Глава третья От Арджентии до Касабланки

Глава третья

От Арджентии до Касабланки

После всех разговоров о войне, которые велись в Арджентии, мне стало вдвое труднее мириться со своей относительной бездеятельностью в Арктике, где я занимался только воздушной разведкой. К счастью, уже недели через две после конференции, в начале сентября, моя эскадрилья была отозвана в Соединенные Штаты. Я немедленно подал заявление о приеме в школу штурманов, чтобы получить звание, если не пилота, то хотя бы штурмана, и благодаря этому иметь возможность скорее попасть на театр военных действий за океаном. Мысленно я подчеркнул красным карандашом некоторые места в своем заявлении и поставил в нем несколько восклицательных знаков. Возможно, это сыграло некоторую роль: в конце сентября моя просьба была удовлетворена, и я получил приказ о назначении на аэродром Келли в Сан-Антонио (штат Техас). Сначала я был офицером наземной службы, затем — офицером разведки; теперь мне предстояло стать офицером летной службы.

В своих записях, относящихся к первым дням пребывания на аэродроме Келли, по возвращении в Соединенные Штаты я нахожу почти на каждой странице замечания о благодушном настроении, с которым приходилось сталкиваться повсюду. Это настроение не могло не поразить меня — человека, вернувшегося после выполнения задания за океаном; я уверен в том, что оно поражало всякого, кто возвращался в то время из поездок в Англию; впрочем, пожалуй, мне не следовало так удивляться. Однако, когда мои друзья говорили (это случилось трижды), что мне пора снять военную форму, что я уже провел в армии законный год и упускаю широкие возможности использовать улучшившуюся рыночную конъюнктуру, я сначала вступал в спор, затем стал недоумевать, откуда берется такая дубовая бесчувственность ко всему, что происходит в мире, и, наконец, ушел в себя и перестал вести разговоры на эту тему. В сентябре и октябре 1941 г. такие споры были бесполезны. Кроме того, я имел представление об истоках подобной безмятежности, и мои соображения никого не поразят новизной. Ее питали крупнейшие американские газеты: «Чикаго трибюн», газеты Херста, нью-йоркская «Дейли ньюс», вашингтонская «Таймс-Геральд» и газеты треста Скриппс-Говарда. То многоголосым хором, то в унисон они пели обольстительную песнь сирены, призывая к безразличию, самодовольству, бездеятельности. Если этот сладкозвучный хор отражал настроение народа, это значило, что газеты забыли о своей обязанности нести народу свет и знание. Если же издатели газет считали, что выполняют свою обязанность, то их представление о свете и знании заслуживало весьма нелестной характеристики.

В первое воскресенье декабря я получил разрешение навестить свою семью, жившую на ферме у Форт Уорт. Через несколько дней (если бы все прошло гладко) я должен был окончить штурманскую школу; я, конечно, не знал, куда буду назначен, и поэтому хотел провести день-другой дома со своими детьми.

В воскресенье я встал поздно и сразу после завтрака уехал кататься верхом. Когда я вернулся домой часа в три дня, жена сообщила мне, что Гарри Хэтчинсон и Джин Кэйгл звонили мне с радиостанции. Я решил, что они просто собирались поговорить со мной о делах, прежде чем я вернусь в Сан-Антонио, а вести деловые разговоры мне не хотелось. Кто-то из детей включил радио, чтобы послушать музыку, и тут я понял, почему Гарри и Джин звонили мне. По радио передавался приказ, гласивший, что все офицеры и солдаты должны немедленно явиться в свои части.

Все заговорили сразу, перебивая друг друга. Я поспешно сменил штатский костюм на военную форму и позвонил по телефону адъютанту на аэродром Келли; тот посоветовал мне вернуться сейчас же в лагерь на машине. Мне оставалось лишь строить самые невероятные догадки и отвечать на вопросы детей — что такое Пирл Харбор и где он находится? Машина подъехала к крыльцу, я поспешно попрощался и отправился на юг.

По дороге в Сан-Антонио я обогнал сотни военнослужащих, добиравшихся до своих лагерей с попутными машинами. В свою машину я посадил четверых одного из Массачузетса, одного из Восточного Техаса, одного из Западного Техаса и говорившего нараспев юнца из Северной Каролины.

На аэродроме Келли все волновались и недоумевали, как и я. С каждым часом появлялись все более невероятные слухи. Зарегистрировавшись и явившись к адъютанту и к дежурному офицеру, я отправился на квартиру, которую снимал близ аэродрома, и заказал телефонный разговор с отцом. Нас соединили только через два часа, а мое волнение нарастало с каждой минутой. Наконец, раздался звонок, и я взял трубку. Мне ответила главная телефонистка Белого Дома мисс Хэкмейстер.

— Алло?

— Капитан Эллиот?

— Алло, Хэки… Отец занят?

— Я вас сейчас соединю. Я только хотела убедиться в том, что это вы.

После короткой паузы я услышал голос отца:

— Эллиот?

— Алло, папа! — Мне приходилось почти кричать.

— Как поживаешь, сын?

— Я? Превосходно. Как ты?

— Я… очень занят, конечно.

— Какие новости, папа?

— Новости? Конечно, дела довольно серьезные… А что слышно у тебя?

— У меня?

— Да. Что у вас там говорят?

— Ну… говорят, что всех нас отправят завтра… что всем эскадрильям будет приказано вылететь на Филиппины.

— Да?

— А недавно мы слышали, что в Мексике высадился японский десант и что в любой момент можно ожидать нападения на техасские авиабазы.

— Вот как!

— Затем рассказывали, что японцы готовят экспедиционную колонну пехоты, которая вторгнется в Техас или Калифорнию через мексиканскую границу…

Я услышал восклицание отца, свидетельствовавшее о том, что он слушает меня с интересом.

— Ладно, — сказал он, — если ты еще что-нибудь услышишь, дай мне знать, хорошо?

— Конечно, конечно! Как только я…

В телефоне щелкнуло: он положил трубку; я сделал то же самое и вскочил…

Как?! Что же произошло? Я звонил ему, чтобы узнать новости, а кончилось тем, что я рассказывал ему…

И он хочет, чтобы я сообщил ему, если узнаю что-нибудь новое… Ему Главнокомандующему и вождю.

Я вздохнул и пошел спать.

* * *

Нападение на Пирл Харбор не изменило программы занятий в штурманской группе вплоть до назначенного дня выпуска. Я получил назначение в 6-ю разведывательную эскадрилью, стоявшую на Западном побережье; штаб ее был расположен в пустыне у сухого озера Мюрок, близ Ланкастера в Калифорнии. Мы несли патрульную службу над Тихим океаном. Я прослужил сперва в 6-й, потом во 2-й эскадрильях до конца января; затем я внезапно получил секретное предписание явиться к командиру 1-й картографической группы на аэродром Боллинг в Вашингтоне.

Этот приказ и характер моего нового назначения были окружены такой тайной, что у меня возникли самые радужные надежды. Не иначе, как что-нибудь очень крупное и важное. Наверняка какое-нибудь задание за океаном…

И действительно, это оказалось назначением за океан, но когда я узнал, в чем оно состояло, меня слегка покоробило. Оно носило условное обозначение «Устарелое предприятие» и представлялось мне таким скучным, что, на мой взгляд, оно не только устарело, а вообще никуда не годилось. Мне и еще одному штурману поручалось вести воздушную разведку и аэрофотосъемку обширных районов Северной Африки. Африки!

Перед самым отъездом у меня была беседа с отцом — одна из наших обычных бесед между завтраком и началом его рабочего дня; я поделился с ним своим разочарованием по поводу этого якобы «чрезвычайного» задания. Задание было, конечно, сверхсекретным, но я считал возможным, что главнокомандующий уже осведомлен о нем.

Так оно и оказалось, и отец тотчас же стал объяснять мне, почему мое задание в действительности гораздо важнее, чем я предполагал. Как и все его объяснения, оно помогло мне лучше понять проблемы и стратегию войны в масштабе всего земного шара. Начать с того, что отец просиял от удовольствия, когда я рассказал ему о характере своего задания. Пока я выражал недовольство и объяснял, почему я считаю, что не стоило поднимать по этому поводу такой шум, он варил себе кофе (отец всегда сам варил кофе, утверждая, что на кухне не умеют делать это как следует).

Наконец, когда я перестал ныть по поводу маловажности своего назначения, отец сказал:

— Ты неправ. Ты считаешь, что тебя посылают только для того, чтобы фотографировать какие-то пески, и что это бесполезная трата времени и пленки. Но это неверно. Взгляни на дело вот с какой точки зрения: важно ли, чтобы Китай продолжал сражаться?

— Конечно… Думаю, что так.

— Без Китая, если Китай падет, сколько японских дивизий, по-твоему, освободится и для чего? Возьми Австралию, возьми Индию… она уже готова, как спелая слива, к тому, чтобы ее сорвали. Двигайся дальше, прямо на Средний Восток…

— Япония? — спросил я недоверчиво.

— А почему нельзя представить себе, что японцы и немцы предпримут наступление с двух сторон, чтобы создать гигантские клещи, сходящиеся где-то на Ближнем Востоке, и таким образом полностью изолировать Россию, отрезать Египет, перерезать все коммуникационные линии, идущие через Средиземное море?

— Да… но при чем здесь Африка?

— Как мы в данный момент доставляем военные материалы в помощь Китаю?

— По Бирманской дороге.

— А если и она будет захвачена?

— Будем доставлять их по воздуху из Индии.

— Именно. Это единственный быстрый способ. Теперь, как доставлять эти материалы в Индию?

— Понимаю — через Средиземное море.

— Взгляни на дело и с другой точки зрения. Ты знаешь, как трудно обеспечить доставку материалов в Советский Союз. Мурманский маршрут…

— Самоубийство.

— Поэтому мы теперь предполагаем использовать Персидский залив. Неужели нам придется по-прежнему считаться с необходимостью перевозок вокруг южной оконечности Африки? И не забывай, что даже на Мадагаскаре есть люди, которые, не задумываясь, укроют японские или нацистские подводные лодки. Нам нужен путь через Средиземное море. Поэтому…

— Понимаю! Африка. Я не сообразил этого раньше только потому, что мне непонятно, зачем мы тратим время таким образом. Почему бы нам просто не погрузиться на суда и не ударить самим по нацистам — из Англии?

— Разве мы не добиваемся возможности пустить производство полным ходом? — Отец невесело улыбнулся. — Разве мы не хотим множества других вещей? Но мы знаем одно: китайцы убивают японцев, а русские убивают немцев. Мы должны помогать им продолжать свое дело до тех пор, пока наши собственные армии и флоты не будут готовы выступить за помощь. Поэтому мы должны начать посылать им во сто раз, в тысячу раз больше материалов, чем они получают от нас теперь. Африка — наша гарантия того, что они получат эти материалы. Взглянем на Африку еще под одним углом зрения. Нацисты двинулись в Сахару вовсе не для того, чтобы загорать там. Для чего им Египет? Для чего им Центральная Африка? Оттуда недалеко до Бразилии. Пенсильвания-авеню может превратиться в Адольф-Гитлер-штрассе; не воображай, что это невозможно! Так что ты снимай-ка пески получше и не думай, что это бесполезная трата пленки!

Стив Эрли просунул голову в дверь и многозначительно посмотрел на свои часы. Отец засмеялся.

— Две минуты, Стив! — сказал он. Дверь закрылась. У меня, должно быть, был очень расстроенный вид, потому что отец удивленно посмотрел на меня.

— Это такое громадное предприятие, — сказал я, — и мы еще так плохо подготовлены к нему.

— Ты представь себе, что это футбольный матч, — ответил отец. — А мы, скажем, резервные игроки, сидящие на скамье. В данный момент основные игроки — это русские, китайцы и, в меньшей степени, — англичане. Нам предназначена роль… игроков, которые вступят в игру в решающий момент.

— Понимаю.

— Еще до того, как наши форварды выдохнутся, мы вступим в игру, чтобы забить решающий гол. Мы придем со свежими силами. Если мы правильно выберем момент, наши форварды еще не слишком устанут и… — он остановился.

— Да?

— Я думаю, что момент будет выбран правильно. Во-первых, несмотря на горсточку наших шумливых пораженцев, американский народ в целом обладает необходимой решимостью и выдержкой, чтобы довести дело до конца. Во-вторых, бог создал этот мир не для того, чтобы им правила небольшая кучка. Он даст нашим союзникам и нам силы выстоять и победить.

Дверь открылась. — Две минуты прошли, — объявил Стив Эрли.

— Желаю успеха, — сказал отец, и я ушел.

* * *

«Устарелое предприятие» заставило меня посетить Аккру на Золотом Берегу, Батерст в Британской Гамбии, Кано в Британской Экваториальной Африке и Форт-Лами во Французской Экваториальной Африке (все время остававшейся под знаменем Свободной Франции). Потребовалось несколько месяцев усердной работы, чтобы заснять с воздуха всю Северо-Западную Африку; при этом нам иногда приходилось сталкиваться с фашистскими патрульными самолетами, иногда попадать под огонь; но в общем и целом это была скучная и тяжелая работа, с которой нужно было разделаться возможно скорей. Мне удалось вернуться в Соединенные Штаты только через несколько месяцев, и то лишь на июль и август, причем большую часть этого времени я вынужден был провести в госпитале, лечась от амебной дизентерии и малярии. Как только я встал с постели и был признан армейскими врачами годным к службе, я получил назначение в Англию в качестве командира 3-й фоторазведывательной группы. (Еще в Африке я стал майором, а в связи с новым назначением был произведен в подполковники.)

В течение тех двух месяцев, что я провел в Соединенных Штатах, мне редко приходилось беседовать с отцом. Дело было не только в том, что большую часть этого времени я пролежал в госпитале — отец был перегружен изнурявшей его работой. Мне удалось повидаться с ним лишь раза три или четыре, притом всего по нескольку минут, и всегда мне бросалось в глаза выражение усталости и скрытого напряжения на его лице. Во многих отношениях те дни были для союзников самыми мрачными: Англия, Китай, Советский Союз требовали все больше материалов, и никто из них не считал себя полностью удовлетворенным. Люди, стоявшие на всех ступенях военной лестницы, на всех ступенях руководства, делали ошибки. Это были ошибки людей, которым никогда не приходилось работать для войны и которые хотели, чтобы такая работа никогда больше не выпадала на их долю. Гигантское бремя этих забот и волнений обескровило лицо отца, и при встречах мне хотелось говорить с ним о чем угодно, только не о войне.

* * *

В Англии моя часть была расположена у Стипл Морден, неподалеку от Кембриджа. Где-то в высших сферах спор между английскими и американскими стратегами заканчивался победой тех, кто настаивал на политике выжидания, пока наше превосходство в живой силе и технике не станет подавляющим. В результате этого спора вторжение через Ла-Манш в 1942 г. не состоялось. Моя группа вела фоторазведку Нормандии и Бретани, но только в виде подготовки и накопления опыта для действий в Африке.

В конце сентября я приехал на воскресенье в загородную резиденцию Черчилля — Чекерс, позаботившись на сей раз получше подготовиться к этому визиту. После обеда Черчилль как бы невзначай заметил, что намерен вечером поговорить с моим отцом по трансатлантическому телефону, и спросил меня, не хочу ли и я сказать пару слов. Я убежден, что небрежность тона Черчилля была только напускной; мне хочется думать, что по свойственной ему внимательности он вспомнил, что это был день моего рождения и что для меня не могло быть подарка приятнее разговора с отцом. Надо отметить, что потребовалось больше двух часов, чтобы соединить премьер-министра с президентом Соединенных Штатов, причем цензор предупредил обе стороны, чтобы они соблюдали в разговоре осторожность. Отец поздравил меня с днем рождения. В ходе разговора он успел осторожно намекнуть, что я не должен удивляться, если вскоре увижусь с одним из членов нашей семьи.

На следующее утро я должен был вернуться в свою часть. Меня пригласили в комнату Черчилля, чтобы попрощаться с ним. Он расхаживал по комнате, окутанный сигарным дымом; другой одежды на нем не было.

— Ого, — подумал я, — будет о чем рассказать внукам…

* * *

«Одним из членов семьи» оказалась моя мать. Я впервые узнал о ее приезде, когда мне позвонили из нашего посольства в Лондоне за день до ее прибытия. Я поспешил в Лондон, и встретил ее в Букингемском дворце, куда она отправилась немедленно по приезде.

В Лондоне ее почти все время преследовала плохая погода. Даже в тот вечер, когда мы с ней обедали у короля и королевы в Букингемском дворце, она страдала от холода в огромных, как сараи, комнатах этого здания. Никто не жаловался, так как было ясно, что это одно из проявлений суровых условий жизни в Англии и что королевская семья так же, как и все англичане, стойко переносит недостаток топлива. Мне не хотелось бы отапливать этот дворец за свой счет даже в ту пору, когда топлива было достаточно.

Кроме наших очень любезных хозяев, на обеде присутствовали фельдмаршал Смэтс (я сидел рядом с ним и рассказывал ему о фотографировании Африки, исходя из несколько туманного представления, что это его тема, но забывая, что его часть Африки находилась за много сот миль от моей), а также красавец лорд Луис Маунтбэттен, обаятельная наружность которого вполне соответствовала его репутации. После обеда мы отправились в подвальное бомбоубежище, где нам продемонстрировали только что законченный фильм Ноэля Коуарда «В котором мы служим». Главный герой фильма был, конечно, списан с Маунтбэттена, послужившего источником вдохновения для автора сценария.

На протяжении всего просмотра Маунтбэттен несколько отвлекал нас непрерывными замечаниями о событиях, положенных в основу сценария.

Я просидел с матерью в ее комнате до глубокой ночи, и мы оба стучали зубами от холода. К тому времени я уже знал, что готовится высадка в Африке; как выяснилось позднее, она тоже знала об этом. Но, беседуя в тот вечер, мы тщательно обходили эту тему, высказываясь очень осторожно, чтобы не выдать друг другу тайны, которую оба знали. Все же она сообщила мне одну новость: отец больше чем когда-либо стремится приехать сюда для встречи с Черчиллем и, как они оба надеются, — также и со Сталиным. Мать основательно устала от воздушного путешествия, но охотно согласилась поехать смотреть мою часть.

В тот день, когда она отправилась в Стипл Морден, погода была специально изготовлена тем из английских чертей, на которого возложена в аду задача стряпать английскую погоду. Было холодно, ветрено, мрачно и сыро. Когда дождь не моросил, он лил как из ведра. Под руководством целой комиссии сопровождавших ее англичан мать запоздала на час, и все это время моя злополучная часть стояла, выстроившись на асфальтовой дорожке перед зданием штаба. Наконец, мать приехала, все повеселели, и она вместе со мной обошла строй, пожав чуть ли не две тысячи рук и поговорив со всеми, с кем могла. Затем мы проводили ее в помещение и угостили чаем (спутники ее попросили виски, и мы их заставили пить из чайных чашек, чтобы скрыть это от матери).

* * *

На следующий день всем, кому предстояло участвовать во вторжении в Африку, было запрещено покидать свои базы. В конце октября наземные эшелоны моей части выступили по направлению к портам посадки. Воздушные эшелоны вылетели на промежуточные базы 5 ноября.

9 ноября мы высадились в Африке. Моя группа приземлилась, когда вокруг еще шли бои, и приступила к работе на следующий же день, действуя с захваченного аэродрома.

Следующие два месяца были целиком заполнены труднейшей работой, какую мне когда-либо приходилось выполнять, причем она была повседневно связана со столькими срочными проблемами, что у меня не оставалось ни малейшей возможности думать о каких-либо военных событиях, кроме тех, центром которых был аэродром Мэзон Бланш, расположенный возле самого Алжира.

Но вдруг 11 января 1943 г. мне было приказано немедленно явиться в Алжир к начальнику штаба экспедиционных сил союзников генерал-майору Уолтеру Биделлу Смиту. На этот раз благодаря намеку матери я довольно ясно понимал, зачем я понадобился «Бидлу». Однако сам он мне этого не сказал; он лишь приказал мне вылететь с адмиралом Ингерсоллом в Касабланку. Начальник местного аэродрома подтвердил мои надежды и с большим удовольствием посвятил меня в тайну.

— Ваш отец, — сказал он, — и Черчилль, а возможно, и Сталин должны прибыть сюда.

Кроме того, он посоветовал мне никуда не выходить дня полтора, до прибытия отца, чтобы никто не узнал меня и не догадался, что я явился для встречи с ним.