Последние годы

Последние годы

Я не успела сказать, что Бенвенуто был уже женат. Женился он в шестьдесят с лишком лет как бы впопыхах, тайно ото всех, в жены взял свою экономку. В архивах отыскали ее имя — Пьетра ди Сальвадоре Париджи. Вазари пишет, что, не считая двух незаконных детей, у Бенвенуто было пять рожденных в браке. К жене и детям он был очень привязан. Остались документы, сообщающие, что Бенвенуто заботился о воспитании детей. Старшую дочь он учил игре на арфе, видно, память об отце, музыке и флейте была в нем всегда жива.

Был у него заказ от герцога, который Бенвенуто получил где-то в начале 60-х, но у него не лежало к нему сердце. Герцог сообщил Бенвенуто через своего секретаря, что хотел бы, чтобы мастер сделал «некие истории барельефом из бронзы вокруг хора Санта-Мария дель Фьоре». На первый взгляд вполне достойный заказ, но слишком много было «но». Во-первых, хоры были сделаны покойным Бандинелли. Бенвенуто даже от его имени приходил в ярость, а здесь ему заказывают «украшать его стряпню». Бенвенуто считал, что хор сделан неправильно, в нем не было «ни искусства, ни удобства, ни красоты, ни изящества». Во-вторых, заказанные барельефы должны были размещаться настольно низко, что они были бы не видны, а являлись бы, по сути дела, сборником грязи и «мочильней для собак».

Но Бенвенуто не позволил себе прямо отказаться от заказа, все, что приказывает его светлость, — закон. Герцог поручил старостам Санта-Мария дель Фьоре заключить договор с условием, что сам герцог будет платить 200 скудо в год (как всегда, жадничал его светлость), а остальное должны были добавлять старосты. Во Флоренции исстари существовали две организации для выполнения художественных работ: общественная и государственная. Институт общественного попечительства был создан старостами богатых цехов. Это называлось «opera». Главы цехов назначали цеховых мастеров членами попечительства, которые следили за строительством и содержанием церквей и зданий, заключали договоры, выбирали художников, архитекторов, мастеров и рабочих, поставляли строительные материалы и т. д. Opera Санта-Мария дель Фьоре был наиболее уважаем, Бенвенуто называет его «Постройкой».

Возразить герцогу Бенвенуто не мог, а со старостами Постройки можно было говорить начистоту. Он тут же начал их отговаривать от создания барельефа для хора, потому что на него пойдет слишком много бронзы, и все не впрок, и что лучше для собора, если бы он, Бенвенуто, сделал средние двери, которые по красоте не будут уступать дверям Баптистерия, исполненным блистательным Гиберти. Более того, он соглашался написать в договоре, что если он не сделает бронзовые двери лучше, чем те, которые украшают Баптистерий, то он ничего не хочет за труды, «но если я их выполню сообразно своему обещанию, то я согласен, чтобы их оценили, а потом пусть дадут мне на тысячу скудо меньше того, во что людьми искусства они будут оценены». Горько это читать, прямо скажем.

Старостам очень понравилось предложение Бенвенуто, и они направились с этим к герцогу, уверенные, что получат положительный ответ. Не получили. Герцог сказал, что Бенвенуто всегда желает поступать наперекор его желанию. Ему заказаны барельефы к хорам, вот пусть он и делает. Бенвенуто добился аудиенции, герцог позволил ему высказаться.

Бенвенуто употребил все свое красноречие и уговорил-таки Козимо, что ранее заказанных барельефов хорошо бы сделать к этим хорам две кафедры, которые будут «две великие работы и будут славой его высокой светлости». Он обещал украсить эти кафедры «многими историями барельефом». Герцог поручил ему сделать модели для будущих кафедр.

Бенвенуто потратил на модели много сил и времени. Он сделал их несколько. Одна кафедра было восьмигранная, ей он уделил наибольшее внимание, и рисунок в ней был красивее прочих. Кроме того, эта кафедра больше соответствовала требованиям, которые к ней применялись. Трудность состояла в том, что он никак не мог попасть к герцогу на прием. Бенвенуто терпеливо ходил во дворец, и все никак. Наконец ему разрешили оставить там свои модели для просмотра.

Из всех сделанных моделей его светлость выбрал, с точки зрения Бенвенуто, самую некрасивую. Герцог вел себя милостиво, Бенвенуто удалось высказаться в защиту искусства, но сколько ни уговаривал он, сколько ни «метал бисер», Козимо остановился на квадратной кафедре. Но все разговоры были пустыми, кафедра так и не была построена, а барельефы для хора, сделанного Бандинелли, висели на Бенвенуто пять лет. Он их так и не сделал. На жизнь приходилось зарабатывать ювелирными работами.

И еще он писал. Два трактата были сочинены в эти годы — «Трактат о золотых дел мастерстве» и «Трактат о скульптуре». Как всегда, Бенвенуто отдался этой работе со всей страстью. В кватроченто и чинквеченто все писали трактаты — на любую тему. Леонардо, например, писал «Трактат о свете и тени», «Трактат о глазе», «Трактат о полете птиц» — всего не перечислишь. Трактаты Бенвенуто были сугубо профессиональными — рекомендации по ювелирному делу и по искусству ваяния. В них он уделил внимание и собственной особе, не без этого, но, помимо чисто технических уроков и рекомендаций, там много рассуждений по поводу искусства вообще.

Бенвенуто поет гимн скульптуре, пытаясь от своего имени разрешить давний спор — что выше, живопись или ваяние? Естественно, он отдает пальму первенства последнему. Спору этому была уже сотня лет. «В пластическом искусстве самое главное — уметь изобразить нагого мужчину и нагую женщину», — пишет Бенвенуто.

А как ее изучишь — анатомию человека — без вскрытия трупов. Это было необходимо не только медицине, но и художникам. В Средневековье за подобное действо можно было угодить на костер. Вскрывать трупы позволил указ короля Сицилии, а по совместительству императора Священной Римской империи Фридриха II в первой половине XIII века. Уже тогда интерес к Античности и к строению человеческого тела был очень велик. Лекции по анатомии впервые в Европе стали читать в Болонском университете в 1316 году.

А эпоху Ренессанса любили и умели поговорить. В искусстве главными спорщиками были Леонардо и Микеланджело. Мнению титанов вторили ученики и почитатели. Леонардо безоговорочно отдает пальму первенства живописи. «Глаз, — пишет он, — есть окно человеческого тела, через которое человек глядит на свой путь и наслаждается красотой мира… Он есть глава астрономии, он создает космографию, он руководит всеми человеческими искусствами и направляет их. Он направляет человека в различные страны света. Он царит над математикой и дает материал для самых достоверных наук… Он породил архитектуру и перспективу, он же создал божественную живопись».

Поэзия, по Леонардо, — искусство слепых. «Дай мне вещь, — говорит он, — которую я мог бы видеть, не только слышать». Такое же у него отношение и к музыке. «Музыку нельзя назвать иначе как сестрой живописи, ибо она предмет слуха, второго чувства после зрения… Музыка, в отличие от живописи, умирает сразу после своего возникновения». Леонардо можно понять. При дворе Лоренцо Великолепного в чести было слово, герцог и сам был поэтом, некоторые считали его гениальным, живописи уделяли куда меньше внимания. Божественный Боттичелли был общим кумиром, но даже ему, не говоря о Гирландайо, приходилось искать работу на стороне. А Леонардо ценили в основном как музыканта (неожиданная параллель с Бенвенуто). Не желая услаждать двор игрой на арфе, Леонардо уехал в Милан на службу к врагу Флоренции Лодовико Моро.

К ваянию Леонардо относится с уважением, но считает это искусство значительно ниже живописи, потому что в скульптуре нет полутонов, там нет тайны. Работа трудная, с эстетической точки зрения некрасивая, ваятель вечно мокрый от пота и еще припорошен мраморной пылью — со стороны он похож на мельника. Микеланджело вообще не считал себя живописцем, он относился к этому, можно сказать, с высокомерием, как к чему-то для себя чужеродному. Все его надежды и помыслы были связаны именно со скульптурой. Если бы не настойчивость и щедрость папы Юлия И, не было бы росписи Сикстинской капеллы. Между соперниками была разница в двадцать три года, понятно, что Микеланджело казался Леонардо мальчишкой, вздорным и заносчивым. Микеланджело действительно никогда не упускал случая подковырнуть старого мастера. Понятно, что в этом споре Бенвенуто был целиком на стороне своего учителя.

А. К. Дживелегов о Бенвенуто: «Ему улыбнулась слава как скульптору. Естественно, что это свое искусство он считал самым значительным и самым универсальным. Сколько копий переломал он, чтобы доказать преимущество скульптуры перед живописью! Когда Бенедетто Варки обратился к Микеланджело и другим художникам, в том числе и к Бенвенуто, с просьбой ответить на вопрос, какое из двух искусств благороднее, он яростно доказывал всюду преимущество скульптуры. Вот несколько характерных выдержек из письма к Варки: «Скульптура — мать всех искусств, в которых приходится иметь дело с рисунком. Хорошему, хорошей школы скульптору очень легко сделаться… лучшим живописцем, чем незнакомому основательно со скульптурой. Живопись не что иное, как отражение в ручье дерева, человека или еще чего-нибудь.

Различие между скульптурою и живописью — различие между вещью и тенью»».

Вот ведь как. Это значит, и «Тайная вечеря», и «Джоконда», и… сами продолжайте список — «отражение дерева в ручье»? Рисунок Бенвенуто больше ценит, что краски. В своем трактате он дает наставления ученикам, как нужно учиться рисованию. Прежде всего, надо уметь грамотно рисовать кости человеческого скелета: «После того как ты нарисовал и запомнил эти кости, ты начнешь рисовать чудеснейшую кость, которая идет посредине, между двумя бедренными костями. Эта кость удивительно красива». Дживелегов пишет, что «такими лирико-анатомическими наставлениями наполнено много страниц». Для Бенвенуто человек — прекрасное творение природы.

Бенвенуто смело можно назвать теоретиком искусства. В своем трактате о скульптуре он пишет, что ваятель должен иметь две модели для статуи, вначале делаешь маленькую, а потом большую — в размере окончательной работы. Он пишет: «Микеланджело Буонарроти работал обеими способами, но, убедившись после долгого опыта, что маленькие модели недостаточны, стал необыкновенно тщательно готовить большие модели по точному размеру мраморной фигуры. Это я видел собственными глазами в сакристии[4] Сан-Лоренцо. И всякий, кто берется работать с большой моделью, должен взять уголь и нарисовать главный фас своей статуи так, чтобы рисунок был точен. Ибо, если кто не обращал должного внимания на рисунок, того часто обманут железные инструменты. И лучший способ, который вообще существует, — это тот, которым пользовался великий Микеланджело. Он заключается в следующем. После того как нарисован главный фас, нужно начинать с этой стороны и снимать резцом мрамор, как если бы хотели сделать фигуру полурельефом, и таким образом постепенно открывать всю фигуру». Это было написано уже после смерти великого скульптора, и очень хорошим ответом служат стихи самого Микеланджело на этот счет:

Когда искусство в осененьи свыше

Задумает живой дать некий образ,

То замысел родит первоначально

Модель простую в материале скромном.

Но есть еще рождение второе.

Оно свершится молотка работой

Над горным камнем, и тогда тот образ

Затмит красою идеал предвечный.

К печати трактаты Бенвенуто были подготовлены писателем Герардо Спини. Желая придать им литературную форму, Спини их основательно переработал, но столетия спустя, а именно в 1857 году, они были изданы в своем подлинном виде по найденной в Венеции рукописи. Написал Бенвенуто и несколько «Рассуждений»: «Об искусстве рисования», «О зодчестве», «О распре, возникшей между ваятелями и живописцами по поводу правой стороны, предоставленной живописи на похоронах великого Микеланьоло Буонарроти».

«Жизнь…», по утверждению Бенвенуто, он начал писать в 1558 году, рассказ довел до 1562 года, писал, должно быть, еще несколько лет. Но в «Трактате о золотых дел мастерстве» он тоже рассказывает о своей жизни, и некоторые места этих описаний разнятся с теми, которые есть в книге «Жизнь…». Так в «Трактате…» он сообщает, что начал писать свое бытописание в 1554 году, вернувшись из кратковременной поездки по церквям. Тогда он нашел своего государя «смутным», затем началась свара по поводу оплаты за Персея. «Я решил, что это моя беда происходит от небесных влияний, которые над нами властвуют; поэтому я принялся писать всю жизнь мою, и происхождение мое, и все, что я сделал на свете. И так написал все те годы, что я служил этому моему преславному господину герцогу Козимо, но, рассудив затем, насколько великие государи не любят, чтобы какой-либо их слуга, жалуясь, говорил им истину о своей правоте, я это исправил; и все те годы, что я служил моему господину герцогу Козимо, притом с великой мукой и не без слез, я их порвал и бросил их в огонь, с твердым намерением никогда больше их не писать». Эти строки написаны где-то между 1565 и 1568 годами. Лозинский считает, не исключено, что «порвал и бросил их в огонь» есть некое иносказание. Речь идет о той книге, которая дошла до нас, и дает некоторое объяснение, почему он не стал писать «Жизнь…» дальше.

Расскажу несколько подробнее о судьбе рукописи. Я не боюсь повтора, в заключение рассказа о жизни Бенвенуто Челлини эта информация будет звучать более внятно для читателя, чем рассказ в самом начале моей работы.

Бенвенуто, конечно, хотел опубликовать «Жизнь…», но не получилось. Времена были тяжелые, инквизиция, иезуиты, но это только мои догадки. После смерти Бенвенуто его рукопись неведомыми исследователям путями досталась знатному семейству Кавальканти. Тем не менее о рукописи знали, она ходила в списках, как наш самиздат. В конце XVII века Лоренцо Кавальканти подарил рукопись «Жизнь…» лингвисту и врачу Франческо Рени, рукопись понадобилась для издания словаря, в ней были россыпи словесного богатства. Наследники Рени отдали рукопись в библиотеку иезуитов. Эта библиотека в конце XVIII века перешла в ведение флорентийской конгрегации благотворительных школ, откуда потом и благополучно исчезла. Последний ее хозяин — букинист — хранил рукопись до самой своей смерти и завещал ее флорентийской библиотеке Mediceo-Laurenziana, где она хранится и по сей день.

Бенвенуто Челлини умер 13 февраля 1571 года и был с почестями похоронен в церкви Благовещения во Флоренции.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.