Часть 1

Часть 1

Дом Пономарёвых располагался в середине Большака, между церковью и рекой. Был он кирпичным, под железом, и состоял из двух половин, разделённых между собой холодными сенями. Под домом находился обширный подвал. Двор ограничивали многие сараи и сарайчики, хлева для скота, навесы для инвентаря, амбары и поветки. Среди строений приютилась чёрная баня. Все было сделано добротно, со знанием дела. За двором раскинулось обширное гумно с вместительной ригой и сад с пасекой. Здесь чувствовались чистота и порядок, не в пример загаженному скотиной двору. Во дворе старались всё делать так, чтобы скотине было уютно и тепло, но ничего не делали для удобства домочадцев. Весной, осенью, да и летом, в дождливую погоду, во дворе стояла непролазная грязь, а мужчины, женщины и дети лаптями месили липкую землю, обильно сдобренную навозом. И никому не приходило в голову завезти во двор несколько телег песку или, не дай бог, установить в укромном уголке уборную. Нужник на дворе иметь было не принято. Оправлялись в хлеву, используя для сидения кусок сломанной оглобли, заделанной своими концами в смежные стены одного из углов. Обычный дом в селе состоял из одной комнаты и сеней, сделанных из красного кирпича. Объяснялось это не богатством и зажиточностью крестьян, а тем, что не было строевого леса. Все лесные массивы в округе принадлежали барину Сомову, который никогда и никому не продавал лес, а если соглашался продать, то заламывал такую цену, что дешевле было построить мраморный дворец. Поэтому крестьяне приглашали всех своих родных или соседей, копали глину, песок, делали замесы, резали кирпичи и обжигали их в примитивных печах, вырытых в земле. Если хозяин имел такую возможность, то он строил дом на две комнаты, большую и малую, с холодными сенями посередине. Почему-то комнату называли избой. Именно в таком доме проживала семья Пономарёвых. В каждой избе стояла русская печка, которая занимала, чуть ли не половину всей площади. В большой избе от печки и до противоположной стены под потолком размещались полати. По всем стенам, ниже подоконников, тянулись широкие деревянные лавки. Лавка, стоящая у входа, была забрана досками до самого пола и называлась коником. Та, что находилась возле печки — судницей. В углу, под божницей, стоял большой стол, а у судницы — низкая кадка для помоев, именуемая дежой. Вот и вся обстановка. Но всё было продумано и служило по своему назначению. Печь служила спальней для бабки и деда, куда они брали маленьких внучат. Полати отводились детворе постарше. Когда в зимнее время появлялись швецы, вальщики или другие мастера, то полати предоставлялись им, а детворе на полу стелили на солому полушубки и тулупы. Если в это время начинался отел и окот скота, то в избу помещали телят, поросят и ягнят вместе со свиньей и овцой, а ребятишкам приходилось делить с ними своё ложе. Так было заведено испокон веку, и хоть бы кто догадался взять и утеплить сарай, сложить там печку и поместить в нем долгожданный приплод. Если в избу помещали мелкую живность, то сени предоставляли ожеребившимся лошадям и отелившимся коровам. И делали это не потому, что не было хлева, а потому, что боялись воровства, которое случалось в селе довольно часто. На лавках, пододвинув к ним скамейки, стелили женатым мужикам, а на конике укладывали неженатого парня или прохожего гостя. Рукомойников не было, да о них и не имели понятия. Просто не знали, что это такое. Все умывались над дежой. В неё же ночью справляли малую нужду, а утром мужики выносили на двор. В малой избе, в отличие от большой, не было ни полатей, ни лавок, ни коника с дежей. В углу избы стояла русская печка, рядом большой стол, окруженный скамейками. Рядом с печкой, у задней стены, были установлены деревянные топчаны. Здесь не готовили еды, не держали скотину, даже мужикам не разрешалось без надобности заходить в неё. Здесь было женское царство, где вместе с матерью размещались взрослые девчата, девочки-подростки и учились шитью, вышиванию и грамоте. В отличие от большой избы, здесь мыли полы и даже протирали окна, старались поддерживать чистоту. В таких, практически скотских условиях, веками жило всё село и продолжало жить. Особенно невыносимой была судьба у женщин. Во-первых, женщины не имели даже элементарных условий для личной гигиены, а во-вторых, многовековые традиции, условности, тупость и бескультурье ставили их в абсолютную зависимость от мужей, что вызывало пренебрежение к женщине, как к человеку. Даже Пономарёвы, имея относительный достаток, лишь изредка привозили из города кусок самого дешёвого хозяйственного мыла, которое резали суровой ниткой на небольшие кусочки и выдавали снохам в качестве подарка. Смертность среди женщин намного превышала смертность мужчин, поскольку выполняли ту же работу, что и мужчины. Они пахали, сеяли, косили и молотили. Кроме того, они варили, ухаживали за детьми, стирали. Иногда, даже в трескучий мороз, на реке в проруби палками били постельное белье, предварительно прокатав его в золе. Они же ездили с мужьями в лес за дровами, пилили дрова в снегу по пояс и все это с голыми ногами. Женщина не могла даже и подумать, чтобы надеть на себя не только трусы, но и подштанники мужа. Если кто из них и сделал бы это, то её посчитали бы ведьмой, и если не убили, то сожгли вместе с детьми. Для женатых строили времянки, называемые поветками, где супружеская пара проводила ночи в летнее время, но спать им приходилось мало. В уборочную все обязаны были ехать в поле, где женщины работали наравне с мужчинами и никому из них не давали поблажки, даже беременным. Зачастую женщины рожали в поле и им помогали другие, а если начинались только схватки, то роженицу отправляли домой на попечение старух или повитухи. Роженица не пользовалась никакими благами, ни особым вниманием. Её кормили, как всех, квасом, картошкой и другой немудрёной пищей и никто не догадывался сварить для неё отдельно куриный бульон, молочную кашу, накормить сметаной или творогом, хотя по двору ходили сотни кур, в хлеву стояло полдюжины коров и другой живности. И это была не жадность, не чёрствость, а тупость окружавших людей, говорящих про беременных: «Авось, не барыня!».

Во главе семейства Пономарёвых стоял Егор Иванович — худощавый, небольшого роста человек, с усами и бородкой клинышком на довольно симпатичном, загорелом лице. Хотя Егор Иванович и числился главой семейства, но полной хозяйкой в доме являлась его мать, бабушка Вера, которая обычно не вмешивалась в действия своего сына, но при обсуждении серьезных вопросов всегда оставляла за собой последнее слово. Дело было в том, что дом, надворные постройки и часть инвентаря принадлежало бабушке. К тому же, не только в семье, но и в селе не было более грамотного и начитанного среди крестьян человека, равного ей. Бабушка Вера выросла и воспиталась в доме попа.

Однажды местная матушка, во время церковной службы, обратила внимание на красивую черноглазую девочку лет семи-восьми, опрятно одетую в домотканый сарафан и новенькие лапти по ноге. Узнав, чья она, матушка вскоре побывала в семье этой девочки. Ее визит домашних не удивил, ибо матушка частенько наведывалась к крестьянам, интересуясь их семейными делами, и в случае необходимости, оказывала посильную помощь. В этот раз она пришла с необычной просьбой взять на воспитание к себе в дом, увиденную в церкви девочку. Когда она заговорила о цели своего визита, то встретила со стороны родителей такую стену отчуждения, словно нанесла непоправимое оскорбление. Отец девочки заявил, что хотя у него и десять ртов, но в их роду еще не было случая, чтобы кого-нибудь отдавали людям на прокорм. Слава богу, все дети накормлены, одеты, обихожены.

— Вы, Никита Акимович, неправильно меня поняли, — старалась объяснить матушка, — и если что не так, то простите меня. Вот вы говорите, что у вас десять ребятишек, а у меня нет ни одного и профессора в городе сказали, что детей не будет вообще. Я прошу Веру не на прокорм, как вы сказали, а на воспитание. Я богата, образована, и дам ей всё, что в моих силах. Причём, я прошу ее не на всё время, а только на некоторый срок, но если ей понравиться, то пусть живет хоть до замужества. Я освобожу её от барщины, обеспечу на всю жизнь, а не понравиться, пусть возвращается домой в любое удобное для неё время. Разрешите мне помочь Вере стать человеком грамотным и образованным, а крестьянская доля — доля крестьянки, от нее никогда не уйдет. Так что, Никита Акимович, по рукам?

В итоге, богатство попадьи, обещание освободить Веру от барщины, да и обыкновенная боязнь навлечь на себя гнев влиятельного священника, склонили чашу весов в пользу матушки. И родители Веры, после некоторого колебания, дали свое согласие. Так Вера, безграмотная крестьянская девочка, крепостная барина Сомова, волей случая попала в другой мир, мир для нее необычный, но очень интересный и так не похожий на тот, в котором она жила до этого. Матушка Софья оказалась хорошим педагогом и отдалась делу воспитания девочки с жаром всей своей души. Вера впитывала в себя знания, словно губка живительную влагу, а матушка учила Веру всему тому, что знала сама. Кроме грамоты, она познакомила её с правилами поведения, умению одеваться, шитью и кройке, кулинарии, правилам ухода за огородом. Со временем привила ей любовь к литературе, и они частенько разбирали те или иные произведения русских и иностранных авторов. Теперь Вера ходила не в домотканых нарядах, а в сатинах, на ногах красовались не липовые лапти, а изящные ботиночки. С возрастом девочка расцвела, налилась соком, округлилась и превратилась в прелестную девушку, писаную красавицу. Когда девушке исполнилось семнадцать, матушка присмотрела ей жениха из работящей семьи Пономарёвых и успешно отрекомендовала его родителям Веры. Нареченный, Иван, был крепким, выше среднего роста парнем, с густыми, волнистыми русыми волосами на аккуратной голове. Матушка выполнила свое обещание и освободила Веру от барщины, построила молодоженам дом, подарила молодым широкую кровать, что было новинкой в селе, подарила английскую швейную машинку, зеркало, паровой утюг и часы-ходики. Она же справила им свадьбу и одела молодых к венцу. Потом снабдила их скотом и некоторым инвентарем. Так, нежданно и негаданно, молодые сразу встали на ноги, вызвав среди односельчан чёрную зависть. Но молодожёны, упиваясь своим благополучием, ничего не хотели замечать и жили душа в душу. Спустя несколько лет после свадьбы Пономарёвых, отменили крепостное право. К этому времени у них уже родилось два мальчика. Первенца назвали Егором, второго-Митрофаном. Спустя два года родился третий мальчик, Алексей. Впоследствии родились еще три девочки. Несмотря на большое хозяйство, родители не заставляли детей исполнять непосильную работу, но и не дозволяли им бить баклуши. Каждому был определен круг обязанностей, за исполнение которых строго спрашивали. Все дети Пономарёвых учились. Учились они хорошо, и успешно окончили церковно-приходскую школу, за исключением Митрофана, который, несмотря на все старания и страдания матери, окончил два класса и заявил, что отныне будет пасти овец. Мать махнула на него рукой и разрешила ему заняться выпасом скотины, считая, что сын скоро разочаруется. Но тот с таким желанием и стремлением управлялся со своими блеющими подопечными, что мать решила больше не навязывать ему своей воли. Шло время, дети росли в достатке и заботе. Мать хотела, чтобы они не только хорошо разбирались в сельском хозяйстве, но освоили и какое-нибудь ремесло. К сожалению, мастеровых в селе было — кот наплакал. Вальщики, сапожники, жестянщики, швецы, портные, даже плотники и столяры приходили со стороны. Не было даже своего кузнеца. У кого учится?

В это время барин Сомов, местный помещик, решил жениться. Приглядел себе невесту в Питере, и начал готовиться к свадьбе. Покойный отец оставил ему новый, добротный дом, многочисленные службы, даже вместительную стеклянную теплицу, но для молодой, да еще городской избранницы этого было явно недостаточно. Для престижа светской дамы, по мнению жениха, требовался выезд с шикарной каретой и вальяжными кучерами. Нужна была тройка красивых, породистых рысаков, в облегченной сбруе с кистями, серебряным набором, султанами и другой упряжной роскошью. Чтобы не ударить в грязь лицом, барин пригласил из Воронежа лучших мастеров и распорядился изготовить прогулочную карету, упряжь и все необходимое в лучшем виде, не жалея средств на приобретение лучших материалов. Немец, управляющий имением, проявляя заботу, предложил хозяину подобрать пару смышлёных мальчиков из крестьянских детей и приставить их к мастерам. Пусть, мол, числятся на побегушках, но одновременно присматриваются и перенимают азы мастерства. Он говорил барину, что одно дело уметь изготовить инвентарь, но потом за ним все равно ведь придется присматривать, содержать в порядке, ремонтировать, а для этого нужно иметь своего, знающего дело работника. Но сколько немец не ходил по домам — все попусту. Крестьяне отказывали ему, ссылаясь на нехватку рук в семье или находя иные причины. Ларчик открывался просто. Среди крестьян бытовало стойкое мнение, что все мастеровые люди никчёмные — шалопаи, пьяницы и прощелыги, а поэтому отдать ребенка на учение мастеровым равносильно тому, что толкнуть ребенка на порочный путь. Пономарёвым, точнее матери, эта идея наоборот понравилась, и было решено отдать старшенького, Егорку, в учение. Мать сказала немцу, что сын у нее грамотный, послушный, серьёзный не по годам, и лучшего ученика ему не найти. Егору шел уже четырнадцатый год, и он был хорошим помощником отцу, но было решено пожертвовать благополучием семьи ради будущего своего сына.

Мастеровым, грамотный и мыслящий подросток, пришелся по душе ровным характером и исполнительностью. Оторванные от семей, они любили болтать с Егором, скучая по оставленным дома ребятишкам, и с желанием открывали ему секреты своего мастерства, доверяя инструмент и поручая выполнять отдельные, несложные задания. Егор хорошо усваивал теорию, навыки практической работы и за год учебы освоил столько, что другим потребовались бы на это годы. Работа подходила к концу, но барин вдруг неожиданно приказал управляющему рассчитать всех нанятых работников, отказавшись от их услуг. Поговаривали, что невеста, не дождавшись свадьбы, вышла замуж за другого и уехала за границу. Работники, получив расчет, разъехались по домам, но Егора барин не отпустил, распорядившись, чтобы он закончил работу, которую мастера не успели доделать. В итоге Егор прослужил у барина почти четыре года. Возмужал, набил руку на многочисленных заказах барина и вырос в первоклассного специалиста столярных и плотницких дел — мастера «золотые руки». В восемнадцать лет его женили на Домне из рода Дымковых, людей спокойных, серьёзных и трудолюбивых. Однако, женившись, Егор забросил инструмент и вплотную занялся землёй, хотя в ней плохо разбирался и был крайне непрактичным в этом вопросе. Очевидно, Егор Иванович, как и его односельчане, считал, что ремесло — занятие для хлебороба недостойное. И если бы не совместное с родителями проживание и советы матери, то Егор Иванович быстро бы прогорел и оставил семью без куска хлеба.

Прошли годы. Многое изменилось в семье Пономарёвых. Женился брат Егора Ивановича — Митрофан, и ему построили хороший дом рядом с родительским. Отделили Алексея, построив ему небольшой домик ближе к реке. Сестры подросли, заневестились и разбежались замуж. У самого Егора Ивановича народилось три сына и четыре дочки. Когда самая старшая из детей, Вера, вышла замуж и уехала с мужем в Воронеж, второму ребёнку, Сергею, исполнилось восемнадцать лет. Пришло время задуматься о его судьбе. Женитьба братьев, постройка им домов, выделение имущества и скота отрицательно сказалось на благополучии семьи и лишило Егора Ивановича сна и покоя. Он плохо спал, порой терял аппетит, осунулся, все валилось из рук. Мать, конечно, прекрасно видела муки сына, но в отличие от него держалась с достоинством и не высказывала своего беспокойства. По-прежнему была деятельна, шустра и весела. Отец в расчет не брался, он был хорошим работником, но не стратегом. За последнее время, к тому же, сильно сдал и больше отлеживался на печке. Выбрав момент, когда в доме никого не было, мать позвала сына в избу, усадила за стол и повела разговор:

— Вот смотрю я на тебя, Егорка, и не узнаю! Совсем ты раскис, распустил нюни, все забросил и сам на себя не похож. Правда, ты и раньше звёзд с неба не хватал, но тогда с тобой рядом был здоровый отец, братья, сыновья и ты ходил героем, делая умный вид, хотя умом никогда не отличался. А теперь помощи со стороны нет, и ты раскис, опустил руки, совсем растерялся! А растерялся, скажу я тебе, потому, что не знаешь, что тебе делать. Ты всегда считал себя пупом земли и не замечал, что за тебя думала я, думал отец, братья, а теперь, когда ты остался один, ударился в панику и ходишь как неприкаянный. Думать, Егорка, думать нужно! Земли у нас хватает, скотины достаточно, есть весь инвентарь, хозяйственные постройки, а будет мало, сделаешь еще своими руками, ведь они у тебя из нужного места растут! Да что там говорить! Будешь теперь делать то, что я тебе скажу, а то от тебя самого толку, как с козла молока. Слушай меня! Завтра, чуть свет, запряжешь молодую кобылу в дрожки и поедешь в Усмань. Найдешь управляющего табачной фабрикой и договоришься с ним о поставках табака, цене и сроках. Оговори обязательно объем поставок и чем больше, тем лучше. Все условия напишешь на бумаге, а управляющий пусть подпишет и поставит печать. Тебе все понятно?

Егор Иванович застыл, глядя на мать, и долго молчал, двигая вверх — вниз головой, словно услышал какую-то несуразицу и, наконец, произнес:

— А где мы возьмем столько табака?

— Ничего ты, баран, не понял! Пора тебе, Егорка, не только слушать недалекого своего братца Митрошку, но иногда читать газеты. Ведь, слава богу, мы получаем «Ведомости». В газете, Егор, все чаще и чаще пишут о войне, а раз начали поговаривать о ней, значит, она обязательно будет. Солдатам на войну потребуется махорка, а поэтому наверняка будут военные заказы и табак начнут закупать. А много его сеют в селе? Мало. Разве что несколько грядок для себя!

— А разве солдатам не будет нужен хлеб?

— Нужен, но в России сейчас столько хлеба, что его хватит на три года вперед. Причем, в первую очередь, будут брать у крупных поставщиков, а у таких, как мы, все скупят спекулянты за гроши. Поэтому нужно выращивать то, чем пока не занялись ни помещики, ни крестьяне. Я понимаю, что для выращивания табака требуется много рабочих рук, одна прополка чего стоит, но таких рук на селе в избытке. Вот у тебя три девки, которые обиходят не одну десятину. А если их подружек, да еще других девчат пригласить и пообещать им всем денег на приданое? Вот тебе и рабочая сила! Хлеба сей столько, чтобы хватило только на еду, да на корм скотине, а всю остальную землю засей табаком. Махорка — это деньги и деньги немалые, не чета хлебу. Все! Иди и готовься в дорогу!

Егор Иванович приехал через три дня, приехал довольный и веселый. Рассказал, что его встретили на фабрике хорошо, даже угостили чаем с пряниками. Он показал матери договор и отдал ей двести рублей задатку, который ему вручили на фабрике. Ещё сказал, что сначала предложили в качестве задатка золотые червонцы, но он отказался, боясь обмана. Тут мать обозвала его дураком и предупредила, что впредь все расчеты будет вести с купцами лично. На фабрике, рассказывал дальше Егор, он встретил Шурку Черноусову из Подклетного, с которой ему приходилось встречаться и раньше. Она сейчас живет вдвоём с мужем в небольшом домике, земли не имеет и, кроме лошади, другой скотины у них нет. Люди они бездетные, занимаются скупкой в окрестных селах табака для Усманских и Елецких купцов. На фабрике ему сказали, чтобы он время не тратил и в Усмань табак сам не возил, а сдавал Шурке, которая будет с ним рассчитываться. Внимательно выслушав рассказ Егора Ивановича о поездке в Усмань, мать завела разговор на другую тему, которая давно её беспокоила. Разговор пошел о запланированной в этом году женитьбе Сергея, старшего сына Егора Ивановича. Тому пришла пора жениться, да и руки невестки в семье были бы не лишними. Но мать повернула по — своему:

— Ты, Егорка, отложи свадьбу Сергея на год! Он — не девка, ничего с ним не случится. Вот соберём урожай, продадим табачок и часть скотины, по — человечески оденем и обуем его, а потом справим свадьбу, да такую, чтобы не стыдно было перед людьми. А сейчас нам трудно будет справиться. Сам знаешь, что построили твоим братьям дома, отдали замуж сестер, отец вон стал немощным и помощи от него никакой, а поэтому со свадьбой мы залезем в кабалу и лишимся последнего хлеба вместе со скотиной. Давай подождём до следующей осени!

И мать оказалась права. Год выдался удачным. Собрали богатый урожай колосовых, овощей и даже яблок, но особенно порадовал табак, который вырос высоким, лопушистым, на диво душистым. Но насколько мудрой и прозорливой оказалась мать, заставив его заняться махоркой, Егор Иванович понял только тогда, когда получил сполна все деньги за свой товар.

Невеста Сергея, Полина, не дождавшись сватовства, вышла замуж, и Сергей остался свободным. Он возмужал, налился силой, расцвел. Был он красив, статен, роста выше среднего, с покатыми плечами, пышной волнистой русой шевелюрой на голове. Если учесть, что Пономарёвы пользовались в селе большим авторитетом, то Сергей считался завидным женихом. Уже неоднократно мужики, имевшие дочерей на выданье, заговаривали с Егором Ивановичем, намекая ему о женитьбе сына, о желании породниться с ним. Но он уходил от ответа или переводил разговор на другую тему. В конце концов, люди решили, что Егор Иванович просто-напросто зазнался и копается в невестах, набивая себе цену. Но ни те, ни другие не догадывались об истинной причине нежелания говорить про свадьбу сына. У Егора Ивановича была другая задумка. Шурка Черноусова уже давно мечтала отдать свою родную племянницу замуж и с завидной настойчивостью обрабатывала Егора Ивановича. Её доводы в пользу такого союза выглядели довольно убедительными. Она говорила, что племянница выросла в бедной семье, не знает радости и ласки. Ее отец, Сергей Кирсанович, человек грубый, пьяница, бабник и драчун. Домашними делами не занимается, свалил все заботы по хозяйству на своего отца. Всё содержание племянницы тетка взяла на себя. Она одевает и обувает её, готовит ей приданое. Главное, уговаривала Шурка Егора Ивановича, заключается в том, что выросшая в нищете и грубости, она, попав в семью Пономарёвых, будет век молиться на своих благодетелей.

Народная мудрость гласит: «Если хочешь иметь ласковую и рачительную хозяйку — не женись на бедной», но Егор Иванович никому, даже сыну, не открыв своей тайны, дал опрометчивое согласие на брак сына с племянницей Шурки. Наконец, собравшись с духом, Егор Иванович признался в этом своей матери. Выбор своего сына она не одобрила, рассудив, что соседи даже корову не дадут продать на сторону, если она дает много молока, а тут девку с богатым приданым, в другое село решили отправить. Егор Иванович возражал, говоря, что многие хотели бы заполучить её к себе в дом, но тетка подыскивает ей ровню. Тетка бездетная, богатая и всё свое богатство завещает ей. К тому же, породнившись, Шурка поможет выгодно продавать нам махорку и дальше, а значит, легко можно будет поженить остальных ребят и отдать замуж дочерей. Мать сначала упорствовала, а потом махнула на всё рукой. Делай мол, как знаешь! Только спросила, видел ли он сам будущую невестку? Егор Иванович сказал, что видел и не раз. Зовут её Дарьей, девка из себя видная, рослая, крепкая, с хорошей фигурой и на мордашку красивая.

Устранив со стороны матери препятствия, Егор Иванович с жаром принялся готовиться к свадьбе. Жену свою он не принимал во внимание. Домна, безголосое существо, в последнее время стала частенько прихварывать и в дела мужа не вмешивалась. Да с её мнением он никогда и не считался. Поэтому Егор Иванович решил не откладывать дело в долгий ящик и стал готовиться к поездке на смотрины невесты. Выкатил из-под навеса тарантас, кое-что поправил, покрыл лаком, достал парадную сбрую, проверил и смазал жиром. Тщательно вычистил лошадей, заплел косички в гривах, положил в тарантас шерстяной полог и тщательно смазал дегтем оси.

В престольный праздник, на осеннюю Казанскую, он на тройке горячих коней выехал из ворот и остановился возле крыльца. Только хотел слезть, войти в дом и перед поездкой поговорить с матерью, как она сама вышла из дверей вместе с Сергеем и заявила, что тоже решила ехать к сватам. Одета мать была по — городскому. Егор Иванович давно не видел её такой нарядной, красивой и в первый момент даже не узнал, раскрыв рот от неожиданности и удивления. Пропустив Сергея вперед, она без посторонней помощи уселась в тарантас и приказала ехать. Лошади рванули с места и вынесли ездоков к церкви, где мать неожиданно попросила остановить тройку.

— Ты, Егорка, прихватил с собой магарыч?

— Пока нет! Что, долго заехать и купить?

— А с чем ты думал явиться к сватам? До чего же тупой ты у меня, а ведь не молодой уже. Ладно, поехали в «монополку».

Возле торговой лавки Егор остановил лошадей. Мать, развернув завязанный на узелок носовой платочек, протянула сыну деньги и сказала, чтобы он купил четверть «казенки», пряников, конфет и лент для девочек, да только все хорошее и дорогое. Когда он принес купленное, и все было уложено в тарантас, она предложила прихватить кого-нибудь в качестве свидетелей. Выбор пал на Ивана Ивановича Лавлинского, по прозвищу — Хохол.

Мужика совсем молодого, но серьезного, грамотного, всегда аккуратно одетого. И еще на разбитную бабёнку, Прасковью Жиркову, бойкую на язык, голосистую песенницу и неутомимую плясунью.

По случаю престольного праздника свидетели были одеты в лучшие свои платья и слегка навеселе. Они сразу согласились на предложение Пономарёвых и тут же уселись в тарантас. Хохол влез на облучок, отобрал у Егора Ивановича вожжи, сказав, что никому не доверяет править лошадьми. Сергей за всё время не проронил ни одного слова, словно вся эта кутерьма была затеяна не ради него, а ради кого-то другого. Его мысли были заняты не происходящей вокруг него суетой, а воспоминаниями, как они, вдвоем с Полиной, теплыми ночами вдыхали дурманящий запах цветущих садов. А что ждёт его теперь? Кто она такая, выбранная отцом ему в жёны? Хороша ли собой? Красивая и ласковая, как Полина, или придется всю жизнь мучиться с нелюбимой женой?

— Ты чего, жених, нос повесил? — озорно спросила Прасковья. — Мы же не на похороны едем, а свататься. Аль раздумал жениться?

— Ты, Прасковья, перестань зубоскалить, и знай, что мы едем не свататься, а на смотрины и помните, чтобы никто даже не намекал на свадьбу. Мы только посмотреть невесту и всё! — взял инициативу в свои руки Хохол.

Прасковья обиделась и сжала губы, а Хохол причмокнул и лошади пошли рысью, оставив позади церковь, последние хатёнки и вынесли ездоков в Сомовский лес.

В тот год стояла на диво долгая и сухая осень. Поблекли поля, в лесах пылали золотом листья, пышно рдела рябина. Осеннее солнце пронизывало прозрачный воздух. Оно уже не жгло, а только блестело и сверкало ослепительным, холодным светом. Небо — бледно-голубое, высокое, безоблачное. Ясно и сухо. Прохладный и неподвижный воздух полон какой-то крепкой свежестью и тем особенным запахом, который присущ умирающей природе. Все тихо и беззвучно. Не щебечут птицы. Пустынные, голые нивы уходят во все стороны горизонта. И только изредка однообразный вид этих просторов оживляется яркой полосой веселых озимых.

Вот в такую пригожую пору и ехали Пономарёвы на смотрины. По гладкой, точно отполированной дороге, мчалась тройка, оставляя позади себя немеренные версты. Остался вдалеке лес, проскочили Семилуки и выехали на мост через Дон. И вот потянулись невзрачные домики в два порядка. В Подклетном престольным праздником тоже была Казанская. Встречались изрядно выпившие мужики. Девчата, в нарядных кофтах, отплясывали «матаню» под ухабистые звуки гармошки. Ребята дурачились, втискиваясь в хоровод девчат, старались прижать к себе одну из них или ущипнуть за мягкое место. Но стоило Хохлу остановить шикарную тройку, как замолкла гармошка, и весь хоровод поспешил к дому Черноусовых. Домик являл собой жалкое зрелище. Был он каменный, в два подслеповатых оконца, крытый камышом. Крыльца не было — его заменял плоский дикий камень. Ворота покосились и каким-то чудом держались на вереях. Вся семья Черноусовых высыпала на улицу, встречая дорогих гостей. Дед Кирсан, в чистой холщевой рубахе и в таких же портах, стоял впереди своего семейства с открытой белой головой и такой же белой бородой, подстриженной лопатой. Отец невесты был явно навеселе, голова его тоже была открытой и лоснилась обширной лысиной. Её мать, тщедушная, небольшого роста женщина, с землистым лицом, явно была больна. Тут же стояла тётка невесты с мужем и два подростка, семи и пятнадцати лет.

Как только лошади остановились, гости вышли из тарантаса, и подошли к встречающим. Поздоровались. Прасковья наделила пряниками и конфетами подростков и женщин, а дед Кирсан, с поклоном, пригласил приехавших в дом. Хохол, с трудом открыв ворота, завел тройку во двор, распряг и привязал лошадей к тарантасу, подбросив им сена. Когда он, управившись с лошадьми, вошел в жилище, то застал всех рассевшимися на лавках и скамейках по обе стороны, стоящего в центре комнаты стола. На столе в тарелках и глиняных чашках был разложен хлеб, нарезанное большими кусками мясо, холодец, яичница, солёные огурцы, квашеная капуста и другие незамысловатые кушанья. Кроме семьи Черноусовых, здесь было несколько близких родственников обоего пола, а через маленькие окна смутно проглядывались лица любопытных односельчан. Хохол выставил на тщательно выскобленный стол четверть «казёнки», предусмотрительно купленной в лавке, и предложил всем налить. Когда стаканы наполнились влагой, бабушка Вера попросила показать им ту, ради которой они ехали в такую даль. Тётка невесты из-за печи за руку вывела девушку, каким-то образом спрятанную в закутке, где и таракану негде было спрятаться. Невеста выглядела эффектно. Одета она была модно, в длинной чёрной юбке и беленькой кофточке в мелкий горошек. Рослая, ладная, хорошо одетая, она выглядела привлекательно. Её лицо, румяное от волнения, выдавало явное смущение и волнение, что ещё больше усиливало привлекательность. Семнадцатилетняя девушка была обворожительна. Бабушке Вере невеста понравилась. Она встала, подошла к внуку, взяла его за руку и подвела к суженой. Это была достойная друг друга пара. Полные свежей силы и молодой красоты, они дышали здоровьем и блаженством. Сергей чувствовал себя не в своей тарелке, хотя и не подавал виду, но внешне был спокоен и невозмутим. Чтобы выручить смутившегося жениха, Хохол весело и с вызовом сказал, что пора выпить за знакомство, а то от разговоров в горле пересохло. Взял стакан, поднял его и произнес:

— Я поднимаю стакан за молодых! За то, чтобы их жизнь была такой же чистой, как эта водка, а семья такой же крепкой!

Он залпом осушил стакан, поднял его выше головы и со всего маху бросил на пол. Было бы правильней, если бы этот тост произнес человек постарше и из числа родственников невесты, но собравшиеся дружно выпили и потянулись к столу за закуской. Пили за счастье, за здоровье молодых. Постепенно развязались языки. Мужики вспоминали свою молодость, свою женитьбу, хвалились урожаем. Говорили все разом и не обращали внимания, слушают их или нет. Бабы перемывали косточки молодым и сватам. Отец невесты, порядочно захмелевший, поднял очередной стакан и заплетающимся языком громко сказал:

— Я всех вас приглашаю на свадьбу моей дочери. Закачу такую свадьбу, что чертям будет тошно!

— А когда, Серёга, свадьбу будешь справлять? — поинтересовался у него шуряк, Петька Кадетов.

— Когда говоришь? А чего тянуть лыко, если всё готово. Вот возьмем, да и справим на Михайлов день!

— Ты бы меньше пил, а лучше думал своей лысой головой, на какие шиши будешь справлять эту свадьбу, — урезонил его дед Кирсан, услыхав похвальбу сына.

— А чего тут думать, если у неё есть богатая тётка. Правда, Сашка? — хорошился отец, стараясь быть весёлым.

Тётка промолчала и отвернулась, а Кирсан заметил:

— На чужой каравай, рта не разевай! Мы не богатые, но побираться не будем и свадьбу справим сами, но её придется отложить до весны. К этому моменту соберёмся с силами, да и скотина даст приплод. Как думаешь, сваха?

— Ну что ж, мы согласны! — ответила бабушка Вера и поглядела на сына. Егор Иванович согласно кивнул.

— Между прочим, мы в прошлом году тоже перенесли свадьбу на год, а невеста взяла и вышла замуж за другого, — многозначительно заметила бабушка Вера. Все сидевшие в доме переглянулись и промолчали.

— Одним словом, весной, на пасху, мы присылаем сватов и тогда обо всём договоримся, а теперь разрешите откланяться и поблагодарить хозяев!

Тройка уже стояла у дверей дома, окружённая толпой деревенских зевак. Казалось, что провожать Пономарёвых вышло все село, очарованное шикарным выездом.

Свадьбу справили весной, как и договаривались, на Красную горку. Это было сделано по настоянию бабушки Веры, которая объяснила своим, что раньше играть свадьбу нельзя, так как к пасхе все жители села, даже самые бедные, зарежут последнюю овцу или последнего поросёнка, но праздник отметят, как положено. А вот когда люди съедят всё припасённое и выпьют всё до капли, тогда мы и пригласим всех желающих. Чуть ли не целую святую неделю жарили, парили, варили и готовили целыми возами еду. Было приглашено более десятка соседских баб, которые под присмотром бабушки Веры готовили диковинные для села кушанья, сами того не понимая, что они готовили и как это называется. Черноусовы настаивали, чтобы свадьбу сыграли в двух селах, но бабушка убедила их в том, чтобы свадьба состоялась один раз в доме Пономарёвых, который и более вместительный и более подходящий для большого количества гостей. Она говорила, что в этом случае будет меньше расхода, а Черноусовы пусть приглашают сюда всех, кого сочтут нужным. Логичный довод с ее стороны сыграл не последнюю роль, и выбор места проведения свадьбы состоялся. Бабушка Вера, настаивая на своём предложении, руководствовалась ещё и тем, что не хотела показывать родственникам бедность и нищету семьи невесты. Венчали молодых в местной церкви, и Егор Иванович с паперти обратился к своим односельчанам с приглашением прийти на свадьбу. Для самых близких и родных накрыли в большой и малой избе, а для соседей и знакомых установили столы во дворе и даже на улице. Целую неделю гуляло село. Самогон лился рекой, столы ломились от еды. Надолго люди запомнили небывалую по размаху свадьбу.

Пришло и похмелье. Свекровь болела и была никудышной помощницей молодой невестке. Бабушка Вера тоже давно отошла от домашних дел, а золовки были еще малы. И пришлось молодке, с первых дней замужества, засучить рукава и взвалить на свои плечи груз забот по дому. Егор Иванович жалел её, старался по возможности позволить подольше поспать, освободил от ухода за скотиной, обязав заниматься ею своих малолетних дочерей и сыновей. Единственными помощниками были пятнадцатилетний деверь Никита и тринадцатилетняя золовка Мария. Сергей тоже жалел молодую жену, особенно когда узнал, что Дарья забеременела. Он рубил и носил дрова, выносил помои, не разрешал поднимать большие чугуны, оберегая её. Лелеял и не чаял в ней души. Дарья, в свою очередь, старалась угодить мужу и особенно свёкру. Никто не вмешивался в её жизнь и домашние хлопоты, чем помогали чувствовать себя вполне самостоятельной. Бабушка Вера всё время проводила в малой избе, а свекровь не могла на неё намолиться и была рада, что, наконец- то в доме, появилась настоящая хозяйка.

Но недолго длилось семейное счастье. Началась война. Сергея мобилизовали на покров. Отец и беременная жена отвезли его в Воронеж, дождались, когда призванных погрузили на Курском вокзале в вагоны, и отправились домой. Дарья была так расстроена, что проезжая мимо родного дома, отказалась даже проведать родных.

Сильно переживал разлуку с женой и Сергей. Он замкнулся, сник и почти ни с кем не разговаривал, хотя в этот раз из села было призвано в армию сто человек. Хохол, которого забрали в армию вместе с Сергеем, понимал состояние своего друга и не навязывал ему своего мнения, не утешал. Все его участие сводилось к ходьбе за едой на кухню. Поезд с мобилизованными шел ходко, почти без остановок, и на исходе недели они были уже в Киеве. Правда, до самого Киева немного не довезли, высадили в Дарнице. На окраине пригорода, на берегу Днепра, в один ряд выстроились приземистые бревенчатые казармы, окруженные высоким забором. Перед казармами раскинулся обширный плац, кое-где изрезанный учебными траншеями и окопами. После завтрака всех повели в крайнюю казарму, где размещался лазарет и приказали ждать вызова, никуда не отлучаться и не ходить по полю. Через несколько минут, из лазарета вышел фельдфебель, построил в две шеренги новобранцев и представился странной фамилией Гусак. Был он приземист, с широкими плечами, на которых, почти без шеи, покоилась массивная голова с широким лицом и обвисшими усами на нем. Он призвал к тишине и стал громко выкликивать фамилии. Названные мужики отзывались, выходили из строя, показывались фельдфебелю и становились назад на свое место. Но тут вышла заминка. Когда назвали фамилию Дмитрия Попова, никто не откликнулся. Фельдфебель повысил голос и вновь назвал фамилию, но и на этот раз никто не отозвался.

— Он что, сбежал что ли?

— Да нет, господин начальник, он просто забыл свою фамилию, — отозвался Хохол.

— Как это забыл?

— Дело в том, что у нас в селе величают не по фамилиям, а по уличным кличкам и люди начисто свои фамилии забывают. Митькина кличка Демидов, по имени деда, а что его настоящая фамилия Попов он и не знает.

— Так, где этот Попов-Демидов?

— Вот он, в целости и сохранности, — ответил Хохол и толкнул в спину, стоящего впереди Митьку.

Фельдфебель назвал двадцать человек, приказал построиться отдельно, пересчитал и повел в лазарет. Там их взвесили, померили рост, объем груди, взглянули на зубы, оглядели кожу и разрешили выходить. После медицинского осмотра всех повели строем в баню. Помыли, одели в солдатскую одежду, тщательно подгоняя её под пристальными взглядами многоопытных унтер-офицеров. После помывки тоже не обошлось без приключений. Некоторые сердобольные родители, провожая сыновей в солдаты, собрали несчастным чадам в дорогу какие — то деньжонки. А чтобы рубли не потерялись, и тем более их не украли, догадливые мамы или жёны постарались зашить деньги в самые укромные места одежды. Новоиспеченные солдатики не знали, что оставляя в предбаннике свою одежду, уже больше никогда её не увидят, а значит, плакали их рублики горькими слезами. Вернее, они сгорели синим пламенем, так как санитарный врач приказал сжечь всю рвань, в которую были одеты новобранцы. Многие, не стесняясь, плакали по сгоревшим в огне сбережениям. В последующие дни всех их по рекомендации врачей и на усмотрение командиров распределили по командам. Более грамотных и крепких мужиков определили в артиллерию и пулемётные команды, малограмотных и безграмотных — в стрелковые части. Потом, уже в составе своих подразделений, призывников познакомили с распорядком дня, заставили изучать воинские уставы, научили различать знаки отличия командного состава, их звания и должности. Если учесть, что вся эта наука большинству солдат давалась с большим трудом, то можно себе представить, сколько сил, терпения и нервов потребовалось со стороны их непосредственных начальников, от которых требовали скорейшего обучения этой массы, одетой в серые шинели.

Сергей попал в пулемётную команду, где солдат обучал унтер-офицер Колбасюк, из хохлов. Человек грамотный и хорошо знавший свое дело. Он строго спрашивал со своих подчиненных за все огрехи, но был справедлив, честен и великодушен, что редко бывает среди военных. Сергей был грамотней и более развит по сравнению со своими сослуживцами, что Колбасюк отметил с первых дней обучения. А обучение набирало силу. Новобранцы ежедневно занимались строевой подготовкой, изучали устройство пулемёта, его разборку и сборку, сначала произвольно, а потом и на скорость. Проходили тактику пулемётного боя и частенько совершали марш-броски в полной боевой выкладке. Сергей, назначенный первым номером, нес на плече тело пулемёта, а его второй номер, богатырь Николай Гусев, тащил на спине станок и коробки с пулемётными лентами. Учили их обращению с винтовкой, её материальной частью и стрельбе на меткость. Прошло время, люди втянулись в службу, основательно освоили материальную часть оружия и все чаще и чаще ходили на стрельбище. Одним словом — готовились к войне основательно. Мужики всё реже вспоминали село и родных, а в последнее время стали поговаривать о фронте. Многим надоела муштра, и хотелось скорее попасть на передовую, где, как им казалось, будет проще и свободнее. Тем более, что там велась какая-то окопная война без громких побед и поражений. Через три месяца, в феврале, всех выстроили на плацу. Приехало большое начальство. Их поздравили с успешным окончанием учебы, пожелали скорейшей победы над неприятелем и возвращения к своим родным в целости и полном здравии. В Киеве, на пересыльном пункте вооружили, выдали сухие пайки на дорогу и эшелоном отправили в район города Дубно.

В окопах было сыро и неудобно, но не давила муштра и расписанный по минутам распорядок дня. Бои были вялыми, позиционными. Не было ни наступления, ни отступления, но вскоре идиллия закончилась. Пока русские блаженствовали, вооруженные силы противника использовали момент, и перешли в наступление. Удар был настолько сильным и внезапным, что стабильный и непоколебимый фронт в один миг рухнул и рассыпался как карточный домик. Началась паника. Войска бросали всё, что нельзя было унести с собой, думая лишь о том, как спасти свою жизнь. Самоуспокоенность и кажущееся благополучие сыграло с русскими плохую шутку. Штабные работники растерялись, и не только не пытались навести какой-нибудь порядок в войсках, но даже не знали каким образом спастись самим. Сергей со своим пулемётом занимал в это время позицию на подступах к штабу полка. У него был основательно оборудованный окоп с большим наличием боеприпасов, включая даже гранаты, что было в русской армии редкостью. Когда рано утром Сергей не спал, а медленно прогуливался по брустверу, вдыхая терпкий запах разнотравья и распустившихся цветов. В это время австрийцы начали обстрел русских из орудий. Неприятель, очевидно, знал расположение наших войск и поэтому снаряды стали ложиться все ближе и ближе к штабу. Было ясно, что противник хочет его накрыть, вывести из строя и тем самым нарушить управление войсками. Не надо было быть опытным тактиком, чтобы понять, что за обстрелом последует атака кавалерии и пехоты. Сергей, прыгнув на дно окопа к разбуженному грохотом Николаю, успел увидеть, как офицеры выбегали и забегали в штаб, на ходу застегивали обмундирование, натягивали на ноги сапоги, что-то кричали, махали руками, ругались. Приставленные к штабу солдаты выносили какие-то коробки и мешки, укладывали в повозки. Ездоки ловили обезумевших лошадей и с трудом их запрягали. В это время, из штабного домика вышел полковник Заенковский. Высокий, стройный, элегантный, в хорошо сидящей на его ладной фигуре военной одежде. Он огляделся вокруг и неторопливо, словно на прогулке, направился к окопу пулемётчиков, не обращая никакого внимания на близкие разрывы снарядов. Подойдя к окопу, он присел с краю на корточки и спокойно спросил сидевшего внизу Сергея:

— Скажи-ка, братец, как тебя зовут?

— Серёга, ваше благородие! — вытянулся в окопе по стойке смирно Сергей.

— А фамилия?

— Пономарёв!

— Вот что, солдат Пономарёв, хочу тебя попросить задержать австрияков хотя бы на полчаса. Трудно будет это сделать, но надо. Хочу сказать, что ни справа, ни слева от тебя никого нет. Я дал команду отступать. Австрияки сейчас бросят стрелять из пушек и пустят в наступление пехоту, чтобы захватить штаб. Твоя задача задержать противника насколько будет возможно. Только ты один сможешь это сделать. Все понятно, солдат Пономарёв?

— Будет сделано, ваше благородие!

— Да ты не тянись, а то снесут башку, и некому будет встречать австрияков!

— А как же вы, ваше высокоблагородие, не боитесь ходить под снарядами?

— Я, Пономарёв, заговорен от пуль, а ты нет, поэтому береги себя. Постарайся и задержи противника хотя бы на полчаса, не меньше. Да, вот что, у тебя нет часов, а поэтому возьми мои.

Полковник достал из кармашка серебряные часы на цепочке и протянул их Сергею.

— Вот здесь нажмешь на кнопку, и крышка откроется. Ты умеешь отсчитывать время?

— Уметь — то я умею, но зря вы, ведь часы дорогие и жалко будет, если они достанутся врагу.

— Нет, это ты зря! Когда вы догоните нас, часы назад и вернешь. Ну, храни вас господь!

Полковник перекрестил их, легко встал и также неторопливо пошел к штабу. Через минуту штабные повозки исчезли, а Сергей и Николай остались один на один с вражеской армией. Только успел стихнуть скрип колес и топот лошадиных ног, как в штабной домик влетели два снаряда и разнесли его в щепки.

— Плохие австрияки стрелки, если на один дом потратили столько снарядов, — наконец проговорил Николай, молчавший все это время. — А полковник и в правду заговоренный, если вовремя убрался отсюда.