Глава 9 Правосудие завоевателей

Глава 9

Правосудие завоевателей

Николай Сергеевич Венецкий, бывший главный инженер и заместитель начальника строительства Липнинского льнокомбината, беглый пленный, беспаспортник, отправился к бургомистру города за справкой, что он — местный житель.

Подходя к новому красивому дому эвакуированного учителя математики Ферапонтова, в который с недавних пор переселился из собственной развалющей хатенки Петр Спиридонович Сальников, Венецкий издалека услышал залихватские переборы гармоники; когда он открыл дверь, на него пахнуло густым запахом спирта, табачного дыма и жареного мяса.

За столом сидело около двадцати человек: тут был сам бургомистр, начальник полиции Иван Баранков и почти в полном составе вся его полиция, три или четыре старика, несколько женщин…

На столе стоял большой, литров на пять, глиняный кувшин со спиртом, деревянная бакдага с самогонкой, сковорода с поджаренным крупными кусками свиным салом, кислая капуста, соленые грибы и огурцы, жареная картошка, холодец, белый хлеб домашней выпечки, пироги и еще какие-то угощения.

Большинство гостей были пьяны.

— Здравствуйте! — проговорил Венецкий, оглядывая разухабистую компанию.

Старик Сальников буркнул в ответ что-то невнятное, а сидевший спиной к двери Баранков повернулся к вошедшему вместе со стулом и расхохотался.

— Глянь-ка!.. Сам товарищ директор пожаловал!.. — он добавил непечатное ругательство. — Что?… Небось кончилась коту масленица?… Раньше в кабинетике посиживал: «я занят!»… «приходите в другой раз!»… «выйдите вон!»… Наиздевались над рабочим человеком, жидовье пархатое!.. — и он опять добавил целый завиток ругани.

Венецкий вспыхнул.

— Во-первых, господин Баранков, я был не директором, а только главным инженером, во-вторых, никогда не был жидом, а, в-третьих, никогда не выгонял рабочих из кабинета… Если вы…

Баранков подмигнул Виктору Щеминскому, державшему на коленях гармонь, и тот со всей силы «резанул» «Катюшу», заглушая слова Венецкого.

Гости вразброд, пьяными голосами подхватили:

… «Выходила на берег Катюша…»

— Отставить! — закричал вдруг Баранков. — Долой советскую песню, туды твою…

И, не дожидаясь гармони, он затянул «Стеньку Разина».

Николай Сергеевич немного постоял на месте, потом обошел вокруг стола и вплотную подошел к Сальникову.

— Петр Спиридонович! — громко проговорил он сквозь пьяные крики. — Мне нужна от вас справка, что я местный житель…

Сальников поднял на него осоловелые глаза.

— Меня… надобе звать… господин… этот… как его?… значит… бур… бургамис…

— Господин бургомистр, дайте мне, пожалуйста, справку! — отчеканивая каждое слово, проговорил Венецкий, еле сдерживаясь.

— Справку?… Какую тебе еще справку?… Ты же коммунист… как я тебе могу дать справку?…

— Я беспартийный — можете спросить кого угодно из рабочих нашего строительства…

— Эти штучки ты брось! — вмешался Баранков. — Мы знаем, какой ты беспартийный!.. Ты коммунист и юда… ты нашу рабочую кровь пил… мы тебя еще повесим, жидовская морда!..

Эти слова почему-то привели в восторг соседку Баранкова, вдребезги пьяную Фрузу Катковскую.

— Всех коммунистов повесим!.. и жидов!.. — бессмысленно хохотала она, раскачиваясь на стуле. — А вы — коммунист, вы — товарищ директор… все товарищи директора — коммунисты… а мы русские… мы вас повесим…

— Не дам справки! — стукнул кулаком по столу Сальников.

Венецкий круто повернулся и вышел, чувствуя, что еще немного — и он не выдержит и не на шутку схватится с нахальными представителями новой власти.

В сенях его остановил маленький старичок, в котором он узнал почтальона, носившего почту и на строительство, и на Вторую Заречную.

— Вы к ним, Сергеич, не так подошли, к начальникам-то нашим, — сказал бывший почтальон. — Вы бы им принесли спиртику, да сальца, выпили бы с ними — вот и была бы вам любая справочка!.. Сухая-то ложка рот дерет…

— У меня нет ни спирта, ни сала! — резко сказал Венецкий.

— Ну, как это «нет»?… Не может быть!.. Вы же теперь с Михайловной, с агрономшей живете? — а она здесь была, в Липне, когда немцы приходили в первый раз… У нее должен быть спирт…

— Нет у нее спирта!..

— Ну, да рассказывайте!..Тогда все, кто здесь оставался, спирт с завода носили… ведрами… Может, она припрятала куда-нибудь?… Вы спросите — неужто она для вас пожалеет?… Вы же ей теперь вроде как муж… А пиджачок-то на вас плохонький… продувает, небось, с непривычки?… Как начальником-то были, пальто у вас хорошее было… Я помню… Ну, да то было ваше время, а теперь другое… От тюрьмы да от сумы, говорят люди, не зарекайся!..

Венецкий не дослушал назойливых соболезнований старика и большими шагами пошел прочь от бургомистровского дома. Внутри у него все кипело.

* * *

— Значит, я была большая дура, что не натаскала спирта, когда это можно было сделать, — сказала Лена, выслушав рассказ Николая об его неудачном визите к «начальнику города». — Я считала, что если я не пью сама этой дряни, то она мне и не понадобится… А теперь достать спирт действительно трудно…

Несколько минут оба молчали. Венецкий с тоской поглядел на окна, которые он только вчера заделал на зиму досками, фанерой и горелым железом, и вздохнул.

Ему очень не хотелось покидать свой приют и идти в неизвестное, еще больше не хотелось уходить от ясных глаз и ласковой улыбки Лены, но не мог же он в благодарность за спасенье подвергать ее опасности.

— Спасибо вам, Леночка, за все, за все! — проговорил он тихо. — Я завтра уйду…

— Это еще зачем? Куда?

— Куда глаза глядят… Без документов мне здесь оставаться нельзя: из-за меня могут придраться к вам, а я этого не хочу… И так вам достаточно неприятностей из-за того, что вы меня приютили…

— Мне никаких неприятностей нет! — возразила Лена.

— А сплетни? Вас уже кумушки за меня замуж выдали…

— Ну, и хорошо!.. Мне гораздо удобнее числиться замужней особой: никто приставать не будет. Мне даже завидуют, что у меня хороший хозяин: и картошку со мной ходил копать, и головешки на дрова заготавливал, и окна заделал…

— Не мог же я сидеть на вашей шее да еще бездельничать!..

— Вот и хорошо! — повторила Лена. — А насчет документов не стоит горевать: я завтра пойду к Марусе Маковой — она работает в комендатуре и, вероятно, сможет достать вам немецкий паспорт без всяких справок от этой пьяной компании.

Но идти к Марусе не пришлось: на следующее утро она сама прибежала к подруге.

— Ленка! Ты все деревни в районе знаешь? — спросила она, останавливаясь в дверях.

— Знаю!

— Все?

— Кажется, все… А зачем тебе?

— И сельсоветы знаешь?

— Знаю и сельсоветы, и деревни, от всех сведения собирала и сводки составляла, и чуть не во всех деревнях бывала и в посевную, и в уборочную… А в чем дело?

— Идем со мной! Шнелль! Экстренно понадобились все деревни и сельсоветы.

— Кому? Твоему рыжему коменданту?

— Рыжий уже «нах Москау» поехал, только Конрада здесь оставил в наследство… Теперь новый комендант — сельско-хозяйственный… Очень хороший дядька… Фамилия его Шварц, и ему нужен список всех деревень по сельсоветам, и никто ему такой список сделать не может. Собирайся!

* * *

«Сельско-хозяйственный» немец и на самом деле оказался «хорошим дядькой»: лет пятидесяти с лишним, высокого роста, совершенно седой, с некрасивым лицом и умными глазами; он встретил Лену очень приветливо и вместе с тем по-деловому, без всяких, обычных среди немцев, солдатских шуточек и произвел на нее наилучшее впечатление.

Лена обладала исключительной памятью на имена и названия и в течение двух часов сумела составить полный список всех трехсот двадцати двух деревень Липнинского района с подразделением по сельсоветам. Все названия она написала латинскими буквами.

Шварц просмотрел список, одобрительно кивнул головой и подал Лене карту крупного масштаба на немецком языке.

Это был кусок Днепровской области, где были обозначены, с большими искажениями в названиях, многие, но далеко не все населенные пункты; «Липнья» помещалась в правом нижнем углу, а большая часть района — вообще за пределами карты.

Принесли еще несколько подобных карт; Лена соединила вместе четыре штуки, обчертила границы Липнинского района, захватив четыре соединенные угла, разделила на сельсоветы и вписала еще целый ряд недостающих деревень.

«Хороший дядька» остался очень доволен работой, а узнав, что Лена — агроном, долго расспрашивал ее о почве, посевах и хозяйстве в разных частях района. Самое деятельное участие в этом разговоре принимали Маруся и ее пузатый словарь.

Эта беседа была прервана появлением двух женщин, пришедших к коменданту с жалобой на шеф-полицая Баранкова, который требовал у них спирт, а когда ему не дали, забрал у них вещи: пальто, одеяло и валенки, и в придачу избил хозяйку вещей.

Шварц нахмурился.

— Конрад! Вызвать бургомистра!

Маруся подтолкнула Лену локтем.

— Ну, бургомистру достанется! — шепнула она. — Рыжий никаких жалоб на бургомистра с шеф-полицаем не принимал, отсылал всех обратно к бургомистру, а этот дед, кажется, наведет суд и правду.

Сальников явился, как всегда с низкими поклонами и с измятой шапкой в руках; нос его был краснее обыкновенного.

Шварц сурово спросил, по какому праву шеф-полицай бьет людей и отбирает вещи.

Сальников закланялся еще ниже.

— Господин комендант!.. Она все врет!.. Вы ее не слушайте!.. Иван ее и не бил совсем, так — пихнул разок… Она, значит, немецкую власть ругала…

— А вещи у нее почему отобрали?

— Врет она, господин комендант!.. Ничего у нее не отбирали…

Но не успел Конрад перевести, как обе женщины накинулись на бургомистра.

— Это я вру?… Сам ты врешь, старый пьянюга!.. Совести у тебя нет!.. Не отбирали?… А пальто?… Новое, зимнее… А одеялко кто взял?… Гад ты, а не человек!.. Залил бельмы и над народом издевается!.. Кондратий Иваныч, скажи ты коменданту, что нам от них житья нету!.. Какие они начальники, что старик, что Иван… Подавай им спирту, да мяса, да того, да другого!.. А как не дал чего, Баранок драться лезет!.. из винтовки грозится застрелить!.. Придет в хату, и давай забирать все, что на глаза попадет… валенки новые с ног стащил… Свои, русские, а хуже немца!..

Баба вдруг испуганно замолчала, поняв, что сбрехнула лишнее.

— Неужели Конрад такой дурак, что и это переведет? — шепотом воскликнула Маруся, напряженно следившая за разговором.

Теперь ее лучшая подруга сидела с ней рядом, и ей было с кем делиться впечатлениями и соображениями.

Конрад, сильно сокративший описание подвигов Баранкова, дословно перевел нелестное мнение бабы о немцах; но Шварц только улыбнулся.

Вошел Баранков и начал оправдываться, но комендант даже не стал его слушать.

— Даю начальнику полиции срок — двадцать минут! — проговорил он, глядя на часы. — Принесите сюда все вещи, которые были отобраны у этих женщин!

Баранков скрылся.

Не через двадцать, а через десять минут вещи появились.

— Что же вы говорили, что ничего не отбирали? — обратился Шварц к Сальникову.

Старик, пойманный с поличным, смущенно топтался на месте.

— Да они беженки, пан комендант! — наконец придумал он оправдание. — Они от немца уходили, в Маркове были, хотели к красным уйти, к Сталину…

— Вернуть всем, беженцам и не беженцам, все отобранные вещи.

Бургомистр с готовностью закивал головой и стал уверять, что если господин комендант прикажет, он, Сальников, все выполнит, так как он всей душой предан немецкой власти…

— Раус!..

Это немецкое слово переводить не пришлось: оно было хорошо известно бургомистру.

Когда его лысая голова и мешковатая спина скрылись за дверью, Шварц тяжело вздохнул, прошелся несколько раз по комнате и остановился перед длинным столом, за которым сидели русские сотрудницы.

— Бюргермайстер ист айн гроссе эзель! — проговорил он и направился к двери.

— Лена! Что такое «эзель»? Ты не знаешь? — послышался шепот Маруси, когда за старым комендантом тихо закрылась дверь.

— Не знаю… По-моему, остров Эзель где-то есть…

— При чем тут остров?!..

Пришлось обратиться к словарю

— Осел!.. «Эзель» значит «осел»…

С тех пор прозвище «гроссе эзель» прочно утвердилось за бургомистром Сальниковым.

После обеденного перерыва Лена принесла свой паспорт.

— Надо и мне получить аусвайс, а то у меня его нет до сих пор.

— Тебя надо «вирд эршоссен»!.. Давай сюда!.. Или нет, в наказание, бери бланк и заполняй сама!..

Лена вздохнула.

— Этот-то заполнить просто… А ведь мне еще один аусвайс нужен…

И она потихоньку, стараясь, чтоб не дошло до ушей Лидии, рассказала Марусе о том, какой прием был оказан Николаю в доме Сальникова.

— Вот сволочи! Их рыжий распустил: он никаких жалоб не принимал, всех посылал к бургомистру, вот они и вообразили, что они цари и боги… Ничего, их сегодня дед хорошо проучил!.. Ты ему скажи, он хороший, он выпишет… Вот как придет, и скажешь…

Лена последовала Марусиному совету, и в самом конце работы, когда Лидия и Таня уже ушли, обратилась к Шварцу с просьбой выдать документы ее другу, которому Сальников отказал в справке. Говорила она откровенно, ничего не скрывая: «дед» внушал доверие.

Комендант внимательно выслушал и протянул ей чистый бланк.

— Битте, шрайбен зи!

Лена быстро заполнила бланк на имя Николая Венецкого.

Шварц поставил печать и подписал аусвайсы и Венецкого, и самой Лены, и еще несколько штук по сданным за сегодняшний день паспортам.

Перед словом «Ортскоммандант» он добавил еще три буквы «СДФ».

— Вас ист дас «СДФ»? — спросила Маруся, знавшая, что его рыжий предшественник так не делал.

— «СДФ» дас хайст «Зондерфюрер», — ответил старик и с этими словами ушел.

— «Зонтагфюрер»… «Зонненфюрер»…. - бормотала Маруся, листая словарь. — Почему воскресный, или солнечный, фюрер?…

— Да идем же! Уже темно!. - торопила ее Лена.

— Сейчас, сейчас!.. Ну, ладно, возьму домой словарь и добьюсь, что это значит…

Утром она сообщила, что это наименование должности, вероятнее всего, происходит от слова «зона» и ничего общего не имеет ни с солнцем, ни с воскресеньем.

Снаружи, на здании школы, рядом со старой вывеской «Ортскоммандантур» была повешена новая: «Крайсландвиртшафт».

Иоганн Шварц был комендантом Липни только по совместительству, по той причине, что из города и его окрестностей ушли все воинские части; основная же его работа заключалась в руководстве сельским хозяйством района.

* * *

По Липне быстро распространился слух, что возвращают вещи, отобранные начальником полиции и его помощниками, — и в комендатуру валом повалили жалобщики. Несколько дней от них отбою не было.

Выяснился целый ряд дел, о которых ранее говорилось только шепотом. Оказалось, что в пределах города Баранков отбирал вещи, вымогал спирт и продукты, бил людей, угрожал винтовкой; но все это были только цветочки — ягодки бывали, когда он организовывал экспедиции в деревни.

Так в Щелкине он застрелил корову, которую хозяева ему не отдавали; в Завьялове выстрелом тяжело ранил старика, не дававшего ему каких-то вещей; В Мишине сжег хату, в которой ютились четыре семьи — одну из трех последних уцелевших в деревне хат.

Каждый день всплывали все новые и новые пиратские подвиги шеф-полицая; оставалось только удивляться, когда он успел все это натворить. Времени он не терял, действовал энергично: в домах, где разместились полицейские с собственными и благоприобретенными семьями, за пару недель собрались огромные склады награбленного.

Все это делалось Баранковым и его подручными от имени немецкой власти.

— Я не желаю, чтобы жители были недовольны немецкой властью! — несколько раз повторял единственный в Липне представитель этой власти, зондерфюрер Шварц.

И он делал все возможное, чтоб восстановить пошатнувшийся престиж немецкой власти: он судил и рядил, возвращал отобранное, старался восстановить справедливость…

Не раз он вызывал Баранкова, кричал на него, выгонял вон, а шеф-полицай кланялся и уходил, с шапкой в руках и с наглой усмешкой на красивом лице, уходил в полной уверенности, что «брань на вороту не виснет», а больше ему ничего добродушный старый немец не сделает.

— «Дедуся» наш совсем замучался! — сочувственно говорила Маруся.

— Не понимаю, почему он не снимет с работы Баранкова, да и Сальникова тоже! — вторила ей Лена.

Но вот однажды, ясным солнечным утром к зданию школы подкатила легковая машина и из нее вышел немецкий офицер; когда он вошел, Шварц вытянулся, как перед старшим в чине, и что-то отрапортовал.

Вновь прибывший был еще молодой человек, среднего, даже небольшого роста, но державшийся необыкновенно прямо и потому казавшийся выше, чем был на самом деле; его тонкое красивое лицо было надменно, речь отрывиста.

На русских сотрудниц он сперва посмотрел, как на пустое место, и только, когда Шварц дал им самые лучшие рекомендации, удостоил их благосклонным взглядом холодных голубых глаз и несколькими словами по-польски.

— Ну, и начальство у нашего «деда»! — реагировала Маруся на это появление. — Знаешь, Лена, он верно польский пан гоноровый, а хочет, чтоб его немцем считали, вот и ходит, будто аршин проглотил…

— Просто он вырасти хочет…

Этот человек был полновластный повелитель трех смежных районов: Липнинского, Мглиновского и Дементьевского, зондерфюрер Хейнрих Раудер.

* * *

Следующее утро было холодным; дул сильный ветер и нес по улицам мелкий, колючий снег; солнце всходило медленно, будто нехотя.

На углу, наискосок от комендатуры, на корявой старой липе висел труп человека в новом сером костюме с чужого плеча и новых черных валенках.

На шее у него был повешен кусок фанеры с надписью по-немецки и по-русски. Русский текст гласил:

«Иван Баранков, шеф-полицай, павешен за грабеш, вымогате и пянство от имене германского командования и превышеня власти».

— Грамотно! — качнула головой Маруся, прочитав эту надпись, и повернулась к Лене, которая подходила с другой стороны. — Погляди на правосудие завоевателей!.. А надпись — безусловно Конрадова работа…

Лена прочитала, внимательно поглядела на мертвеца и тихо проговорила:

— Так!.. Значит, терпели, терпели его безобразия, а теперь, вместо того, чтоб снять с работы, взяли и повесили…

— Круто! — согласилась Маруся. — Ну, ничего — это первый покойник, которого никто не пожалеет, даже моя мама…

Они пошли к дверям комендатуры.

— Но как мы привыкли к виду смерти, — задумчиво сказала Лена. — Повесили человека — и кажется, будто это в порядке вещей… Даже больше внимания обратили на безграмотную надпись, чем на него самого…

— Ну, раскисла!.. А еще поповна! Был бы уже кто-нибудь другой, а Баранок получил то, что заработал… На этой самой улице, когда пленных гнали, сколько убитых валялось?.. И совсем ни в чем не виноватых… Дас ист криг!..

В канцелярии комендатуры уже сидела Лидия.

— Ах, девочки! Вы видели? Какой ужас! — прощебетала она. — Он мне теперь всю ночь сниться будет!..

— Ночи не хватит, если все покойники сниться начнут…  — огрызнулась Маруся.

— Нет, знаете, раньше все были обыкновенные убитые, а тут… Я иду… и вдруг… на дереве висят ноги в валенках!..

Она сделала страшные глаза, вытащила свое неразлучное зеркальце и стала подкрашивать губы.

Из немцев никто не появлялся; на минуту заглянул Конрад и скрылся.

Маруся выстукивала одним пальцем на немецкой машинке бланки аусвайсов, Лена снимала копию с карты Липнинского района, Таня переписывала «вирд-эршоссены» — громовые двухязычные приказы — и портила их один за другим, Лидия просто сидела и прихорашивалась перед зеркалом.

Перед самым обедом вошел Раудер; его красивое лицо было еще надменнее, чем вчера.

Он подчеркнуто явственно поздоровался, задал несколько незначительных вопросов, прошелся по комнате взад и вперед, как бы между прочим, сообщил, что в два часа будет «ферзаммлунг».

— А пан Радзивилл, все-таки, не в своей тарелке! — не утерпела Маруся, когда за немцем закрылась дверь.

Все стали собираться на обед: теперь они ходили обедать домой и получали за работу только хлеб, который еще имелся в запасе; в будущем им обещали платить деньгами, но их получением никто не интересовался — все равно за деньги ничего нельзя было купить; немцам готовила специально нанятая кухарка Нюра, так как все воинские части, а следовательно, и военные кухни из Липни уехали.

— … А, все-таки, кто его вешал? — вдруг задала вопрос Маруся, когда они всместе с Леной вышли на улицу и снова увидели висевший на дереве труп шеф-полицая. — Ведь немцев в Липне сейчас только двое: «дед» и «Радзивилл»…

— Дед не станет этим заниматься! — воскликнула Лена. — Он бы его снял с работы — и все…

— Верно! Дедуся наш хороший!.. Значит, он отпадает… Остается Раудер — этот будет командовать — он, вероятно, и командовал — но самолично он за петлю не возьмется: гонор не позволит руки пачкать… Есть еще Конрад… Этот, положим, любого повесит — если ему прикажут… но один он бы не справился… Баранок был много сильнее его и, вероятно, сопротивлялся… Значит, был еще второй человек… Но кто?…

Вопрос остался открытым.

* * *

Этим человеком был Виктор Щеминский.

Впрочем, Маруся ошибалась, думая, что Баранков сопротивлялся перед казнью: тому это и в голову не пришло.

Все совершилось очень быстро: Виктор ночью дежурил в комендатуре; его постоянно назначали на этот пост, так как он — единственный из полицаев — кое-как объяснялся по-немецки и вообще был в этой компании наиболее культурным человеком.

Уже после полуночи Раудер послал его за шеф-полицаем; Виктор поднял пьяного Баранкова с постели и с трудом приволок его в комендатуру.

Когда начальник полиции предстал перед светлыми очами коменданта, тот целые полчаса кричал на него на смеси немецкого и польского языков, причем сделано это было так грозно, что шеф-полицай, еще не очухавшийся после очередной попойки, окончательно ошалел… Он только кланялся, бормотал что-то непонятное и теребил свою шапку, пока не оторвал у нее уха.

Наконец, зондерфюрер направил на него револьвер и приказал идти вперед; Баранков, ежеминутно оглядываясь на черное дуло, покорно вышел на улицу.

— Рехтс! Линкс! — командовал Раудер, Конрад переводил, а Баранков, беспрекословно выполняя эти команды, покорно полез по сугробам к старой липе, покорно влез на табуретку, которую ему подставил Виктор…

Тогда Конрад с ловкостью кошки вспрыгнул на табуретку сзади начальника полиции и быстро надел ему на шею петлю, которая заранее висела на дереве.

В ту же минуту табуретка качнулась под тяжестью двух человек и упала; Конрад рухнул в сугроб, а Баранков повис в петле и, судорожно дергаясь, закрутился во все стороны.

Так трусливый, как большинство жестоких людей, Баранков из страха быть застреленным без всякого сопротивления дал себя повесить.

* * *

Собрание опять было на улице, перед комендатурой, недалеко от липы, послужившей виселицей. Народу собралось много: весть о том, что «Баранка» повесили, уже распространилась повсюду.

Раудер, вышедший вместе с Конрадом на крыльцо, начал с того, что подозвал к себе бургомистра. Сальников, бледный, желтый, с трясущимися руками и ногами, торопливо соврал шапку со своей лысины и, спотыкаясь, полез на ступеньки высокого крыльца.

Неугомонная Маруся дернула Лену за рукав.

— Бюргермайстер ист айн гроссе эзель!.. — шепнула она.

— Отвяжись!

Раудер смерил презрительным взором жалкую фигуру бургомистра, повернулся к собравшимся и торжественным звучным голосом возгласил:

— Ахтунг!..

— Внимание! — повторил Конрад гораздо менее торжественным тоном.

Раудер начал речь, слегка рисуясь, как актер на сцене, и прислушиваясь к звукам собственного красивого голоса; говорил он отчетливо, звучно, выразительно; к сожалению, его ораторское искусство много теряло в корявом переводе малограмотного «Кондратия Иваныча», что не замедлила подметить Маруся.

— Это бургомистр вашего города! — говорил зондерфюрер, указывая широким жестом на Сальникова, который сгорбился, съежился и, казалось, рад был бы проваться сквозь землю. — Вы его избрали на почетную должность, но он оказался недостойным вашего доверия! Он назначил своего сына шеф-полицаем; этот шеф-полицай грабил население и вымогал взятки, прикрываясь именем германского командованья!.. Он получил то, что заслужил!

Рука в белой перчатке указала на висящий труп, лицо которого было покрыто густым белым инеем.

Раудер продолжал:

— Следовало бы рядом повесить его отца, который тоже брал взятки, покровительствовал грабителям и пользовался награбленным!.. Но, учитывая его старость, мы его прощаем и только прогоняем с должности! Сальников больше не будет бургомистром!

Глухой гул прошел по толпе собравшихся. Кто-то крикнул: «Правильно! Давно пора!», с другой стороны послышался тихий голос: «Зачем же было вешать? Можно было и Баранка выгнать из полиции и все…»

Раудер внимательно прислушивался: хорошо владея польским языком, он и по-русски понимал многое, но, все же, желая себя проверить, он спросил Конрада, что говорят и, когда тот перевел, удовлетворенно кивнул головой.

Тут он заметил, что трясущийся как осиновый лист Сальников все еще стоит сзади него на крыльце…

Последовал короткий гневный возглас: «Аб!» — и услужливый Конрад, схватив старика за шиворот, спихнул его с крыльца.

Сальников упал ничком в сугроб, кряхтя, поднялся и, стряхивая снег, медленно пошел прочь. Какая-то женщина догнала его и сунула ему в руки его шапку, которую он обронил при падении; толпа раздалась, пропуская его.

Все, начиная со всевластного зондерфюрера и кончая мальчишками, смотрели вслед разжалованному бургомистру, пока его сгорбленная фигура не скрылась за углом.

Тогда Раудер вновь обратился к собравшимся.

— Следует избрать нового бургомистра города Липни! Пусть это будет умный и честный человек, который сумеет заботиться о благе народа! Пусть жители Липни подумают и изберут бургомистром такого человека, который будет достоин этого высокого звания!

В толпе слышались разговоры, даже споры, но ничьей кандидатуры никто не называл. Многие с опаской поглядывали на качавшийся на ветру труп Баранкова..

Послышались голоса:» Назначайте сами, пан комендант!» Раудер улыбнулся, когда Конрад перевел ему эту фразу.

— Я не знаю ваших людей! — сказал он. — Я могу ошибиться, как ошибся мой предшественник, назначив Сальникова… Пусть изберут того, кто может быть хорошим начальником!..

Вдруг из толпы выдвинулся и по-ученически поднял руку Володя Белкин (он тоже недавно вернулся из плена):

— Това…  — начал он и запнулся, спохватившись, что «товарищами» теперь не называют. — Простите, господин комендант!.. Разрешите сказать… Вот, если нашего инженера со строительства выбрать… Венецкого Николая Сергеича!.. Он здесь в городе… Он был очень хорошим начальником…

Венецкий, стоявший в толпе, вздрогнул; первое его движение было: уйти, скрыться!.. Но было уже поздно: его имя подхватили все.

Бывшие его рабочие действительно считали его хорошим начальником, люди же, не знавшие его, ухватились за первую серьезно предложенную кандидатуру — одни, потому что опасались, как бы их самих кто-нибудь не выдвинул, другие — потому что замерзли на холодном ветру и хотели скорее уйти домой.

Со всех сторон послышались одобрительные возгласы.

— Правильно!.. Венецкого давайте!.. Венецкий — хороший человек!.. Этот не Сальникову чета — хулиганить не станет!.. Венецкий — человек толковый, грамотный, инженером был… Пускай Венецкий у нас будет бургомистром!.. Пан комендант! Назначайте Венецкого Николая Сергеича!..

Раудер опять прислушался, потом сказал несколько слов переводчику.

— Кто есть Венецкий Николай? — громко спросил Конрад. — Пусть подойдет сюда.

Николай Сергеевич Венецкий подошел к крыльцу, поднялся на ступеньки, снял кепку со своих уже отросших волос, но головы не опустил и твердо взглянул прямо в красивые холодные глаза Раудера; стоя ступенькой ниже, он был с ним одного роста.

Несколько секунд оба стояли молча, как бы изучая друг друга.

Комендант, по-видимому, остался доволен впечатлением: он улыбнулся, положил руку на плечо избранника и почти дружелюбным жестом повернул его лицом к собравшимся внизу липнинским гражданам.

— Бургомистром города назначается Николай Венецкий! — далеко разнесся его звучный голос. — Я уверен, что он оправдает доверие избравших его граждан города и будет разумным, справедливым и строгим начальником!

Раудер эффектным жестом простился с собранием, повернулся и пошел в комендатуру, пригласив нового бургомистра следовать за ним.

Толпа быстро разошлась по домам, а на липе остался одинокий труп вчера еще грозного шеф-полицая.

А когда стемнело, полусумасшедший дурачок Вася стащил валенки с ног повешенного и целую неделю ходил по дворам, хвастаясь своим геройским поступком.