то издалека послышался звонок. И куда-то я лечу, сначала вниз, а потом вверх, где-то далеко слышу голоса. Иногда они становятся сильнее и отчетливее, но слов не пойму.

Когда лечу вниз, то ощущаю шум в голове, а вверх, снова слышу голоса людей. И вот уже отчетливо различаю голоса, но не лечу, а лежу на животе. Очнулся и думаю: «Какой ужасный сон». Тело мое продолжало гореть огнем, весь мокрый, как водой облитый. Открыл глаза и ясно услышал.

— Он живой. Уже приходит в себя.

Ложкой воды дают пить.

— Отойдите подальше, пусть свежий воздух поступает.

Когда принесли похлебку стали кормить меня, а уже поздно вечером пришел врач из заключенных и говорит.

— Сегодня палачи старались, какое-то начальство приезжало в цирк, так они выслуживались, Удивляюсь, как этот остался живой, другие не выдержали. Сколько я уже насмотрелся здесь, но такого еще не видел, сорок ударов и остаться живым при такой слабости. Он сильно истек кровью, если бы больше дали, не выдержал бы.

Врача я знал, это был русский из заключенных, когда-то был майором и с госпиталем попал в плен. Обычно всех пленных офицеров убивали, но медицинских работников немцы оставляли в живых. Так и работает тюремным врачом, помогает таким как я, которые возвращались из «цирка» и имели хоть маленькую искорку жизни в своем теле. Он обмыл раны водой и попросил сокамерников, чтоб присмотрели за мной. Я открыл глаза и спросил:

— Меня что, жгли железом?

— О, пришел в чувство, ну вычухивайся, дружок. Никто железом тебя не жег, это от плеток. Выздоравливай, я зайду к тебе завтра, если заражения не будет, значит, выживешь, лекарств, кроме воды, у меня нет. А вы, мужики, следите, чтоб клопы по нем не лазили, иначе пропадет парень.

И дальше продолжил ни к кому не обращаясь:

— Душегубы, хотя бы соленое не давали и без этого раны плохо заживают. Мало им, что человек страдает у них на глазах, так они еще и продлевают ему пытку.

Один парень, который ухаживал за мной, предложил:

— Большинство из нас пройдут через «цирк». И если мы не поддержим друг друга, то нам не выйти из такой переделки живыми. С сегодняшнего дня будем давать пострадавшему ложку баланды из своего завтрака и ужина. Это будем делать в течение недели, нам эта ложка не сделает погоды, а для слабого — большая поддержка, согласны?

— Согласны!

И я стал получать двойную порцию баланды. Следующую неделю нам кильки не давали, значит, «цирка» для нашей камеры не было. Ребята подкармливали меня своей порцией и уже на третий день я мог ходить по камере. Меня проверил врач.

— Молодец, что не ел в тот день кильку, очень много дали тогда соленого. Почти все были приговорены к смертной казни. Ты, парень, везучий, раз это пережил, будешь жить. А что они творят со своими жертвами, жутко смотреть. Я иногда думаю, легче самому умереть, чем каждый раз смотреть их зверства. Вызывают меня проверить, живой человек или мертвый. Лежит, и не поймешь, человек это или кусок окровавленного мяса.

Некоторые в предсмертных судорогах извиваются, а эти садисты встают со своих мест и упиваются муками человеческими. Когда трудно установить умерла ли их жертва, они делают проверку — прокалывают живот, живой-то подаст признаки, а мертвый, конечно, нет. Если бы эти садисты, исполняя приговор смерти, били палкой по голове, это была бы легкая смерть. А когда плеткой избивают до смерти, то мучается человек после этого еще часа два, пока не умрет. Завтра снова будет цирк, крепитесь, не ешьте соленого, иначе совсем худо придется. Здесь держат людей всего два-три месяца, а потом увозят куда-то. Хуже тем, которые находятся здесь дольше, от недоедания они ногами не ходят, их под руки выводят. Ну, до свидания, крепитесь.

Подсчитал, оказалось, что я уже два месяца здесь нахожусь. Я ходил по камере, чтоб хоть как-то отвлечься от тяжелых дум. Ужасная тоска охватила по своим родным, хотелось еще раз увидеть родителей, братьев, сестер. Иногда приходила обида, когда вспоминал, как мать просила отца, чтоб он увез меня из деревни в ту ночь, перед отправкой в Германию. Но больше всего выводили меня из равновесия воспоминания о лагере. Одно только имя Гримберга приводило меня в ярость, это его вина, что я попал в тюрьму. Не мог смотреть на его издевательства над девушками, да и ребятам немало доставалось.

Медленно ходил из угла в угол, как зверь в клетке.

Теперь мне понятно было, почему звери мечутся в неволе, у них такая же судьба, как и у меня. Некоторые даже отказываются от пищи и умирают. До этого я уже дошел, только звери сами отказываются от пищи, а тут не дают.

Совершенно нет сил переставлять ноги, но я знаю, что буду жить, жить надеждой, верой в свой сон. Снилась мне преграда, которую я должен пройти и она уже позади, выжил. Теперь, наконец, для меня будет светлая дорога. А вдруг выпустят на свободу, куда я пойду?

Думаю, что найду хорошую работу и тогда будет легче, только бы тюрьму пережить. Ноги стали отказывать, уже почти не двигаются.

Снова дали селедку, только ешь, хватит на всех. Один из ребят говорит, селедку лучше не трогать сейчас, только после обеда можно одну и вечером с супом не больше одной, только таким путем мы сможем сохранить силы. После обеда взяли одного человека, теперь можно есть селедку. Послышались предупреждения.

— Пережевывайте хорошо, ешьте не спеша, тогда соль меньше принесет вреда. А лучше всего оставьте селедку до завтра, когда дадут воду, вот тогда будет хороший обед. Хотите жить, терпите.

К вечеру возвратился наш мученик, окровавленный, вся спина исполосована плеткой, но пришел своими ногами, без посторонней помощи. Даже одежду сам принес, оделся и лег на живот. Во время ужина поднялся и покушал свою первую селедку, а когда ему предложили по ложке супа, он отказался. Все это время он молчал, мы недоумевали, что же могло случиться? Только после ужина наш мученик начал рассказ:

— Только вывели меня из камеры, навстречу идут с носилками. Мне приказали стать к стенке и отвернуться.

Поравнявшись со мной, они остановились, что-то по-своему сказали моему конвою и ушли. Человек, который лежал на носилках, был весь окровавленный, сильно стонал. Ноги мои подкосились от страха. Пошли дальше, опустились в подвал и опять навстречу несут кого-то на носилках, я уже стал прощаться с жизнью. И чем ближе мы приближались, тем громче были слышны мужские голоса, которые пели походный марш. Открылись двери и меня ввели в зал, где маршировали офицеры и горланили песню. Но вот они остановились и приказали мне раздеться. Один из них подошел ко мне и говорит:

— Двадцать пять.

Подошел палач с плеткой. Видно, что устал, ведь я был последний в этот день.

— Это тебя и спасло, — заметил кто-то.

— Зазвенел звонок, заиграла музыка и офицеры пошли по кругу. Они маршируют, а меня бьют под музыку.

Потом музыка перестала играть, и все остановились.

Меня тоже прекратили бить, приказали взять одежду и идти в камеру. Вот так и прошло.

— Легко отделался.