Бад-Годесберг
Бад-Годесберг
А политика тем временем шла своим чередом. Чешское правительство уступило нажиму Англии и Франции и объявило себя готовым отдать Германии приграничные районы Судет с немецким населением. Чемберлен, зная об установленном Гитлером сроке – 1 октября, захотел немедленно обсудить с ним все формальности, для чего встретиться 22 сентября. Чтобы Чемберлену лететь поближе, фюрер предложил местом встречи курортный город Бад-Годесберг.
В полдень английский премьер-министр прибыл в отель «Петерсберг», что выше Кенигсвинтера на правом берегу Рейна, напротив отеля «Дреезен». В послеполуденные часы он отправился на первое заседание в Годесберг. Гитлер встретил его перед отелем «Дреезен» и проводил в конференц-зал на первом этаже. За ними на сей раз проследовали два переводчика – Пауль Шмидт и Айвон Киркпатрик (последний позднее был английским «верховным комиссаром» в Федеративной Республике Германии).
Беседа вновь состоялась за закрытыми дверями и без министров иностранных дел. Пока Гитлер и Чемберлен таким образом вели переговоры несколько часов, в бельэтаже отеля царило оживление. Огромный штаб сотрудников Риббентропа из министерства иностранных дел создавал своим важничанием неприятную атмосферу.
Дипломаты были единственными, кто следил за переговорами не с оптимизмом, а с недоверием. Они оказались правы, когда около 19 часов Гитлер и Чемберлен спустились вниз с непроницаемыми лицами, а британский премьер вскоре отбыл в «Петерсберг». Фюрер сразу же уединился с Риббентропом. Все атаковали Шмидта, добиваясь, чтобы он хоть что-нибудь сказал о ходе переговоров. Суета вокруг Гитлера и Риббентропа не прекращалась до поздней ночи. Стало известно: конференция не закончена, а противоречия обострились.
Следующий полдень принес новые головоломки. Вместо Чемберлена прибыло его письмо Гитлеру. Фюрер, Риббентроп и Кейтель принялись совещаться. Фюрер продиктовал ответное письмо. Вскоре после полудня Шмидт поехал с этим письмом в «Петерсберг». О содержании обоих писем стало известно только то, что ничего нового и конкретного для успешного хода переговоров они не содержат. Все прямо-таки рвали из рук шефа печати д-ра Дитриха информационные «белые листки», чтобы узнать интересные новости из заграницы. Но вычитать в них было можно только одно: весь мир смотрит на Годесберг с большой опаской.
Очень скоро, во второй половине дня, Гендерсон и сопровождающий Чемберлена Вильсон отправились к Риббентропу. Представитель имперского министра иностранных дел при фюрере посланник Вальтер Хевель{130}, с которым мне в те дни часто доводилось говорить откровенно, произнес насчет этой встречи всего одно слово: «Наконец!» Он подразумевал полезным привлечь к переговорам Риббентропа. По его словам, Гитлер не являлся искусным партнером по переговорам. Дебатировать и дискутировать вообще было ему не по нраву. Для него существовало лишь два вида разговора. Если собеседник давал что-то новое, он слушал его внимательно. Если же тот ничего нового не привносил, проявлял нетерпение и обрывал его. Если у фюрера имелся собственный твердый план, сбить себя с толку он не позволял, говорил долго и бывал невежлив. Так называемой дипломатической ловкостью, необходимой для переговоров, Гитлер не обладал. Из того факта, что Чемберлен для продолжения переговоров послал теперь к Риббентропу господ из своего сопровождения, по мнению Хевеля, следовало, что премьер-министр хочет найти мирное решение и дальнейшие переговоры с одним только Гитлером ни к какому продвижению по этому пути не приведут. Когда я спросил, кому же пришла в голову мысль с самого начала отстранить министров иностранных дел от переговоров, он пожал плечами.
Поздним вечером переговоры были продолжены в более широком кругу. С германской стороны в них участвовали Риббентроп, его статс-секретарь Вайцзеккер, Шмидт и главный юрист имперского министерства иностранных дел д-р Гауе, а с британской – Гендерсон и Киркпатрик. Двери конференц-зала закрылись. В холле отеля образовались рьяно дискутирующие группы. Многие чиновники министерства иностранных дел, весьма не любившие своего министра, критиковали Риббентропа за то, что ему все-таки удалось проникнуть на переговоры. Но мне бросилось в глаза, что все они, начиная со статс-секретарей, когда на сцене появлялся сам министр, производили впечатление подобострастных и раболепных. То, что раскол во мнениях германских чиновников стал заметен и для присутствовавших английских дипломатов, я счел недостойным.
Переговоры продолжались почти до 2 часов утра. Шли они, как уже отмечалось, за закрытыми дверями. Заглянуть за эти двери и бросить взгляд в зал переговоров можно было лишь случайно, когда кто-нибудь выходил или вносили новые сообщения. В одном из них говорилось, что Бенеш распорядился объявить всеобщую мобилизацию. Мы посчитали это отнюдь не добрым знаком для мирного решения. Стрелка барометра настроения упала вниз. Когда вскоре Гитлер и Чемберлен распрощались друг с другом внешне сердечно, она стала подниматься. И все-таки позитивный результат переговоров предсказать было никак нельзя. Я понял это из разговора фюрера с Кейтелем, в котором участвовали и мы, военные адъютанты.
Мы узнали, что запланированное на 28 сентября занятие германскими войсками Судетской области, по желанию Чем-берлена, перенесено на 1 октября. Гитлер отозвался о премьер-министре и его усилиях положительно и нашел слова признательности за его личные действия ради мирного решения. Однако сам он в то, что чехи подчинятся британским и германским соображениям, не верит. Поэтому следует придерживаться мобилизационного плана по операции «Грюн» и в таком случае захватить всю Чехословакию; все остается по-прежнему. Из слов фюрера в этом военном кругу можно было заключить, что это решение было бы для него наилучшим. Из бесед с Чемберленом он сделал подкреплявший его соображения вывод: Англия и Франция сейчас наступать на Германию не смогут.
В результате Годесберга фронты не изменились. Гитлер настаивал на своих требованиях. Что именно скрывалось за позицией Чемберлена, мы не знали. Не хочет заставить чехов уступить или не может? Фюрер склонялся к первой точке зрения. По возвращении в Берлин он приказал доложить ему о ходе военных приготовлений и дал понять, что с возможностью мобилизации все еще следует считаться.
26 сентября Гитлер принял в Имперской канцелярии сэра Горация Вильсона, прибывшего с письмом от Чемберлена. В письме сообщалось: переданный ему 23 сентября меморандум Гитлера с предложением, чтобы чехи очистили Судетскую область, для Чехословакии неприемлем. Одновременно английский премьер рекомендовал прямые германо-чешские переговоры. Фюрер был этим очень взвинчен, поскольку само британское правительство своей политикой в прошедшие месяцы не только не содействовало таким переговорам, но и препятствовало им.
В этом возбужденном состоянии фюрер отправился вечером в «Спортпаласт»{131} , где Геббельс организовал массовый митинг. Он приветствовал Гитлера словами: «Фюрер, приказывай, мы следуем за тобой!». Это подогрело аудиторию, и Гитлер произнес чисто пропагандистскую речь по адресу Англии, Франции и Чехословакии. В ней прозвучали известные слова: «Это – последние территориальные требования, которые я ставлю перед Европой!» А в другом месте речи он выразился так: «И я заверил его [Чемберлена] в том, что в тот самый момент, когда Чехословакия разрешит свои проблемы, а это значит: разберется со своими другими меньшинствами, причем мирно, а не путем угнетения, я потеряю к чешскому государству всякий интерес. И это ему гарантируется!». Этим словам было суждено приобрести значение спустя полгода.
Кризис стремительно приближался к своей высшей точке. Автоматизм подготовки к мобилизации все сильнее толкал Гитлера к военным решениям. Вечером 27 сентября моторизованная дивизия совершила марш через Берлин. По указанию фюрера она должна была проследовать через правительственный квартал и Вильгельмштрассе. Этот «пропагандистский марш» имел целью не подкрепить воинственное настроение берлинцев, а предназначался для иностранных дипломатов и журналистов: пусть они сообщат всему миру о готовности германского вермахта к войне. Геббельс, замешавшийся в «народ», чтобы услышать, о чем тот говорит, вынужден был констатировать: население на эту демонстрацию силы внимания почти не обратило. Действительная цель этого вечернего марша осталась для человека с улицы неизвестной. Движутся солдаты на маневры или возвращаются с них? О серьезном деле, на которое отправляются войска, никто на улицах Берлина и не думал. Будь этот марш нужен в таких целях, Геббельс с легкостью поднял бы на ноги куда больше людей и организовал народное ликование. Тогда солдаты маршировали бы не через правительственный центр города, а через жилые кварталы, где проживали чтящие оружие берлинцы. Народ расценивал напряженность вокруг Чехословакии точно так же, как и в истории с Австрией. Угрозы англичан и французов ему известны не были.