ВИТЯ БОНДАРЕВ

ВИТЯ БОНДАРЕВ

Сначала песни были достаточно мечтательные. Ничего не понять. Я так верил, так писал, так жил. А потом наступил день, когда я познакомился с Витей Бондаревым. Познакомились мы на каком-то концерте самопальном. Помню, там были две колонки, старые, российские. Усилитель допотопный, два микрофона. В то время был в городе один человек по имени Дима Шарко. Он очень дружил с администрацией города — такой деятель молодежный. Он организовывал праздники, фестивали в городе, как раз и для неформалов. Одним из которых был «Снеговики не умирают» в актовом зале Дома учителя на улице Ленина. Зал — мест на триста. Выступали различные группы таганрожские. Певцы под гитару, барды. «Асимметрия» там выступала в усеченном составе, аппарата было мало: барабан один, две акустические гитары, два микрофона. В Доме учителя оказался и Бондарев. После концерта он подошел, мы познакомились «О, ты прикольно поешь, давай встретимся, посидим, чего-то придумаем». Вот так вот мы с Витей и познакомились.

Причем вот что интересно. В Таганроге, как и в любом городе нашей страны, есть улица Ленина. Это такой местный Бродвей. И с раннего вечера до поздней ночи люди ходят сначала по одной стороне улицы, потом переходят на другую сторону и идут в обратном направлении. Потом доходят до конца, снова переходят и идут обратно. И так все время. Точно так же гуляли и мы. И можно было встретить человека и уже узнать его, потому что ты уже раза три его видел, пока ходил туда-сюда. И вот когда я так гулял с ребятами, часто видел человека, который похож на Шевчука. У него была косуха, кожаные джинсы, казаки. Длинные волосы, очки с квадратными стеклами. Он был по типажу очень похож на Юрия Шевчука. И я думал, ну и тип тут ходит! Только потом, спустя полгода, я познакомился с этим чуваком, и им оказался Витя Бондарев. Смешно было, он тоже из той тусни, только более взрослой. Витя старше меня лет на пять — на шесть.

Благодаря Вите я узнал старшее поколение творческих людей. И вот оно как раз меня очень не любило. Не потому, что проблема поколений, нет. Это касалось, как я сейчас понимаю, обычных вещей. Девочки, внимание, борзость, мечты, стремления, работа. Моторчик. Я думаю, это.

А что, можно представить еще что-то? Поэтому была неприязнь со стороны старших, которые до сих пор сидят в жопе. Сейчас приезжаешь в город, видишь этих людей. Ничего не изменилось!

Витя — поэт. Вместе с ним уже получились песни гораздо жестче, музыка стала тяжелее. Уже пошли песни вроде «Америки нет». Очень тяжелая песня. Такая: тунд-тунд-тунд ду-ду… Потом на одном концерте мы играли ее с гитаристом группы «Сакрум». У нас было два гитариста, и мы очень тяжело играли: «…Америки нет. Эта дорога никуда не ведет, это просто следы от моих ботинок…» Бондарев не то чтобы жесткий, он фатальный немного был, безысходный. Поэтому и песни стали тяжелее, и бусы мои исчезли.

Никакой творческой ревности к Бондареву не было. Никакой обиды. Просто мы экспериментировали. Мне было интересно все новое. Мне было о-о-чень интересно на чужой текст написать музыку. И я же еще выбирал тексты. Не на все подряд писал. Что мне нравилось, на то я и сочинял музыку и пел. Я вообще не думал, что это текст Вити, потому что мне казалось, что это мой — так в него въедаешься, придумываешь музыку, начинаешь любить и просто поешь как свое. Тогда и мыслей не было таких, о ревности к чему-то. Потому что все было кайфово делать. Кайфово было играть, кайфово петь. Сочинять, слушать, как другие что-то сочиняют.

Я просто воспринимал его слова, да? У меня не было какого-то разделения — мои слова, не мои. Вот человек, который врубается, общается, помогает мне. И мы делимся чем-то. Вот он приносит тексты, а я пишу музыку. И мы что-то делаем, пытаемся найти общий язык.

Да какая там зависть! Мне было интересно, как это так. Вот я читаю, понимаю, что написано как бы не об этом, а я все понимаю о чем. Мне было интересно, как у человека работает мысль, чтобы вот эти слова взять, так их связать, так срифмовать. И так здорово получается. Вот это да! Я так не могу… Было не то что жаль, я думал, что так никогда не напишу. Так и не написал никогда. Потому что у меня голова по-другому работает. Я научился открываться… Я, конечно, могу написать очень сложный текст. Практически околесицу, которая будет восприниматься как пятьсот тайных смыслов. Хотя на самом деле я написал полную ерунду. Вот этим мне совсем не хочется заниматься, неинтересно. Почему? Во-первых, ты напишешь ерунду. Во-вторых, люди поймут тебя вообще не так. Тебе же хочется, чтобы тебя люди понимали, да? Я могу что-то написать и прикольнуться. О! Я знаю, о чем, а люди не знают, ха-ха-ха! Один я знаю, какой тут смысл!

И зачем это надо? Полная глупость! Надо, чтобы не только тебе нравилось, что ты написал, но чтобы это было доступно людям, чтобы они тебя поняли. Что ты говоришь, зачем ты это говоришь. Вот в чем смысл. А играть в кошки-мышки — не хочется. Вообще это глупо. Бессмысленная трата времени…

И что я заговорил об этом?… А! Я никогда не буду писать, как Бондарев, и слава богу! Очень у него есть красивые обороты, аллегории. Может, мне этого тоже хотелось. Но у меня самого этого предостаточно. Можно садиться с человеком, который врубается в эту тему, и сидеть, дрочить Судьбу. Все переставлять — ребусы, шарады… Я понимаю, когда ты написал двадцать, а еще лучше тридцать хороших песен, понятных, доступных песен, четких, у которых есть идея, цель, которые рассказывают простым языком. Простой язык — самый сильный язык. Он доходит сразу до человека. Вот тогда ты можешь чего-то там повыпендриваться. Тогда я не понимал, зачем песни пишутся, а сейчас понимаю. В чем смысл песни? Для чего она существует? Почему песни люди пишут? Почему другие люди их слушают? А когда я это понял, стало очень просто. Как барьер преодолел.

Невозможно написать хорошую песню по расчету, даже если ты умный человек. Очень тяжело открыться и заговорить таким языком, которым ты разговариваешь в жизни. Потому что на бумаге можно спрятаться всегда. Можно всех запутать, самому спрятаться за непонятными словами. И сидеть тихо радоваться. Это страх. А эти люди — трусы. «Я-то знаю, что в этом слове у меня это, а в том — то-то, но я никому не скажу! Понимайте как хотите. Это не ко мне, до свидания!» А тогда зачем ты пишешь песню? Для чего? Самовыражаться не так нужно. Ты-то человек, ты не гуманоид! А самовыражаешься, как гуманоид. О-па, уже ошибка! Ты человек, ты хочешь, чтобы тебя знали, какой ты есть. Чтобы тебя любили за то, что ты такой. Обман себя, обман людей? Двойной. Невозможно же стать другим человеком. Нет, можно все заменить, а потом всю оставшуюся жизнь маяться — меня не так поняли. А на самом деле я не такой. А никому уже будет неинтересно, что ты не такой, какой в песне. Потому что тебя будут воспринимать вот таким — странным, загадочным. Или наоборот — очень глупым и примитивным.

Витя работал на овощной базе в Таганроге, которая находилась где-то в поле в районе Свобода. На Свободе овощная база большая, практически последняя из тех, что остались в городе. На ней и работал Бондарев. И я частенько приходил к нему в гости. У него было несколько дворовых собак, которые бегали по территории базы.

Мы заходили с ним в каптерку, в которой периодически тусил его сменщик, вечно пьяный мужик. Мы сидели, что-то придумывали, общались. Терки разные, что происходит, кто с кем, кто где. О музыке. Он мне начал показывать, какая музыка есть, какую он слушает. Начал меня просвещать. Он дал мне послушать кассету «Rage Against». Дал кассету «Sonic Youth». И еще какие-то группы альтернативные, например немецкую, чего-то там штурцен… Einstuerzende Neubauten, вот!

И мы сидели в каптерке, пили чай… да, именно чай, чего улыбаешься? Витя не выпивал, потому что года за два до этого; он какие-то наркотики жрал, жил в каком-1 то свинарнике, жестко у него все было. Вот, чаек попивали и ходили по этой овощной базе: у него обход был, помню, раз в три часа. И мы обходили, пешочком гуляли. Он мне показывал, чего где. Где капуста, где морковка. Изредка угощал меня капустой или яблоками. Так мы с ним общались, песни разные придумывали. Он показывал тексты. «Вот, классная тема есть, надо придумывать». — «Круто! Давай!» И я придумывал музыку на его слова.

Сами пытались устраивать какие-то мероприятия. И в конце концов Витя организовал литературный клуб, который находился в детской библиотеке на улице Фрунзе рядом с моим домом. По вечерам пятниц или по субботам, не помню, раз в две недели собирались люди-поэты, которые сочиняли стихи и в этом литературном клубе их читали. Сначала было всего человек шесть. Потом половина этой музыкальной тусы города тоже туда пришла. Потому что делать было нечего, концертов нет. Разговаривать не с кем, квартир, где можно потусить, мало, где на гитарах побренчать и пообщаться. Поэтому все ломанулись в этот литклуб. И Витя Бондарев его вел. Они даже выпускали альманах.

Я тоже приходил туда, пел песни. А стихов у меня не было, я их не писал. Я писал сразу песни. Разве ты не помнишь, я тебе говорил! К тому же я их не записывал, а сразу запоминал. Играешь на гитаре, напеваешь и таким образом запоминаешь. Я даже сейчас так запоминаю, мне не надо записывать. В башке просто мелодия сидит. Тем более если ты ее сочинил и она доступная, без премудростей. Это же всегда просто. Она въедается в мозги, ее невозможно просто забыть. Вот так и тогда было. Просто сочинял, пел ее дома. И привыкал. Это как стих выучить наизусть, ты же его читаешь для этого много раз.

Да никак был мне этот клуб. Скукотища. Там разборы стихов были. Помню, Витя очень любил Бродского… Они читали там по очереди стихи. Знакомились, а потом читали. Сначала Витя открывал заседание клуба: «Здравствуйте, друзья, и все такое… В мире произошло то-то и то-то… А сейчас я вам зачитаю стих какого-то американского или там английского поэта 70-х годов. После чего мы начнем общаться и тереть свои терки…» Там был мальчик лет одиннадцати — самый талантливый из них, хорошие стихи писал. Настоящий поэт. Человек, который был не от мира сего, но при этом замечал какие-то вещи этого мира. Поэт, одним словом.

В конце концов стало ясно, что всем хотелось большего, чем стихи. И Витя мне говорит: «Приходи!» — «Витя, что я там буду делать? Скукота, все читают стихи…» — «Да не, приходи, споешь несколько песен». Ну, я пришел, спел и так постепенно литературный клуб превратился в литературно-музыкальный. Начали приходить люди с гитарами, начиная с лохов, которым по сорок лет. Древние таганрожские барды — «ах, Таганрог мой, Таганрог». И заканчивая самыми оторванными местными гитаристами. Всякое отребье, панковщина. И это все объединял на тот момент Витин литературный клуб, потому что альтернативы ему тогда не было.

Никто больше не хотел заниматься поэзией, музыкой. Все это практически угасло. И этот литературный клуб стал местом тусни. Там под конец собиралось человек по сто пятьдесят. Все выходили курить, потому что детская библиотека. Все стоят, курят, беседуют… Потом уже приезжали люди из Ростова, то есть клуб становился известным за пределами города, легендарным. Народ приезжал со всей области, даже из Краснодара. Потому что ничего другого не было. Хоть это…

В большом читальном зале все столы убирались. Привозили даже аппаратуру, барабаны, электрогитары, играли коллективы. Там выступать я очень стеснялся. Стеснялся, что на меня смотрят люди, чуть ли не в рот заглядывают. «Рома, спой!» — «Да не буду!» — «Давай!» — «Ну, нет…» — «Хорош выпендриваться-то!» И я садился с гитарой, минуту мог держать аккорд, чтобы начать петь. Все уже: «Ну, бля, давай уже, а!» — «Щас!» Вот, и потом начинаю петь, пою, уже все как в тумане. Главное — спеть. Потом допеваю до конца, все хлопают. «Ну и слава богу», — думаю. Тяжело… Особенно когда просто под гитару, а не с группой, когда ты выходишь: «Здрасьте!» и все такие: «А-а-а-а-а-а!» А вот так просто выйти и спеть…

Про наш литклуб даже таганрожский пятый канал сюжет снимал. Мы придумали какие-то декорации. В одном зале тогда шел ремонт, стояли леса. Стены обшарпанные. И мы плюшевую игрушку без головы посадили на эти леса, фонарь поставили. Такой вот креатив. И вот снимали с Бондаревым передачу про таганрожские таланты, но это не взяли, сказали — очень мрачно. Слишком откровенно. Без этого — «ах, Таганрог мой, Таганрог, ах, как все зашибись». Мы не знали, что надо гладенько, и стали жертвами цензуры!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.