Глава XXVI ФЕЛЬДМАРШАЛЬСКИЙ ЖЕЗЛ

Глава XXVI

ФЕЛЬДМАРШАЛЬСКИЙ ЖЕЗЛ

21 октября 1851 года умер генерал от инфантерии П. С. Котляревский, боевой товарищ М. С. Воронцова во время службы в армии князя П. Д. Цицианова. Михаил Семенович посчитал необходимым оставить для потомков рассказ о жизненном пути прославленного воина и обратился к писателю графу В. А. Соллогубу с предложением написать биографию П. С. Котляревского. Соллогуб получил широкую известность как автор повести «Тарантас». В 1850 году он серьезно заболел. Врачи порекомендовали ему ехать за границу пить богемские воды. Но Соллогуб решил отправиться на Кавказ, куда его давно тянуло. По его словам, личность кавказского наместника князя М. С. Воронцова «много способствовала этому желанию посетить вверенный его управлению край»1.

Желание В. А. Соллогуба исполнилось. Как чиновник министерства внутренних дел он был направлен в распоряжение Кавказского наместника для занятия статистическими и историческими исследованиями. В Тифлис он приехал в марте 1851 года. Работа над биографией П. С. Котляревского и должна была стать одним из важнейших исторических исследований писателя.

Книга графа В. А. Соллогуба «Биография генерала Котляревского» вышла в 1854 году. Она была напечатана в Тифлисе в типографии канцелярии наместника. Впоследствии Соллогуб написал весьма достоверные и интересные воспоминания. Одна из глав воспоминаний посвящена его службе на Кавказе. В ней он дает самую высокую оценку талантам и нравственным качествам М. С. Воронцова.

С лета 1851 года М. С. Воронцов стал часто и подолгу болеть. Ему становилось все труднее выполнять обязанности командующего корпусом и наместника. Для дальних поездок он вынужден был сменить верховую лошадь на дормез. И всегда рядом с ним была Елизавета Ксаверьевна. В пути она читала ему газеты. У нее тоже ослабели глаза, и приходилось пользоваться очками.

К началу 1853 года болезнь оставила на время наместника, но прежние силы не вернулись. В конце 1853 года он решил проситься в отпуск. В связи с началом Крымской войны и осложнением обстановки на Кавказе Михаил Семенович не стал добиваться полной отставки, но понимал, что от дел придется отойти. Он чувствовал себя «умершим раньше смерти». Бессилие, невозможность исполнять свой долг были для него той же смертью.

«Покой или навсегда, или на время мне необходим, — писал он А. П. Ермолову. — Я чувствую, что многие за это меня будут бранить, удивятся, что в такое время оставляю службу, и будут это приписывать разным выдуманным причинам; но дело само по себе простое: силы у меня для такого дела совершенно исчезли, не могу теперь с пользою продолжать и должен необходимо отдохнуть»2. И не мудрено, ведь ему пошел восьмой десяток.

Летом 1853 года М. С. Воронцов остался без начальника штаба. Тот тоже заболел. «И мне осталось только воспользоваться дружеским предложением князя Барятинского принять на себя должность начальника штаба; он уже ее принял предварительно, и об утверждении уже писано в Петербург»3, — написал он Ермолову. Назначение А. И. Барятинского было утверждено 9 октября.

В прошлом А. И. Барятинский несколько лет состоял при наследнике великом князе Александре Николаевиче. Но светская жизнь стала ему в конце концов в тягость, и он попросился в 1845 году на Кавказ. Командуя батальоном Кабардинского полка, он участвовал в Даргинском походе и в овладении Андийскими высотами.

В 1847 году Барятинский был назначен командиром Кабардинского полка. На свой счет одним из первых он вооружил полк штуцерами (нарезными ружьями).

В 1850 году Барятинский оказался в немилости у государя. Однако вскоре снова попал к цесаревичу и сопровождал того в поездке по Кавказу. Завершилась эта поездка назначением его командиром Кавказской гренадерской дивизии.

М. С. Воронцов отметил, что назначение А. И. Барятинского начальником его штаба тем более выгодно для него, что его сношения с «Барятинским самые дружеские и откровенные, что всегда необходимо между начальником войск и начальником штаба и что 8-милетняя отличная его служба здесь со мною дала ему полный опыт в здешних военных делах и общую к нему доверенность»4.

Указ об увольнении М. С. Воронцова на шесть месяцев в отпуск «для поправления расстроенного здоровья» Николай I подписал 1 марта 1854 года. До отъезда на лечение за границу Михаил Семенович обратился к профессору Одесского Ришельевского лицея Н. Н. Мурзакевичу с просьбой принять меры для спасения архива из-за возможного обстрела города английскими или французскими боевыми кораблями. В письме говорилось: «Любезный Николай Никифорове! Княгини воображению представляется, что в Одесском доме нашем может случиться пожар, первою жертвою коего будут наши фамильные бумаги и манускрипты, имеющие столько исторического значения, и потому желает, чтобы все это было сложено в особые ящики и поставлено в безопасной от огня части дома»5.

17 ящиков с наиболее ценными рукописями были опущены в подземное убежище. Прочие же богатства дома — библиотека, картины, серебро и многое другое — оставались на своих местах. «Просвещенный вельможа не дорожил убытком свыше чем на миллион руб. сер., но спасал сокровища истории и науки с свойственным ему великодушием»6, — заметил Н. Н. Мурзакевич.

14 апреля англо-французская эскадра начала бомбардировку Одессы. Сотни ядер пронеслись над воронцовским особняком. Несколько ракет попали на его территорию. Занялся сеновал, но огонь быстро потушили. После ухода с одесского рейда неприятельских кораблей ящики с рукописями были перевезены в Мошны, а позже возвращены в Одессу.

В мае 1854 года супруги Воронцовы покинули Кавказ. В июне они приехали в Дрезден, где Михаил Семенович стал лечиться у известных немецких врачей. В августе-сентябре Воронцовы жили в Голландии. Здесь Михаил Семенович узнал о пленении горцами княжон из семьи князя Чавчавадзе. Он был готов послать несколько тысяч рублей, если горцы потребуют выкуп.

В Голландию повидаться с Михаилом Семеновичем и Елизаветой Ксаверьевной приезжает из Англии Екатерина Семеновна Пемброк с дочерьми и внуками. Михаил Семенович был бесконечно рад этой встрече. Он уже не верил, что когда-нибудь сможет увидеться с сестрой и ее детьми.

Михаил Семенович не терял надежды, что после лечения они с женой снова поедут в Грузию, в Тифлис. Но здоровье не улучшалось, и пришлось остаться на зиму в Дрездене. А из России приходили печальные известия. Неприятель был в Крыму, в Алупке, осадил дорогой Михаилу Семеновичу Севастополь.

С началом строительства в 1841 году Николаевской железной дороги от Петербурга до Москвы некоторые влиятельные лица, в том числе и М. С. Воронцов, предлагали проложить эту линию до берегов Черного моря. Если бы эта дорога была построена, то к осажденному Севастополю в короткий срок можно было бы перебросить подкрепление, и враг был бы разбит. А весьма возможно, что при наличии этой дороги англичане и французы вообще не осмелились бы отправить свои войска в Крым на верную гибель. И переживания от упущенной возможности и от неудач в Крымской войне не замедлили сказаться на самочувствии М. С. Воронцова.

Среди защитников Севастополя был и С. М. Воронцов, сын Михаила Семеновича. Огорченный положением на Кавказе и в Крыму, Михаил Семенович писал А. П. Ермолову: «Теперь к этому присоединилось и беспокойство на счет сына моего. Но на все Божья воля; он исполнил долг свой, когда просился в самое опасное место, и так как я уже совершенно неспособен для какого-нибудь дела, он меня заменяет в исполнении в сию критическую минуту священного долга каждого Русского»7.

11 октября 1854 года Михаил Семенович отправил письмо Николаю I, в котором говорил, что хотел осенью вернуться к своим служебным обязанностям, но здоровье его не укрепилось. Он остался «совершенно неспособным для какой бы то ни было службы». «Жертва жизни, — продолжал он, — для меня ничтожна, но служить в тех званиях, которые я ношу, было бы теперь не только бесполезно, но и крайне вредно»8. А поэтому он попросил уволить его от должностей военной и гражданской как на Кавказе, так и в Новороссийском крае и Бессарабии. Император удовлетворил просьбу Михаила Семеновича, оставив его своим генерал-адъютантом и членом Государственного совета.

В письме к А. П. Ермолову Михаил Семенович подвел итог своей последней службы: «Меня привыкли везде видеть на Кавказе готовым быть везде и подавать везде пример, и до 1851 года, когда болезни начали меня одолевать, несмотря на все труды и походы, я еще не чувствовал признаков старости и ездил верхом, как молодой человек и ежегодно показывался, а иногда и два раза в год, во всех частях края, от Ленкорани до Анапы и от Эривани до Кизляра. Теперь я уже на это не способен, и я должен был решиться на увольнение от службы, которую, как я выше сказал, я уже не могу продолжать с честью для себя и с пользою для края». И далее: «Совесть моя чиста во всем, и прежняя более нежели полувековая моя служба должна удостоверить всякого беспристрастного человека, что я бы не удалился, особенно в теперешнее критическое время, от трудов и ответственности без настоящей совершенной необходимости»9.

После получения им отпуска командование Кавказским корпусом было возложено на Н. А. Реада, состоявшего при нем с 1851 года. В сентябре 1854 года М. С. Воронцов пишет А. И. Барятинскому: «По всему, что мы получаем из Тифлиса, узнаем с радостью, что генерал Реад сумел снискать уважение и общую симпатию и видим, насколько он счастлив, что после моего отъезда не была послана туда некоторая личность, которая не сумела бы понять ни людей, ни дел Кавказа и захотела бы все переделать на свой образец и произвести всякие перемены, чтобы только показать, что она могла бы лучше все сделать, чем тот, кто был раньше его»10.

Эта «некоторая личность» — генерал-адъютант, генерал от инфантерии Н. Н. Муравьев, воевавший на Кавказе в 1826–1827 годах. Надежда Михаила Семеновича не оправдалась. Именно Н. Н. Муравьев был назначен 29 ноября 1854 года наместником и командующим Кавказской армией. «Теперь только остается просить Бога, чтобы генерал Муравьев с успехом и счастливо занимал важный пост, ему назначенный, — пишет М. С. Воронцов М. П. Щербинину. — Это хороший воин и, без сомнения, человек с талантом. Лишь бы он умел уладить со всеми служащими под его начальством». Из другого письма Щербинину: «Судя по тому, что мне пишут из Петербурга, Муравьев отправился с добрыми намерениями и предположениями для управления края»11.

Н. Н. Муравьев питал надежду стать наместником на Кавказе еще в 1844 году. С тех пор в течение одиннадцати лет он следил за деятельностью на Кавказе М. С. Воронцова и не одобрял ее. А. Л. Зиссерман, много лет прослуживший на Кавказе, называет нового командующего одним из лучших, образованных генералов. Но в то же время он отмечает в нем крупный недостаток — некоторую «отсталость от духа времени и упорство во взглядах, не соответствующих изменившимся условиям»12. Поэтому Муравьев и не мог ни понять, ни правильно оценить действия М. С. Воронцова, опережавшего время.

В феврале 1855 года Н. Н. Муравьев написал А. П. Ермолову письмо, получившее широкую известность. В нем он резко критикует деятельность М. С. Воронцова на Кавказе. Письмо быстро разошлось по стране в многочисленных списках. Распространению письма способствовал скорее всего сам Муравьев.

Н. Н. Муравьев не случайно адресовал это письмо А. П. Ермолову. Он видел в Алексее Петровиче своего единомышленника. И оба они не поспевали за временем. Потому Ермолов и спорил с убегавшим вперед Воронцовым. Но, несмотря на споры, Алексей Петрович и Михаил Семенович оставались друзьями. К тому же за годы их дружбы у Ермолова было много случаев убедиться, что друг его оказывался прав. Так что вряд ли Алексей Петрович согласился с критикой Муравьева. И уж во всяком случае, он не стал способствовать распространению этого письма, как считает кое-кто из исследователей.

Знакомство с положением дел на Кавказе Н. Н. Муравьев начал с осмотра Кубанской линии. Потом он объехал левый фланг и из крепости Воздвиженской отправился в Грозный. Новый командующий был разгневан увиденным. В пресловутом письме он противопоставляет действия Ермолова в бытность его пребывания на Кавказе действиям Воронцова и доказывает пагубность последних.

«В углу двора обширного и пышного дворца, в коем сегодня ночую, — пишет Муравьев, — стоит уединенная, скромная землянка ваша, как укоризна нынешнему времени. Из землянки вашей, при малых средствах, исходила сила, положившая основание крепости Грозной и покорению Чечни. Ныне средства утроились, учетверились, а все мало да мало! Деятельность вашего времени заменилась бездействием; тратящаяся ныне огромная казна не могла заменить бескорыстного усердия, внушенного вами подчиненным вашим для достижения предназначенной вами цели. Казна сия обратила грозные крепости ваши в города, куда роскошь и удобства жизни привлекли людей сторонних (женатых), все переменилось, обустроилось; с настойчивостью и убеждением в правоте своей требуют войск для защиты; войска обратились в горожан, и простота землянки вашей не поражает ослабевших воинов Кавказа, в коих хотя дух и не исчез, но силы стали немощны».

«Такое состояние дел, конечно, подало повод и к частным злоупотреблениям начальников; хоть солдата не грабят, но пользуются трудами его, как работою тяглового крестьянина, состояние, которое солдат предпочитает строевой службе. Посудите, каково мое положение исправить, в короткое время, беспорядки, вкоренившиеся многими годами беспечного управления, а в последнее время и совершенным отсутствием всякой власти и управления!»13.

Многие на Кавказе были возмущены этим письмом. Новый командующий, говорили они, почти ничего не увидел и не узнал, а уже постарался облить грязью тех, кто жертвовал жизнью во имя отечества. Наиболее ярко общее негодование выразил в ответном письме кавказский офицер подполковник князь Дмитрий Святополк-Мирский.

«Мы не обманывали Россию в течение четверти века, — писал он, — она смело может гордиться нами и сказать, что нет армии на свете, которая переносила бы столько трудов и лишений, сколько кавказская! Нет армии, в которой бы чувство самоотвержения было бы более развито; здесь каждый фронтовой офицер, каждый солдат убежден, что не сегодня, так завтра, не завтра, так послезавтра, он будет убит или изувечен… а много ли в России кавказских ветеранов? Их там почти нет, кости их разбросаны по целому Кавказу!»

«Кавказский солдат, — читаем дальше, — работает много и отстает от фронтового образования, но он не „тягловый крестьянин“, потому что он трудится не для частных лиц, а для общей пользы. Вместо денежного капитала употребляется капитал его сил и способностей; он расходует силы эти и пот свой для сбережения государственной казны, если это дурно — не мы в этом виноваты. Что же касается до вопроса землянок и дворцов, то не нам, темным людям, ее разрешать; помню только, что когда меня учили истории, я видел в ней, что завоевание земель и особенно упрочивание оных не делалось всегда одною силою оружия, и что постройка великолепных зданий и распространение цивилизации часто к этому способствовали»14.

Критику в адрес М. С. Воронцова Н. Н. Муравьев дополнил «наведением порядка», как он его понимал, в армии и в гражданских делах. О том, что это был за порядок, пишет А. Л. Зиссерман: «Молчать, дрожать, не рассуждать, ни о чем не думать кроме службы (в ограниченном смысле слова), жить чуть не аскетами, на награды и повышения не рассчитывать, одним словом — превратиться в какой-то суровый легион спартанцев, окруженный мрачным, серым миром, без малейшей улыбающейся надежды впереди — вот, казалось, что желал генерал Муравьев сделать из кавказской армии, этой веселой, поэтической, беззаботной, полной одушевления, жаждавшей сильных ощущений армии, окруженной прекрасною, южною, солнечною природой, шумными потоками, живописными ущельями! Смеющийся Кавказ превратить в угрюмую Новгородскую губернию!»15

А. П. Берже, служивший с 1851 года в канцелярии М. С. Воронцова, дополняет Зиссермана в характеристике Муравьева: «Мне привелось быть свидетелем перелома, составляющего одну из самых грустных страниц в новейшей летописи Кавказа». «На общество произвел тяжелое впечатление и личный характер Муравьева, в особенности же его недоверчивость, придирчивость и крутое обращение, которому, за немногими исключениями, подвергались все, приходившие с ним в какое-либо соприкосновение». И далее: «Князь Михаил Семенович, как известно, не был взыскателен относительно парадной формы; гражданские мундиры, особенно низших классов, были у нас в его время большою редкостью. Накануне же приезда Муравьева вопрос этот сделался чуть ли не жизненным вопросом. Чиновники всех рангов и степеней, как угорелые, бросились во все стороны: кто приобретал мундир у портных-торгашей, кто нарочно его заказывал; третьи, наконец, обеспечивались на этот счет обещанием знакомого, так как чиновники разных учреждений представлялись не вдруг. При этом, в обуявшей всех суматохе, не принималось в соображение, приходится ли мундир по росту и какой должности или ведомству он был присвоен. В виду всего этого, картина вышла не без комизма»16. Академик Бэр назвал Муравьева вандалом, «применяя это слово как к его личности, так и к системе его управления»17.

При Муравьеве многие офицеры стали покидать Кавказ. А. И. Барятинский также не захотел оставаться с новым командующим. А Муравьев, естественно, не хотел видеть его рядом с собой в должности начальника штаба.

Барятинский был озабочен отправкой с Кавказа своей огромной библиотеки. Муравьев, узнав об этом, сказал ему: «Напрасно вы отправляете вашу библиотеку; ведь вы, по всей вероятности, скоро возвратитесь сюда на мое место»18. Видимо, новый командующий чувствовал шаткость своего положения.

В мае 1855 года просьба А. И. Барятинского об увольнении от службы была удовлетворена. За несколько дней до отставки Барятинский отправляет с оказией письмо М. С. Воронцову, в котором поделился своими мыслями о Муравьеве: «Я полагаю, что генерал Муравьев предан пользам страны и что он приехал сюда с наилучшими намерениями, но, к несчастью, неверно настроенный, очень предубежденный и под впечатлением завистливых убеждений, всегда стремящихся унизить истинную заслугу. Кажется также, что у него не достает такта, что о воспитании его мало заботились и что его развитие не стоит на высоте его положения: у него много деланного и мало естественного. От совокупности всего этого, разумеется, он до сих пор не мог внушить никому никакой симпатии». «Правление здесь, — продолжает Барятинский, — можно смело назвать палочным, во всей его грубости, правление, которое подавляет все честные и хорошие чувства и которого не существует здесь уже давно».

Далее А. И. Барятинский пишет, что он принял должность начальника штаба у Михаила Семеновича только для того, чтобы помочь ему. А впоследствии, когда закончится война и установится мир, он хотел бы покинуть на некоторое время армию и посмотреть, не дадут ли ему место генерал-губернатора. Чтобы освоиться в гражданском управлении, продолжает он, «я был бы несказанно благодарен, если бы вы мне дали по этому поводу ваш совет. Вы мне всегда оказывали столько внимания, что я не боюсь быть нескромным, прибегая к вашей опытности и прося вас не оставить меня вашими советами»19. Но Александр Иванович не стал генерал-губернатором, и ему не потребовались советы Михаила Семеновича по гражданским делам.

Н. Н. Муравьев, вступив в должность, стал знакомиться с подчиненными ему чиновниками. Он спросил В. А. Соллогуба: «Вы автор „Тарантаса“?» — «Да, я», — ответил граф. «Ну, можете сесть в ваш тарантас и уехать», — заявил командующий. И Соллогуб присоединился к покидавшим Кавказ.

Н. Н. Муравьев, желая доказать свое превосходство над М. С. Воронцовым в военном деле, решил взять штурмом осажденную русской армией турецкую крепость Каре. Осада крепости длилась уже около пяти месяцев. Осажденные должны были вот-вот капитулировать, но командующий приказал штурмовать. Штурм провалился, при этом было убито и ранено у штурмовавших 2 генерала, 228 офицеров и более двух тысяч солдат. На второй штурм Муравьев не решился, а вскоре защитники Карса сдали крепость без боя. Несмотря на проведение бессмысленного штурма крепости и понесенные при этом огромные потери, впоследствии он стал именоваться Муравьевым-Карским.

В конечном итоге Н. Н. Муравьев понял, что командование армией и наместничество на Кавказе оказались ему не по плечу, и послал в Петербург просьбу об отставке. 22 июня 1856 года просьба была удовлетворена.

Нельзя не отметить, что у Н. Н. Муравьева хватило мужества признать несправедливость своих нападок на М. С. Воронцова и на Кавказскую армию. А. Л. Зиссерман пишет: «Генерал Муравьев за обедом, который ему давали в Тифлисе в 1856 году, после увольнения его от должностей наместника и главнокомандующего, сознался в своей ошибке, сожалел о письме к Ермолову и отдал полную справедливость достоинствам Кавказской армии»20.

22 июля 1856 года наместником и главнокомандующим Кавказской армии был назначен А. И. Барятинский. А за неделю до этого Барятинский написал Михаилу Семеновичу: «Я буду очень счастлив попасть туда, чтобы возобновить ваши учреждения и мудрые меры, вами заведенные; твердою целью моей службы будет поддерживать дух вашего управления, стремясь уничтожить все следы того, который нас разлучил. Жду также с нетерпением увидеть вас, надеюсь, вы не оставите меня вашими советами и наставлениями, на случай если я все же получу известное вам назначение»21.

М. С. Воронцов с удовлетворением воспринял известие о назначении А. И. Барятинского: «Радуюсь от глубины души во имя той дружбы, которую я к вам питаю, за благо страны, передаваемой в ваше управление. Живо представляем себе радость, которая повсюду распространится, в особенности в Грузии и в Тифлисе. Да поддержит Господь ваше здоровье для прекрасного поста, который вы займете и для которого вы так прекрасно подготовлены!»22.

Храбростью и многими другими чертами Барятинский походил на Воронцова. Михаил Семенович видел в нем преемника, который «довершит то, что ему вероятно исполнить не суждено»23. Так оно и произошло.

А. И. Барятинский оказался достойным продолжателем дела М. С. Воронцова. В 1859 году был пленен Шамиль. В награду за это Барятинскому было пожаловано звание генерал-фельдмаршала. Но генерал-фельдмаршал А. И. Барятинский не забыл о сделанном на Кавказе генерал-фельдмаршалом М. С. Воронцовым. «Мне досталась жатва Воронцовского посева»24, — сказал он.

На родину, в Петербург, чета Воронцовых вернулась летом 1855 года. Здесь у Михаила Семеновича началась новая болезнь — катар, который, по его словам, совсем его измучил и обессилил. В августе Михаил Семенович и Елизавета Ксаверьевна узнали, что их сын Семен Михайлович, участвовавший в обороне Севастополя, был серьезно ранен во время осмотра порученной ему дистанции.

Кстати, в то время, когда С. М. Воронцов сражался с англичанами в Севастополе, военное министерство в Англии возглавлял его двоюродный брат Сидней Герберт. Сидней Герберт был неплохим, деятельным военным министром. Так распорядилась судьба двумя братьями, сделав их противниками.

18 ноября 1855 года состоялась встреча М. С. Воронцова с Александром II. В беседе с императором Михаил Семенович говорил о необходимости быстрого заключения мира с англо-франко-турецкой коалицией. При прощании Александр II обнял Михаила Семеновича, поблагодарил за откровенность и сказал, что сделает все возможное для достижения мира.

В конце декабря 1855 года и в начале января следующего года М. С. Воронцов участвовал по приглашению императора в обсуждении проекта предварительных условий мира. Михаил Семенович доказывал, что как ни тяжелы предлагаемые условия мира, на них надо соглашаться. Продолжением войны не добиться уступок. Напротив, продолжая войну, Россия может лишиться Крыма, Кавказа, Финляндии и Польши. Лучше заключить мир сейчас, когда страна не истощила силы и способна на сопротивление.

18 (30) марта 1856 года мирный договор был подписан. Россия лишилась устья Дуная, ей было запрещено иметь военный флот на Черном море, и она должна была возвратить туркам Каре.

Из Петербурга супруги Воронцовы уехали в Москву. Михаил Семенович надеялся принять участие в коронации Александра II. Однако мучительная лихорадка лишила его последних сил, и он вынужден был остаться дома. Перед коронацией домой к Михаилу Семеновичу пришли великие князья и вручили ему рескрипт императора и фельдмаршальский жезл. В рескрипте говорилось: «Князь Михаил Семенович! С сердечным умилением обозревая знаменитое служение ваше, Я возвел вас Приказом, сего дня отданным, в сан Генерал-Фельдмаршала. Назад тому более полувека вступили вы на поприще военное. Вам оно открыло путь к непрерывным отличиям в трудах боевых; на нем, поборая славе Российского оружия, стяжали вы незабвенную личную славу. Так, в 1803 году вы стали уже в ряды Армии, которая впоследствии, под вашим предводительством, переходя от победы к победе в Чечне, в Дагестане, на Кавказской линии и по всему Закавказью, являла собою пример высокой воинской доблести и устройства. В незабвенную Отечественную Войну, начальствуя Гренадерскою Дивизиею и совершая с нею достохвальные подвиги геройской храбрости, вы кровию своею обагрили бессмертное поле Бородинское. В битвах 1813 и 1814 не менее дела ваши знамениты: они отмечены неизгладимою чертою в Истории войны, за освобождение Европы предпринятой. В 1828 году покорение крепости Варны знаменито довершило подвиги ваши в крае Задунайском, блистательное начало коих восходит к войнам 1809 и 1810 годов. В этом венце достохвальных дел верховное звание воинской почести вам принадлежит по праву.

Облекая вас оным в чувствах душевного уважения и признательности и препровождая при сем алмазами украшенный жезл, званию Генерал-Фельдмаршала присвоенный, пребываю к вам навсегда неизменно благосклонный Александр. Москва. 26 августа 1856 года»25.

Свое последнее награждение Михаил Семенович получил на пороге смерти. В звании генерал-фельдмаршала он пробыл чуть больше двух месяцев.

5 октября 1856 года Елизавета Ксаверьевна привезла больного супруга в Одессу. «Мы благополучно приехали на прошлой неделе сюда, — писал Михаил Семенович из Одессы А. И. Барятинскому, — и по отношению к моему здоровью я скорее выиграл, благодаря этому путешествию, чем потерял; но я все еще очень слаб и все надеюсь, что полный отдых, которым я пользуюсь здесь, и хороший климат Одессы, к которому я в течение стольких лет привык, принесут мне пользу. Я понемногу гуляю пешком и подолгу катаюсь в коляске»26.

Михаил Семенович пригласил к себе Н. Н. Мурзакевича, который спасал его архив, и выразил ему искреннюю признательность. Он высказал надежду, что когда ему станет легче, они вместе займутся пересмотром и изданием важнейших документов. Но, к сожалению, Михаилу Семеновичу не довелось испытать радость, увидев опубликованными наиболее ценные документы из его архива.

6 ноября с утра Михаил Семенович спросил, не приезжал ли преосвященник Иннокентий. «Никто не вник в точное значение слов, произнесенных самым непринужденным образом, — пишет Э. С. Андреевский, — но, видно, князь лучше всех нас постигал роковую важность наступившего для него утра»27. 6 ноября 1856 года стало последним днем в жизни генерал-фельдмаршала.

По повелению Александра II военный министр подписал приказ, в котором говорилось, что по случаю кончины генерал-фельдмаршала князя Воронцова в ознаменование памяти к незабвенным заслугам его Престолу и Отечеству всем войскам сухопутного ведомства предписано носить трехдневный траур.

Во все дни до похорон М. С. Воронцова «с раннего утра и до поздней ночи траурная комната наполнялась густой толпой жителей Одессы всех сословий, всех вероисповеданий, всех возрастов, желавших поклониться гробу усопшего, выражавших скорбь свою в молитве, в слезах и трогательных словах». В своем надгробном слове архиепископ Иннокентий сказал, что дела и труды Михаила Семеновича так велики и разнообразны, что будто бы в лице его работал не один человек, а как бы собрание многих лиц, и что все его дела были преразумны и общеполезны и все достойны уважения и любви28.

Под пушечные и ружейные залпы тело светлейшего князя М. С. Воронцова было опущено в могилу, устроенную в Одесском кафедральном соборе в правом углу средней части. Позже над могилой было установлено надгробие.

После похорон супруга Е. К. Воронцова написала А. И. Барятинскому: «Я знаю, что вы сожалеете о нем, как о лучшем своем друге, и знаю, что он любил вас искренно и сильно. Повторяю вам это, ибо могу подтвердить. Да поможет вам Бог осуществит все надежды, которые возлагал на вас покойный»29. И Александр Иванович оправдал надежды Михаила Семеновича.

Светлейшей княгине Елизавете Ксаверьевне Воронцовой суждено было пережить супруга на 24 года. Она много занималась благотворительностью. Любила перечитывать сочинения А. С. Пушкина. Скончалась Елизавета Ксаверьевна в 1880 году и была похоронена рядом с мужем в одесском кафедральном соборе.

Перед уничтожением собора в 30-е годы прошлого века останки М. С. и Е. К. Воронцовых были перезахоронены на городском кладбище. Могилы их сохранились.

В 1845 году, в период обострения обстановки на Кавказе, прибыл в Тифлис главнокомандующий Особым Кавказским корпусом и наместник М. С. Воронцов. Шестьюдесятью годами позже, в 1905 году, в период острых общественных конфликтов в стране, прибыл в Тифлис наместник Кавказа, главнокомандующий войсками Кавказского военного округа и войсковой наказной атаман Кавказского казачьего войска Илларион Иванович Воронцов-Дашков. Как в 40-е годы Николай I решил, что только граф М. С. Воронцов сможет справиться с задачей умиротворения Кавказа, так в начале XX века Николай II решил, что такая же задача по плечу только графу И. И. Воронцову-Дашкову. Таким образом, Илларион Иванович стал продолжателем дела своего троюродного дяди. И весьма успешным продолжателем.

Ко времени назначения на Кавказ Иллариону Ивановичу было уже 68 лет. За плечами 47 лет военной и гражданской службы. Но несмотря на почтенный возраст, его энергии и настойчивости можно было позавидовать.

И. И. Воронцов-Дашков разработал обширную программу преобразований на Кавказе. По мере своих возможностей он старался облегчить жизнь простых людей. За это одни называли его «красным», а другие восхищались. «Быть может, он единственный из сановников на всю Россию, который и в настоящее время находится в том крае, в котором управлял, и который пользуется всеобщим уважением и всеобщей симпатией… — писал С. Ю. Витте. — Это, может быть, единственный из начальников края, который в течение всей революции, в то время, когда в Тифлисе ежедневно кого-нибудь или в кого-нибудь кидали бомбу, спокойно ездил по городу как в коляске, так и верхом, и в течение всего этого времени на него не только не было сделано покушения, но даже никто никогда его не оскорбил ни словом, ни жестом»30.

М. С. Воронцов и И. И. Воронцов-Дашков отдали Кавказу по десять лет жизни. И один, и другой ушли в отставку из-за преклонного возраста и болезней. Михаил Семенович прожил после отставки всего два года, Илларион Иванович — лишь четыре месяца.

Графиня Елизавета Андреевна Воронцова-Дашкова пережила супруга на 8 лет. Она чудом избежала смерти в годы Гражданской войны. В 1920 году, собрав детей и внуков, Елизавета Андреевна навсегда покинула Россию. Живущие в настоящее время во Франции и в США Воронцовы-Дашковы являются прямыми потомками И. И. и Е. А. Воронцовых-Дашковых3 ‘.

Желание М. С. Воронцова опубликовать наиболее ценные документы из семейного архива было выполнено его сыном С. М. Воронцовым. По предложению Семена Михайловича с 1870 года стали выходить книги «Архива князя Воронцова», подготавливаемые к печати известным археографом и историком П. И. Бартеневым. Издание продолжалось и после смерти Семена Михайловича. Всего было выпущено 40 книг и справочный том «Роспись сорока книгам…». Второго такого масштабного издания в России не было. В то же время ждут опубликования тысячи не менее ценных документов, собранных и сохраненных для потомков Воронцовыми.