Глава 19. Расстрел и сокрытие тел

Глава 19. Расстрел и сокрытие тел

В журнале «Родина» (№ 1 за 1993 г., с. 184) опубликовано заключение Гелия Рябова о расстреле Царской семьи, сделанное по материалам, которые он, по-видимому, не читал. Тем не менее, журнал распространил его мнение на весь мир. Гелий Рябов, 1993 г.: «Об этом событии известно сегодня практически все: кто убивал (несколько имен еще предстоит выяснить и назвать), по чьему приказу (в публикуемых материалах сквозит флер «прикрытия», основных, главных преступников — Ленина, например), при каких обстоятельствах. Известно также, где «похоронили», и даже останки найдены…»

Неизвестно, из какого пальца он высосал эту информацию, но она удачно вписалась в тот поток антибольшевизма, который полился на Советский Союз с Запада, начиная с 1919 г., и выплеснувшийся на его территорию после 1991 г. Рябову простили даже не только его моральное и уголовное преступление — раскапывание могилы с человеческими останками (которое нормальными людьми классифицируется, как вандализм и мародерство), но и провозглашение черепа, который он оттуда достал, черепом последнего императора Николая II. На самом же деле Рябов сделал выводы «с точностью до наоборот».

Если собрать всех участвующих в расстреле или хотя бы присутствующих при этом, по материалом журналистских публикаций и опубликованным работам различных исследователей, получится внушительный список.

Вот он: Голощекин, Белобородое, Войков, Юровский, Ермаков, Никулин, Павел Медведев, Михаил Медведев, Партии, Костоусов, Леватных, Кривцов, Авдеев, Ваганов, Горват Ла-окс, Фишер Анзелм, Эдельштейн Изидор, Факете Эмил, Над Имре, Гринфелд Виктор, Вергазе Андреас. Если к этому списку добавить еще одиннадцать расстреливаемых, то оказывается, что в «расстрельной» комнате площадью 23 кв. м находилось 32 человека. Очевидная чушь. Стоит удивляться, как это ретивые «исследователи» не додумались до того, что сам Ленин приезжал в Екатеринбург и расстреливал бывшего царя из автомата Калашникова. Врать так уж врать. Существует пословица: «Врет, как очевидец». Поэтому для того, чтобы хоть как-то разобраться в том, что происходило, разделим воспоминания всех «очевидцев» на две группы — воспоминания очевидцев и участников расстрела и воспоминания «очевидцев», разговаривавших с людьми, слышавшими об обстоятельствах расстрела из «надежных источников».

Рассмотрим только первую группу воспоминаний.

В настоящее время опубликованы личные воспоминания пяти участников расстрела царской семьи: Юровского (четыре варианта), Павла Медведева (два варианта), Михаила Медведева (Кудрина), Г.И. Никулина, Петра Ермакова (несколько вариантов). Даже эти воспоминания не являются достаточно объективными. Но, несмотря на некоторые отличия они связаны между собой и частично подтверждают друг друга. Поскольку эти документы являются главными свидетельствами расстрела Царской семьи, приводим отрывки из них, относящиеся к расстрелу.

1. Свидетельство Павла Медведева[2].

Первое по времени было описание расстрела, приведенное в показаниях Павла Медведева, данных следователю Сергееву 21–22 февраля 1919 г.: «Часов в 12 Юровский разбудил Царскую семью. Объявил ли он им, для чего он их беспокоит и куда они должны пойти — не знаю. Утверждаю, что в комнаты, где находилась Царская семья, заходил именно Юровский. Ни мне, ни Константину Добрынину поручения разбудить спавших Юровский не давал. Приблизительно через час вся Царская семья, доктор, служанка и двое слуг встали, умылись да оделись. Еще прежде, чем Юровский пошел будить Царскую семью, в дом Ипатьева приехали из Чрезвычайной комиссии два члена: один, как оказалось впоследствии — Петр Ермаков, а другой — неизвестный мне по имени и фамилии, высокого роста, белокурый, с маленькими усиками, лет 25–26. Валентина Сахорова я знаю, но это был не он, а кто-то другой. Часу во втором ночи вышли из своих комнат Царь, Царица, четыре царских дочери, служанка, доктор, повар и лакей. Наследника Царь нес на руках. Государь и Наследник были одеты в гимнастерки, на головах фуражки. Государыня и дочери были в платьях, без верхней одежды, с непокрытыми головами. Впереди шел Государь с Наследником, за ними — Царица, дочери и все остальные. Сопровождали их Юровский, его помощник и указанные мною два члена Чрезвычайной комиссии. Я также находился тут.

При мне никто из членов Царской семьи никаких вопросов никому не предлагал. Не было также ни слез, ни рыданий. Спустившись по лестнице, ведущей из второй прихожей в нижний этаж, вышли во двор, а оттуда, через вторую дверь (считая от ворот) во внутренние помещения второго этажа.

Дорогу указывал Юровский. Привели [их] в угловую комнату нижнего этажа, смежную с опечатанной кладовой. Юровский велел подать стулья: его помощник принес три стула. Один стул был дан Государыне, другой — Государю, третий — Наследнику. Государыня села у той стены, где окно, ближе к заднему столбу арки. За ней встали три дочери (я их всех очень хорошо знаю в лицо, так / как / каждый почти день видел их на прогулке, но не знаю хорошенько, как звали каждую из них).

Дорогу указывал Юровский. Привели /их/ в угловую комнату нижнего этажа, смежную с… Наследник и Государь сели рядом, почти посреди комнаты. За стулом Наследника встал доктор Боткин. Служанка (как ее зовут — не знаю, высокого роста женщина) встала у левого косяка двери, ведущей в опечатанную кладовую. С ней встала одна из царских дочерей (четвертая).

Двое слуг встали в левом (от входа) углу, у стены, смежной с кладовой. У служанки была с собой подушка[3]. Маленькие подушечки были принесены с собой и царскими дочерями. Одну из подушечек положили на сидение стула Государыни, другую — на сидение стула Наследника. Видимо, все догадывались о предстоящей им участи, но никто не издал ни одного звука. Одновременно в ту же комнату вошли 11 человек: Юровский, его помощник и два члена Чрезвычайной комиссии и семь человек латышей. Юровский выслал меня, сказав: «Сходи на улицу, нет ли там кого и не будут ли слышны выстрелы?» Я вышел в огороженный большим забором двор и, не выходя на улицу, услышал звуки выстрелов. Тотчас же вернулся в дом (прошло всего 2–3 минуты времени) и, зайдя в ту комнату, где был произведен расстрел, увидел, что все члены Царской семьи: Царь, Царица, четыре дочери и Наследник уже лежат на полу с многочисленными ранами на телах. Кровь текла потоками. Были также убиты доктор, служанка и двое слуг. При моем появлении Наследник еще был жив — стонал. К нему подошел Юровский и два или три раза выстрелил в него в упор. Наследник затих. Картина убийств, запах и вид крови вызвали во мне тошноту. Перед убийством Юровский раздал всем наганы, дал револьвер и мне, но, я повторяю, в расстреле не участвовал. У Юровского, кроме нагана, был маузер.

По окончании убийства Юровский послал меня в команду за людьми, чтобы смыть кровь в комнате. По дороге в дом Попова мне попали навстречу бегущие из команды разводящие Иван Старков и Константин Добрынин.

Последний из них спросил меня: «Застрелили ли Николая И? — Смотри, чтобы вместо него кого другого не застрелили: тебе отвечать придется». Я ответил, что Николай II и вся его семья убиты. Из команды я привел человек 12–15, но кого именно — совершенно не помню и не одного имени назвать Вам не могу. Приведенные мною люди сначала занялись переноской трупов убитых на поданный к парадному подъезду грузовой автомобиль. Трупы выносили на носилках, сделанных из простынь, натянутых на оглобли, взятые от стоящих во дворе саней. Сложенные в автомобиль трупы завернули в кусок солдатского сукна, взятый из маленькой кладовой, находящейся в сенях нижнего этажа. Шофером автомобиля был злоказовский рабочий Люханов. На грузовик сели Петр Ермаков и другой член Чрезвычайной комиссии и увезли трупы. В каком направлении они поехали и куда дели трупы, не знаю. Кровь в комнате и на дворе замыли и все привели в порядок. В три часа ночи все было окончено, и Юровский ушел в канцелярию».

Список резервной охранной команды Павла Медведева

Первое впечатление после прочтения этого документа — Павел Медведев дает объективные показания. Такое же впечатление сложилось и у прокурора Пермского окружного суда П.Я. Шамарина, участвующего в допросе: «Медведев представляется человеком достаточно развитым для его положения, как рабочего. Это — типичный большевик данного момента. Он не был ни особенно угнетен, ни подавлен. Чувствовалась в нем некоторая растерянность, вполне, конечно, понятная в его положении. Но она не отражала его душевного состояния. Он владел собой и оставлял своим рассказом впечатление человека «себе на уме». Объяснения его сами по себе представлялись совершенно достоверными. Он рассказывал о фактах, как обыкновенно о них говорит человек, когда он говорит правдиво… И я должен сказать, что от всего его объяснения в целом у меня осталось полное впечатление полной достоверности его объяснений, их правдивости в основных чертах».

Однако вызывают сомнения следующие эпизоды из протокола допроса: «Вы спросили меня, не знакома ли мне фамилия «Никулин», и я теперь припоминаю, что такова именно фамилия того помощника. На предъявленной мне Вами фотографической группе я хорошо признаю этого человека за помощника коменданта Никулина (обвиняемый на предъявленной ему фотографической группе, присланной из Уголовного розыска, указал на одно лицо, отметив его карандашом)…Вы говорите, что по имеющимся у Вас сведениям, на пулеметном посту в большой комнате нижнего этажа находился Александр Стрекотин, и я теперь припоминаю, что действительно А. Стрекотин стоял тогда у пулемета». Не помнит Медведев и тех людей, которых сам же привел убирать в комнате после расстрела.

Что это? Или его действительно подвела память, или он пытался что-то скрыть. В пользу первого предположения говорит то, что он неправильно назвал время, когда из дома Ипатьева увели мальчика-поваренка, и неправильно указал количество принесенных стульев. В пользу второго — то, что на фотографической карточке он уверенно отметил не Никулина, а Сахорова, которого он, по его словам, хорошо знал.

Несомненно, однако, то, что следователь подсказывал ему ответы на свои вопросы. Особенно ценным в показаниях Павла Медведева было то, что он, единственный из всех допрашиваемых, рассказал, как были одеты арестованные. Но следователи, ни Сергеев, ни Соколов, не обратили на это никакого внимания. Не обратили они никакого внимания и на странный вопрос Добрынина, заданный им Медведеву после расстрела: «Застрелили ли Николая II? — Смотри, чтобы вместо него кого другого не застрелили: тебе отвечать придется». С чего это ему в голову пришло такое, мягко выражаясь, нетривиальное предположение?

История появления Павла Медведева на допросе следователя Сергеева по его словам выглядела так: после падения Екатеринбурга в Перми Павел Медведев встретил Голощекина и попросил направить его на какую-нибудь службу. Тот написал записку с которой Медведев пришел в отряд, где ему поручили взорвать мост. Человека, не имевшего никакого представления о технике взрыва мостов, кратко проинструктировали, дали ему приспособления для взрыва моста, а сами убежали, оставив его одного. Медведев, вместо того, чтобы выполнить приказ, взял эти приспособления и вместе с оружием пошел и добровольно сдался белым. Белые же, вместо того, чтобы вызвать контрразведку, отобрали у него деньги, сняли сапоги и, ни о чем не расспросив, отправили в команду военнопленных, из которой он попал на работу в госпиталь. В госпитале… он проболтался медсестре Гусевой и подробно рассказал ей, как происходил расстрел Царской семьи. И, наконец, до уголовного розыска дошло, кто находится у них под боком. Чиновник уголовного розыска Алексеев арестовал Медведева и отправил его к следователю Сергееву.

История выглядит полной нелепицей, если не сделать еще более нелепое предположение, что Медведев сдался специально, чтобы рассказать белогвардейскому следователю версию расстрела Царской семьи.

Юровский же изложил эту историю следующим образом: «Павел Медведев, которому в Перми было поручено взорвать мост, честно оставался на посту и на глазах противника, после неудачной попытки взорвать мост, бежал и спустя два месяца был каким-то предателям выдан белым. По неточным сведениям он погиб от пыток, так как был твердый товарищ, не желавший давать показаний».

Интересно — откуда Юровский узнал историю Павла Медведева в 1922 году. Скорее всего, он использовал слухи. Хотя возможность познакомиться с протоколом допроса Медведева у него могла быть.

На самом деле смерть Павла Медведева в тюрьме также вызывает сомнение. Дело в том, что его смерть 25 марта 1918 г. от сыпного тифа (?!) в тюрьме была удостоверена только тюремным священником (подписью и мастичной печатью). Ни тюремный врач, ни тюремное начальство, ни следователи, ведущие его дело, его смерть не удостоверяли. Однако бывший начальник Военного контроля подполковник Белоцерковский, уже находясь за границей, хвастался, что Павел Медведев умер от того, что он, подполковник Белоцерковский, сильно его бил. Медведев был допрошен следователем Сергеевым 22 февраля, а умер, по справке священника, 25 марта.

За это время произошло следующее:

1. 8 марта 1919 г. пом. нач. воен. контр. Кирста в присутствии товарища прокурора Д.Тихомирова допросил сестру секретаря Белобородова Наталью Мутных, которая с разрешения своего брата и в присутствии личного представителя Зиновьева Анны Костиной в сентябре 1918 г. видела Александру Федоровну и ее дочерей, находившихся в подвале «дома, где номера Березина».

2. Кирста нашел и допросил людей, не только слышавших о поимке и аресте девушки, называвшей себя царской дочерью Анастасией, но и видевших ее в сторожке на разъезде № 37, откуда она была отведена в тюрьму.

3. Допрошен был доктор Уткин, рассказавший о том, как в конце сентября представитель ЧК в Перми вызвал его к больной девушке, назвавшей себя дочерью Государя Анастасией.

Следователь Соколов, до которого дошли слухи об этих событиях, не счел нужным поехать в Пермь и лично проверить их.

Более того, Соколов даже не передопросил главного свидетеля Павла Медведева. В результате П. Медведев попал в руки Военного Контроля, начальником которого был подполковник Белоцерковский, а его помощником Кирста. Хотя П.Медведев дал подробные показания следователю Сергееву, Белоцерковский пытался из него что-то выбить. Зная направленность работы Кирсты, можно предположить, что он таким способом пытался выяснить, каким образом члены Царской семьи, якобы расстрелянные в Екатеринбурге, живыми оказались в Перми в сентябре 1918 г.

2. Свидетельство коменданта «Дома особого назначения» Якова Юровского.

Следующим по времени, по-видимому, была «Записка Юровского».

«16/VII была получена телеграмма из Перми на условном языке, содержащая приказ об истреблении Романовых. 16-го в 6 ч. веч. Филипп Г-н предписал привести приказ в исполнение. В 12 часов ночи должна была приехать машина для отвоза трупов. В 6 увезли мальчика, что обеспокоило Романовых и их людей. Приходил доктор Боткин спросить, чем это вызвано. Было объяснено, что дядя мальчика, который был арестован, потом бежал, теперь опять вернулся и хочет увидеть племянника. Мальчик на следующий день был отправлен на родину (кажется в Тульскую губернию). Грузовик в 12 часов не пришел, пришел только ? второго. Это отсрочило приведение приказа в исполнение. Тем временем были сделаны все приготовления: отобрано 12 человек (в том числе 6 латышей с наганами, которые должны были привести приговор в исполнение). 2 из латышей отказались стрелять в дев.; когда приехал автомобиль, все спали. Разбудили Боткина, а он всех остальных. Объяснение было дано такое: «ввиду того, что в городе неспокойно, необходимо перевести семью Р [омано] вых из верхнего этажа в нижний». Одевались И часа. Внизу была выбрана комната, с деревянной оштукатуренной перегородкой (чтобы избежать рикошетов); из нее была вынесена вся мебель. Команда была наготове в соседней комнате. Р [омано] вы ни о чем не догадывались. Ком. отправился за ними лично, один, и свел их по лестнице в нижнюю комнату. Ник. нес на руках А[лексе]я, остальные несли с собой подушечки и разные мелкие вещи. Войдя в пустую комнату, А.Ф. спросила: «что же, и стула нет? Разве и сесть нельзя?» Ком. велел внести два стула. Ник. посадил на один А[лексе]я, на другой села А.Ф. Остальным ком. велел стать в ряд. Когда стали, позвали команду. Когда вошла команда, ком. сказал Р [омано] вым, что ввиду того, что их родственники в Европе продолжают наступление на советскую Россию, Уралисполком постановил их расстрелять. Николай повернулся спиной к команде, лицом к семье, потом, как бы опомнившись, обернулся к коменданту, с вопросом: «Что? Что?» Ком. наскоро повторил и приказал команде готовиться. Команде заранее было указано, кому в кого стрелять и приказано целить прямо в сердце, чтобы избежать большого количества крови и покончить скорее. Николай больше ничего не произнес, опять обернувшись к семье, другие произнесли несколько несвязных восклицаний, все длилось несколько секунд. Затем началась стрельба, продолжавшаяся две-три минуты. Ник. был убит самим комом наповал, затем сразу же умерли А.Ф. и люди Р[омано]вых (всего было расстреляно 12 человек: Н[икол]ай, А.Ф., четыре дочери, Татьяна, Ольга, Мария и Анастасия, д-р Боткин, лакей Труп, повар Тихомиров, еще повар и фрейлина, фамилию к-ой ком. Забыл). А[лексе]й, три из его сестер, фрейлина и Боткин были еще живы. Их пришлось пристреливать. Это удивило ком-та, т. к. целили прямо в сердце, удивительно было и то, что пули наганов отскакивали от чего-то рикошетом и как град прыгали по комнате. Когда одну из девиц пытались доколоть штыком, то штык не мог пробить корсажа. Благодаря всему этому, вся процедура, считая «проверку» (щупание пульса и т. д.), взяла минут 20. Потом стали выносить трупы и укладывать в автомобиль, был выстлан сукном, чтобы не протекала кровь. Тут начались кражи; пришлось поставить трех надежных товарищей для охраны трупов, пока продолжалась переноска (трупы выносили по одному).

Под угрозой расстрела все похищенное было возвращено (золотые часы, портсигар с бриллиантами и т. п.). Комту было поручено только привести в исполнение приговор,

удаление трупов и т. д. лежало на обязанности т. Ермакова (рабочий Верх-Исетского завода, партийный товарищ, б. каторжник). Он должен был приехать с автомобилем, и был впущен по условному паролю «трубочист». Опоздание автомобиля внушило коменданту сомнение в аккуратности Е[рмако]ва и ком. решил проверить сам лично всю операцию до конца».

В 1923 г. Юровским были написаны мемуары, опубликованные через семьдесят лет, в 1993 г., в журнале «Источник», 1993/0. Подготовка к расстрелу и сам расстрел в этом документе выглядели так: «В первых числах июля 1918 г. я получил постановление Исполнительного Комитета Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов Урала, предписывающее мне занять должность коменданта в доме так называемого Особого назначения, где содержался бывший царь Николай II со своей семьей и некоторыми приближенными. 7–8 июля я отправился вместе с председателем Областного Исполнительного Комитета Советов Урала тов. Белобородовым в «Дом особого назначения», где и принял должность коменданта от бывшего коменданта тов. Авдеева… 16 июля 1918 года часа в 2 днем ко мне в дом приехал товарищ Филипп и передал постановление Исполнительного Комитета о том, чтобы казнить Николая, причем было указано, что мальчика Седнева нужно убрать. Что ночью приедет товарищ, который скажет пароль «трубочист» и которому нужно отдать трупы, которые он похоронит и ликвидирует дело. Я позвал мальчика Седнева и сказал ему, что вчера арестованный его дядя Седнев бежал, что теперь он вновь задержан и что хочет видеть мальчика.

Поэтому я его и направляю к дяде. Он обрадовался и был отправлен на родину. Неспокойно стало в семье Романовых. Ко мне, как всегда, сейчас же пришел доктор Боткин и просил сказать, куда отправлен мальчик. Я ему ответил то же, что я сказал мальчику, он все же несколько беспокоился. Потом приходила Татьяна, но я ее успокоил, сказав, что мальчик ушел к дяде и скоро вернется. Я призвал к себе начальника отряда товарища Павла Медведева из Сысертского завода и других и сказал им, чтобы они в случае тревоги ждали до тех пор, пока не получат условного специального сигнала.

Вызвав внутреннюю охрану, которая предназначалась для расстрела Николая и его семьи, я распределил роли и указал, кто кого должен застрелить. Я снабдил их револьверами системы «наган». Когда я распределял роли, латыши сказали, чтобы я избавил их от обязанности стрелять в девиц, так как они этого сделать не смогут. Тогда я решил за лучшее окончательно освободить этих товарищей в расстреле, как людей, не способных выполнить революционный долг в самый решительный момент. Выполнив все соответствующие поручения, мы ждали, когда появится «трубочист». Однако ни в 12, ни в 1 час. ночи «трубочист» не явился, а время шло. Ночи короткие. Я думал, что сегодня не приедут. Однако в 1 Уг постучали. Это приехал «трубочист». Я пошел в помещение, разбудил доктора Боткина и сказал ему, что необходимо всем спешно одеться, так как в городе неспокойно, вынужден их перевести в более безопасное место. Не желая их торопить, я дал возможность одеться. В два часа я перевел конвой в нижнее помещение. Велел расположиться в известном порядке. Сам — один повел вниз семью. Николай нес Алексея на руках. Остальные кто с подушкой в руках, кто с другими вещами, мы спустились в нижнее помещение в особую очищенную заранее комнату. Александра Федоровна попросила стул. Николай попросил для Алексея стул. Я распорядился, чтобы стулья принесли. Александра Федоровна села. Алексей также. Я предложил всем встать. Все встали, заняв всю стену и одну из боковых стен. Комната была очень маленькая. Николай стоял спиной ко мне. Я объявил, [что] Исполнительный Комитет Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов Урала постановил их расстрелять, Николай повернулся и спросил. Я повторил приказ и скомандовал: «Стрелять». Первый выстрелил я, и наповал убил Николая. Пальба длилась очень долго, и несмотря на мои надежды, что деревянная стенка не даст рикошета, пули от нее отскакивали. Мне долго не удавалось остановить эту стрельбу, принявшую безалаберный характер. Но когда наконец мне удалось остановить, я увидел, что многие еще живы. Например, доктор Боткин лежал, опершись локтем правой руки, как бы в позе отдыхающего, револьверным выстрелом с ним покончил.

Алексей, Татьяна, Анастасия и Ольга тоже были живы. Жива была еще и Демидова. Тов. Ермаков хотел окончить дело штыком. Но, однако, это не удавалось. Причина выяснилась только позднее (на дочерях были бриллиантовые панцири вроде лифчиков). Я вынужден был поочередно расстреливать каждого. К величайшему сожалению, принесенные с казненными вещи обратили внимание некоторых присутствующих красногвардейцев, которые решили их присвоить.

Я предложил остановить переноску трупов и просил тов. Медведева последить в грузовике за тем, чтобы не трогали вещей. Сам на месте решил собрать все, что было. Никулина поставил за тем, чтобы следить в дороге, когда будут проносить трупы, а также оставил одного внизу следить за теми которые здесь еще на месте. Сложив трупы, я позвал к себе всех участников и тут же предложил им немедленно вернуть все, что у них есть, иначе грозил расправой. Один по одному стали отдавать, что у них оказалось. Слабодушных оказалось два-три человека. Хотя я имел распоряжение поручить остальную работу тов. Ермакову, я, все же беспокоясь за то, что он эту работу не выполнит надлежащим образом, решил поехать сам. Оставил Никулина. Распорядился, чтобы не снимать караулов, чтобы ничего внешне не изменилось. В 3–3 ? утра 17 июля мы двинулись по направлению к Верх-Исетскому заводу».

Следующие воспоминания Юровского относятся к 1 февраля 1934 года. В Свердловске состоялось совещание старых большевиков, на котором выступил Юровский с рассказом о событиях в Екатеринбурге в июле 1918 г. Для полноты впечатления от рассказов Юровского приводим фрагменты и из этого документа: «… Примерно того же 10-го, 11-го июля мне Филипп [Голощекин] сказал, что Николая нужно ликвидировать, что к этому надо готовиться…15-го числа утром приехал Филипп [Голощекин] и сказал, что завтра надо дело ликвидировать. Поваренка Седнева (мальчик лет 13) убрать и отправить его на бывшую родину или вообще в центр РСФСР. Также было сказано, что Николая мы казним и официально объявим, а что касается семьи, тут, может быть, будет объявлена, но как, когда и каким порядком, об этом пока никто не знает. Значит, все требовало сугубой осторожности, возможно меньше людей, причем абсолютно надежных. 15-го же я приступил к подготовке, т. к. надо было это сделать все быстро. Я решил взять столько же людей, сколько было расстреливаемых, всех их собрал, сказав в чем дело, что надо всем к этому подготовиться, что как только получим окончательные указания, нужно будет умело все провести…16-го утром я отправил под предлогом свидания с приехавшим в Свердловск дядей мальчика-поваренка Седнева. Это вызвало беспокойство арестованных. Неизменный посредник Боткин, а потом и кто-то из дочерей справлялись, куда и зачем, надолго увели Седнева. Алексей-де за ним скучает. Получив объяснение, они уходили как бы успокоенные. Приготовил 12 наганов, распределил кто кого будет расстреливать. Тов. Филипп [Голощекин] предупредил меня, что в 12-ть часов ночи приедет грузовик, приехавшие скажут пароль, их пропустить и им сдать трупы, которые ими будут увезены, чтоб похоронить. Часов в 11-ть вечера 16-го я собрал снова людей, раздал наганы и объяснил, что скоро мы должны приступить к ликвидации арестованных. Павла Медведева предупредил о тщательной проверки караула снаружи и внутри, о том, чтобы он и разводящий все время наблюдали сами в районе дома и дома, где помещалась наружная охрана, и чтобы держали связь со мной. И, что уже только в последний момент, когда все уже будет готово к расстрелу, предупредить как часовых, так и остальную часть команды, что, если из дома будут слышны выстрелы, чтобы не беспокоились и не выходили из помещения и, что уж если что особенно будет беспокоить, то дать знать мне через установленную связь. Только в половине второго явился грузовик, время лишнего ожидания не могло уже не содействовать некоторой тревожности, ожидание вообще, а главное, ночи-то короткие. Только по прибытии или после телефонных звонков, что выехали, я пошел будить арестованных. Боткин спал в ближайшей от входа комнате, он вышел, спросил, в чем дело, я ему сказал, что нужно сейчас же разбудить всех, т. к. в городе тревожно и им оставаться здесь вверху опасно, и что я их переведу в другое место.

Сборы заняли много времени, примерно минут 40. Когда семья оделась, я повел их в заранее намеченную комнату, внизу дома. Этот план мы, очевидно, придумали с т. Никулиным (тут надо сказать, что не подумали своевременно о том, уто окна шум пропустят, и второе — что стенка, у которой будут поставлены расстреливаемые, — каменная и, наконец, третье — чего нельзя было предусмотреть, это то, что стрельба примет беспорядочный характер. Этого последнего не должно было быть потому, что каждый будет расстреливать одного человека и, что все, следовательно, будет в порядке. Причины последнего, т. е. безалаберной стрельбы, выяснились позже. Хотя я их предупредил через Боткина, что им с собой брать ничего не надо, они, однако, набрали какую-то разную мелочь, подушки, сумочки и т. д. и, кажется, маленькую собачку. Спустившись в комнату (тут при входе в комнату справа очень широкое, чуть не во всю стену окно), я им предложил встать по стенке. Очевидно, они еще в этот момент ничего себе не представляли, что их ожидает.

Александра Федоровна сказала: «Здесь даже стульев нет». Алексея нес на руках Николай. Он с ним так и стоял в комнате. Тогда я велел принести пару стульев, на одном из которых по правой стороне от входа, к окну, почти в угол села Александра Федоровна. Рядом с ней, по направлению к левой стороне от входа, встали дочери и Демидова. Тут посадили рядом на кресле Алексея, за ним шли доктор Боткин, повар и другие, а Николай остался стоять против Алексея. Одновременно я распорядился, чтобы спустились люди, и велел, чтобы все были готовы и чтобы каждый, когда будет подана команда, был на своем месте. Николай, посадив Алексея, встал так, что собой его загородил. Сидел Алексей в левом от входа углу комнаты, и я тут же, насколько помню, сказал Николаю примерно следующее, что его царственные родственники и близкие как в стране, так и за границей, пытались его освободить, а что Совет рабочих депутатов постановил их расстрелять. Он спросил: «Что?» и повернулся лицом к Алексею, я в это время в него выстрелил и убил наповал.

Он так и не успел повернуться лицом к нам, чтобы получить ответ. Тут вместо порядка началась беспорядочная стрельба. Комната, хотя и маленькая, все, однако, могли бы войти в комнату и провести расстрел в порядке. Но многие, очевидно, стреляли через порог, т. к. стенка каменная, то пули стали летать рикошетом, причем пальба усилилась, когда поднялся крик расстреливаемых.

Мне с большим трудом удалось стрельбу приостановить. Пуля кого-то из стрелявших сзади прожужжала мимо моей головы, а одному, не помню не то руку, ладонь, не то палец задела и прострелила. Когда стрельбу приостановили, то оказалось, что дочери, Александра Федоровна и, кажется фрейлина Демидова, а также Алексей были живы. Я подумал, что они попадали со страху или, может быть, намеренно, и потому еще живы. Тогда приступили достреливать (чтобы было поменьше крови, я заранее предложил стрелять в область сердца). Алексей так и остался сидеть окаменевши, я его пристрелил. А [в] дочерей стреляли, но ничего не выходило, тогда Ермаков пустил в ход штык, и это не помогло, тогда их пристрелили, стреляя в голову. Причину того, что расстрел дочерей и Александры Федоровны был затруднен, я выяснил только в лесу.

Покончив с расстрелом, нужно было переносить трупы, а путь сравнительно длинный, как переносить? Тут кто-то догадался о носилках (вовремя не догадались), взяли из саней оглобли и натянули, кажется, простыню. Проверив, все ли мертвы, приступили к переноске. Тут обнаружилось, что будут везде следы крови. Я тут же велел взять имевшееся солдатское сукно, положили кусок в носилки, а затем выстелили сукном грузовик. Принимать трупы я поручил Михаилу Медведеву, это бывший чекист и в настоящее время работник ГПУ. Это он вместе с Ермаковым Петром Захаровичем должен был принять и увезти трупы. Когда унесли первые трупы, то мне, точно не помню кто, сказал, что кто-то присвоил себе какие-то ценности. Тогда я понял, что, очевидно, в вещах, ими принесенных, имелись ценности. После некоторого запирательства двое, взявших их ценности, вернули. Пригрозив расстрелом тем, кто будет мародерствовать, этих двоих отстранил, и сопровождать переноску трупов поручил, насколько помню, тов. Никулину, предупредив о наличии у расстрелянных ценностей. Собрав предварительно все, что оказалось в тех или иных вещах, а также и сами вещи, отправил в комендатуру. Тов. Филипп [Голощекин], очевидно, щадя меня (так как я здоровьем не отличался), предупредил меня, чтоб не ездил на «похороны», но меня очень беспокоило, как хорошо будут скрыты трупы. Поэтому я решил поехать сам, и, оказалось, хорошо сделал, иначе все трупы были бы непременно в руках белых. Легко понять, какую спекуляцию они развели бы вокруг этого дела.

Распорядившись все замыть и зачистить, мы примерно около 3-х часов, или даже несколько позже, отправились. Я захватил с собой несколько человек из внутренней охраны». Самое короткое описание событий произошедших в Екатеринбурге в июле 1918 г. в доме Ипатьева содержится в книге Я.Резника «Чекист» (Средне-Уральское книжное издательство, Свердловск, 1972 г.): «Учитывая, что фронт белогвардейцев и белочехов-мятежников подошел непосредственно к Екатеринбургу и уцелевшие в городе заговорщики стремятся во что бы то ни стало вырвать из рук Советов коронованного палача, исполком Уральского областного Совета решил — Николая Романова, повинного перед народом в бесчисленных кровавых преступлениях, расстрелять. В ночь с 16 на 17 июля тысяча девятьсот восемнадцатого года Яков Юровский, Григорий Никулин, Павел Медведев, Петр Ермаков привели приговор в исполнение».

Первое впечатление от воспоминаний Юровского — или у него проблемы с памятью, или он что-то пытается скрыть, в результате чего получается путаница в показаниях. То, что в одном случае выбрали подвальную комнату с деревянной стеной для того, чтобы не было рикошета, а по другим воспоминаниям выбрали ту же комнату, но с каменной стеной с целью избежать того же рикошета, вероятно, следует списать на плохую память Юровского. А вот то, что он запутался в вопросе, когда он получил приказ от Голощекина о расстреле Романовых, наводит на мысль — а получал ли он этот приказ от Голощекина вообще. Он мог получить от Голощекина протокол заседания Исполкома, но не приказ. Иначе получается, что он получил три приказа. Один получил от Голощекина, другой получил на вечернем заседании в здании Чрезвычайной комиссии и третий в телеграмме из Перми «на условном языке». Какой же из этих приказов был настоящим? Последовательность событий можно было бы представить следующим образом: Голощекин всего-навсего передал Юровскому только официальное постановление. Событие не такой уж большой важности, чтобы точно запоминать время получения. Тем более, что задание расстрелять царскую семью он получил на заседании Исполкома 14 июля. Окончательный приказ был получен на вечернем заседании в ЧК.

Выше было высказано предположение, что телеграмма из Перми — это та самая сверхсекретная телеграмма, которую отослал Свердлов через охранника А. Акимова.

Нет оснований считать, что эта телеграмма содержала указания, отличные от тех, которые были даны Голощекину Лениным и Свердловым. Т. е. центр требовал вывоза Николая Романова в Москву для суда. Но решение было принято, и его надо было выполнять.

Сцена расстрела описана многими свидетелями. Единственно, что общее в этих воспоминаниях — это то, что расстреляна именно Царская семья. Подробности — кто расстреливал, сколько было расстреливающих, были ли у них винтовки со штыками, обстановка в комнате резко расходятся у разных «свидетелей».

Трудно себе представить комнату размером 23 кв. м., в которой находятся 22 человека, одиннадцать из которых — расстреливающие, а одиннадцать — расстреливаемые. Юровский, вытянув руку с пистолетом, должен был упереться стволом в грудь бывшего императора. По свидетельству Юровского было сделано более сотни выстрелов. Поневоле возникает крамольная мысль — а был ли вообще расстрел, описываемый «свидетелями».

В воспоминаниях Юровского интересно не то, что он рассказывает, а то, о чем он не рассказывает. А умалчивает он, во-первых, о вечернем совещании в ЧК, во-вторых, о том, почему он морочит голову Михаилу Медведеву и Ермакову с кинжальным вариантом (возможно, просто тянул время до приезда «трубочиста»), когда у него уже была подготовлена комната для расстрела и набрана расстрельная команда, в-третьих, о том, почему он отобрал у мальчика Седнева, которого перевел в соседний дом, одежду, в-четвертых, о том, какую роль играл Берзин, которому Ленин поручил эту охрану Царской семьи под его (Берзина) личную ответственность, в ее охране, в-пятых, о том, что охрану Царской семьи с 8 июля по 14 июля нес отряд особого назначения Свикке, в-шестых, о том, кто прислал шифрованную телеграмму из Перми и что ? ней было, в-седьмых, о том, кто приехал в «Дом особого назначения» по паролю «трубочист» и зачем, поскольку Ермаков, которому было поручено вывезти трупы, в это время находился в комендантской комнате вместе с Юровским и Михаилом Медведевым, а машиной, вывозившей трупы управлял Люханов, состоявший в охране «Дома особого назначения». Ни Ермакову, ни Люханову пароль «трубочист» не был нужен. Значит приехал кто-то, кого Юровский не знал лично.

Подозрительным в поведении Юровского является и то, почему он, считая операцию с расстрелом в подвальной комнате секретной, допускает утечку информации. В результате чего и.д. прокурора Кутузов от случайного человека получает подробную информацию о происшедшем в доме Ипатьева уже через несколько дней, после занятия Екатеринбурга белогвардейцами. Что и позволило ему открыть уголовное дело. Была ли это случайность, или Юровский это сделал намеренно, чтобы направить белогвардейское следствие по ложному пути?

Может быть «трубочист» приехал для того, чтобы вывести живых членов Царской семьи, а трупы были вывезены на другой машине, которой управлял Люханов. Один из свидетелей утверждал, что из ворот дома Ипатьева выехал не один, а два автомобиля.

Если показания сестры секретаря Белобородова Натальи Мутных соответствуют истине (а основания верить ей точно такие же, как и верить показаниям Павла Медведева), то скорее всего в подвале были расстреляны не бывший император и его семья, а какие-то другие люди.

Точно об этом знали Юровский и, возможно, Никулин. Всех остальных вполне можно было обмануть. Как вспоминает Юровский — он сам один вывел арестованных из их комнат в столовую, освещенную люстрой. Все остальные присоединились к процессии позже, в полуосвещенных комнатах, а при спуске по лестнице путь освещался керосиновой лампой. А расстрел вообще производился в условиях, когда «свет лампочки настолько слаб, что стоящие у противоположной закрытой двери две женские фигуры временами кажутся силуэтами». Если жертвы были хотя бы частично загримированы — борода и усы Николая Александровича, забинтованная нога Алексея, то мог обмануться и Никулин.

А отсутствие головных уборов у женщин, которые никогда не выходили на улицу без шляп, а наличие драгоценностей, которые были отобраны Юровским еще в начале июля? И зачем у мальчика, которого Юровский перевел в соседний дом, он отобрал всю одежду?

На двойную роль Юровского указывает и следующий эпизод из воспоминаний Михаила Медведева, когда они вчетвером — Юровский, Никулин, М.Медведев, Ермаков — сидели в комендантской и не знали, как уничтожить царскую семью. То ли забросать гранатами, то ли зарезать кинжалами спящих. При этом Юровский часто выходит из комнаты, якобы для того, чтобы проверить, заснули ли арестованные. (Совершенно необходимое условие для расстрела!) Но вот раздаются звонки из проходной, которые сообщают Юровскому, что у проходной кто-то появился (возможно, подъехал тот самый «трубочист»). Юровский выходит, через некоторое время возвращается, сообщая присутствующим, что у него возник новый план: «Посреди ночи разбудить Романовых и попросить их спуститься в комнату первого этажа под предлогом, что на дом готовится нападение анархистов и пули при перестрелке могут случайно залететь на второй этаж, где жили Романовы». При этом он даже не упоминает, что он несколько часов назад не только подготовил эту комнату, но и отобрал 12 револьверов и подготовил расстрельную команду из внутренней охраны. Кстати за то время, когда Юровский отсутствовал, он мог встретить автомобиль «трубочиста», подвести его к парадному крыльцу, вывести из него и провести наверх незаметно каких-то людей. Внутренняя охрана была уведена в подвальные помещения (под предлогом участия в расстреле), лестница и площадка были пустыми, а М.Медведев, Никулин и Ермаков находились в комендантской комнате.

Но, если Юровский знал тайну этого расстрела, то нужны были очень мощные основания (например, государственные интересы), чтобы он сохранил эту тайну до смерти. По крайней мере, в публичной информации. Возможно боязнь раскрыть эту тайну по неосторожности и вызвала противоречия в его воспоминаниях.

Однако два раза он проговорился. Во-первых, когда он упомянул о телеграмме на условном языке, которая возможно была как-то связана с этой тайной. Подозрение связано с тем, что позже он об этой телеграмме даже и не намекал. Во-вторых, когда он вспомнил о том, что он набрал внутреннюю охрану частично из Областной Чрезвычайной Комиссии, где он был членом коллегии, а частично из Отряда Особого Назначения при Екатеринбургском Партийном Комитете. Юровский вспомнил фамилию пулеметчика из этого отряда — латыша Цальмса. В Отряде Особого Назначения, которым командовал Свикке был Ян Мартынович Цельмс, командир отряда внутренней охраны дома Ипатьева.

3. Свидетельство Михаила Медведева (Кудрина)

Совещание большевиков вечером 16 июля закончилось решением уничтожить Царскую семью Романовых. Приводим продолжение воспоминаний Михаила Медведева (Кудрина) (декабрь 1963 г.), содержащее рассказ о выполнении этого решения: «Совещание закончилось. Юровский, Ермаков и я идем вместе в «Дом особого назначения», поднялись на второй этаж в комендантскую комнату — здесь нас ждал чекист Григорий Петрович Никулин (ныне персональный пенсионер, живет в Москве). Закрыли дверь и долго сидели, не зная с чего начать. Нужно было как-то скрыть от Романовых, что их ведут на расстрел. Да и где расстреливать? Кроме того, нас всего четверо, а Романовых с лейб-медиком, поваром, лакеем и горничной — 11 человек!

Жарко. Ничего не можем придумать. Может быть, когда уснут, забросать комнаты гранатами? Не годится — грохот на весь город, еще подумают, что чехи ворвались в Екатеринбург. Юровский предложил второй вариант: зарезать всех кинжалами в постелях. Даже распределили, кому кого приканчивать. Ждем, когда уснут. Юровский несколько раз выходит к комнатам царя с царицей, великих княжон, прислуги, но все бодрствуют — кажется, они встревожены уводом поваренка.

Перевалило за полночь, стало прохладнее. Наконец во всех комнатах Царской семьи погас свет, видно, уснули. Юровский вернулся в комендантскую и предложил третий вариант: посреди ночи разбудить Романовых и попросить их спуститься в комнату первого этажа под предлогом, что на дом готовится нападение анархистов и пули при перестрелке могут случайно залететь на второй этаж, где жили Романовы (царь с царицей и Алексеем — в угловой, а дочери — в соседней комнате с окнами на Вознесенский переулок). Реальной угрозы нападения анархистов в эту ночь уже не было, так как незадолго перед этим мы с Исаем Родзинским разогнали штаб анархистов в особняке инженера Железнова (бывшее Коммерческое собрание) и разоружили анархистские дружины Петра Ивановича Жебенева.

Выбрали комнату в нижнем этаже рядом с кладовой: всего одно зарешеченное окно в сторону Вознесенского переулка (второе от угла дома), обычные полосатые обои, сводчатый потолок, тусклая электролампочка под потолком. Решаем поставить во дворе снаружи дома (двор образован внешним дополнительным забором со стороны проспекта и переулка) грузовик и перед расстрелом завести мотор, чтобы шумом заглушить выстрелы в комнате. Юровский уже предупредил наружную охрану, чтобы не беспокоились, если услышат выстрелы внутри дома; затем раздали наганы латышам внутренней охраны — мы сочли разумным привлечь их к операции, чтобы не расстреливать одних членов семьи Романовых на глазах у других. Трое латышей отказались участвовать в расстреле. Начальник охраны Павел Спиридонович Медведев вернул их наганы в комендантскую комнату. В отряде осталось семь человек латышей.

Далеко за полночь Яков Михайлович проходит в комнату Боткина и царя, просит одеться, умыться и быть готовыми к спуску в полуподвальное укрытие. Примерно с час Романовы приводят себя в порядок после сна, наконец — около трех часов ночи — они готовы. Юровский предлагает нам взять оставшиеся пять наганов. Петр Ермаков берет два нагана и засовывает их за пояс, по нагану берут Григорий Никулин и Павел Медведев. Я отказываюсь, так как у меня и так два пистолета: на поясе в кобуре американский «кольт», а за поясом бельгийский «браунинг» (оба исторических пистолета — «браунинг» № 389965 и «кольт» калибра 45, правительственная модель «С» № 78517 — я сохранил до сегодняшнего дня). Оставшийся револьвер берет сначала Юровский (у него в кобуре десятизарядный «маузер»), но затем отдает его Ермакову, и тот затыкает себе за пояс третий наган. Все мы невольно улыбаемся, глядя на его воинственный вид.

Выходим на лестничную площадку второго этажа. Юровский уходит в царские покои, затем возвращается — следом за ним гуськом идут: Николай II (он несет на руках Алексея, у мальчика несвертывание крови, он ушиб где-то ногу и не может пока ходить сам), за царем идет, шурша юбками, затянутая в корсет царица, следом четыре дочери (из них в лицо я знаю только младшую полненькую Анастасию и — постарше — Татьяну, которую по кинжальному варианту Юровского поручили мне, пока я не выспорил себе от Ермакова самого царя), за девушками идут мужчины: доктор Боткин, повар, лакей, несет белые подушки высокая горничная царицы. На лестничной площадке стоит чучело медведицы с медвежатами. Почему-то все крестятся, проходя мимо чучела, перед спуском вниз. Вслед за процессией следуют по лестнице Павел Медведев, Гриша Никулин, семеро латышей (у двух из них за плечами винтовки с примкнутыми штыками), завершаем шествие мы с Ермаковым.