15. ЧЕРНАЯ И БЕЛАЯ МАГИЯ

15. ЧЕРНАЯ И БЕЛАЯ МАГИЯ

Одна умная женщина из круга знакомых Гитлера однажды, заметив его заинтересованность, предостерегла его: "Мой фюрер, не выбирайте черную магию. Сегодня для вас открыты и белая, и черная магия. Но если вы хоть раз решитесь прибегнуть к черной магии, она уже никогда не уйдет из вашей судьбы. Не выбирайте быстрый и легкий успех. Вам открыта власть над миром чистых духов. Не позволяйте существам, связанным с землей и похищающим вашу силу, отбить вас с истинного пути".

Иногда Гитлер любил подобные мистические разговоры. Любые Серьезные предостережения ему возможно было преподнести только в такой форме. Та умная женщина по-своему выразила то, что должен был ощущать каждый, кто общался с Гитлером: Гитлер отдался силам, которые влекут его за собой. Силам мрачного и разрушительного насилия. Думая, что еще обладает свободой выбора, он уже давно предался власти колдовства, которое не без оснований и вовсе не в переносном смысле можно было назвать демонической магией. И вместо того, чтобы, поднимаясь наверх, ступень за ступенью, освобождаться от наслоений темного прошлого и становиться свободнее и светлее — он с каждым шагом явно становился все более одержимым, все более скованным, порабощенным, бессильным, жертвой сил, которые одолели и не отпускают его.

Была ли у Гитлера возможность пойти иным путем? На это уповали многие из тех, кто был с ним лично знаком. Многие из нас надеялись, что перемена наступит — даже тогда, когда уже было поздно на что-либо надеяться. Ни о чем не думали лишь те люди, с помощью которых он взобрался наверх, и которые теперь висели на нем, как свинцовый балласт темного прошлого. Их мысли о будущем омрачало только одно опасение: как бы Гитлер не сбросил их обратно, в темноту, откуда они с таким трудом выбрались. Можно только представить себе, сколько людей доброй воли оказалось бы в партии, какими силами мог бы располагать Гитлер, если бы вокруг него не толпились эти отпетые бандиты. Но истинной причиной того, что Гитлер оказался на пути в пропасть, была слабость его воли. Впечатление волевого человека, производимое Гитлером, обманчиво. По сути своей он слаб и апатичен: ему требуется специально возбуждать свои нервы, чтобы преодолеть хроническую сонливость и совершить судорожный выплеск воли. Он выбрал самый легкий путь — падение; он отдался силам, которые влекут его вниз.

Некоторые беседы с ним свидетельствовали о том, что он, очевидно, имел представление о своей истинной задаче. Но такие беседы напоминали бегство в нереальный мир, где он восстанавливал утраченное самоуважение. На самом деле, решение уже давно было принято. То, что Гитлер еще имел свободу выбора, было иллюзией — даже если в нем самом еще сохранялись задатки для более высокого развития. Он подчинился закону свободного падения, и падение как будто вело его к вершинам власти, но на самом деле — втягивало во все более и более глубокую зависимость.

Гитлер — не диктатор. Но он и не соломинка, плывущая по течению. Он всегда умеет оказаться на стороне сильного. Он неоднократно повторял, что слабых нужно выбирать в противники, а сильных — в союзники. Это звучит весьма банально, но в этом — суть любой политической работы. И вот чего Гитлер избегал прежде всего: он никогда не противопоставлял себя своими гауляйтерами. Каждый из этих людей был в руках Гитлера, но все вместе они держали Гитлера в своих руках, и он умел вести себя с ними таким образом, что при возникновении разногласий большинство всегда было на его стороне. Секрет его руководства заключался в том, что он наперед знал, как решит большинство гауляйтеров и соглашался с этим решением еще до того, как гауляйтеры успевали что-либо сказать. Таким образом он всегда оказывался прав, а возражающие — неправы. Гауляйтеры ревностно следили за соблюдением собственных прерогатив. Они никого не допускали в свой круг. С твердым единодушием они отвергали все попытки ограничить их права или их независимость. Гитлер был зависим от них. И не только от них.

Гитлер — не диктатор; силы, скрывающиеся за его спиной, движут им, часто даже помимо его воли. Итог действия этих сил — его постоянное продвижение вперед. Из его политики получилось нечто совсем иное, чем он представлял себе вначале. Он подвел черту под суммой сил и стал их общим знаменателем. Он остался наверху, но потерял независимость в принятии решений.

Мои собственные отношения с партией зашли в тупик. После моего возвращения из Женевы партия потребовала отменить данцигскую конституцию, начать борьбу за освобождение от опеки Лиги Наций и проводить бесцеремонную политику в отношении Польши. Для начала я должен был арестовать нескольких католических священников, распустить социалистическую партию и принять определенные меры против еврейского населения. Я отказался. Со своей стороны, я потребовал срочно девальвировать гульден и объединить усилия правительства для борьбы с тяжелым экономическим упадком. Я запросил решение Гитлера.

Гитлер отсиживался на Оберзальцберге и ни с кем не хотел разговаривать. Я ждал его в Берлине. В особом меморандуме я изложил основные направления политики, единственно возможной сейчас для Данцига. Так как партия не оказывала мне никакого содействия, я попытался передать Гитлеру этот меморандум вместе с просьбой о встрече через министра иностранных дел фон Нейрата. Нейрат охотился на косуль. Мой вопрос его не интересовал. Кроме того, поддерживать "скомпрометировавших" себя лиц было рискованно. Я попытался заинтересовать своим делом госсекретаря фон Бюлова. Он пообещал сделать все, что в его силах. Но я знал, что какие-то дальнейшие перспективы для осуществления моей политики имеются лишь в том случае, если я встречусь с Гитлером раньше, чем Форстер.

Я не знаю, попал ли мой меморандум в руки Гитлера. Даже если это случилось, то Гитлер вряд ли его читал. Гитлер не читал ни донесений, ни меморандумов. Разве что Ляммерс мог доложить ему о нем. Но Форстер все равно встретился с Гитлером раньше, чем я. Данцигского гауляйтера охотно принимали на Оберзальцберге.

Гитлер капитулировал перед собственным гауляйтером. Гитлер не принял меня для обсуждения моей записки. Тем самым мне было указано на дверь. Я отступил.

Гитлер много раз оказывал мне свою особую благосклонность. В долгих беседах он говорил мне многое из того, что наверняка не достигало ушей некоторых его гауляйтеров. Но оказалось, что он не был способен вырваться из паутины, связывавшей его со старыми товарищами. Он отдался в их руки. И он даже не мог воздать кому-нибудь должное, если его собственные гауляйтеры были против. В Берлине этого положения еще не замечали. Здесь еще долго питали те же иллюзии, которые в свое время были у меня: будто Гитлера можно вызволить из рук его "соратников" и его политика сможет приобрести большую зрелость и постоянство. Здесь, в Берлине, многие еще полагали, будто сидя на местах и ожидая перемен, они выполняют патриотическую миссию. Но все их старания были напрасны. Озабоченные судьбами родины, эти люди один за другим теряли свое мнимое влияние и вынуждены были капитулировать перед гитлеровским "кругом". Сегодня они — презренные "специалисты", мнение которых не имеет никакого веса.

Тогда, в осенние дни 1934-го, пока я еще не принял решение, я жил в христианском приюте в Берлине. В отеле, где я привык останавливаться, на этот раз было слишком много шпиков. Я сказался больным. Я знал, что ждет меня в этом отеле. Не исключено, что я уже никогда не смог бы возвратиться домой. Я попытался сделать все, что было в моих силах. Я сообщил некоторым наиболее влиятельным гражданам Данцига — в основном, тем, кто занимался вопросами экономики — о грозящей опасности и попытался добиться, чтобы они изложили все, что я слышал от них в личных беседах, в виде совместной жалобы на бесхозяйственность национал-социалистов. Это было необходимо, чтобы приобрести репутацию борца за политику разума, чтобы речь шла не просто о каком-нибудь обыкновенном личном соперничестве. Но в вольном городе Данциге не нашлось ни малейшего следа былого независимого ганзейского духа. Каждый, к кому я подходил со своей просьбой, не думал ни о чем, кроме собственной безопасности, и опасался "поставить не на ту лошадь". Эта внутренняя нестойкость немецкой буржуазии определила дальнейшую судьбу Германии. Возможно, что Гитлер лишь по своему исполнил неизменный приговор суда истории: ликвидировать немецкую буржуазию, так и не поднявшуюся до элементарных начал политического и духовного самосознания.

Поддержку я получил совсем с другой стороны. Все возможные соперники моего будущего преемника находили меня и предлагали свою помощь. Таким образом они пытались выдвинуться на первый план. Они советовали мне оставить в покос человека, которому Гитлер столь доверял и разделаться с другими, менее важными противниками, чтобы снова обрести точку опоры. Типичная национал-социалистическая тактика. Эти люди смотрели на все только с точки зрения борьбы за приобретение чинов и вытеснение соперников. И еще одна сторона была бы очень довольна, если бы я ликвидировал "партийное хозяйство" в Данциге: я имею в виду рейхсвер. Один очень известный генерал воодушевлял меня прекратить это безобразие и показать пример всей Германии. Ведь я мог бы выслать этого гауляйтера из Данцига как неблагонадежного иностранца, арестовать всех главных партийных крикунов, организовать новое временное правительство на самой широкой основе и использовать профсоюзы как платформу для организации и вооружения рабочих отрядов самообороны. Такой шанс действительно существовал. Но это дело требовало совсем иной последовательности. Я не мог одновременно призывать оппозицию к соблюдению конституции и к государственному перевороту. Кроме того, через несколько недель мы потерпели бы финансовый крах, потому что не смогли бы обеспечивать собственную валюту без поддержки Рейха. В то время национал-социализм в Данциге можно было победить лишь легальным путем. И полгода спустя, это едва не случилось. Несмотря на большой террор со стороны партии новые выборы принесли национал-социалистам чуть-чуть больше половины голосов. Лига Наций могла бы отменить результаты этих выборов из-за допущенных незаконных приемов и организовать повторные выборы. Результатом была бы убедительная победа оппозиции. Но эта возможность была упущена.

Все это были лишь фантазии. Печальной судьбой Германии суждено было идти своим путем. Каков будет этот путь, нетрудно было предвидеть, зная субъективные условия, сложившиеся в ее руководстве. Гитлер избегал принимать решение. Фон Нейрат объяснил мне, что фюрер не имеет права выносить распоряжений насчет Данцига. Данциг — независимое государство, нельзя вмешиваться в его внутренние дела. Таким вот образом, безо всяких фантазий, Гитлер отклонил весьма неприятное требование Данцига.

Больной, в горячке, в полной изоляции я сидел в Берлине, зная, что гиммлеровские убийцы могут убрать меня в любую минуту. Мрачное будущее Германии, в котором были виновны все мы, ошибавшиеся и напрасно терявшие время, тяжелым грузом давило на мои плечи. В отчаянии я взял с ночного столика Евангелие, которое есть в любом немецком приюте, раскрыл его, и мой взгляд наткнулся на обнадеживающие слова: "Но они немного успеют, ибо их безумие обнаружится пред всеми". Я прочитал текст до и после стиха: о людях самолюбивых, гордых, надменных. О тех, кто от истины отвратил слух и обратился к басням, кто избирает себе учителей, которые льстили бы слуху.

Магия, знание и совесть

Черная и белая магия: Гитлер был типичным изгоем, пораженным всеми пороками поверхностного знания. Он принадлежит к людям, изгоняемым со всех высот духовной традиции, которые хватаются за первый попавшийся духовный суррогат и держатся за него с яростной цепкостью, чтобы не свалиться в пустоту. Кроме того, и его не миновала общегерманская "жажда недостижимого". Каждый немец стоит одной ногой в сказочной Атлантиде, где он имеет, по меньшей мере, родовое поместье. Эта двойственность немецкой натуры, способность жить в двойном мире снова и снова накладывая воображаемое на реальность — все это особым образом отразилось в личности Гитлера и его магическом социализме. Все эти маленькие люди, изуродованные и тоскующие, не нашедшие истинного содержания для своей души: нудисты, вегетарианцы, "садовники Эдема", противники прививок, безбожники биосферы, реформаторы жизни, абсолютизирующие свои фантазии и пытающиеся создать религию из собственных чудачеств, могут надуть своими тайными желаниями большой партийный дирижабль, и на этом огромном воздушном судне, подобно новому воздухоплавателю Джаноццо, взлететь гораздо выше, чем они до сих пор взлетали на своих тайных сборищах. Эти хилые и узкогрудые поклонники изувеченной романтики, этот фанатизм мелких сектантов, у которых перехватывает дух от ненависти и сознания собственной правоты, движет великим общим фанатизмом партии и хранит ее как живое воплощение общих мечтаний. Для всех отверженных национал-социализм — прежде всего "мечта о великой магии". И Гитлер — первый среди этих отверженных. Таким образом он стал "мастером великой магии" и "жрецом тайной религии".

Приближенные Гитлера все больше и больше превозносили его великого мага, значение которого гораздо выше значения великого государственного деятеля. И он ощущал себя магом — во время великого экстаза собственных речей и во время одиноких прогулок в горах. Но затем наступают долгие часы бессилия, ион чувствует себя униженным и слабым. В такие часы он раздражен, вял и боится принимать решения. И во всех беседах он пытается искусственным путем добиться хотя бы слабой тени творческого состояния. Для этого ему нужны слушатели. Он чувствует себя свободным, если ему удается взлететь над пустотой духовного истощения.

В подобном настроении Гитлер иногда особенно охотно дарил мне свои мысли о духе и морали. Это был неверно понятый Ницше, это были популяризованные идеи, находившиеся в центре внимания одного из направлений современной философии. Гитлер провозглашал это с пророческими жестами и творческим вдохновением. Казалось, он убежден, будто это его собственные идеи. Он не знал их происхождения и считал что обязан ими только самому себе и озарением во время своего уединения в горах. Вот фразы, которые я записал для себя — исходная связь между ними сохранена не везде, среди них есть отрывки из разных разговоров.

"Мы находимся в конце эпохи разума. Дух сделался самовластным и стал болезнью жизни.

Наша революция — это не просто политический и социальный переворот; мы стоим перед гигантским переворотом моральных понятий и духовной ориентации людей.

Наше движение завершает первую эпоху — эпоху средних веков.

Мы завершаем ошибочный путь человечества.

Скрижали с горы Синай уже недействительны.

Совесть — жидовская выдумка. Что-то вроде обрезания, окорачивание человеческой сущности.

Наступает новая эпоха магического истолкования мира, истолкования с помощью воли, а не с помощью знания.

Истины не существует — ни в моральном, ни в научном смысле.

Мысль о свободной непредвзятой науке могла возникнуть только в эпоху либерализма. Она абсурдна.

Наука — социальный феномен, и подобно каждому такому феномену, она ограничена пользой и вредом, которые она может принести обществу.

Под лозунгом "объективной науки" собрались профессора, желающие освободиться от надзора государственной власти, который, между прочим, им просто необходим.

То, что называют кризисом науки — ничто иное как осознание самими же господами учеными, что со своей объективностью и независимостью они стоят на неверном пути. Простой вопрос, встающий перед каждой ученой шайкой, звучит следующим образом: для КОГО собирать знания? КОМУ угодно ориентироваться в окружающем мире? Поэтому всякой науке непременно свойственно ориентироваться на определенную разновидность людей и определенную эпоху. Скорей всего, существует нордическая и национал-социалистическая наука, которые должны быть прямой противоположностью либерально-еврейской науке, вовсе не выполняющей своей функции, а заботящейся лишь о собственной славе. Сущность мира познается лишь в чувственном экстазе и в действии. Я не люблю Гете. Но ради одной фразы я готов простить ему многое. "В начале было Дело". Только действуя, человек проникает в сущность мира. Люди злоупотребляют своим рассудком.

Это вовсе не средоточие особой ценности человека, а всего лишь вспомогательное средство борьбы за существование. Человек находится здесь, чтобы действовать. Только будучи действующим существом, он выполняет свое природное предназначение. Созерцательные натуры, обращенные в прошлое, подобно всем "носителям духовности" — мертвецы, которые упустили смысл жизни.

Именно мы, немцы, вечно погруженные в размышления и мечты, должны отыскать дорогу к великой истине, гласящей, что лишь действие и вечное движение придают человеческой жизни смысл.

Любое действие имеет смысл, даже преступление.

Любая пассивность, любая инертность — бессмысленны, они враждебны жизни. Поэтому существует божественный закон: уничтожать инертных.

Понятие "преступления" родом из побежденного мира. Существует положительная и отрицательная активность. Любое преступление (в прежнем смысле этого слова) гораздо выше мещанской невозмутимости. Действие может быть отрицательным в общепринятом смысле; такому действию следует воспрепятствовать. Но все-таки это действие.

Нужно с недоверием относиться к духу и совести — и верить своим инстинктам. Нам следует возродить простодушие и непосредственность.

Нас объявляют врагами духовности. Да, мы ее враги. Но в гораздо более глубоком смысле, чем могут представить себе эти чванливые мещане от науки.

Я благодарен своей судьбе за то, что она уберегла мои глаза от шор, раздаваемых в привилегированных государственных заведениях путем так называемого научного образования. Я смог остаться свободным от многих примитивных предубеждений. Сегодня это идет мне на пользу. Я встречаю все холодно и непредвзято.

Предопределение начертало мне стать величайшим освободителем человечества. Я освобожу человека от духовности, ставшей самоцелью, от грязных и унизительных самоистязаний — химеры, называемой совестью и моралью, и от претензий на свободу и личную независимость, до которых всегда дорастают лишь немногие.

Христианскому учению о бесконечно большой значимости каждой человеческой души и личной ответственности я с холодной ясностью противопоставляю освободительное учение о ничтожестве и незаметности каждого человека и его загробной жизни по сравнению со зримым бессмертием нации. Вместо догмы об искупительных муках и смерти божественного мессии — искупительная жизнь и деятельность нового фюрера-законодателя, освобождающая массы верующих от бремени свободы выбора".

Подобные слова, подкрепленные авторитетом признанного вождя, произносились где-нибудь посреди беседы и производили на слушателей впечатление глубочайшего откровения. Но если кому-нибудь эти слова казались знакомыми, и он заявлял, что у Гитлера здесь были предшественники, или что подобную мысль уже высказывал такой-то философ — Гитлер воспринимал это как личную обиду. Он хотел быть единственным автором бессмертных высказываний не имеющим предшественников или вдохновителей. Если кто-то указывал ему на аналогичные идеи, он видел в этом унижение собственного величия. Подобно всем самоучкам, он не сознавал, что его мысли, казавшиеся ему таинственным откровением, были зависимы от всей духовной атмосферы прошлого — это были ее ростки, распускавшиеся в нем ежедневно. Но он отрицал любые сравнения с другими не только из-за своеобразной ревности: он ненавидел всех предшественников и единомышленников за то, что они, несмотря на кажущееся подобие, высказывали свои идеи совсем в другой связи. И действительно, никто кроме Гитлера не делал из этих идей таких революционных выводов, никто не объединял духовность и социальность, политику и мораль в подобную единую картину глобальных перемен. Оригинальность его мировоззрения выражалась именно в этом сложении всех революционных событий современности в единую картину тотальной революции. Что именно он подразумевал под этими глобальными переменами, оставалось неясным. То, что он говорил о своих представлениях, выглядело не слишком оригинально. Но можно было почувствовать, что, преувеличивая собственное значение, он нарочно приближается к той границе, которую уже переступил Ницше, объявив себя Дионисом, антихристом во плоти.

Насколько глубже проявлялось презрение к духовности и науке среди сподвижников Гитлера, я понял из небольшой беседы с Гиммлером. Шеф гестапо и СС в свое время окончил гимназию. Он умел выражаться точнее и грубее чем Гитлер. Однажды вечером он побывал у меня в Данциге. Он пришел с целой толпой эсэсовцев, все они вели себя довольно шумно. Среди них был юный князь Донна-Шлобиттен — он имел честь служить Гиммлеру шофером во время его инспекторской поездки в Восточную Пруссию. Едва ли было приятно смотреть, как старое дворянство унижается до того, что начинает прислуживать этому бандиту.

Гиммлер навестил меня из-за одного профессора древней истории, который преподавал в Данциге и Кенигсберге. Этот человек обвинялся в том, что высказывал определенные научные идеи о первобытной истории германцев и о древности их культуры. В то время всеобщее внимание привлекала одна в высшей степени идиотская книжонка, фальшивка, очевидная для всех и каждого — так называемая "Хроника Уралинды". Если верить ей, то германская история уходила своими корнями в бог весть какие далекие времена. Из нее опять-таки явствовало, что наши германско-тевтонские предки были истинными творцами высшей культуры. Профессор, кроме всех своих прочих грехов, еще и оценил эту книгу по заслугам. И такому научному неповиновению я должен был строжайшим образом воспрепятствовать. Гиммлер лично вышвырнет этого профессора из Кенигсберга и Бреслау. А я должен позаботиться об этом в Данциге. "Что вообще позволяют себе эти господа! — возмущался Гиммлер. — Их научные взгляды никого не интересуют, это их личное мнение — пусть держать его при себе. Если государство или партия высказывают какое-либо мнение в качестве желательной отправной точки для научных исследований, то оно просто должно считаться научной аксиомой и не допускать никаких кривотолков, а тем более злонамеренной критики. Нам все равно, так ли в действительности происходила древняя история германских племен, или иначе. Ученые исходят из понятий, которые меняются каждые несколько лет. И никакого значения не имеет, если понятия, определенные партией в качестве отправной точки вначале будут противоречить мнениям, принятым в научных кругах. Единственное, что касается нас и за что мы платим этим людям — исторические представления, укрепляющие в нашем народе столь необходимую национальную гордость. Во всем этом весьма сомнительном предприятии у нас один интерес — спровоцировать на далекое прошлое наши представления о будущем немецкого народа. Весь Тацит со своей "Германией" — тенденциозная писанина. Наша германистика веками питалась этой фальшивкой. И мы имеем полное право заменить одну фикцию другой. Первобытная история — это наука о выдающемся значении немцев в доисторическую эпоху".

В среде мечтателей и верующих сектантов снова возникла мысль о закате рационалистической науки, восторженно объявленном великим возвращением культуры из эона разума и сознания в эон "сомнамбулической уверенности", иррациональной магии. Я слышал этого странного профессора Вирта, издателя вышеупомянутой "Хроники", написавшего несколько своеобразных книг о "рассвете человечества", исследователя примитивной символики древнейших времен, дошедшей до нас в иероглифах и рисунках. Гитлер интересовался этими изысканиями. Вирт делал доклады на собраниях, где под руководством бывшего дипломата фон Леерса, обсуждались основы нового религиозного сознания и зарождающейся новой культуры. Здесь говорили, что человечество стоит на пороге нового дня. Все, что имело значение прежде, принадлежит уходящей ночи. Только наидревнейшие воспоминания из доисторических времен человечества смогут помочь нам в новую эпоху, рассвет которой уже наступает.

Гитлер, Вагнер, Гобино

Гитлер не признавал никаких предшественников. За исключением Рихарда Вагнера.

Однажды Гитлер спросил меня, бывал ли я в Байрейте. Я ответил, что в молодости очень увлекался музыкой и много раз бывал в Байрейте, кроме того, я серьезно изучал музыку в Мюнхене. Я был учеником Туилле.

Гитлер сказал, что речь пойдет не о музыке. Он тоже знает Туилле и всех этих неоромантиков. Добротная музыка, но не более того. Никто из этих эпигонов не знает, чем в действительности является Вагнер. Гитлер сказал, что имеет в виду не просто его музыку, а все его революционное учение о культуре, вплоть до мельчайших, самых незначительных подробностей. Знаю ли я, например, что Вагнер считал употребление мяса причиной многих упадочных явлений в нашей культуре? И если сам Гитлер сегодня воздерживается от мясных блюд, то это не в последнюю очередь связано с тем, что сказал о них Вагнер. Многое в нашем культурном упадке берет свое начало в нашем кишечнике: в хронической зашлакованности, в отравлении жизненных соков, в опьянении. Гитлер воздерживается от мяса, алкоголя и мерзкой привычки к табаку не ради собственного здоровья, а из глубочайшего убеждения. Но весь мир еще не созрел для этого. Вагнер воистину заявил о вечном трагизме человеческой судьбы. Он был не просто композитор и поэт. Он был величайшим пророком, поразившим немецкий народ своей одержимостью. Гитлер рано столкнулся с Вагнером — случайно или благодаря провидению. Едва ли не истерическое возбуждение вызывал у него тот факт, что все свидетельства о духе этого великого человека соответствовали его глубочайшим, бессознательным, сомнамбулическим озарениям.

"Вопрос в том, как прекратить упадок нашей расы? Не следует ли совершить то, о чем говорил граф Гобино? Да, мы уже сделали соответствующие политические выводы: никакого равенства, никакой демократии! Но можно ли предоставить народным массам идти своим путем — или их нужно удерживать? Не следует ли создать избранный круг знающих истину? Орден, братство посвященных, рыцарей святого Грааля чистой крови?"

Гитлер задумался. "Нужно понимать "Парсифаля" иначе, чем его толкуют сейчас некоторые тупицы, вроде этого Вольцогена. За безвкусной, по-христиански причесанной внешней фабулой, напоминающей мистерию о Страстях Господних, можно разглядеть истинную суть этой глубочайшей драмы. Здесь освящается не христиански-шопенгауэровская религия страдания, чистая, благородная кровь, ради освящения и поддержания чистоты которой собралось братство знающих. Вот король, страдающий неизлечимой болезнью от испорченной крови. И вот незнающий, но чистый человек стоит перед выбором, предаться ли ему в волшебном саду Клингзора страстям и опьянению прогнившей цивилизации — или присоединиться к избранным рыцарям, хранящим тайну жизни и чистую кровь. Как сможем мы очиститься и искупить свою вину? Заметьте: сострадание, приводящее к знанию, годится лишь для внутренне испорченной, раздвоенной личности. И это сострадание знает лишь одно действие: позволить больному умереть. Вечной жизни, даруемой Граалем, достойны лишь истинно чистые, лишь благородные!"

"Мне глубоко близок ход мыслей Вагнера, — продолжал Гитлер более оживленно. — Я возвращаюсь к нему на каждой ступени моей жизни. Только новая аристократия может принести нам новую культуру. Если отряхнуть весь налет поэзии, то окажется, что избранничество и обновление возможны лишь в постоянном напряжении длительной борьбы. Завершается процесс всемирного разделения. Тот, кто видит смысл жизни в борьбе, постоянно поднимается до уровня новой аристократии. Тот же, кому требуется рабское счастье, покой и порядок, опускается в безликую массу, какого бы благородного происхождения он не был. А масса обречена на упадок и разложение. В нашу эпоху революционного переворота масса является суммой упадочных культур и их вымирающих представителей. Нужно просто позволить ей умереть, вместе со всеми ее королями Амфортасами", — и Гитлер напел тему "Durch Mitleidloissend".

"При естественном порядке, — продолжал он, — классы, народы, наслаиваются друг на друга, вместо того, чтобы существовать рядом друг с другом. И мы вернемся к естественному порядку, как только ликвидируем последствия либерализма. Уже в позднее средневековье началось либералистское разложение прочных сословных барьеров, охранявших единоличное господство аристократии чистой крови. И вот, наконец, в наше бесславное время все ценности извращены, и неполноценные составные части европейских наций оказались наверху, а наиболее ценные — внизу".

"В таком случае стоило бы создать новый феодальный порядок", — подытожил я.

Гитлер не согласился со мной. Он сказал, что мне следовало бы оставить в покое всю эту смехотворную терминологию. "Не подходите ко мне с такими примитивными мерками. Подобные понятия принадлежат полностью умершей эпохе. Следует иметь фантазию, чтобы ощутить величие грядущего. Но если создать благоприятную ситуацию для аристократической крови, то человек великой расы поднимается все выше и выше. Примером тому наше движение. Создать и поддерживать такую ситуацию — вот великое политическое предварительное деяние фюрера-законодателя".

Я заметил, что уже однажды слышал от него, будто эпоха обычного национализма прошла, и спросил, правильно ли я его понял.

"Понятие нации стало пустым. Мне еще придется иметь с ним дело, по исторически обусловленным причинам. Но я с самого начала буду сознавать, что это может обеспечить мне лишь временную значимость. "Нация" — это политическое орудие демократии и либерализма. Мы должны снова упразднить это ложное понятие и заменить его понятием породы, которое еще не затаскано политиками. Ключевым понятием будущего станет не "народ" — это понятие давно ушло в прошлое, и поэтому перестраивать и уточнять нынешние границы населенных областей просто бессмысленно. На первый план выйдет скрытое за ним понятие породы".

Я хотел было возразить, что в Германии это будет очень трудно. Гитлер кивнул мне: "Конечно, я лучше всех этих высоколобых интеллектуалов знаю, что в научном смысле человеческих пород не существует. Но вы занимались сельским хозяйством и животноводством и знаете, что без понятия породы едва ли можно упорядочить результаты селекционной работы. И мне как политику нужно понятие, которое позволит мне разрушить порядок, до сих пор основывавшийся на исторических связях, а затем стимулировать и теоретически поддержать новый антиисторический порядок. Вы понимаете, что я имею в виду?" — здесь он прервался. — Я должен освободить мир от его исторического прошлого. Нации — это наглядные формы нашей истории. Значит, мне следует переплавить эти нации в образования высшего порядка, если я хочу стряхнуть с себя хлам превратившегося в абсурд исторического прошлого. И для этого мне вполне подходит понятие породы. Оно разрушает старые связи и дает возможность создать новые. С помощью понятия "нации" Франция вынесла великую революцию за свои границы. С помощью понятия "породы" национал-социалисты возглавят революцию, которая преобразует весь мир.

Подобно тому, как понятие "нации" было революционным в эпоху всех этих династически-исторических феодальных государств, подобно тому, как оно подготовило введение биологического термина "народ" — так и наша революция будет еще одним шагом, или даже последним шагом к преодолению историзма и признанию чистой биологической ценности. И я начну новый отбор — по всей Европе и по всему миру; пример такого отбора уже продемонстрировал германский национал-социализм. Во всех нациях, даже в самых древних и прочно сбитых, разыгрываются процессы распада и перераспределения. Активная часть нации, нордическая, готовая к борьбе, восстанет вновь истанет господствующим элементом над этими торгашами и пацифистами, этими пуританами и делягами. От этой революции, которая будет прямой противоположностью французской революции, демократов не спасет никакой жидовский бог. Для них наступят тяжелые времена. Об этом уж я позабочусь. Устоят лишь твердость и мужество. И мир получит новый закон. И когда-нибудь мы объединимся с этими новыми людьми в Англии, Франции, Америке. Конечно, в том случае, если они включатся и будут добровольно сотрудничать в гигантском процессе всемирного перераспределения. И тогда уже от нашего местного национал-социализма останется очень немного — даже у нас в Германии. Но для этого нужно, чтобы между разноязыкими представителями единой породы господ существовало взаимопонимание".

Вечный жид

Только с такой позиции можно понять антисемитизм Гитлера. ЕВРЕЙ — ЭТО ПРИНЦИП. Между взглядами Гитлера, порнографиста Юлиуса Штрайхера и простых эсэсовцев или штурмовиков много общего, но все же много и различий. Для большей части национал-социалистической руководящей клики "расовое учение" или "учение о породах" — всего лишь выдумка Адольфа. Уничтожение евреев для них лишь способ воспитания революционных разрушителей. С евреями им позволено делать то, что они охотно сделали бы со всей буржуазией. А во всех антисемитских мероприятиях есть изрядная доля стремления перенести революционные страсти на относительно безобидный объект. Для Штрайхера и его единомышленников антисемитизм не просто доходное предприятие, но и повод удовлетворить собственные грязные вожделения. Нельзя сказать, чтобы в широких массах немецкого народа действительно существовал глубокий антисемитизм. Но все же существует определенная неприязнь, которая иногда может заходить довольно далеко. Насколько я убедился, большинство партийцев не принимало антисемитские лозунги национал-социализма всерьез и, во всяком случае, не ожидало никаких решительных мер против евреев. Когда в Германии, 1 апреля 1933-го состоялись первые планомерные акции против евреев, я находился в Данциге. У нас не произошло ничего подобного, но многие старые партийцы звонили мне и спрашивали, не собираюсь ли я дать "добро" на проведение погромов. Они говорили, что, не задумываясь, прекратят сотрудничество с партией, если эти омерзительные акции повторятся в Германии или пройдут в Данциге. Они представляли себе борьбу за освобождение Германии совсем иначе.

До чего довел Гитлер немецкий народ и до какой степени его унизили, показывает поведение немцев осенью 1938-го. " Нас это не касается! Не нравится — не смотрите! Это не наша беда!" Такова была всеобщая позиция немцев, когда по улицам гнали едва одетых мужчин, женщин, стариков, больных. Бессердечие и бесчувствие, страх перед всемогущими владыками притупили многие естественные порывы: немцы даже не возмущались, глядя на унижение этих людей. Но такая акция все же не прибавила антисемитизму популярности.

Что же касается самого Гитлера, то он верит в злую сущность Вечного Жида. Для Гитлера еврей — худшее из зол. Гитлер произвел еврея во владыки враждебного мира. Гитлер смотрит на него сквозь призму мифологии, еврей нужен Гитлеру, чтобы возвеличить себя за счет его унижения. Но за этим стоят ощутимые для всех, в высшей степени личные и примитивные злоба и мстительность.

Даже если искать этому объяснение в его личном опыте и в том факте, что, согласно Нюрнбергским расовым законам, сам Гитлер не может быть назван арийцем — стойкость его антисемитизма понятна лишь при учете того обстоятельства, что Еврей давно стал для человечества одним из вечных символов. И здесь Гитлер очень логичен. Исходя из своего тайного учения, он просто должен испытывать метафизическую ненависть к евреям. Израэлиты, древний народ истинного Бога, должны быть заклятыми врагами новоизбранному немецкому народу, народу божественной природы, нового Ваала, золотого тельца плодородия. Один бог исключает другого. За антисемитизмом Гитлера действительно была видна борьба богов. Но видел ее, наверное, один лишь Гитлер. Его соратники по партии не имели ни малейшего понятия о фантастических перспективах, в свете которых "хозяин" оценивал их рукоприкладство.

А этот еврей, оторвавшийся от собственных предков — разве он не был везде и всюду представителем самосознающего духа, смертельным врагом грядущей эпохи? Разве он не был мастером в ненавистной логике, повелителем суверенной науки, которая, по мнению Гитлера, разрушала жизнь вместо того, чтобы ей помогать? И разве не от евреев шло все это ненавистное христианство, вера в Спасителя, мораль, совесть, понятие греха? Разве в политической жизни евреи хоть однажды занимались чем-то, кроме разлагающей, критической деятельности? Эти и еще много других доводов Гитлер приводил в оправдание своей ненависти.

Насколько сильно он был охвачен ненавистью к евреям, свидетельствует тот факт, что редкий разговор с ним обходился без упоминания евреев. Однажды он изложил мне свои сокровенные мысли об этом народе.

Он сказал, что антисемитизм, несомненно, революционное средство. Он сам успешно применял его много раз и полагает, что и впредь часто будет его применять. Как в качестве угрозы слишком самодовольным немецким машинам, так и в качестве предостережения тупоумным демократам. "Мои евреи — ценный залог, который я получил от демократии. Пропаганда антисемитизма во всех зарубежных странах является неотъемлемым средством для экспорта в эти страны нашей политической борьбы. Вы еще увидите, как скоро мы разрушим все понятия и мерки старого мира при помощи одной лишь борьбы с еврейством. Впрочем, в ней нам больше всего помогают сами евреи. Несмотря на свое небезопасное положение, они становятся в ряды врагов порядка и подстрекателей: ведь они бедны, хотя считаются владельцами гигантских состояний, вызывающих всеобщую зависть. Поэтому очень легко в любом случае подтверждать целесообразность борьбы с евреями на популярных и очевидных примерах из ближайшего окружения. Стоит только однажды создать прецедент применения основного расового закона, разоблачив происки евреев, и последствий не придется долго ждать. Тогда люди будут вынуждены постепенно отвергнуть политический и экономический порядок и приблизиться к новым идеям биологической политики.

Гитлер сказал, что безусловно считает антисемитизм наиболее ценной частью своего пропагандистского арсенала, оказывающей верное действие почти везде. Поэтому он и дал Штрайхеру такую свободу действий в его работе. По мнению Гитлера, то что делает Штрайхер — занятно и весьма остроумно. Откуда он только достает все новые и новые материалы! Гитлер с нетерпением ждет каждого нового выпуска "Штюрмера", — это единственная газета, которую он читает с удовольствием от первой до последней страницы.

Но не следует ограничиваться одним лишь "Штюрмером". Это только начало безжалостной борьбы за мировое господство. "Ибо борьба за мировое господство ведется между двумя нациями — между немцами и евреями. Все остальное — лишь обман зрения. Израэлиты стоят за спиной Англии, Франции, США. Даже если мы изгоним евреев из Германии, они все равно останутся нашим противником в мировом масштабе".

Я спросил, не значит ли это, что евреев вообще следует уничтожить.

"Нет, — ответил Гитлер. — В таком случае их пришлось бы изобрести. Людям нужен зримый образ врага, а не только воображаемый". Он добавил, что католическая церковь тоже не довольствуется одним лишь дьяволом. Ей тоже нужны зримые враги, чтобы не ослаблять борьбу. "Еврей всегда сидит у нас внутри. Гораздо легче бороться с живыми евреями, чем с этим незримым демоном. Еврей был врагом уже во времена Римской Империи. Он был врагом даже во времена Египта и Вавилона. Но лишь я борюсь с ним по-настоящему, всерьез.

Впрочем, евреи всегда готовы помочь мне в моей политической борьбе. В начале нашего движения некоторые евреи даже оказывали мне финансовую поддержку. Стоило лишь поманить их мизинцем и они все столпились бы вокруг меня. Они уже тогда понимали, за кем сила жизни и новизны. Ведь тот, кто изобрел весь этот так называемый капитализм, — экономическое устройство, находящееся в постоянном движении и подъеме — тоже был евреем. Что за гениальное творение, какой изощренный и в то же время простой автоматический механизм! Давайте скажем честно: это гениально, это чертовски гениально!

Современная экономика — создание евреев. И владеют ею исключительно евреи. Это их сверхдержава, которую они развернули поверх власти всех государств мира. Но именно мы, с нашим вечно революционным мировоззрением, способны составить им конкуренцию. Разве вы не заметили, что евреи везде и во всем — прямая противоположность немцам, и в то же время, так на них похожи, как могут быть похожи лишь родные братья?

В свое время я был потрясен, прочитав "Протоколы сионских мудрецов". Какой опасный, вездесущий, скрытный враг! Я сразу понял, что можно взять у них — конечно, переработав по-своему. Подумайте только: вот эти люди, они вечно в движении — а вот мы с нашей новой религией вечного движения. Как похоже, и в то же время, какое различие! Вот где необходим решительный бой за судьбу всего мира!"

Я спросил, не переоценивает ли Гитлер евреев.

"Нет, нет! — завопил он. — Такого противника, как евреи, невозможно переоценить".

Я заметил, что "Протоколы сионских мудрецов" — явная фальшивка. В 1920-м году меня познакомил с ними некий Мюллер фон Гауден, и уже тогда мне стало ясно, что это фальсификация.

"Ну и что?" — рассержено воскликнул Гитлер. Он сказал, что его совершенно не волнует, являются ли "Протоколы" подлинными в историческом смысле. Тем более убедительна для него их внутренняя истинность. "Евреев нужно уничтожать их же собственным оружием. Я убедился в этом, когда прочел "Протоколы".

"И "Протоколы" вдохновили вас на борьбу?" — спросил я.

"Конечно, вплоть до мельчайших деталей. Я чрезвычайно многому научился из этих "Протоколов". Я всегда учился у своих противников. Я изучал революционную технику Ленина, Троцкого, прочих марксистов. А у католической церкви и у масонов я приобрел идеи, которых не мог найти ни у кого другого. Только дурак не учится у своих врагов. Только слабый человек боится потерять при этом свои собственные идеи".

"И у масонов, и у католической церкви… — заметил я. — Мне всегда казалось, что они далеки друг от друга".

"Вовсе нет. Нет ничего ближе. Прежде всего я учился у иезуитов. Впрочем, насколько я помню, и Ленин занимался тем же самым. Мир еще не создавал ничего более великолепного, чем иерархическая структура католической церкви. Многое я прямо перенес оттуда в структуру моей партии. Ведь церковь продержалась почти две тысячи лет, среди, всеобщих перемен — а это что-нибудь да значит".

"Да, да, я помню, вы уже говорили об этом", — вставил я. Гитлер продолжал: "Католическая церковь может служить образцом, прежде всего, из-за своей необыкновенно мудрой тактики и своего знания человеческой природы, из-за мудрого использования человеческих слабостей для управления верующими. И я, разрабатывая нашу программу — вечно действующий основополагающий принцип нашей партии — строго придерживался образца церковного символа веры. Как обращаются с ним церковники? Они никогда не позволят вносить в него изменения. Они сумели предугадать все желания сменяющихся времен, отразить все атаки логической критики на полтора тысячелетия вперед. Они знали, что в таком символе веры можно отыскать любые противоречивые и взаимоисключающие места — и не придали этому ни малейшего значения. Верующий народ никогда не принимает близко к сердцу логических противоречий. Но верующих легко можно смутить изменением торжественных формул — даже если в них не осталось ничего, соответствующего реальной жизни, даже если они превратились в памятник прошлого".

"Меня удивляет другое: что же вы могли взять у масонов?" — сказал я.

"Это элементарно. Я, конечно же, не верю в злонамеренность и вредоносность этого взаимовыгодного объединения (между прочим, весьма мещанского и все более нагло действующего в Германии). Я приказал, чтобы мне составили доклад об их деятельности. Я просмотрел "Большую книгу расследования" и свободный доклад. Все так называемые "ужасы", упоминавшиеся там, все эти скелеты и черепа, гробы и таинственные церемонии — пугало для малых детей. Опасно в них другое — и именно это я перенял от масонов. Они образуют нечто вроде элиты священнослужителей. Они отгораживаются от людей с помощью особых обрядов. Они разработали тайное учение, которое не формулируется в словах, а постепенно, с помощью символов и таинственных ритуалов, дает все более и более высокую степень осознания. Иерархическое строение и воспитание символами и ритуалами, то есть помимо просвещения разума, а только путем оплодотворения фантазии, путем магического воздействия культовых символов: вот в чем опасность и величие масонов — и это я перенимаю у них. Не кажется ли вам, что наша партия должна быть чем-то наподобие масонства? Орденом, иерархией мирского священнослужительства. Но это, конечно же, подразумевает, что у наших противников ничего подобного быть не должно. Либо мы — либо масоны или церковь. Никакого сосуществования быть не может. Одно исключает другое, и католическая церковь тоже четко определила свою позицию — по крайней мере во всем, что касается масонов. Теперь мы сильнее всех, и поэтому мы победим и тех, и других: и церковь и масонов".

"Значит, у церкви вы взяли иерархию, у масонов — орден с нерушимым обетом покорности и молчания и тайным учением, постепенно передаваемым в виде символов. А что же вы взяли из "Протоколов сионских мудрецов?" — спросил я.

"Политическую интригу, технику конспирации, революционное разложение, камуфляж и обманные маневры, организацию. Вам достаточно?"

Данный текст является ознакомительным фрагментом.