Docendo discimus (В.Багиров)

Docendo discimus (В.Багиров)

В 1960 году чемпионат Советского Союза по шахматам проходил в Ленинграде. И какой чемпионат! Начав перечислять имена: Смыслов, Бронштейн, Петросян, Геллер, Тайманов, Спасский, Корчной, Полугаевский, Авербах, Симагин... трудно остановиться.

Я учился тогда в последнем классе школы, но в феврале мне было не до уроков: почти каждый день я бывал на турнире. Зал, вмещающий около тысячи человек, был полон. Болели за земляков, но Спасский и Тайманов выступали не очень успешно, и взоры ленинградцев были устремлены на Корчного. Сила его игры была известна всем, но первенство страны он не выигрывал еще не разу.

В 16-м туре Виктор встречался с дебютантом чемпионата, и все надеялись, что ему удастся выйти в единоличные лидеры. Черными Корчной переиграл своего соперника и получил большое преимущество. Кульминация нарастает. 27-й ход белых. Должен произойти размен ладей, и проходная пешка черных почти у призового поля. Неожиданно Корчной резко встает из-за стола и почти бегом покидает сцену. Появляется табличка: «Белые выиграли». Шум в зале, смех: демонстратор, конечно, просто перепутал. Но почти сразу выяснилось, что никакой ошибки нет: вместо того чтобы побить слоном ладью, Корчной взялся за другого слона, стоявшего на соседнем поле. Повертев в растерянности фигуру, он тотчас сдался. Невольный обидчик любимца ленинградских болельщиков — высокий черноволосый брюнет восточного вида — только разводил руками.

Корчной выиграл все-таки три последние партии и впервые стал чемпионом страны. Его соперник в том драматическом поединке получил, конечно, подарок, но играл он в турнире сильно, по-гроссмейстерски и, заняв четвертое место, опередил многих тогдашних звезд. Это был Владимир Багиров.

Родился он в 1936 году в Баку. Столица Азербайджана была тогда интернациональным городом. Выходцы из Баку, вспоминая те времена, говорят, что у всех них - азербайджанцев, армян, русских, евреев, немцев — была одна национальность: бакинец. Мать Багирова - украинка, отец — армянин. Инженер, крупный специалист по нефти, он был расстрелян в 37-м году, и отца Володя не знал. Мать с сыном скитались, жизнь была очень тяжелой.

Сразу после войны Багиров решил заняться фотографией в бакинском Дворце пионеров. Желающих, однако, оказалось так много, что для него места не нашлось. Пришлось записаться в шахматный кружок, с тем чтобы к фотографии перейти на следующий год. Случилось по-другому. Игра захватила мальчика. Пришли первые успехи, и шахматы стали сначала любимым занятием, а затем и делом жизни.

После школы Владимир решил пойти по стопам отца. Он закончил нефтяной институт и даже пару лет работал инженером, но любовь к шахматам в конце концов перевесила.

Перечисление его успехов — 13-кратный (!) чемпион Азербайджана, победы и призовые места на многих международных турнирах, выигрыши в составе команды СССР европейских первенств — говорит за себя, но не это главное.

Регулярно играя в чемпионатах СССР, Владимир Константинович Багиров успешно боролся с представителями мировой элиты шахмат, которая почти вся и состояла тогда из участников этих чемпионатов.

Нет сомнения, что если бы после своего блестящего дебюта в чемпионате 1960 года он принял участие в двух-трех международных турнирах, то быстро стал бы гроссмейстером. Но этого не случилось. Число шахматистов мирового уровня в стране было тогда столь значительным и конкуренция настолько острой, что в международных турнирах могли участвовать только лучшие их лучших.

Официально гроссмейстером Багиров стал поздно - в сорок два года. По теперешним меркам, даже слишком поздно, многие в эти годы уже заканчивают шахматную карьеру.

«Когда он позвонил домой, то плакал от счастья», — вспоминает его вдова Ираида. «Наконец-то. Я — гроссмейстер! Я — гроссмейстер!» -все время повторял он. Надо ли говорить, что растиражированное и девальвированное сегодня звание гроссмейстера не идет ни в какое сравнение с тем, что значил этот титул в былые годы, когда полностью соответствовал значению этих слов — «Большой Мастер»!

Учился Багиров по партиям Рубинштейна, на формирование его стиля немалое влияние оказал Макогонов — позиционный шахматист очень высокого класса, кумиром же в современных шахматах для него был Смыслов. Неудивительно, что Владимир Константинович был шахматистом академическим, позиционным. Он обладал прекрасной техникой в эндшпиле, высокой культурой дебюта и был невероятно упорен в защите. Как и многие игроки классического позиционного стиля, Багиров имел слабое место: терялся в несбалансированных, иррациональных позициях, а также в позициях с нарушенным материальным равновесием. Мысли, приученной к логике, не на что было опереться, но в «своих» позициях он был опасен для любого.

Виктор Корчной: «Багиров был сильный шахматист с идеями, у него было ярко выраженное лицо. Играл он не столько на выигрыш партии — очки в прямом смысле не очень интересовали его, сколько хотел доказать свою дебютную концепцию. Он жил шахматами в самом хорошем смысле слова».

Борис Спасский: «Володя был шахматист очень хороший и своеобразный, и дебют был одной из самых сильных его сторон. Я переигрывал недавно его партии, начатые староиндийской защитой: белыми Багиров трактовал ее тонко, очень тонко. На первый взгляд был он шахматист статичный, но на деле очень зоркий, в шахматах ведь на одной статике далеко не уедешь».

Спустя четверть века после того как Багиров переступил порог бакинского Дворца пионеров, туда пришел другой мальчик.

Гарри Каспаров: «Был Багиров гроссмейстером сильным, очень сильным, со своим виденьем шахмат. Он всегда был номером один в Азербайджане, и появление мальчика, который оттесняет его на вторые роли, было для Багирова психологически очень трудным испытанием. Блиц мы играли довольно часто, но встречаться со мной за доской в серьезных турнирах он избегал. Однажды в командных соревнованиях такая встреча казалась неминуемой, но в последний момент Багиров был заменен, и мне пришлось играть с моим тогдашним тренером — Олегом Исааковичем Приворотским.

В своей жизни я дважды уступал первую доску, хотя по всем показателям должен был возглавлять команду. Может быть, кстати, поэтому и играл в обоих случаях не так хорошо. В первый раз это случилось в 79-м году, когда Багиров возглавил команду Азербайджана на Спартакиаде: сделано это было по формальным признакам, так как я не был еще гроссмейстером. Второй раз я уступил первую доску Петросяну в 82-м году. Тигран Вартанович попросил меня тогда: «Хочу, Гарик, последний раз в жизни сыграть на первой доске»...

Багиров был одним из первых, кто предсказал, что я стану чемпионом мира. Когда в 1976 году среди участников чемпионата СССР проводился опрос, кто будет играть матч с Карповым в 1984 году, он назвал мою фамилию, чем вызвал бешеную реакцию советских руководителей».

Дебюты, входящие в репертуар гроссмейстера, не только должны быть близки ему по стилю — он должен чувствовать в них каждый нюанс, каждую тонкость. Для Багирова такими дебютами были три защиты: Алехина, Каро-Канн и славянская. Но в первую очередь — защита Алехина. Смыслов вспоминает рассказ Багирова о том, как однажды Алехин лично предстал перед ним во сне и настоятельно рекомендовал изучить и регулярно применять его дебют.

Уже в конце своей карьеры Багиров дал более прозаическое объяснение: «Вспоминаю, как всё началось. 1946 год. Случайно попали в руки номера журнала «Шахматы в СССР», в которых опытный мастер Владас Микенас рассказывал о защите Алехина. Дебют очень понравился. Вроде бы белые наступают, переходят середину доски, но потом как-то неожиданно «зарываются» и часто не в состоянии удержать свои грозные бастионы. Стал работать, но много лет не решался применять. Не думал тогда, что этот «несерьезный» дебют станет моим основным оружием на 1.е2-е4 и верой и правдой прослужит всю жизнь. Не могу сказать, что без успеха: сейчас мои партнеры, если у них есть выбор, просто перестали открывать партию королевской пешкой».

Багиров был лучшим в мире знатоком этого дебюта, сыграл им около 500 партий, написал монографию «Защита Алехина», до сих пор считающуюся классической.

Он приписывает случаю историю написания этой книги, как и начала своей литературной деятельности. Зайдя как-то к известному мастеру и теоретику Якову Борисовичу Эстрину, Багиров увидел у него в кабинете полку, полностью заставленную книгой «Защита двух коней» — на русском, немецком, испанском, английском... «Вы прямо как Ленин», — улыбаясь, сказал Багиров. «Попробуйте, Володя. У вас непременно получится», — ободрил гостя хозяин квартиры. Через год появилась «Защита Алехина».

Вслед за ней вышла монография «Английское начало», также переведенная на многие языки. Это очень хорошие книги, написанные специалистом, доходчиво и с любовью. Основой их послужили собственные анализы Багирова, занесенные мелким почерком в многочисленные тетради, сохранившиеся у него до самых последних дней. Истоки этой аккуратности, трудолюбия нужно искать в его бакинском детстве.

Уже будучи гроссмейстером, Багиров вспоминал: «В годы, когда я делал первые шаги в игре, шахматной литературы практически не было. Сейчас это трудно представить, но, например, «Эндшпиль» Рабиновича я, будучи второразрядником, за несколько дней просто переписал от руки».

Однажды я наблюдал за дискуссией двух лучших в то время знатоков защиты Алехина — Багирова и Альбурта — и даже рискнул пару раз предложить какие-то ходы. На прощание Багиров подарил мне свою книгу, подписав: «С пожеланиями освоить этот трудный дебют». Помню, сказал ему: «В моем возрасте новых дебютов не осваивают, надо быть довольным, если не забываешь то, что играешь обычно». — «Извини меня, — отвечал Володя, — но новый дебют можно выучить в любом возрасте, было бы желание». Ему было тогда пятьдесят лет.

Багиров был влюблен в защиту Алехина и несколько раз то ли в шутку, то ли всерьез говорил о том, что на могильной плите его следовало бы изобразить шахматную доску с конем, символизирующим любимый дебют.

Эпиграфом к статье, приуроченной к своему пятидесятилетию, Багиров избрал слова Сенеки: «Docendo discimus»[ 6 ]. И не случайно: в течение многих лет он работал с Полугаевским и Талем, шахматистами, превосходившими по силе его самого. При подготовке эта разница не ощущалась: переживания и эмоции, переполнявшие Багирова во время игры, отходили на второй план, а лучшие качества -глубокое понимание позиции и искусство анализа вкупе с обязательностью и преданностью — делали из него идеального секунданта и помощника.

Девять лет работал Багиров с Полугаевским. Это были годы, когда тот принимал самое непосредственное участие в борьбе за первенство мира. Когда Полугаевский умер, Багиров сказал: «Это был грандиозный шахматист. И тем, что я - гроссмейстер, и моим достижениям в шахматах я во многом обязан Льву Полугаевскому».

Но и в том, что Полугаевский долгое время был одним из самых подготовленных гроссмейстеров в мире, в немалой степени заслуга Владимира Багирова.

Межзональный турнир в Суботице (1987), где он секундировал Талю, а я - Альбурту, выдался затяжным, с выходными и днями доигрывания, и мы с Багировым почти каждый день отправлялись к бассейну, расположенному неподалеку, а однажды даже совершили длительный поход вокруг озера.

На него обращали внимание: внешность у Багирова была экзотическая. Очень высокий, крупногабаритный, восточного типа человек, при бороде и усах, он обладал к тому же впечатляющим басом. Сам Багиров рассказывал, что в бытность работы инженером его собирались назначить начальником цеха - такой сумеет держать рабочих в руках!

Таль скептически относился к нашим прогулкам. Мишино отношение к ним вернее всего можно было выразить словами: «Природа? Это там, где цыплята бегают неощипанными?» Багиров не оставлял попыток соблазнить Таля купанием. Исчерпав все аргументы, он применил последний и, как ему казалось, сильный: «Ты знаешь, Миша, бассейн-то не какой-нибудь, серные источники там — доказано — очень полезны для здоровья». — «Ах, серные, — мгновенно ответил Миша, — ну, это мне еще предстоит...»

Во время наших прогулок мы беседовали на разные темы. Стояло лето 1987 года, и какие-то подземные толчки в Советском Союзе уже чувствовались. Мы говорили нередко о политике, иногда о спорте, но основным предметом разговора были шахматы.

В конце жизни, отдавая немалую часть времени литературному труду, Владимир Константинович скажет: «Обычно, когда пишешь, снижаются спортивные результаты, ибо шахматами нельзя заниматься по двадцать четыре часа в сутки». В этих словах нотки сожаления. Действительно, нельзя.

Багиров был взят в плен шахматами навсегда и безоговорочно, а не так, как это бывает при кратковременных и сильных пленах, известных каждому, — страстях. Игра в турнирах была только одной из составляющих этого плена, но он любил и блиц, и анализ. В не меньшей степени любил он ту атмосферу, которая непременно возникала на любых соревнованиях, сборах, в кулуарах турниров. Он вдохнул этот шахматный воздух мальчиком на Приморском бульваре в Баку, и воздух этот остался в его легких на всю жизнь. Он любил эти пересуды, подсчеты очков, коэффициентов, шансов на выход в следующий этап, анализ вслепую за ужином только что сыгранной партии. «А пешка на а4? Это как? Или пешки теперь уже не считаются?» — «При чем здесь пешка, у тебя же слон замурован». — «Слон? А то, что у тебя папа по линии «с» обрезан, ты в курсе дела?» — диалоги, производящие странное впечатление на людей, далеких от шахмат. Сюда можно добавить еще обсуждение последней партии между Карповым и Каспаровым, пари на исход следующей партии между ними, пари на исход всего матча, предложение расписать после ужина пульку преферанса, обсуждение вчерашнего матча между «Ювентусом» и «Аяксом» - Багиров был большим любителем футбола — и множество всяких других вещей. Почетное место в этом бесконечном перечне занимали шахматные истории.

Багиров варился в советских профессиональных шахматах с конца 50-х годов и был не только созерцателем и участником, но и знатоком этого огромного ушедшего мира. Будучи очень наблюдательным, он к тому же обладал качествами замечательного рассказчика. Многие из его рассказов стерлись в памяти: беседуя с ним, почти сверстником, мне и в голову не приходило делать какие-то записи «на случай» — обычай скорее тягостный, чем приятный. Помню одну из историй, которую он рассказывал в лицах и с большим мастерством.

Он и Лев Аронин - один из сильнейших мастеров страны 50-х годов — в одном из турниров согласились на ничью еще до партии. У Аронина были белые.

Багиров: «Играл я беззаботно, почти не тратя времени, в то время как Аронин подолгу задумывался над каждым ходом. Когда мы вышли из дебюта, я констатировал, что моя позиция заметно хуже. Еще немного, и уже будет неудобно соглашаться на ничью — публика в зале была достаточно квалифицированная. Решив, что момент настал, я предложил сопернику закончить дело миром. Аронин поднял голову, и я встретился со взглядом его добрых красивых глаз. (Здесь Багиров делал выразительную паузу и смотрел на собеседника поверх больших роговых очков.) «Вы знаете, Володя, — отвечал Аронин, — я бы хотел еще поиграть. Мне кажется, что у меня несколько поприятнее».

В 1980 году Багиров переехал из Баку в Ригу, что означало тогда переезд из одной республики Советского Союза в другую. Однако, даже прожив в Латвии двадцать лет, он оставался во многом человеком Востока. Знал очень хорошо, что такое власть, начальство, побаивался его, но и за словом в карман не лез.

Когда в 1979-м Лев Альбурт попросил политическое убежище в Германии, команду «Буревестника» прямо у трапа самолета встречал Батуринский, в то время — глава советских шахмат. Первым из самолета вышел Багиров. «Володя, ну куда вы все смотрели, как можно было допустить такое, Володя?..» — «Виктор Давидович, ну почему вы так гневаетесь? Вот с нами музыканты летят, так у них вообще чуть ли не половина осталась. У нас же прекрасная явка», — оправдывался, разводя руками, Багиров.

Он имел репутацию пессимиста и скептика; в глазах многих был и нытиком, и брюзгой. Мне кажется, это не совсем верно. Он, скорее, играл роль человека из сказки, которому вечно не везет, который всегда ожидает худшего, и если это худшее случается, восклицает: «А я что говорил!»

На клубных соревнованиях в Москве члены команды «Буревестник» столпились у женской доски. Обоюдный цейтнот. Девушка, играющая за студенческое общество, дважды просматривает несложную комбинацию, ведущую к потере ладьи. Соперница повторяет ходы, проходя мимо этой возможности. Вздох облегчения: цейтнот кончился, опасность миновала. Багиров — товарищам по команде: «Рано вы радуетесь, ей же ход записывать!» Был записан ход, в третий раз допускающий взятие ладьи, и партия, разумеется, была сдана без доигрывания...

На турнире в Юрмале (1987) Юрий Разуваев, играя с Багировым, применил важную новинку в меранском варианте. Позиция черных сразу стала критической.

Разуваев: «Багиров сидел совершенно убитый, он, конечно, сразу всё понял. В течение часа Володя качал головой и, не делая хода, глядел на позицию, бормоча при этом явственно: «Ну, конечно, это специально против меня, против кого же еще... Небось столько лет держал за пазухой, а теперь выстрелил, здесь и партнер подходящий нашелся... С другим - нет, а против Багирова - ясное дело...» Но и радовался очень, сведя в конце концов партию вничью».

Характерно, что судьба частенько прислушивается к людям с таким складом характера, оставляя их с худшим коэффициентом при дележе места, определяющего выход в следующий этап, или обделяя всякий раз половиной очка при выполнении гроссмейстерской нормы

«Надо же такому случиться!» — нередко повторял Багиров. И действительно: маловероятный расклад результатов последнего тура перекраивал таблицу таким образом, что лишал его даже ничтожного приза.

Во время жеребьевки, определявшей имя участника заключительного этапа Кубка СССР, Багиров, имея большой выбор менее именитых соперников, извлек табличку с именем Таля и с видом «ничего удивительного, другого я и не ждал» показывал ее зрителям, сокрушенно качая головой.

Слухи о том, что в поезде, на котором он обычно отправлялся в Германию, неспокойно, подтверждались: жертвой ночного ограбления, несмотря на все принятые меры предосторожности, оказывался именно Багиров.

Для начального возраста, дающего права играть в первенстве мира среди сеньоров, он недотягивал двух недель. «Представляешь себе, всего две недели! Ну что мне стоило немного поторопиться шестьдесят лет назад!» - сокрушался Багиров, и в голосе его звучала обида ребенка, страдающего оттого, что он не достиг еще возраста, необходимого для просмотра фильма для взрослых.

Полагаю, тем не менее, что и скептицизм Багирова, и его пессимизм покоились на фундаменте здорового оптимизма. Порой мне казалось, что жалобы его изливаются только для того, чтобы не спугнуть фортуну, и выражение «карта слезу любит» более подходит для объяснения его мрачных предсказаний.

Он замечал удачу у других. «Да, красиво забил ваш ван Бастен, что и говорить. Но дай ему еще сто раз ударить из такого положения, пари готов держать — не получится. Повезло!» — горячился Багиров, имея в виду гол, забитый голландцем в финале первенства Европы 1988 года. И отголоски привычной мелодии — вот, к другим удача ходит — слышались и здесь. Думаю все же, что в глубине души он верил в удачу, в конечный успех. Без такой веры невозможно играть в шахматы на профессиональном уровне, да еще так, как играл он.

Все обиды и несправедливости, реальные или мнимые, Володя накапливал внутри себя, но иногда его прорывало и долго вынашиваемое выплескивалось наружу. «Ты меня очень извини», — говорил тогда Багиров, после чего высказывал мысль, которая была им выстрадана или давно не давала покоя, и это «ты меня извини», проходящее рефреном через его монолог, имело функцию английского «Dear...» в письме, после чего можно высказать уже всё что угодно и в каких угодно выражениях. В последние годы такие всплески случались и во время соревнований, и зычный бас его слышался во всех уголках турнирного зала. У молодых людей, знавших его только по опен-турнирам, могло создаться впечатление, что они имеют дело со скандалистом или склочником.

Ираида Багирова: «Он был кавказский человек, громко говорил, хотя сам не замечал этого, мог вспылить, быстро выйти из себя, наговорить бог знает что, но был отходчив, потом ему было стыдно, он просил прощения. Он был незлопамятный, беззлобный, и ему всё прощалось, потому что был он — добрый. И обязательный очень: за все тридцать семь лет, что мы прожили вместе, он не разу не опоздал даже на четверть часа!»

Он часто вспоминал свою жену. Летом прошлого года, сидя в садике у моего дома, вздыхал: «Хорошо у тебя... Жаль только, что моей Иры здесь нет. Ты вот не знаешь, а она бы сразу сказала, как то растение называется, и это тоже...»

Ираида Багирова: «Он мог объясниться мне в любви, мне, старухе. Теперь же, когда его нет, я хочу объясниться в любви ему, потому что не делала этого никогда, да вот нельзя уже».

Под конец жизни у него появился новый рефрен. «Кого это сейчас интересует?» — морщился он в ответ на мои вопросы, которые казались ему наивными или нелепыми. «Подумай, о чем ты говоришь? О каких заслугах перед латышскими шахматами идет речь? Кого это сейчас интересует? Если уж Маэстро, который и в Риге родился, и по-латышски говорил, из федерации выкинули, какие заслуги могут быть у меня?»

После переезда в Ригу через его руки прошли фактически все латвийские шахматисты: Витолиньш, Ланка, Шабалов, Широв.

Алексей Широв: «Владимир Константинович был моим тренером с 86-го по 89-й год. На выезде мы всегда жили в одном номере гостиницы. Так было и в Москве, когда мы с Пикетом занимались у

Ботвинника, и на чемпионате мира среди кадетов, и на других турнирах. Потом я начал работать с Ланкой, и отношения учитель — ученик у меня с Багировым сменились, скорее, на партнерские. Но отношения наши всегда оставались самыми добрыми. Он был блистательный аналитик и замечательно понимал игру. Оценка Багирова в анализе как бы подводила черту, его слово было последним».

Мы часто говорили по телефону: Багиров регулярно писал теоретические статьи для «New in Chess», и уровень их был очень высок. Виделись на Олимпиадах, чаще же — у меня дома в Амстердаме, куда он приезжал после какого-нибудь открытого турнира в Голландии. В старые времена при поездках за границу наметанный глаз таможенника почти всегда выдергивал его из людского потока, и он отправлялся на досмотр, бросив взгляд на коллег-шахматистов, беспрепятственно покидающих зал аэропорта: «Другого я и не ожидал». Теперь он перемещался по Европе исключительно поездом или автобусом: летать стало дорого. Сказал как-то: «Я уже и забыл дорогу в аэропорт, не помню, когда и летал в последний раз».

Я встречал Володю обычно на станции и уже издали замечал его фигуру — трудно было не заметить: даже в экзотическом амстердамском водовороте он выделялся своим внешним видом. Он погрузнел и поседел, но импозантность сохранилась; он напоминал теперь чем-то индийского гуру, а когда завел короткую стрижку, то стал походить на Шона Коннери в его последних ролях.

В остальном Багиров выглядел как рядовой участник открытых турниров. Одет был по сезону — спортивная куртка, кроссовки; в холодное время года на голове — шапочка, на плече — большая туристская сумка. В ней можно было найти всё необходимое для странствующего шахматиста: кипятильник для приготовления чая или кофе, портативный компьютер, несколько тетрадей, исписанных дебютными вариантами и анализами, магнитные рижские шахматы — неизменный спутник всех его поездок, взятый в дорогу блок латышских сигарет, большая пластмассовая бутыль с водой. Компьютер появился у него только в последние годы, но он относился к нему скептически, используя только как базу данных. В особой папке хранились адреса и телефоны устроителей турниров в Германии, Голландии, Скандинавии и телефонные карточки разных стран. Он знал, где может рассчитывать на бесплатный ночлег в двойном номере гостиницы — обычные условия приема для гроссмейстера его рейтинга, а где будет гостем в доме у кого-то из местных шахматистов. Сложные маршруты поездов и автобусов и время пересадок, включая финальную ночную — в Варшаве, он знал наизусть. Смысл выражения «путешествия — это школа скептицизма» был знаком ему не только в философском его значении.

Он был игроком Бундеслиги и постоянно тревожился, что ему не продлят контракт. Контракт был важен для получения постоянной визы: его паспорт - гражданина второго сорта Латвийской республики—не выглядел очень надежным. Его пенсия в Риге была ничтожной, и эти партии за берлинский клуб были для него очень важны. Выигрыш чемпионата мира среди сеньоров в 1998 году принес Баги-рову не только моральное удовлетворение: приз, хоть и не бог весть какой, составил сумму, превышающую его двухгодовую пенсию.

Помимо этого он регулярно принимал участие в соревнованиях, известных каждому профессионалу: Владимир Константинович Багиров был полевым игроком открытых турниров.

Наиболее распространенная формула боя в них — девять туров подряд без выходных. Шесть очков оставляют без приза, шесть с половиной — с очень небольшим призом, семь — по раскладу. Более высокий результат не гарантирован даже очень сильному гроссмейстеру. Для победы в таком турнире требуется удача — или завершившиеся к обоюдному удовлетворению коммерческие переговоры с коллегой перед последним туром. Бывают турниры длиной в семь туров или в одиннадцать, иногда играются две партии в день. Багиров готовился к каждой встрече - по-другому он не мог. Если позволяло время — по нескольку часов.

В залах, где одновременно играются десятки, а то и сотни партий, изредка можно заметить седые или лысые головы, склоненные над доской, морщинистые лица. Это гроссмейстеры и мастера, чьи успехи остались в далеком прошлом. Приговоренные к джунглям открытых турниров, они выглядят в них диковинными животными. Теряя с возрастом силу игры, профессиональные шахматисты, как старые слоны, вынуждены волочить за собой бивни былых талантов и успехов молодости.

Напряжение, с трудом выдерживаемое молодыми, для пожилых игроков может стать фатальным. В начале года за партией турнира в Берлине был поражен инфарктом сверстник Багирова Айварс Гипс-лис и умер через два месяца, так и не придя в сознание. Уроженец Риги, долгие годы второй шахматист Латвии после Таля, Гипслис не раз добивался высоких результатов в чемпионатах страны и международных турнирах. Как и Багирову, ему были хорошо знакомы в последние годы и пересадки в Варшаве и Берлине, и маршруты ночных автобусов, и жесткие законы открытых турниров.

В двадцать лет ночная пересадка в Варшаве может показаться романтическим приключением, а игра в заурядном немецком опентурнире - одной из ступенек к лучезарному будущему: Линаресу и Франкфурту. Будущим же Багирова, как и других гроссмейстеров старшего поколения, было блистательное прошлое. Они вышли на сцену в то время, когда уровень советских шахмат был необычайно высок, а звание международного мастера по шахматам звучало никак не хуже, чем лауреат международного скрипичного конкурса, — шахматисты и играли в переполненных концертных залах. Международные гроссмейстеры были и вовсе небожителями. Исчезновение этого мира совпало у многих из них с наступлением возраста, который для шахматиста считается критическим, принесло им огромное разочарование и явилось крушением жизненньрс устоев.

В мире шахмат начала 21-го века хорошо большим слонам — профессионалам Вейк-ан-Зее, Линареса и Франкфурта. Они большие, их мало, и им хорошо. Хорошо и маленьким мышкам — любителям, играющим в свое удовольствие по вечерам в клубе, или быстро размножающимся мышкам интернета. Их много, они ни от кого не зависят, и им — тоже хорошо. Плохо — маленьким слонам и большим мышам открытых турниров, занимающимся самым тяжелым и неблагодарным трудом в профессиональных шахматах сегодняшнего дня.

Молодые игроки, видящие весь мир в свете цифр текущего рейтинга, смотрят на стариков как на легкую добычу. Рецепт игры с ними известен: резкая дебютная подача, постоянное поддерживание напряжения, оттеснение счетной игрой к задней линии, если не получится — пятый сет. Таковы законы спорта — побеждает сильнейший, что бы ни понималось под этим словом. Шахматы — не театр, и пожилой шахматист, остающийся на сцене, должен быть готовым к переходу на роль статиста, радуясь редким эпизодическим успехам и имея дело со статистами и премьерами, никогда не видевшими в заглавных ролях его самого.

Проблема эта — не единственная: сплошь и рядом профессиональный шахматист вынужден совмещать игру со смежными занятиями. Журналистская, тренерская, комментаторская, организаторская работа оплачивается, как правило, лучше, чем непосредственно игра. Сказанное Оденом: «Грустно сознавать, что в наше время поэт может заработать гораздо больше, рассуждая о своем искусстве, чем занимаясь им» — относится к шахматам в не меньшей степени.

В мае ему предстояла операция на сердце. «При чем тут шахматы? — говорили врачи. — Положение много тревожнее, чем вы думаете».

Незадолго до операции мы говорили по телефону. «Ты всё шутишь, - сказал Володя, - а операция ведь предстоит серьезнейшая. Как бы тебе не пришлось браться за перо».

Операция удалась. Через две недели он вышел из больницы и сразу же начал готовиться к поездке на турнир в Германию. В тот раз домашним удалось отговорить его.

Строил планы: «В сентябре в Польше - чемпионат мира среди сеньоров, и я должен быть в хорошей форме». Он решил сыграть в Финляндии. Врачи были против. Они советовали ему в течение полугода воздержаться от перегрузок, но он всё донимал их: «Ну когда же мне можно будет играть?» Объяснял домашним: «Поймите, мне без шахмат нельзя. Если не будет шахмат, мне и жить незачем...»

Я позвонил ему за неделю до отъезда на этот последний в его жизни турнир. «Сделаю, конечно», — сразу согласился Багиров в ответ на просьбу написать об одном актуальном варианте славянской защиты. Когда я предложил тему для другой статьи, задумался, повисла пауза. «Знаешь, — сказал он наконец, — этого не смогу. Писать неполную правду — не хочу, а по-другому...» Мы говорили о ходе 1.b3, который он применял довольно часто в последнее время. Этим ходом он начал и обе свои последние «белые» партии.

Широв: «Я видел Багирова за несколько дней до смерти. Мы встретились в Риге, в шахматном клубе, вернее, в том, что осталось там от шахматного клуба. Он еще до конца не восстановился после операции, но за доской был просто великолепен. Честно говоря, мне было даже стыдно за себя. Я не видел и десятой доли того, что видел Владимир Константинович».

Он выиграл обе партии первого дня турнира. На следующее утро выиграл и третью. В партии четвертого тура оба соперника попали в цейтнот и после 36-го хода прекратили записывать ходы. Цейтнот кончился, стали восстанавливать запись. Выяснилось - ходы сделаны, Багиров легко выигрывает. Вдруг он покраснел и начал медленно сползать со стула. Обширный инфаркт. Скорая помощь. Больница. Через два часа Владимир Константинович Багиров скончался, не приходя в сознание.

Октябрь 2000