17 Черная сучка, белая сучка

17

Черная сучка, белая сучка

Париж как нельзя лучше подходил для первого свидания Ники и Монка. Отчасти город утратил свой довоенный шик, но Париж по-прежнему оставался столицей моды и вкуса. В 1954 году Шанель вновь открыла свой модный Дом и одевала женщин в короткие пиджачки и узкие юбки. Под влиянием кино француженки коротко стриглись, носили штаны в обтяжку и серьги – крупные кольца. Многонациональная, толерантная культура. Друг Ники Кении Кларк, бибоп-барабанщик, впервые увидел Париж в 1947 году: «Там царила иная ментальность. Люди не боялись соседей, легко сходились, никто не чувствовал себя изгоем. Как негр, как музыкант, да просто как человек я почувствовал себя счастливчиком, попав туда». Здесь не бросались в глаза расово смешанные пары. Жан-Поль Сартр спросил страстно влюбленного в Джульетту Греко Майлза Дэвиса, почему он не женится на ней и не увезет ее в Нью-Йорк. «Я слишком люблю ее, а там ей житья не будет», – ответил трубач. В Америке, пояснил он, цвет кожи все еще имеет огромное значение.

Ника вылетела в Париж с новой подругой, Мэри Лу Уильямс, с которой только что познакомилась через Тедди Уилсона. Мэри Лу (урожденная Мэри Эльфрида Скраггз из Атланты, штат Джорджия) самоучкой освоила ноты и с шести лет подыгрывала сводным братьям и сестрам на вечеринках. В 1925 году – ей было всего пятнадцать – она была принята в Большой оркестр Дюка Эллингтона. «Маленькая пианисточка из Ист-Либерти» писала мелодии и аранжировку для многих прославленных музыкантов, выпустила более ста альбомов. Очень немногим женщинам удавалось заявить о себе в сугубо мужском мире джаза, – естественно, что Ника и Мэри Лу сразу же сблизились. Их дружба продлилась до конца жизни. В архиве Мэри Лу в университете Рутгерса в Нью-Джерси хранится множество писем Ники, ее рисунки и дневниковые записи. Добрая католичка Мэри Лу всегда служила своей европейской подруге не только наперсницей, но и моральной наставницей. И она охотно познакомила Нику со своим другом Телониусом Монком.

Монк вышел на сцену в Париже, хорошенько зарядившись коньяком и косячком. Публика собралась послушать Диксиленд-джаз Клода Лютера и что-нибудь в таком духе. Никто не ожидал увидеть бормочущего и ворчащего пианиста; кустарное, несыгранное сопровождение ударников чудовищно отставало от неистового полета пальцев Монка. Посреди выступления Монк ушел за кулисы пропустить еще стаканчик, а затем вернулся и сыграл еще одну мелодию в том же неподражаемом стиле – раздрызганном, неблагозвучном. Критики, что французские, что английские, исходили желчью. «Дикая и банальная музыка», твердили они, а Монка называли «шутом при современном джазе».

Нике же тот вечер запомнился совсем по-другому. Она была в восторге – Монк превзошел самые смелые ее ожидания. Она была уверена, что он покорил и публику. «Он сыграл всего две вещи, только и всего, но он зацепил публику, – повествовал голос Ники с диска. – Все кричали: "Монк, Монк", но он не вернулся. Джерри Маллигэн рвался на сцену, так что Монка мы больше не дождались».

И жизнь Ники изменилась окончательно и бесповоротно. Фитиль загорелся, когда она прослушала пластинку с записью «Около полуночи», – теперь, когда она увидела самого композитора, произошел взрыв. Когда-то мелодия Дюка Эллингтона намекнула Нике на ее призвание, теперь же она знала свою миссию: Монк. Следующие двадцать восемь лет своей жизни она целиком посвятит Телониусу Монку, отдаст ему все свое время и всю любовь, ковром расстелет их у него под ногами.

На первой личной встрече, признавалась Ника, «требовался переводчик, чтобы растолковать мне его слова. С ним было нелегко. Я не понимала английский язык в версии Телониуса. Но нам это не помешало: до конца его пребывания в Париже мы не расставались. Веселились на всю катушку». Никто не знает, какого рода было это веселье, оставались ли их отношения платоническими или перешли на другой уровень. Для Ники Монк был «самым красивым мужчиной, какого я видела в жизни. Огромный, его присутствие ощущалось повсюду. Стоило ему войти в комнату, и он затмевал всех. Он мог сидеть на стуле, валяться на кровати, говорить, молчать – все равно он привлекал все взгляды, где бы ни находился».

Тут, сын Телониуса, был уверен, что без физического притяжения тут не обошлось.

– Ваша бабушка влюбилась в моего отца, – говорил он мне. – В этом я совершенно уверен. Именно из-за него она переехала в Америку. Разыскала его здесь. Тогда она еще ничего о нем не знала, но его музыка и его личность уже произвели неотразимое впечатление.

Что, так все просто? Тут с улыбкой пояснил мне:

– Он был красавчик-кобель, она тоже горячая штучка.

Стэнли Крауч полагал, что Нику привлекла в первую очередь музыка. «Музыке Монка присущ своего рода аристократизм. Соединенные Штаты находятся на расстоянии трех тысяч миль от Парижа, и, да, человек из совершенно иной среды мог плениться музыкой Монка. Существует особого рода притяжение между людьми, волшебство – поверх социальных барьеров, вопреки всему, что мы знаем о "нормальных" отношениях. У этих двоих такое было».

Через неделю после их знакомства Монк вернулся из Парижа в Нью-Йорк. Все восемь килограммов веса его багажа составляли береты, а по карманам Монк рассовал бесчисленные бутылки коньяка. Он возвращался домой, к семье и привычной жизни, а Ника отправилась в Лондон. Она хотела представить Монка широкой публике и с этой целью арендовала Альберт-Холл, стариннейший, а в ту пору все еще самый крупный концертный зал столицы. Этот зал был построен по воле принца Альберта именно с целью просвещения широких масс. Ника арендовала зал на шесть воскресений подряд и просила Монка отобрать музыкантов для сопровождения. «Я назвала этот абонемент „Джаз Променад“, – рассказывала Ника без малого двадцать лет спустя. – Предполагалось, что можно будет ходить вокруг музыкантов, садиться, да хоть укладываться».

Но Ника чересчур поспешила. Пусть в Лондоне с Монка и не требовали лицензии, виза ему и его спутникам была все-таки нужна. Ника умоляла иммиграционных чиновников не применять в данном случае обычные строгие требования, она обзвонила всех своих высокопоставленных знакомых, но тщетно: для Монка исключения делать не стали, а без рабочей визы он не мог выступать в Великобритании. Власти готовы были рассмотреть этот вопрос, но в обычный срок и с соблюдением всех процедур. «Я заплатила за все это кучу денег, и ничего не вышло. Телониус тоже был очень разочарован», – флегматично подытожила Ника.

Она тут же собралась и уехала обратно в Нью-Йорк. Больше она не станет и пытаться жить в Англии. Неизвестно, предупредил ли Монк жену о том, что у него появилась новая подруга, но вскоре жители района Сан-Хуан, выглянув из окна, с изумлением увидели посреди своего нищего квартала огромный «роллс-ройс», а за рулем – белую женщину в меховой шубе. Туту было тогда всего пять лет, однако он запомнил эту сцену на всю жизнь.

«Район у нас был не из богатых, так что когда она въехала на нашу улочку, это было то еще зрелище, – вся округа только на нее и таращилась. Она вела себя так, словно автомобиль – это в порядке вещей. Но такой автомобиль? В других машинах все внутри было пластиковое, а у нее – сплошь дерево и кожа, аж запах от них шел. И это чудное пальто из леопарда. Дa, наверное, не обычного там леопарда, а оцелота – ей подавай самое крутое».

Как Нелли восприняла это явление на «роллс-ройсе»? Не видела ли она в этой белой женщине угрозу? Нелли на все вопросы неизменно отвечала: «Она стала нам добрым другом, а мы нуждались в друзьях». Слова матери пояснил Тут:

– Каким-то образом мать и Ника поняли друг друга. Не знаю, потребовались им для этого слова или нет, но они решили заботиться о Телониусе вместе. Разделили бремя на двоих. Годам к восьми-девяти я твердо знал, что моя семья – это я, мама, папа, сестра и Ника.

Лорейн Лайон Гордон вспоминала: «Нелли по левую руку от него, а по правую – баронесса Панноника де Кенигсвартер с мундштуком в руке, выдыхает дым прямо в лицо. Самый настоящий брак втроем – я всегда дивилась им».

Музыкант и близкий друг Хэмптон Хоуз вспоминал, как ехал вместе с Монком, Никой и Нелли в «бентли» по Седьмой авеню:

– Монк был в отличном настроении, он повернулся ко мне и сказал: «Гляди, чувак, у меня тут и черная сучка, и белая сучка», и тут подъехал Майлз на «мерседесе» и крикнул в окошко своим слабым хриплым голосом – он перенес операцию на горле: «Погоняем?» Ника кивнула и с эдаким аристократическим британским прононсом заявила нам: «На этот раз я уделаю засранца».

Ника распорядилась поставить у себя в сьюте рояль, и Монк проводил там день за днем, репетируя и сочиняя новые песни. Ей нравилось смотреть на него за работой. «Поразительная сосредоточенность. Удивительно: мелодия являлась ему как озарение, но он сидел за инструментом часами, порой дни напролет. Внутренний Телониус, подлинный Телониус, создатель этой небывалой музыки существовал на ином уровне, чем все мы».

Пока Монк сочинял, Ника рисовала, делала коллажи, по большей части абстракции. Работала она чернильными ручками или красками, смешивая их со всем, что найдется под рукой. Монк посоветовал ей принять участие в ежегодном конкурсе, проводимом в галерее АСА в Нью-Йорке. «Я подала заявку только потому… что Телониус меня раздразнил. Они приняли мои работы всерьез, спросили, откуда эти своеобразные краски. Я ответила, это, мол, секретная формула, хотя на самом деле чего я только не подмешивала, и скотч, и молоко, и одеколон. Любую жидкость». Картины быстро разошлись, но, по словам сына Ники Патрика, потом Ника пыталась их выкупить.

С наступлением темноты Ника и Монк садились в «роллс-ройс» и объезжали город. Обычно они успевали побывать во многих клубах за одну ночь. Монк служил Нике проводником и наставником, знакомил ее со своими друзьями, помогал ей разобраться в музыке. Бросавшаяся в глаза пара: Телониус и Панноника, Верховный Жрец и Баронесса, красавчик-кобель и горячая штучка.

В мире джаза все знали всех, почти все клубы теснились на Пятьдесят второй стрит. Сара Воэн, Чарли Паркер, Билли Холидей, Арт Татум, Монк, Диззи и Дюк играли бок о бок. Тромбонист Кертис Фуллер вспоминал, как, стоя на сцене, высматривал оттуда Нику.

«Огромных лимузинов и важных шишек хватало – Ава Гарднер, Фрэнк Синатра и так далее. Они посылали записочки, просили подсаживаться к ним за стол. Но вошла Баронесса, проследовала за свой столик – и все переменилось. Она царила над ними всеми. Ника входила – это было как удар гонга, „бууум“, – проносился шепот, что явилась Баронесса. Играйте, черти, Баронесса слушает. Она прекрасно исполняла свою роль. Сидела перед сценой, в руке мундштук стометровой длины, на плечах меховая шуба, и сразу видно, что когда-то она была красавицей, затмевавшей всех».

Под утро, когда концерты заканчивались, Ника приглашала музыкантов на ужин в «Стэнхоуп». «Мы приезжали туда после закрытия клубов, – вспоминал кто-то из музыкантов. – Нам подавали все чего душа пожелает – и шампанское, и стейки». Для Ники посещение клубов было лишь прелюдией, самое интересное начиналось потом. По словам Кертиса Фуллера, «свободолюбка» Ника укладывалась нагой в ванну, курила и слушала музыку. Монка не пускали в клубы, но в сьюте Ники он превращался в центр притяжения для сменявших друг друга знаменитых гостей. «Все тут перебывали», – говорила Ника, перебирая легендарные имена: Сонни Роллинз, Оскар Петтифорд, Арт Блэйки, Бад Пауэлл, Чарли Паркер.

Музыканту Хэмптону Хоузу запомнилось, как однажды, заглянув к Нике, он обратил внимание на «множество картин, странного вида портьеры, канделябр, словно в киношном замке, и концертный рояль в углу. Я подумал: так живет человек, которому принадлежит Мавзолей Гранта или банк на Манхэттене». В этот момент из спальни раздался чудовищной силы звук. Хоуз сунул голову в дверную щель и увидел нечто невероятное: «Тело, распростертое на шитых золотом простынях, грязные ботинки торчат из-под норковой шубы ценой в несколько тысяч долларов». И лишь когда Ника жестом – поднеся палец к губам – попросила его вести себя потише, гость сообразил, что она оберегает послеполуденный отдых Телониуса.

Монку не привыкать было к женскому обожанию. Богатство Ники и цвет ее кожи льстили Монку, но гораздо важнее было, что она влюблена в его музыку. Говоря словами Тута, «Ника оценила его музыку, когда критики только плевались и половина музыкантов ничего не понимала, а она поняла, и это было самое главное и для нее, и для него. За это он ее и любил». Монк отзывался о своей новой подруге так: «Она меня не судит, она всегда рядом, у нее есть деньги, а они порой нужны. Да, она нас выручает, но не в этом суть. У нее отличная хаза, она возит меня повсюду в своем "бентли" и позволяет мне водить, и она классная леди». Позднее он уточнял: «Она Ротшильд, и я этим горжусь».

И Ника столь же откровенно говорила о своем восхищении Монком в интервью Брюсу Рикеру:

«Он был уникален не только как музыкант, он – замечательный человек. Когда я думаю о нем, на ум приходит необычное слово: целомудрие. И это слово подходит ему идеально. Он был бескомпромиссно честен. Он избегал лжецов и сам никогда не лгал. Если честный ответ мог задеть чьи-то чувства, он предпочитал промолчать, а молчал Телониус так, что его порой принимали за немого. Но под настроение он мог болтать сутками напролет без умолку. Его разум был остер как бритва, его интересовало все, от полета бабочки до политики и высшей математики. А как с ним был весело! Я хохотала до слез».

Ника продолжала играть традиционную роль женщины из рода Ротшильд, помощницы и невидимой поддержки героя-мужчины. Как и ее бабушки и прабабушки, она могла позаботиться о комфорте для Монка и взамен получить право купаться в лучах его славы. «Телониус был артистом, и, чтобы поддерживать его в функционирующем состоянии, требовались преданность, самоотверженность, а порой и капелька гения, – пояснял Гарри Коломби. – У каждого чемпиона есть своя команда, вот мы и были его командой: я – официальный менеджер, Нелли – жена, Ника – друг».

Тромбонист Кертис Фуллер, много общавшийся с Никой и Монком в 1950-х и 1960-х годах, рассказывал мне: «Я не видел никаких проявлений близости, кроме, знаешь, поцелуя в щечку». Когда приятель спросил Монка, спал ли он с Баронессой, Монк с негодованием ответил: «Неужто я бы так обошелся с моим лучшим другом?» Саксофонист Сонни Роллинз сказал мне, что, хотя Ника и Монк почти не расставались, наедине они почти не бывали: «Мы тусовались все вместе, Монк с Никой приходили ко мне, мы куда-нибудь снаряжались вместе и гоняли из клуба в клуб до утра».

Документальный фильм Майкла и Кристиана Блэквудов запечатлел роли обеих женщин Монка на пленке. Нелли, миниатюрная, изящная, как птичка, суетится вокруг Монка, а тот если не вовсе отключился от реальности, то уж во всяком случае не погружен в текущий момент. В одной сцене он лежит на кровати, голый, но в шляпе, а Нелли приводит в порядок его одежду. Заходит официант, предлагает принести обед, но Монк, голый и в шляпе, не реагирует. Наконец он встает, медленно прохаживается по комнате, а жена пытается надеть на него пальто. Она такая маленькая, что ей приходится для этого подпрыгивать. Монк и пальцем не пошевелит, чтобы ей помочь. В другой сцене Нелли в аэропорту пытается разобраться с билетами, а Монк дурачится за ее спиной, то на ее плечо обопрется, то гримасу другим пассажирам состроит. Потом он кружится на месте посреди главного зала аэропорта. Нелли терпит его выходки, хотя ей трудно скрывать раздражение. Один эпизод наглядно раскрывает их отношения: Монк танцует в комнате и черт знает зачем смахивает с журнального стола пепельницу. Тут же в приоткрытой двери появляется встревоженное личико Нелли. «Что такое опять? – так и написано на нем. – Что он еще натворил?»

Отношения Ники и Монка в этом фильме предстают отнюдь не столь напряженными. Ей-то хорошо – не жена, не сотрудница. В некоторых эпизодах они болтают в клубе, обсуждают историю, музыку, которую он играл тем вечером. Ника смотрит на Монка с глубокой нежностью, не сводит с него глаз. «Он был человек своеобычный, – рассказывала она о привычках Монка. – Мог несколько суток напролет обходиться без сна, тут за ним было не угнаться, и он делал все, как хотел. Пойдет, бывало, задом наперед или вдруг остановится и закружится посреди улицы». Брак Монка Ника уважала: по ее словам, он и Нелли «обожали» друг друга.

Нелли даже радовалась, что у Монка появилась возможность куда-то сходить. Три года они теснились в крошечной квартире, и у Монка замечались несколько пугающие особенности поведения: он, как и говорила Ника, то не спал несколько суток подряд, то засыпал прямо на ходу или же сосредотачивался на какой-то идее. Перепадам настроения способствовал коктейль из сильнодействующих средств – и купленных по рецепту, и нелегальных. Нелли – измученная, часто болеющая, тревожащаяся за мужа, беспокоящаяся о детях – была довольна тем, что новая подруга мужа возит его повсюду и создает ему условия для работы. Порой Нелли сама звонила Нике и просила: «Приезжай скорее, Телониус напился и все громит, я вызову полицию». Ника мчалась на помощь, но заставала Телониуса уже угомонившимся. Ехала домой – но, едва переступив порог, вновь звонок телефона: «Телониус залез на дерево возле Линкольн-Тауэрс. В одной пижаме».

На диске Ника, рассказывая эти истории, не сердится и не досадует – она хохочет. «Знаешь, в скольких сумасшедших домах я побывала? [Смех.] Приезжаю, а он всегда – тише воды. И говорит: "Я псих, но всякий раз, как они меня обследуют, они говорят, что придется меня выпустить, значит, не такой уж я псих, точно?"» Ника считала, что врачи больше вредят Монку, чем помогают. «Что они делали? Накачивали его наркотиками, а какая в этом польза?» В ту пору никто не считал Монка больным – эксцентричный гений, злоупотребляющий сильнодействующими средствами.

Иногда, когда Монк ездил играть за город, Ника и Нелли сопровождали его вместе и даже подшучивали над его выходками.

«Однажды мы летели в Сан-Франциско и он всю дорогу расхаживал из конца в конец салона. Начали показывать фильм, он своей тенью заслонял кадр, пришлось ему наклоняться, чтобы проскочить под экраном. Мы с Нелли притворялись, будто с ним незнакомы. Примерно за час до прибытия он подошел к нам и говорит:

– Пошли на выход!.

Нелли перепугалась:

– Телониус, мы еще не приземлились!.

– Ладно, считай, я заткнулся!

И опять давай расхаживать».

Организатор концертов Джордж Вейн ездил в турне вместе с Монками и Никой, он хорошо знал всех троих и разбирался в их отношениях – кто у Монка был на первом месте, кто на втором.

«Телониус любил Нелли. Однажды мы сидели в вагоне-ресторане в поезде из Лондона в Бристоль, было примерно три часа дня. Солнечный свет упал на лицо Нелли. Телониус обернулся, поглядел на нее и сказал: „Ты похожа на ангела“. Какие прекрасные слова! Нелли не была красавицей, но для Монка она делала все и со всем мирилась, и он это ценил».

А какое место в этом раскладе отводилось Нике? – спросила я.

«Телониус уважал качество и класс. Ему нравился „роллс-ройс“. Он всегда покупал лучшие костюмы, на какие хватало денег. Аюбил похвастать. „Эй, со мной – Ротшильд. Баронесса!“ Это ему льстило, тем более что она любила его и уважала Нелли. И Нелли любила Баронессу, то есть позволяла ей делать все, что она хотела, для Телониуса. Оба они были в восторге от ее титула. Титулы и звания для них много значили».

Гарри Коломби считал, что и Ника в этой дружбе обрела новый статус.

– Телониус сделал ее своей в этом кругу. Он уважал ее, понимал, кем она была и кем стала и как она разбирается в искусстве. Он говорил: «Она клевая», и все парни начинали относиться к ней иначе. Не как к обычной фанатке, понимаете? Она стала частью джаза и этим была счастлива.

Не преуспев с гастролями в Альберт-Холле, Ника сосредоточилась на задаче вернуть Монку лицензию, чтобы он мог выступать в Нью-Йорке. Со времени введения сухого закона и до отмены его в 1967 году установленные мэром Ла Гуардии лицензии использовались как средство давления на пьяниц и наркоманов. «А еще вернее, полиция, угрожая лишить лицензии, вымогала взятки», – вспоминал Чико Гамильтон. У музыкантов с утратой лицензии рушилась и карьера. Билли Холидей, как и Монк, то и дело оставалась без лицензии и в эти периоды не могла толком заработать денег, выступить перед большой аудиторией. Иногда с помощью хорошего адвоката и изрядной суммы удавалось досрочно восстановить лицензию. Это Ника и пыталась сделать в 1954, 1955 и 1956 годах, но все напрасно.

– Я не собиралась превращаться в борца за гражданские права, – признавалась она мне, – но когда я попала сюда [в Нью-Йорк], то увидела, что им срочно требуется помощь.

Достаточно было одного визита в крошечную квартиру Монка. Нелли нечем было угостить Нику, она и семью-то кормила с трудом. И пусть Ника не получила подготовку в качестве адвоката или менеджера – она справится. В жены и матери она не слишком годилась, но теперь она нашла место, где в ней нуждались, жизнь обрела смысл.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.