Хабанера

Хабанера

На уроках с учениками мы обязательно читаем с листа.

И вот как-то моему ученику-скрипачу, брату Богатой Корейской Девочки, попалась «Хабанера» из оперы «Кармен» Бизе. Отыграл он с обреченным видом несколько тактов и вдруг остановился:

– О! А мы сегодня это в школе проходили!

– Здорово. Ну расскажи мне, что ты запомнил.

Люблю с ним поговорить: начнет, как правило, с Моцарта и вдруг, без запятой, переметнется на бейсбол или предвыборную кампанию. Я, бывало, встрепенусь тревожно:

– Это ты к чему?

– Да так… тоже интересно.

Поэтому рассказ о хабанере обещал любые повороты…

И начал он монотонно рассказывать:

– Ну, оперу эту, про цыганку Кармен, написал француз – имя забыл, кстати, я не знал, что во Франции есть цыгане.

– Что ты, навалом. Правда, там речь об Испании, но и там тоже есть.

Он сокрушенно вздохнул, видимо, у него какой-то грустный опыт, связанный с цыганами.

– А в Корее есть цыгане? – заодно поинтересовалась и я.

Он недоуменно посмотрел на меня:

– Есть, конечно.

Теперь моя очередь удивляться. Я попробовала представить корейских цыган, точнее, как нынче говорят, корееязычных цыган. Законченный образ не складывался.

– А как они выглядят в Корее?

Он пожал плечами:

– Ну как обычно.

Не уверена, что мы с ним имеем в виду одно и то же, ну да ладно.

– Так, рассказывай дальше про оперу.

– Это хорошая опера.

– Я рада, что тебе понравилось.

– Вообще-то я не слышал целиком, только хабанеру.

– Ну ничего, остальное тоже неплохо.

– Мы еще не закончили оперу, поэтому я не знаю, что там дальше.

– Ладно, расскажи то, что знаешь.

– Про Кармен.

– Отлично, давай.

– Кармен – она меццо-сопрано.

– Ого! Да вы там, оказывается, серьезными вещами занимаетесь, а мы тут все про цыган да про цыган. Рассказывай про меццо.

– Ну, меццо-сопрано, оно не такое, как все эти сопрано.

– Объяснить можешь?

– Ну… сопрано ж поют так, – и провыл вполне закрытым голосом наверху. – А меццо-сопрано так, – поднял брови, опустил подбородок и повыл внизу.

Мои дочери-близняшки, сидевшие в стороне за уроками, побросали тетрадки и уставились на него. Он засмущался:

– Это я приблизительно показал.

– Нет, все понятно, молодец.

– Ой, а нам понравилось, понравилось нам! Спой еще?

– Я не знаю, что вам спеть… Я могу только Гершвина.

– Ой, пой что хочешь, а можно, мы тоже будем петь? Мам, подыграй нам! – И подскакивают к инструменту.

– Стоп! Стоп! Нет, мы петь не будем! – Тут только дай, сейчас и пляски устроят. – У нас урок. Мы сыграем хабанеру, а вы представьте, как ее могла бы спеть меццо-сопрано.

– Ну не-ет, – скисли они, – так неинтересно.

– Тогда садитесь и делайте уроки.

Они вернулись к тетрадкам, мы еще немного поговорили об опере, опера оказалась о любви и неравенстве полов (интересно, а если бы Кармен прирезала Хозе, тогда бы было о равенстве?), но говорить продуктивно мы не могли, потому что они еще не завершили оперу, пришлось отложить обсуждение на потом.

Заиграли хабанеру. Худо-бедно доковыряли до конца, и в комнате появилась его сестра:

– Это про это ты рассказывал, что вы проходили в школе красивую музыку?

– Да.

– Фигня какая.

Как мы возмутились! Братец заговорил, что это надо слушать «в пении», а не «в игре», а я параллельно: «Мы же читаем с листа!»

Сестра, спокойненько:

– Ну и что?

– А вот сама попробуй!

Она снисходительно взяла скрипку, сыграла и лениво изрекла:

– Ну так себе.

Тут уж меня заело:

– А так?!

Я поставила их двоих к пюпитру, а сама села за рояль, и мы от души вжарили втроем про испанскую цыганку этого француза с утерянным именем. А с аккомпанементом – это же совсем другое дело!

Девицы тут же подскочили к нашему празднику жизни и стали в две глотки голосить на «ла-ла-лала», изображая лицом меццо-сопрано, а плечами испанское меццо-сопрано, а в конце пение обернулось в танец под бурный аккомпанемент, уж за чем, за чем, а за балаганом у нас не заржавеет. Так что хабанера у нас получилась что надо, а то ишь!