Часть I. Начало скитаний

Часть I. Начало скитаний

Обычно книги начинают с описания природы и это не удивительно. Сейчас мне семьдесят, но как в кино перед глазами картины из давно ушедшего детства. Вот я босоногий мальчишка бегаю за коровами по выкошенным лугам. За лето черные кудри выгорели, а пятки сделались черными. Но меня это не волнует. Лето на исходе, а в сентябре я пойду в школу, мне очень хотелось учиться.

Меня не волновало, что у меня нет обуви, нет целых штанов. Если бы мне мать и пошила новые штаны, я бы их все равно на второй день порвал.

Но прошли школьные годы. В пятнадцать лет я уже окончил семилетку. И вот свобода. Выбирай путь в жизни. А выбора не было. Из колхоза уехать очень трудно, не отпускали. Директор школы, добрая душа, советовал мне учиться. Когда я учился в младших классах, бывало, подойдет ко мне, потреплет мои волосы и скажет: «Светлая головушка, большим человеком будешь».

Что я большим буду, это понятно, а почему светлая головушка, если у меня волосы черные, я не понимал. А когда я стал постарше, он меня «математиком» называл.

И вот этот директор настойчиво советовал мне учиться, говорил, что он семнадцать лет директором работает, много было способных учеников, но такого он встретил впервые. Много хороших советов давал, но главное — не мог посоветовать, за какие средства учиться. Родители мои — люди бедные. В нашей деревне была только семилетняя школа, которую я и окончил, а в десятилетку нужно ходить за восемь километров. В школу ходили пешком. Хорошо было в деревне: с ранней весны до осенних морозов ходили в школу босиком. Стыдно? Нет. Ведь я не один такой, половина учеников в школе были босоногие. А кто был побогаче, те и обувались. В нашей семье было шесть детей. Моей старшей сестричке, которая была на два года старше меня, отец покупал тапочки.

Хотя она в школу ходила только три года. С четырнадцати лет пошла работать в колхоз и работала почти даром. В конце года в колхозе давали расчет, но деньгами не платили, а только зерном. Наш колхоз был передовой, они говорили, что платят людям лучше, чем другие колхозы и выдавали премию. За каждый отработанный день — один килограмм зерна. А те, кто работал в поле на свекле, получали за день полтора килограмма зерна. Но разве это мыслимо, за полтора килограмма зерна целый день полоть свеклу, а осенью копать вручную?!

Осенью в школу я не ходил — помогал сестричке копать свеклу. Она заканчивала свой участок первая и за это получала премию — сапоги зимние, ткань на платье и платок. А в семнадцать лет ей дали премию — зимнее пальто. Многие тогда хотели бросить колхоз и уехать в город, работать на заводе. Но ни один завод не принимал, если не было справки, что тебя отпустил колхоз. А таких справок председатель колхоза не давал. Были мы, казалось, свободные, но накрепко прикрепленные к колхозам. Как не хотелось оставаться в колхозе. Я мечтал закончить школу лучше всех, тогда мне могли бы дать справку для обучения в городе. Одни мечты!

Иногда вечером, когда вся семья собиралась за столом, начинался разговор о моем будущем. Отцу очень хотелось, чтоб я учился и стал большим человеком в городе.

И вот снова в доме совещание. Поздний августовский вечер. Собрались ужинать. На столе горячая картошка, сваренная в кожуре. Ее никто не чистит. Да и когда? Все работают допоздна. Входит бригадир и спрашивает отца:

— Василий, а почему ты сына не забрал домой?

— А где он? — видя волнение бригадира, и отец заволновался. — Что с ним?

— Да… да, наверное, от жары ему плохо стало. Он на току. Я дал указание напарнику, чтоб он отвез его домой. Только твой сын заупрямился.

Слышно как кто-то подъехал на лошадях. В комнату входит Леня Покуль, не по годам высокий, крепкий, пятнадцатилетний парень. За ним вхожу и я. Увидев, что собрались ужинать без меня, возмутился:

— Так что, картошку между собой поделили, а меня забыли? Давай каждый по две.

— Да у нас всего по пять, — отозвалась Оля.

Я присел на табурет, но смотрю, что-то отец взволнованный. Так смотрит мне в лицо, как будто давно не видел.

— Что, не узнаешь человека собственного покроя? Я тот самый, сын собственных родителей.

Отец был деревенский весельчак и на всякие шутки быстро давал ответ. Но на этот раз он поднялся и тихо вышел из-за стола.

— Что случилось, Гриша? Ты белый как мел. Леня, расскажи, что произошло?

— Да вот, заставили нас разгружать подводу с зерном, ящиками килограммов по сто и носить на весы. Почти две подводы разгрузили. Потом Гриша начал стонать и сел.

Отец с бригадиром осмотрели мой живот, что-то щупали, давили.

— Да, — сделал умное лицо бригадир, — подорвал живот. Ну ничего. Полежит немного, найдем работу полегче.

Бригадир ушел, а дома решали мою судьбу. Отец предложил нанять квартиру в другой деревне, чтобы я окончил десять классов.

— Ведь ему только пятнадцать лет, еще свое отработает.

Мать возразила.

— Легко говорить: «Пусть учится», а за что? Три года в школе, а потом еще в городе в какой-то «технике» учиться. И тоже квартиру нанимать. Да и босой там ходить не будет. Ты подумал об этом? Пусть поработает. Вон сколько ртов за столом. Кто их учить будет?

Так началась моя трудовая жизнь в колхозе. Глубокой осенью пришло с области распоряжение: «Всех крепких юношей, которые не ходят в школу, направить на обучение в город». В то время открыли так называемые «ФЗО» (фабрично-заводское обучение). Забрали и меня вместе с большой группой мальчишек пятнадцати-семнадцати лет. Приехали представители из города Харькова и других городов. Образованием нашим никто не интересовался, мнением тоже.

Сначала нас распределяли по городам и по внешнему виду. Старших и покрепче отправляли на угольные шахты в Донбасс. Меньших ребят снова сортировали на слабых и сильных. Здесь я попал в число сильных. Таких «сильных» нас было трое. Мне говорили: «Повезло, попал на завод в Харьков!» Нам вручили какие-то номера и на другой день поездом повезли в Харьков. Сколько было радости! Все-таки в город едем, учиться. Родители тоже были довольны. Думали: «Вот как о наших детях заботятся!»

Всю дорогу мы пели песни, шутки-прибаутки. Как же! Из колхоза выбрались, да прямо в город. Я и большинство из нас впервые ехали в город, который находился всего за шестьдесят километров от нашей деревни.

Приехали. Сопровождающий стал давать приказы:

— Выходите и на перроне стройтесь по трое.

В других вагонах были такие же «счастливчики». Нас завели в большой зал. Таких ребят, как мы, собралось сотни две. В стороне стояли представители заводов. И тут мой друг стал шептать мне на ухо:

— Смотри, там наши покупатели.

Я возмутился.

— Что я раб из книги «Хижина дяди Тома», так за Тома деньги какие платили, а мы кто? За нас они и копейки не дадут.

— Сейчас подойдут, за уши тебя и в сумку, и ты не свой. Ты был папин и мамин, а теперь ты дяди Партии.

Разговор прервался командой «Внимание», и нас быстро распределили по заводам. К вечеру всех привезли в столовую, покормили и распределили по общежитиям.

Комнаты большие и в каждой по двадцать кроватей. Под потолком электрические лампочки.

Молодой мужчина представился комендантом. Начал нас знакомить. Показал туалет (это небольшой сарайчик, между четырех казарм, на улице). Потом показал баню.

Интересная баня, откроешь кран — бежит холодная вода, другой откроешь — горячая. И тазики на каменных столиках. С баней мы разобрались быстро. Она такая же, как у каждого из нас дома была. Только дома воду грели на плите, а здесь легче. А вот в казарме техника сложная — электрическая. Тут уже комендант показал свою ученость. Нас-то он за дурачков считал. Думает, ребята из деревни, темнота, ну и давай нас просвещать. Разошелся не на шутку.

— Посмотрите на устройство возле двери. Его называют «выключатель». Вверх потянешь рычажок, лампочка загорается, вниз — тухнет. Вы знаете из книг, есть лампочка Ильича, а здесь на потолке висит на двух проводах, ее называют электрической лампочкой.

Ну, думаю, оказывается, мы изучали лампочку Ильича, а здесь электрическая. Мы деревенские, наверное, отстали от техники, а она движется вперед. Лампочку я действительно видел впервые за свои почти шестнадцать лет. У нас в деревне еще не было электричества. Но в школе я изучал это.

Меня подзывает комендант.

— Как имя?

— Грыць.

— Ну, Грыць, покажи на деле, что ты понял за «выключатель».

Я подошел, поднял рычаг вверх и лампочка загорелась, вниз — потухла.

— Ну как, понял?

Я состроил глупую физиономию и говорю:

— Нет, не понял.

— Что не понял?

— Почему его назвали выключателем? Ведь он включатель или зажигатель.

Комендант рассердился:

— Много будешь умничать, плохо кончишь! Подводит к другому устройству и говорит:

— Это розетка электрическая, а это радиорозетка.

Потом показывает на коробок и говорит:

— Это динамик.

Продолжает удивлять нас своей ученостью. Подводит к большому шкафу на стене.

— Здесь пробки. Если их выкрутить, электричества не станет, если вкрутить — будет. Не забудете?

Я говорю:

— Конечно не забуду. Меня мама всегда за пробки ругала, это когда я коров пас. Молоко выпью, а пробку в карман. Бегаешь до вечера, да не только пробку и бутылку потеряешь. Да что там бутылку, корову потеряешь. Ищешь, ищешь, а она давно дома.

Комендант промолчал. Потом начал нам показывать кровати. Здесь тоже короткое поучение.

— Смотрите, кровать застелена белой простынею. У вас работа будет грязная, одни из вас будут кочегары, другие углевозы, вагоны с углем тоже будете разгружать. Поэтому постель вам будут менять два раза в месяц, хотя по закону положено менять только один раз в месяц.

Я возмутился:

— Мне мать каждый день постель меняла. Старую солому утром спалит, а на ночь новую солому подаст…

Распределили кровати, и учитель ушел. Я лег и стал размышлять. Как много сегодня увидел нового: выключатель, розетка, динамик. Названия-то не новые, а вот законы новые, например, про постель. Что-то мы в школе не учили такой закон, что ее нужно менять раз в месяц.

Сразу все законы и не поймешь. Наверное, это и есть «высшая математика». «Низшую математику» я хорошо знаю: закон Ома, закон Вольта, Ватта и закон Джоуля-Ленца, закон всемирного тяготения. Все эти законы и формулы я хорошо знаю, легко решаю все задачи. Но все это называется «низшая математика». А теперь будет «высшая».

С утра нас собрали в зале. За столом сидит директор завода, рядом с ним парторг, а остальные — начальники цехов. Здесь нам давали должность.

Выступил директор завода коротко и предельно ясно.

— Товарищи! За вас позаботилась Родина. С сегодняшнего дня вы поднялись на ступень выше. До этого, так сказать, времени вы были на низшей ступени, то есть в колхозе. Вас обучали сеять рожь, пшеницу и другие злаки. Вас обучали выращивать сахарную свеклу и другие овощи. Вы осенью, так сказать, все это убирали, а потом, так сказать, отдавали на хранение государству. За это вас Родина, так сказать, не забудет. Но все же я скажу, все колхозники — лентяи. Почему мы их так называем? Летом, когда тепло на улице, работают все, так сказать, от восхода солнца до заката. А зимой? Что вы делаете зимой? В воскресенье вам привозили из города кино, так сказать, немое кино. А сейчас, в некоторые деревни привозят даже озвученные фильмы. Все это сделало колхозников бездельниками. И не только по воскресеньям, молодежь деревенская ежедневно стала посещать клуб и устраивает, так сказать, танцы. Но о вас Родина и Партия, так сказать, позаботилась. Теперь вы уже не колхозники, а рабочие, и будете работать круглый год. Да здравствует Страна Советов! Да здравствует Коммунистическая партия! Да здравствует рабочий народ! Ура!

Кое-кто ответил «Ура».

— Слово предоставляется парторгу завода.

— Товарищи! Я хочу продолжить выступление директора завода. Коммунистическая партия — наш рулевой. Она ведет народ. На всех фронтах партия впереди, она указывает путь. Вы молодые. Молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почет. Кто дал молодым дорогу? Это Ленинская партия, партия Ильича! Мы идем, путем Ленина, живем по его заветам. Мы уже многое сделали, но у нас еще грандиозные планы впереди. Мы строим тяжелую индустрию, для этого требуется тяжелый труд. Директор говорил, что вы теперь будете работать круглый год. Я хочу ознакомить вас с условиями вашей работы. Вам не о чем беспокоиться, за вас побеспокоилась любимая партия. Ленин говорил: «Ученье — свет, а неученье тьма». Умные слова, слова гения. В нашей стране учение бесплатное. Вас будут обучать заводскому ремеслу шесть месяцев бесплатно. И по окончании шести месяцев будете работать. С вас за учебу никто удерживать не будет. Вам дадут рабочую и выходную одежду бесплатно. Вас три раза в день будут кормить бесплатно. Вы будете жить в общежитии тоже бесплатно. Занятие ваше — это практика. Большинство из вас будут кочегары и, конечно, сразу же вам печи не доверят. Шесть месяцев вы будете на практике изучать работу помощника кочегара и так же бесплатно. За вас побеспокоилась наша Коммунистическая партия!

Потом начали распределять нас по должностям. Этот труд взял на себя предцехкома (председатель цехового комитета).

— Товарищи! Мы должны распределить вас по вашим способностям и силам. Кто из вас умеет работать с лошадьми, должность будет — углевоз. Встаньте, пожалуйста.

Мы все встали, так как все ребята знали как работать с лошадьми.

— Садитесь, вы меня не поняли. Я хочу узнать, кто особенно любит лошадей, прошу встать.

Нас встало трое.

— Вот ты, как твое имя?

— Грыць.

— Чем ты докажешь, что ты любишь лошадей?

Я сначала растерялся, а потом как выпалил:

— Да я всех жеребят в колхозе перецеловал.

В зале такой шум и смех поднялись, как будто клоун на сцену вышел. Смотрю, начальство тоже хохочет. Стою, что делать? Смех резко умолк. Парторг продолжает:

— Ну что ж, Грыць. Целоваться, может, ты и научился, но на должность углевоза ты не подходишь. На подводу уголь надо нагружать и разгружать, а силенок у тебя маловато. Нужны крепкие ребята.

Отобрали человек пятнадцать.

— Следующая должность: кочегары «Гофманских» печей и кочегары «Периодических» печей.

Я больше не поднимался. Думаю себе: «Что это они из нас посмешище устроили. Должностные лица — это те, которые сидят вверху, значит, имеют должность. А которые сидят внизу, это рабочие, а которые сидят еще ниже — колхозники. А вот кочегары «Гофманские» и «Периодические» — о таких еще не слыхал. «Периодические», наверное, лучше. Можно периодически работать и периодически сидеть. Вот бы попасть в «периодические».

Идут по залу и записывают. Подходят ко мне.

— Фамилия?

— Зинченко Грыць.

— Теперь ты будешь не Грыць, а кочегар Зинченко Григорий.

Здесь я переспросил.

— Периодический?

— У тебя отца звать «Период»?

— Нет, Василий.

— Значит, Васильевич.

Так я стал кочегаром периодических печей.

— Следующая должность — загрузчики. Они же и выгрузчики. На эту должность нам нужны люди сильные.

Слушаю дальше. Разгрузчикам придется работать внутри самой печи, при температуре двести градусов по Цельсию. «Ничего себе, — думаю — вода кипит при температуре сто градусов, а то — двести».

Продолжает предцехкома:

— Этому ремеслу вас быстро обучат. И ни один из вас не сварится. Вам выдадут спецодежду — фуфайку и штаны ватные. Эта спецодежда будет вас предохранять от ожогов. Но сразу предупреждаю, чтоб одежда была сухая. Правда, были случаи, когда вата загоралась и рабочие получали ожоги. Но техника идет вперед. Сейчас шьют несгораемую одежду.

Мне стало почему-то страшно. Думаю: «Куда я попал?» Давали еще какие-то должности, но я больше не слушал. Потом объявили: «Сегодня суббота. Завтра выходной день. В понедельник вас отведут на ваши рабочие места и начнутся занятия. Завод работает в три смены, по восемь часов, шесть дней в неделю. Теперь все на обед в столовую. Даем сегодня дополнительный выходной».

Все встали и ушли. На душе у меня стало так печально и тревожно. С этого времени жизнь меня закаляла как сталь, научила быть и выносливым и отважным.

Первый день занятий. Выдали нам спецодежду и повели по цехам. Мой цех очень большой. Здесь были четыре «Периодические» печи и несколько вагонов стояли под выгрузку угля. В цеху запах напомнил мне колхозную кузницу, только там было чисто, а здесь как на угольной шахте, которую я не видел, но представлял.

Меня подвели к одному рабочему.

— Вот, Тимофей, это твой ученик. Учи и наблюдай за ним.

Ну вот, думаю, опять новости. «Учи» — это понятно. А «наблюдай», что-то похоже на шпионов. Надо быть осторожным. Помню, у нас в прошлом году посадили одного за какую-то политику. Конюхом работал в колхозе. Еще молодой, трое деток имел. Жена его Паша так и не знает, куда его дели. Посадили его в машину и увезли. Сначала говорили, повезли в район награждать новой фуфайкой. Начальство увидело, что его фуфайка вся изорвана, вот и дадут новую. А шутник был. Свадьбы без него не обходились, кто шутками народ будет веселить? Домой его больше не пустили. Люди говорят, посадили за болтовню. А случилось это так.

Заходит он однажды в магазин. Людей полно, ожидают хлеб, должны подвезти. Обращается к продавцу:

— Хозяин, дай мне вожжи.

«И зачем это ему вожди?» — подумал продавец.

— Сейчас, сейчас, Иванушка. Тебя что, сам председатель колхоза Иван Иваныч прислал? Ты в контору их понесешь или в сельсовет?

— Да нет. Прямо в конюшню оттарабаню.

Продавец посмотрел на него и решил, что вышел указ вешать портреты вождей даже в конюшнях.

— Выбирай. Это гений Ленин, Ильич.

— Нет, не этот.

— А это Сталин Иосиф Виссарионович.

— Нет, нет, не то.

— Тогда это Каганович, это Ежов, а это Сергей Миронович Киров, которого троцкисты недавно убили.

— Продавец, что ты даешь. Этих всех надо вешать, а мне нужно то, что зануздывать.

Здесь продавец понял, что ему не вожди нужны, а вожжи.

Купил он вожжи и говорит:

— А этих вешай сам, — кивнул в сторону портретов…

И ушел.

В магазине начались шутки. Какой-то незнакомый мужчина, на которого раньше никто не обратил внимания, спросил об Иване, кто он и где работает, записал что-то на бумажке. А когда судили конюха, то этот незнакомец был свидетелем. В деревне его называли шпионом.

Вот он и дал показания, что конюх собрал в магазине народ и уговаривал перевешать всех вождей. Зачитали приговор, что он изменник Родины, с группой односельчан делал тайный заговор на правительство и угрожал перевешать районное начальство. Окончательно никто не понял, дали ли ему десять лет, или расстрел. С тех пор никто ничего не слышал о нем.

Я решил, что меня прикрепили к наблюдателю — шпиону Тимофею.

— Будем знакомы, Тимофей.

— А меня зовут Грыць. Разрешите мне вас звать дядя Тима?

— Хорошо, зови. А я тебя буду звать Гриша. Согласен?

Я кивнул головой в знак согласия. Лицо его отразило какую-то боль, и он тихо добавил.

— У меня был сын Гриша.

В этот день дядя Тима был печальный и в разговор не вступал. Печь была в последней стадии обжига. Он все время проходил ряд своих топок, а их было шесть, чистил шлак и бросал уголь. Как только он кончал шестую засыпать углем, сразу возвращался к первой. В этот день я ничего не делал, просто наблюдал за его работой.

На лице у него была маска с красным стеклом для глаз, фартук закрывал всю грудь и до колен прикрывал от огня. Наблюдая за ним, я подумал, что у нас так и колхозная лошадь не работает.

Дядя Тима был выше среднего роста, плечист, в руках чувствовалась сила, казалось, он состоит из одних крупных костей, обтянутых кожей. Выглядел он лет на пятьдесят. Иногда, поднявши щиток на лоб, он смотрел на меня своими голубыми глазами. В этих глазах я заметил теплоту, они смотрели на меня с любовью, хотя дядя Тима ничего не говорил.

Вот и кончилась смена, мы разошлись. После ужина я долго не мог уснуть. Все мои мысли вертелись вокруг дяди Тимы. Я никак не мог понять, зачем ему поручили наблюдать за мной и сколько ему будут платить за это? В настоящее время мне еще нет шестнадцати, а до восемнадцати за «болтовню» не сажают. Но люди говорят, что и за молодыми шпионят. Вот убили Кирова, а сколько человек расстреляли за него. У нас возле магазина повесили радио. Весь народ вечером собирался послушать, как труба будет говорить человеческим голосом. Это было интересно. У нас в деревне никто не имел радио, вот и шли послушать. Оно говорило за троцкистов, которых где-то ловили, а потом расстреливали. Сначала стреляли немного, потом каждый день по сто-двести человек. Я хорошо знаю, что троцкисты, это враги народа, в школе нас учили этому. В правительстве был очень мудрый человек по фамилии Ежов, сколько он троцкистов переловил! Как сообщат, что Ежов еще двести их поймал и расстрелял, я от радости подпрыгивал возле радио. Потом появились плакаты: человек, одетый в рукавицы с иголками, торчащими во все стороны, а внизу была подпись: «Ежов — своими ежовыми рукавицами ловит врагов народа». Уже после по радио не стали передавать об этом, но люди говорили, что Ежова тоже поймали. Но я не верю, такого человека как Ежов поймать? Это, наверное, слухи. И еще не понятно. Уже расстреляли более тысячи человек, а остальные сидят в тюрьмах, как они могли все стрелять в одного Кирова? Могли и двое застрелить.

И еще не понятно, зачем я нужен дяде Тиме, он то не на должности, он просто кочегар. А какой он все-таки усталый пошел домой. Мне его было очень жалко. Ведь он столько угля сжег за смену, что мне никогда не сделать столько работы. На прощанье он пожал мне руку и сказал: «До встречи завтра». А может, он не будет за мною шпионить? А почему он сказал, что у него был сын Гриша? А где он сейчас? Сколько вопросов! Так я и уснул.

Началась новая жизнь — появились друзья. Вечером они играли в карты и домино, научили и меня в «очко» играть, но я любил шахматы. На деньги не играли, ведь у нас их не было. А расплачивались щелчками в лоб. Прихожу на работу, а дядя Тима спрашивает.

— А почему у тебя лоб весь красный и припухший?

— Да это я в очко проигрался.

Он побранил меня и для примера рассказал об одном богатом помещике, которого он хорошо знал. Помещик имел землю, нанимал работников, добрая была душа, платил за работу хорошо, со многих мест к нему нанимались. Да зимой зачастил к соседнему пану играть в очко. А тот пан хороший мошенник был — сначала, для приманки, немного проигрался, а потом все имение помещика к своим рукам прибрал, а помещика того к себе в рабочие принял.

— Оставь, Гриша, очко, к добру не приведет. Советую тебе, читай побольше книг.

Полюбил я дядю Тиму и ради него бросил карты навсегда. Начал играть в домино. Его здесь почему-то «козлом» называли, интересно было. Кто проиграет, залазит под стол и по-козлиному десять раз пробэкает. Когда кто-то под столом вместо «козла», забавно, но судьба и меня под стол загоняла. Сидишь, как козел, и бэкаешь. И так каждый день по пять, семь раз вместо козла под стол загонят. Я так свой голос отработал на лад козлиный, что мог с любым козлом соревноваться. Потом мне кличку дали «козел», уже по имени не звали, козел да козел, скоро будут бараном называть, так и имя свое забудешь. В школе редко меня по имени звали, но тогда меня звали «математиком». Звучит красиво и отзываться хорошо, а тут «козел». «До чего докатился» — думаю.

Бросил и эту игру.

Вспомнил о своем увлечении шахматами. Один раз объявил соревнование по шахматам. Желающих было четверо. Условия были такими: кто проиграет, то следующий занимает его место. У троих я выиграл и вот настала очередь четвертого, его звали Леша. Он был на год старше меня. Сыграли первую партию — ничья, вторую — тоже ничья, потом он поднимается и говорит:

— Гриша, ты очень хорошо играешь, если тебя немного потренировать, то с тебя был бы хороший шахматист.

— Сейчас мне некогда, я иду на соревнования по шахматам, но с тобой хотел бы позаниматься.

Так мы подружились. Свободное время проводили за шахматами, рассказывали о своей жизни. Оба мы были комсомольцами. Первая новость, которую я узнал — это то, что зовут его не Леша, а Лев. Потом Леша открыл еще одну тайну, но взял с меня честное комсомольское слово, что я никому не расскажу. Он был еврей. Когда-то давно его дед имел обувную фабрику, это разрешалось при НЭПе. А когда НЭП уничтожили, то сожгли фабрику, а дедушку и бабушку забрали, может быть и убили.

Ведь в то время город пестрел плакатами с надписью «Бей жидов, спасай Россию». Был большой погром на евреев.

Разрешалось сжигать их дома, магазины, а если кого убьют из евреев, то это не большая беда, только надо доказать, что когда был погром, этот еврей первый набросился на тебя. В школе я немного изучал, что такое НЭП. Учитель объяснял, что это «Новая Экономическая Политика». Землю раздали крестьянам, каждому свой надел. Заводы дали рабочим. Хочешь открывай магазин, строй себе фабрику — разрешалось делать все, работай, только не воруй. А евреи — шустрый и умный народ, начали открывать свои фабрики, нанимали рабочих. Жизнь закипела. Разрешалось даже торговать за границей.

Радовались люди — не даром революцию делали. Но этот НЭП не долго был новым, всего три года — и постарел.

Заговорили, что надо построить тяжелую индустрию, а то, что строили до этого времени — все исправить. Объявили евреев врагами народа и сделали на них погром.

Так и не стало Лешиных стариков. Но у Леши еще были родители, которые работали на большом заводе. Отец главный конструктор, мать — технолог. Завод выпускал маленькие трактора. А его отец разработал модель большого трактора, за что и его объявили врагом народа, так как малых тракторов можно больше построить, а больших — меньше. Родителей вызвали в Москву и больше он их не видел. Случилось это в тридцать седьмом году, когда Леше было четырнадцать лет. Свою настоящую фамилию он не говорил никогда никому.

На одном из комсомольских собраний Лешу выбрали комсоргом, а меня заместителем. Так наша дружба стала крепнуть. В мои обязанности входило собирать членские взносы, а Леша должен организовывать походы в кино, на заводские собрания или лекции.

Вспоминаю одно из собраний. Директор подготовил доклад, поэтому явка была обязательна. В здании на всю стену был прикреплен плакат: «Мы наш, мы новый мир построим», и внизу подпись (Ленин). Люди заняли места.

Слово директору.

— Товарищи, на исходе вторая пятилетка. Обязанности первой пятилетки мы выполнили за четыре года. Наш завод взял повышенные обязательства и вторую пятилетку мы должны выполнить тоже за четыре года.

Он говорил около часа, но я ничего не запомнил.

Слово лектору!

Этот с ходу берет быка за рога.

— Товарищи! Обратите внимание на эти грандиозные слова, которые на плакате. Мы строим социализм и мы его построим. Но наша цель еще впереди. Мы должны построить коммунизм, и мы его построим. Мы уже стоим одной ногой в социализме, а другой в коммунизме. Только нам нужно сначала достроить социализм и тогда мы перейдем двумя ногами в коммунизм. А для этого нам надо ускорять наши темпы.

— Да здравствуют большевистские темпы.

Дальше я уже не слушал, потому что в памяти возникли картины из жизни нашей деревни…

Как-то во время коллективизации, приезжает начальник с района и приказывает: «Собрать всех мужиков на «кутки». Это означало, чтобы всем собраться в дом, который отобрали у одного мужика, его раскулачили и куда-то выгнали за то, что в колхоз не пошел. Собрались мужики и начальник сообщил, что надо представителя от деревни в Москву на Слет колхозников послать. Кого-нибудь из грамотных мужиков, чтоб память была хорошая и чтоб народ мог за собой повести. Долго совещались, кого в Москву послать. Выбрали Оныську. Чтоб грамотный — не грамотный, но деньги умел считать, а когда расписывался, то крестики ставил. Память у него была отличная, все помнил. К нему собирались новости послушать, он мог рассказать у кого когда корова отелилась, за что мужик женку побил, в общем, все знал. А что народ за собой повести — это запросто. У него были овцы, вот он идет впереди, а овцы за ним следом. Потом он в колхоз пошел, и овцы за ним в колхоз пошли. Мужики, значит, решили, раз овцы за ним идут, значит, и люди пойдут.

Повез этот начальник Оныську на слет в Москву. Три дня в Москве их учили, потом все по домам разлетелись.

Приехал и наш Онысько домой. Теперь собрались не только мужики, но и бабы, и дети. Уже не на «кутки», а там, где раньше церковь стояла, недалеко от кладбища.

Для Оныська построили трибуну. Почему назвали «трибуна»? Не знаю. Это были две бочки, а сверху дверь от сарая. Залез Онысько на трибуну, постоял, потом снял картуз. Снова постоял… переступил с ноги на ногу, да как закричит.

— Товарищи! Нас на слете учили, что вы уже не мужики, и вы уже не бабы, значит, вы уже не люди, вы теперь товарищи. Нас три дня учили про большевистские темпы. Когда мы кушали — и тогда нас учили про большевистские темпы. Один так и говорил, что сейчас у нас все есть на столах, это благодаря большевистским темпам. А на столах у них все было, у нас тоже так бывает, но только на Пасху, но это все потому, что у нас нет большевистских темпов.

Мужики стали выкрикивать.

— Онысь, ты нам лучше объясни, что такое большевистские темпы, хоть пример приведи.

— Товарищи, я объясню вам, что такое большевистские темпы на примере. Вот смотрите, у нас старое кладбище, мы его строили двести лет, а по-большевистски — значит, строить быстро. А вот рядом новое кладбище, мы его заполнили за один тридцать третий год. Это и есть большевистские темпы. А вот второй пример. У нас лошадь дохнет одна в месяц, а когда они будут дохнуть каждый день — это значит большевистские темпы. Товарищи, да здравствует наша… Ах!.. Забыл. Товарищи, здравствуйте! Аминь!

Апрель тысяча девятьсот сорокового года. В этом году весна теплая, рано поднялась трава, солнышко ярко сияет. Спешу на работу к двум часам дня. Опять встречусь с дядей Тимой, мы с ним очень подружились. Вместе работаем, он давал мне хорошие советы. Разговор у него всегда сводился к одному: чтоб жить, надо бороться, не всегда то хорошо, что кажется хорошо. Мы себе планы строим хорошие, утешаемся мыслями, мечты подымают нас к высотам, а жизнь с высот бросает в пропасть, порой так больно, что говоришь; «Зачем жить?» Судьба может забросить далеко и в тиши будешь проливать слезы, а когда поплачешь, то сразу легче на душе станет. Режим работы у нас был такой, что первые три дня недели можно и одному справиться. Зато следующие три дня — это сплошной ад. Углевозы уголь к печам не успевают подвозить, а еще и шлак в конце смены вывезти надо возле всех шести топок горы его собираются. Для охлаждения шлак поливали водой. Из топок пар, дым, чад вырывается. Печь чистить, что в огне купаться, пот и грязь по лицу течет. Дядя Тима меня учил, чтоб с мокрым лицом к печке не подходил, можно обжечься, вода кипит на лице. Эту науку я хорошо выучил, рукавом вытрешь лицо и снова работаешь. Лучше бы тряпкой, но беда, где ее взять? Тряпка была большая ценность, пусть она старая, но может на латки сойти. К концу смены спецовка становится белая от соли. Печь была в начальной стадии обжига и было время для разговора.

— А скажи, Гриша, почему один из ваших ребят в печь бросился, какая причина?

— Причина одна, а догадок много. Бывают трагедии из-за измены друг другу, но за него утверждать не могу, ведь ему было только шестнадцать лет. Девчатами не увлекался, а только спортом… Говорят, обиды не выдержал: только один месяц, как нас перевели из учеников в рабочие. Раньше нас кормили, одевали, правда, денег не давали, но все же жить можно было. А Павлик, крупный такой был, никогда не наедался, всегда голодным был. Закончим обед и домой, а он стоит возле кухни, пока все бригады покушают, и просит добавки. Ему повар давал.

Когда он кушает, кажется не только свою порцию — три таких бы съел. Однажды парторг присутствовал на обеде, а он, наверное, не заметил, подошел к раздаточной и попросил добавки. Здесь ему досталось: «Ты что, приехал сюда живот набивать? Молодой еще, а хочешь за счет других прожить?» Пошел наш Павлик, голову повесил.

Мы звали его ласково — Павлик, а он на медведя похож был. А сила какая! Работал углевозом. Нагрузит подводу угля, лошадь плохо тянет, так он толкал подводу сзади, чтоб легче лошадке было. Спокойный был, только часто печальный, а после первой получки совсем как туча ходил. Получили мы впервые за шесть месяцев аванс. Нас на свой хлеб перевели. Здесь наш Павлик, как с цепи сорвался: проел свой аванс, два дня не дотянул до получки — перезанял. Получаем получку, а там одни удержания: за общежитие; спецодежду мы получили — за нее удержали; за брак продукции тоже. Я еще понимаю, дядя Тима, с кочегаров деньга за брак высчитали, но он-то углевозом работал, какой у него брак мог быть? Вот он и не выдержал обиды, покончил с собой, в печь бросился. А может, и другая причина, кого спросишь? Нет уже его.

— Да, Гриша. В таких случаях всегда говорят: «Не выдержал, нервы сдали». А я говорю — нервы есть нервы, но их можно успокоить. Во всех обстоятельствах причина самоубийства — это отчаяние. Запомни ты и передай своим детям и внукам, что нет такого положения в жизни, чтобы не было из него выхода. Никому не отдавай жизни добровольно, если у тебя ее не взяли силой. В самую трудную минуту не приходи в отчаяние. Все ошибки в жизни можно исправить, а отчаялся — можешь совершить непоправимую ошибку. В песнях воспевается любовь, восхваляется отвага, героизм, но нет песни, чтоб прославляла отчаяние. Отчаяние всеми порицается, всеми осуждается. Жизнь прожить — не поле перейти. Жизнь это борьба, борьба, чтоб жить.

Смена кончилась, пошли по домам. В этот вечер мне очень захотелось побыть одному, в шахматы играть не пошел. Взял книгу, глаза читают, а мысли далеко блуждают. Отложил книгу в сторону и стал думать над словами дяди Тимы: «Не приходи в отчаяние». Может, они имеют смысл? У всех людей бывают минуты отчаяния, но из всякой ситуации есть выход. А сколько раз в жизни приходит отчаяние? Совершенное отчаяние бывает только раз — девиз для себя держи: «Никогда не отчаивайся». Хороший дядя Тима. Говорил, что у него тоже был сын Гриша, а где он сейчас, почему дядя Тима ничего о нем не говорит? Надо спросить.

Мы с дядей Тимой приняли смену. Записали температуру в печи, почистили топки и присели отдохнуть:

— Дядя Тима, мы полгода проработали вместе, а вы о себе всегда молчите — расскажите что-нибудь. Вы говорили, что у вас был сын Гриша, а где он сейчас?

— На этом заводе я отработал семь лет, но еще никому не говорил о себе. Перестал я людям доверять, даже близким, а вот от тебя ничего не скрою — поделюсь как с сыном. Когда-то я жил в деревне Панская, это от Харькова пятьдесят километров, а от Золочева — пятнадцать. Сейчас этой деревни нет совсем, но для меня она существует. Жил я там еще до революции, работал сначала у пана Филиппа в подмастерьях в кузне. Делали подковы для лошадей и разный инструмент. Перевел меня пан в мастера, но он был пан — как не пан. Придет в кузню и говорит:

— Тимка, я твоему подручному дал три дня выходных — жениться собрался. Подручным у тебя буду я.

Своим глазам не верю — пан, а оделся-то как мужик.

— Какая у тебя сегодня работа?

— Да со всех деревень идут подковы заказывать.

— Подковы, так подковы.

Выбирает молоток. Думаю, откуда он знает, какой молоток брать? Перебрал несколько, отложил один и говорит:

— Этот, что надо.

У меня клещи и маленький молоток, я стучу по наковальне, а он бьет по металлу. После обеда поменялись, я подручным — он мастером. Легко было с ним работать. В конце дня говорит:

— Ты у меня уже работаешь четвертый год. Доволен тобой, в деньгах я тебя не обижал — доход я имел неплохой. Деревня растет быстро. Одни сами дома строят, другие в долг денег просят. Один дом особенно красивый, по моему заказу построили, я его продам тебе за полцены, только женись, а там постепенно выплатишь.

Здесь я не удержался, в ноги пану поклонился.

Через месяц вошел в новый дом. Мне было уже двадцать пять лет. Пошли разговоры обо мне по всей округе: «С паном работал и пан дом подарил».

Со всех сторон едут, заказы дают. Кузню мы расширили на шесть рабочих мест, только работай.

Сначала приезжали с заказами в кузню, поговорить времени не было. Только и разговора — от кого заказ, что сделать и сколько это будет стоить. Потом стали приходить по вечерам ко мне домой с заказами. Еще один не ушел, второй заходит, а как собралось несколько мужиков в доме, знай — засели надолго, разговоры пошли.

Как-то один мужик рассказал как он женился, да не так как все, а по-особому.

— Ну как это по-особому? — расскажите, дядя Тима.

— Да начинал он как и все, а потом получилось по-особому. А было так. Подружил он с одним парнем, а у него было две сестры. Понравилась ему младшая, которой было уже девятнадцать лет. Сама хорошенькая. Тайком встречаться стал, да и договорились пожениться.

Сказал отцу о своем желании, а потом все вместе обсуждали. Когда было совещание семейное, тут мать и заупрямилась. Отец — за, мать — против. Отец свои аргументы приводит. Посмотрите, кто самый богатый на селе? Они. Имеют две пары лошадей, пару быков, кур, гусей; дом и участок большой, можно еще один дом построить. А девка какая? Кто с ней может сравниться по красоте? Не напрасно же наш сын к ней присмотрелся.

А мать на своем стоит:

— Все это так, да не так. Хорошая девка, кроткого нрава, годами не засиделась, вид ангельский. Но, говорят, когда дом покупаешь, ты сразу и соседей покупаешь. А когда женишься — не только жену, но также и отца с матерью приобрел. А кто у нее отец? — продолжает мать, — все знают, что он конокрад, но боятся сказать. А мать какая у нее? Такой скандальной бабы во всей округе не найдешь, ты сам знаешь. Да она нашему сыну жизни не даст. Нет, я категорически против.

— Полно, мать, мы сына женим не на матери, а на дочке. Богатые, вот только бы при сватовстве не продешевить, как можно больше приданого взять. Возьмем надел для сына, дом построим отдельно от них, если ты так боишься, что твой сын не сладит с какой-то бабой. Ходи в гости, да внучатами радуйся.

— Подожди, отец, мы еще сына не женили, а ты в гости к внукам уже пошел. Скажи, видал ли ты больших плутов, чем они. Не связывайся с ними — обскубут, как гуся. Говоришь, приданое дадут, как бы не так — пообещают золотые горы, а получишь одно горе. Нехорошие они люди, — заключила мать.

— Ты говоришь за приданое. Пока оно не будет у нас в доме, я сына в церковь венчаться не пущу.

— Да и то посмотри, по наследству — отец заикается, а старшая дочь мало того, что заикается, да еще и картавит.

— Мы сына женим не на старшей, а на младшей. Спросим сына, что он скажет.

— Папа, мама, я ее люблю, да мы уже и договорились пожениться.

Повелительный голос отца:

— Прекратить разговоры. Сын жениться хочет, а она ему поперек дороги становится. Передай своей, а как звать-то мы даже не спросили, но главное — договорились. Скажи, что в следующую субботу пусть ждут сватов.

Сказано — сделано. Наказ сватам строгий, не прошибить с приданым. Были чтоб и лошадь, и бык, и телка; зерна не меньше пятидесяти пудов, денег на полдома, ну и прочее. Не буду подробно говорить, все пошло хорошо, только что-то родители невесты долго между собой совещались, потом заходят и важным тоном отец произносит:

— Бог сватов прислал, противиться не будем.

Все согласились. Согласие надо закрепить перцовкой.

Бутылки поставили на стол, хозяйка закуску — гусака зажаренного подала. И начали закреплять, сначала по-деловому — назначили день свадьбы, в какой церкви венчаться будут, а потом пошли повседневные разговоры.

Пришел день свадьбы, всю деревню созвали. Молодые поехали в церковь венчаться, а церковь, как на грех, оказалась закрытой. Поп куда-то отлучился. Тогда отец невесты и говорит кучеру: «Обвези-ка ты их вокруг церкви, коль в храм не могут попасть». Три раза обвезли их вокруг и домой поехали.

Дружок предупреждал жениха: «Смотри, не очень много пей, знаешь порядки — невесту могут украсть, большой выкуп потребуют, половину приданого отдашь. У тебя есть хранители невесты? Скажи, пусть много не пьют, на другой день, пожалуйста, это их день — пусть веселятся».

Ни у кого такой бурной свадьбы не было. Всех прохожих за здоровье молодых выпить зазывали. Время шло к полуночи. Гости стали расходиться. Тесть подсаживается к зятю и заводит разговор.

— Ну что, сынок, такой свадьбы нигде не было и не будет. Давай выпьем за ваше будущее.

Как не выпить тесть все-таки предлагает. Выпили, потом повторили.

Здесь и теща, взявшись за бока, подходит:

— Ну, сынок, за такую красавицу не грех и с тещей выпить.

Тоже выпили. Снова тесть:

— Ты, сынок, не переживай, что вас не венчали, батюшка куда-то отлучился и ключи от храма забрал. То все не главное, а главное, чтоб жизнь была хорошая. Вишь, сколько народа было на твоей свадьбе.

За разговорами не заметил, как невеста исчезла. Стал жених волноваться, а теща снова:

— Сынок, не волнуйся, лучше выпей, она ушла в свою горницу. Выпей еще чарочку и иди к ней.

Сразу рюмку подносят. Выпил. А когда утром протрезвел, то увидел, что женат-то он не на младшей, а на старшей — заике. С тех пор и сам заикаться стал.

Пока мои заказчики делятся всякими новостями, по улице несколько раз уже пройдет деревенская молодежь.

В деревне жил гармонист. Как только стемнеет, можно услышать голос гармошки, как бы всех зазывающий: «Выходите, стар и мал после дневных трудов повеселиться, отдохнуть». Молодежь соберется, сначала песни поют, потом танцуют. Начинаются соревнования девушек. Девушки кружатся, ногами такты отбивают и всем улыбки посылают: «Смотрите, мол, какие мы красивые».

И каждой хочется быть лучшей. Это настоящие соревнования, не то что сейчас в заводе соревнуются, кто больше работает. Больше продукции дашь, о тебе в стенгазету напишут, передовиком назовут… Последний танец «гопак». Это уже соревнование ребят. Сначала плавно, тихо, потом гармонист ускоряет темп и пошли, как говорят «навпрысядкы» танцевать. Это настоящие соревнования. Ребята здесь соревнуются, кто лучше и дольше удержится на ногах. Земля дрожит! Когда один остается, тогда человек шесть ребят схватят его на руки и три раза высоко подбросят. Это награда победителю. На другом конце деревни еще одна группа молодежи. Здесь танцев не бывает, поют все вместе. Особенно отличалась Катюша, по прозвищу «соловей». Жила она на окраине деревни с бабушкой, которую мамой называла. В школу ходила всего три года. Коровы у них никогда не было, но гусей держали. Катя их пасла, а когда подросла, нанялась коров пасти. В шестнадцать лет ее принял на работу пан Филипп, свеклу выращивать. С этого времени и заметили ее трудолюбие. Но больше поражала ее память и способность петь. Достаточно ей услышать два-три раза песню, и она уже знает ее. Все жители знали, что у бабки Ксени есть девочка-сиротка, да кому до этого дело.

Парубки первые окружили ее вниманием за красоту.

Сама белолицая, а глаза черные. Всякий хотел рядом сесть и песни петь. Когда ее голос соединялся с другим, и самый слабый голос становился звонким. Но особой близости с Катюшей никто не имел. У нее был большой недостаток — бедная. Говорят, бедному парню жениться день мал, а если бедная девушка, то и вовсе трудно замуж выйти.

Пошел ей двадцатый год, имела много друзей, а друга не имела. Зато в каждом доме, где женят сына, в списках невест стоит первая Катя. Всякий раз жениху задают вопрос: «Кого хотел бы взять?» Ответ один: «Катю». Но недолго идет разговор о ней: «Какое будет приданое, ведь она бедная, безродная, что с нее возьмешь?»

Деревенская молодежь веселится, а у меня заказчики сидят. Закажут пару подков сделать, работы на десять минут, зато час рассказывают то за свою племянницу, то еще за какую-нибудь родственницу, как за какой-то товар. Или начнут говорить за знакомую девушку, да так расскажут, что хоть женись на ней, а когда уезжают, как бы между прочим добавят: «Заказ приеду с ней забирать, сам увидишь ее красоту, вот крест на себя кладу, не лгу».

Перекрестятся на пороге и уходят.

Пока я в доме вожусь с заказчиками, молодежь сходится возле моего дома и продолжаются песни до глубокой ночи. В таких случаях я провожал Катю домой. Потом, чтоб не задерживаться со своими заказчиками, домой не приходил, а прямо на вечеринку.

Однажды собрались мужики решать вопрос, как устроить баню в деревне. Решили сделать все сами, только для этого надо договориться с паном Филиппом — его земля, за сколько можно купить. Все решили, что договариваться буду я. После работы пошел к нему не за себя, за народ хлопотать. Бывал я у него и раньше был пан любитель поговорить, кто женится, кто замуж выходит. На этот раз пан Филипп был особенно приветливый. У ворот меня встретил слуга, который и передал мою просьбу увидеться с ним. Вышел пан, пригласил меня в дом на чашку чая. Такое счастье не всякому выпадало. Хозяйка стол накрыла, самовар на стол поставила.

— Ну, Тимофей, садись за стол, рассказывай, какое горе тебя привело ко мне? Что, жениться задумал? — посыпался на меня град вопросов. — Сам знаешь, дочки у меня нет. Имею два сына далеко отсюда, на родине в Германии учатся. Что-то не желают ехать на Украину. Выкладывай, что заставило тебя мой дом посетить… ешь, пей, но крепче вишневой наливки у меня не бывает. Да и вообще-то ты ужинал? Вижу, нет. Да и кто тебе ужин сготовит? А ты знаешь где твои мать и отец? Не знаешь. А откуда у тебя фамилия «Гроссман». Это что, семейная тайна? Да ты ешь, ешь, не стесняйся моих вопросов. Что сможем — вместе разрешим.

— Чтоб сказать нужда, не нужда, и горе не горе. Мужики послали с просьбой к вам, — с трудом вставил я, — уж если угодно вашей добродетели, продайте нам кусок земли, по сходной цене. Мужики толковали, баня в деревне нужна. Все расходы берем на себя. А для этого поначалу землю надо иметь. А уж потом будем думать, как строить. Рабочая сила у нас дармовая, сами будем строить, а вот из чего, я и не знаю. Меня послали только за землю поговорить.