Глава первая Из Техаса в Арджентию

Глава первая

Из Техаса в Арджентию

Европейский кризис, «разрешившийся» в сентябре 1938 г. мюнхенским умиротворением, различно воспринимался в то время разными людьми, в зависимости, главным образом, от того, насколько каждый из них верил, что все люди — граждане единого мира. Откровенно говоря, в те напряженные дни лично меня занимали почти исключительно эгоистические соображения. Я собирался открыть собственное предприятие — сеть небольших радиовещательных станций в Техасе, — и меня беспокоило только одно; насколько все эти разговоры о войне и бряцание оружием германских и итальянских фашистов скажутся на моих доходах и на возможности получать прибыль.

Нет ничего лучше информации из первоисточника. Тогда же, в сентябре, я приехал на несколько дней в Вашингтон и решил попытаться осторожно выведать у отца его оценку обстановки, чтобы определить перспективы деловой конъюнктуры. Мне удалось провести десять минут наедине с отцом в его кабинете; это произошло сразу же после того, как он направил Гитлеру свою вторую ноту и передал ее текст для опубликования в печати.

Я поделился с ним своими планами покупки контрольного пакета акций радиостанций, чтобы попытаться создать солидное рентабельное предприятие.

— Конечно, — добавил я, — все эти разговоры о войне… — Я вопросительно посмотрел на отца. Он слегка отодвинул кресло от стола и взглянул мне прямо в глаза. Наступила пауза. Затем я продолжал, несколько смутясь: — Когда читаешь газеты, создается впечатление, будто события начнутся уже завтра. Вряд ли это будет благоприятствовать новым предприятиям, насколько я понимаю.

Отец улыбнулся.

— Ты хочешь услышать от меня, что войны не будет? Что ты можешь заняться своими радиостанциями? Что нет никаких оснований для беспокойства? Что ты наверняка получишь прибыль уже в первый год и разбогатеешь к концу третьего?

— Я думал, может быть…

— Я скажу тебе все, что знаю — примерно то же, что знает всякий человек, следящий за событиями. Рано или поздно в Европе наступит развязка. Рано или поздно Англия и Франция решат, что Гитлер зашел слишком далеко. Вряд ли это случится на днях, но и того нельзя сказать с полной уверенностью. Роль России… чехословацкий народ…

— Но если в Европе действительно наступит развязка, разве и мы обязательно будем втянуты в события?

— Все мы добиваемся, чтобы этого не произошло. Все мы чертовски стараемся непременно остаться в стороне. Все мы питаем величайшие надежды, величайшие надежды. — Отец помолчал, повертел в руках какую-то безделушку, стоявшую на столе, и, нахмурившись, рассеянно посмотрел на меня.

— Знаешь что, — сказал он вдруг, — на твоем месте я бы занялся радиостанциями как можно скорее и энергичнее. Нет оснований отказываться от этого из-за нескольких газетных заголовков. Берись за дело и не выпускай его из рук. Я уверен, что ты добьешься успеха.

Вот и все. Возвращаясь домой, в Техас, я пытался понять, на чем основана эта неожиданная, может быть даже слишком твердая уверенность и не скрывается ли за нею что-нибудь, так сказать, написанное между строк. Однако в сентябре и октябре 1938 г. мы, американцы, в большинстве своем находились еще на расстоянии нескольких сот световых лет от понимания действительности; в конце концов я пожал плечами и решил, забыв о Европе, заняться своими делами в Техасе.

Если бы побольше людей (я, конечно, имею в виду и себя самого) меньше пожимали плечами и больше уделяли внимания тому, что происходило неподалеку от нас — в Манчжурии или в Чехословакии, это принесло бы нам пользу, и мы пролили бы меньше крови. Чтобы проверить правильность этой прописной истины, я просмотрел некоторые официальные документы тех дней и даже более раннего периода. Вот, например, запись о пресс-конференции у отца, состоявшейся 20 апреля 1938 г. Скептически настроенный корреспондент спрашивал его, действительно ли нам необходимо иметь оборонительные сооружения на Тихом океане. Корреспондент высказал соображение, что нам все равно не удастся оборонять Филиппины и другие наши острова в Тихом океане одновременно с защитой самого Западного полушария от нападения. Отец ответил:

— Конечно, если иметь дело только с одним противником, то вы правы. Но допустим, что на вас нападают два противника, притом с двух различных сторон. Тогда вам придется двигаться поживее. Вы должны будете побить сначала одного из них, потом повернуть свои войска и побить второго. В этом, пожалуй, ваша единственная надежда на спасение.

И вот, когда начался Великий спор, впоследствии, за несколько месяцев до нападения японцев на Пирл Харбор, охвативший всю страну, отец делал все возможное, чтобы никакие Пирл Харборы не захватили нас врасплох. А в это время в конгрессе члены палаты представителей Брюстер (от штата Мэн) и Гамильтон Фиш (от штата Нью-Йорк), сенаторы Ванденберг (от штата Мичиган), Каппер (от штата Канзас) и Бора (от штата Айдахо) возглавляли сопротивление всем законопроектам, предусматривавшим достаточные ассигнования на армию и флот; газеты Херста и оси Маккормик — Паттерсон всячески поносили коллективную безопасность и призывали к изоляции.

В июне 1940 г. я был в Нью-Йорке и по пути обратно в Техас заехал в Вашингтон. Меня беспокоило то, что волновало тогда каждого предпринимателя: налоги и, в особенности, пресловутый налог на сверхприбыль. Крупным компаниям это было нипочем, но мелким предприятиям с небольшим капиталом и значительной задолженностью приходилось туго. Я завел разговор с отцом на эту тему, когда он кончал завтрак и готовился начать свой рабочий день.

— Как же быть, папа? Неужели правительство не хочет, чтобы мы, мелкая сошка, могли расплатиться с долгами и вести дела с прибылью?

Он улыбнулся и сбросил на пол ворох чикагских, нью-йоркских и вашингтонских газет.

— Ты пил кофе? — спросил он.

— Не беспокойся насчет кофе. Что ты скажешь о налоге на сверхприбыль?

— Ты разве считаешь, что твоя компания типична?

— Нет, но…

— Ты согласен с тем, что средства надо найти? И что теперь, когда крупные корпорации начинают выполнять оборонные заказы по контрактам, в которых учитывается себестоимость производства плюс гарантированная прибыль, их растущие прибыли представляют собой прекрасный источник средств? И что нам нужны деньги для создания достаточно мощных флота, армии и воздушных сил?

— Все это так. Но как же с моим маленьким…

Он прервал меня.

— Ясно, что этот новый налог, как и любой новый налог, ставит кое-кого в трудное положение. Обычно я больше всякого другого забочусь о том, чтобы мелкий предприниматель располагал некоторыми козырями в конкуренции с крупным. Но сейчас конъюнктура и налоги — отнюдь не единственные проблемы, которые нас занимают. Речь идет о гораздо более серьезном. Я понимаю, что у тебя болит голова от этих неприятностей, и сочувствую тебе. Вот — прими аспирин.

Я засмеялся. Но меня все же занимал еще один вопрос.

— А как обстоит дело с призывом? — спросил я. Я задал этот вопрос совершенно неожиданно, и сначала отец даже не понял меня. Ему показалось, что я говорю о принудительной мобилизации прибылей корпораций. Но затем он сказал:

— Ах, ты имеешь в виду призыв на военную службу. Так что же тебя интересует?

— Я просто хотел бы знать, как, по-твоему, должны поступить Джон, Франклин и я, если законопроект о воинской повинности будет утвержден. Пожалуй, Джимми уже староват для…

— Во всяком случае, Джимми уже состоит в резерве корпуса морской пехоты, — напомнил мне отец.

— Есть ли какие-нибудь данные о том, в каком виде законопроект будет принят? Я имею в виду предельный возраст и тому подобные подробности.

— Я хочу совершенно ясно договориться с тобой об одном. Если этот законопроект станет законом, каждый из вас должен будет поступить так, как ему велит собственная совесть. Если вы хотите ждать, пока этот законопроект пройдет, это тоже ваше личное дело. Когда закон будет принят, каждому из вас придется иметь дело с местной призывной комиссией, и эта комиссия примет соответствующее решение. Вы слишком хорошо знаете меня, чтобы рассчитывать на мои советы. Я никогда не вмешивался в ваши дела. Этого не изменит и закон о призыве годных к военной службе мужчин. Этого не изменит ничто.

Тем дело и кончилось.

Меня лично эта беседа не очень удовлетворила. После нее я знал еще меньше, чем когда я пришел к отцу. Он не проявил никакого оптимизма в отношении налоговых проблем, с которыми столкнулись небольшие предприятия; он даже не намекнул, как, по его мнению, следовало поступить лично мне. Я говорю, что эта беседа меня не удовлетворила, имея в виду впечатление, какое она на меня произвела в то время. Оглядываясь теперь назад, я понимаю, что отец всегда поступал совершенно правильно, добиваясь, чтобы я решал сам за себя.

Продолжая свою работу тем летом в Техасе, я довольно быстро принял решение. Техас — подходящее место для того, чтобы решиться пойти добровольцем в армию или флот своей страны. Внимательно читая газеты каждое утро, я должен был признать, что, по всей видимости, рано или поздно наша страна будет вынуждена принять участие в войне. Мое предприятие? Оно прочно стояло на ногах; рост промышленного производства в результате военных заказов, вероятно, повлек бы за собой только увеличение наших доходов от рекламы. Что мешало мне вступить в армию? И в конце концов, к чему это меня обязывало? Пройти годичный курс военного обучения (во всяком случае так казалось мне в то время). Почему же мне не записаться добровольцем? Я решил, что не мешает навести справки поподробнее на этот счет.

Поэтому в августе я снова отправился в Вашингтон и пошел в военное министерство. За несколько лет до этого я был летчиком-любителем, затем я работал в авиапромышленности; мне пришлось также быть редактором авиационного отдела в газетах Херста; поэтому мне казалось, что мое место в воздушных силах армии. В некотором смысле это было изменой рода Рузвельтов флоту, но не следует забывать и того, что я — единственный из Рузвельтов, кто не учился в Гарвардском университете.

Я был знаком с «Хэпом» Арнольдом много лет назад, когда он был подполковником и служил на аэродроме Марч в Калифорнии. Отец высоко ценил способности Арнольда и считался с его мнением; в 1940 г. Арнольд был уже генерал-майором и командовал воздушными силами армии. Было вполне естественно с моей стороны зайти повидаться с ним и расспросить его офицеров насчет возможности поступления в военную авиацию, как я надеялся, в качестве пилота.

Но ничего из этого не вышло. Медицинского освидетельствования оказалась вполне достаточно. Мне заявили, что я совершенно не годен к строевой службе и мне придется подать специальное заявление с отказом от льгот по состоянию здоровья, чтобы получить назначение хотя бы на административную должность. Я ухватился за эту возможность; офицеры, с которыми мне пришлось беседовать, считали, что мой опыт руководителя сети радиостанций может пригодиться в отделе заготовок. Возраст давал мне право на чин капитана резерва; таким образом, все складывалось нормально. О своих намерениях я не рассказывал никому из родных. 19 сентября я получил уведомление, что производство мое в офицеры утверждено. Теперь я готов был сообщить новость отцу.

У него было назначено в Белом Доме несколько встреч с членами его кабинета, но я все же ухитрился пробраться к нему.

— Смотри, папа…

Он взглянул на приказ о моем производстве и поднял на меня глаза, наполнившиеся слезами. Я первым из его сыновей добровольно вступил в армию. Сначала он даже не мог говорить, а затем произнес:

— Я очень горжусь тобой.

Его волнение вызвало и у меня чувство гордости. В ближайшее воскресенье вся семья собралась в Гайд-парке, чтобы отпраздновать сразу два дня рождения — моей бабушки, приходившийся на двадцать первое сентября, и мой, который предстоял двадцать третьего. За обедом отец предложил тост:

— За здоровье Эллиота! Он первый в нашей семье настолько серьезно и трезво оценил угрозу, нависшую над Америкой, что вступил в вооруженные силы родины. Все мы гордимся им, и я больше всех!

Отец, мать, бабушка и братья выпили за мое здоровье.

Впоследствии я имел много случаев убедиться, что моя тесная близость с отцом началась именно с той минуты, как я пришел к нему в кабинет в правительственном крыле Белого Дома и показал приказ о моем производстве. Правда, в свое время, когда мне исполнился 21 год, мы с ним провели вдвоем целое лето в Европе. Но то было другое дело. Теперь он говорил со мной более откровенно; связь между нами стала значительно теснее. Получилось так, будто он мысленно устроил мне испытание, и я его выдержал. Это много значило для него и, поверьте, для меня.

В тот же вечер, когда я зашел в спальню отца пожелать ему покойной ночи, он попросил меня остаться и поболтать с ним несколько минут. Он спросил, как я себя чувствую. — Прекрасно, — ответил я. Мы поговорили об аэродроме Райт в Огайо, куда я был назначен. Он спросил, что я думаю о войне. Единственное сомнение, которое я испытывал в те дни, разделялось многими: как это получается, что мы продаем Японии железный лом? Ведь мы не можем не знать, что железный лом, посылаемый в Японию, несет гибель китайцам…

— Мы — мирная нация, — ответил отец задумчиво. — Это не просто состояние. Это определенное умонастроение. Это означает, что мы не хотим войны; это означает, что мы не готовы к войне. Железный лом, — не смейся, железный лом не считается у нас военным материалом. Поэтому Япония, как и всякая другая страна, с которой мы поддерживаем торговые связи, имеет полную возможность покупать у нас этот материал.

— Но…

— Мало того. Если бы мы вдруг перестали продавать Японии железный лом, она вправе была бы считать, что мы совершили недружественный акт, используя орудие торговли, чтобы душить ее, морить ее голодом. И это еще не все. Она вправе была бы рассматривать такой шаг с нашей стороны, как основание для разрыва дипломатических отношений. Я пойду еще дальше. Если бы она считала нас недостаточно подготовленными к войне, недостаточно вооруженными, она могла бы воспользоваться этим даже как предлогом для объявления войны.

— Это был бы блеф.

— Возможно. Даже вероятно. Но в состоянии ли мы разоблачить этот блеф?

Я вспомнил передовицы газеты полковника Маккормика «Чикаго трибюн» и речи кучки сенаторов и членов палаты представителей, утверждавших, что Япония не имеет воинственных намерений по отношению к нам и что наши интересы на Дальнем Востоке не находятся под угрозой. Я вспомнил, что отца обвиняют в разжигании войны.

— По сути дела и фактически, — продолжал он, — мы занимаемся умиротворением Японии. Это отвратительное слово, и не думай, что оно мне нравится. Но именно так обстоит дело. Мы умиротворяем Японию, чтобы выиграть время для создания первоклассного флота, первоклассной армии…

— И первоклассной авиации, — вставил я.

— И первоклассной авиации. — Отец улыбнулся. — Верно. В твоем присутствии мне следует почаще упоминать об авиации.

* * *

Через несколько дней я был уже в пути к месту своей новой, непривычной для меня работы в звании капитана отдела заготовок армейской авиации. По правде говоря, мне и в голову не приходило, что противники отца попытаются извлечь политические выгоды из того, что я без всякой задней мысли добровольно вступил в армию и подал прошение о производстве в офицерский чин. Я вступил в армию не для развлечения и не потому, что рассчитывал получить от этого большее удовольствие, чем от предпринимательской деятельности в Техасе. Рассчитывать на это было бы глупо. Но через несколько недель — началось!

За время кампании президентских выборов 1940 г. я получил около 35 тысяч писем и открыток со всех концов страны, конечно, большей частью анонимных. Могу вас заверить, что эти письма и открытки жалили меня очень больно. Как раз в это время в Дэйтон прибыл отец, совершавший предвыборное турне по штатам Среднего Запада. Заодно он намеревался осмотреть в сопровождении генерала Хэпа Арнольда аэродром Райт. Я зашел в вагон отца, чтобы побеседовать с ним.

— Поверь, папа, дело тут не столько во мне; ведь такие вещи могут плохо отразиться на твоих шансах.

Он посмотрел на меня с серьезным видом. Нелегко было выслушивать обвинения в том, что я пытаюсь укрыться от фронта за канцелярским столом, а президент использует свое влияние, чтобы избавить меня от опасности. Отец спросил, что я могу и намерен предпринять.

— Я хотел бы подать в отставку. Отказаться от своего чина. Я хотел сказать тебе об этом, ведь я знаю, что ты думал, когда я сообщил тебе о…

— Ты говоришь со мной как с главнокомандующим? — В его глазах блеснул веселый огонек.

— Если угодно, да.

— Подожди немного. — Повернувшись к Стиву Эрли, он сказал:

— Стив, попросите Хэпа Арнольда вернуться сюда на минутку.

Когда генерал Арнольд вошел в салон, отец передал ему мою просьбу.

— Я предоставляю вам решить это дело, Хэп, — сказал он. — Это касается вас. Поступайте, как вы считаете нужным. — И отец отвернулся к окну.

Генерал Арнольд подмигнул мне:

— Это всерьез, капитан?

— Конечно, сэр.

— Что же вы намерены делать? Вновь добровольно вступить в армию рядовым? Не так ли?

— Я подумывал о вступлении в Королевские Канадские воздушные силы, если мне не удастся вновь вступить в армию рядовым, сэр.

— Гм… Что ж, подайте прошение об отставке через официальные инстанции. Приведите все свои доводы. Мы рассмотрим ваше дело.

И вот поданное мною прошение пошло по официальным инстанциям. Спустя неделю через те же инстанции пришел ответ: «В просьбе отказать». Тогда я стал систематически бомбардировать начальство просьбами о перемене места службы, чтобы как-нибудь добиться назначения за океан. Это мне удалось довольно скоро: я был переведен на аэродром Боллинг для прохождения курса обучения в качестве офицера воздушной разведки под руководством работящего, умного молодого офицера Лориса Норстада, окончившего военную академию Вест Пойнт. Пройдя курс разведки, я получил назначение в 21-ю разведывательную эскадрилью, которой командовал майор Джимми Крэбб. Эскадрилья базировалась на Ньюфаундленде и несла патрульную службу по охране нашего судоходства в северной части Атлантического океана от германских подводных лодок. Таким образом, хотя мне еще не удалось пересечь океан, я считал, что по крайней мере близок к этому.

Я долго пытался подобрать подходящее слово для характеристики условий погоды, жизни, местности — если это можно назвать местностью — на Ньюфаундленде в марте 1941 г. Пожалуй, их можно было бы назвать гнетущими, если понимать под этим словом сочетание грязи, холода и уныния. Исходя, главным образом, из того, что хуже Ньюфаундленда в марте 1941 г. ничего быть не может, я добровольно вызвался участвовать в рекогносцировочной экспедиции по изысканию в Арктике площадок для воздушных баз, которые можно было бы использовать как промежуточные пункты для переброски истребителей по воздуху из Соединенных Штатов в Англию. Самая щекотливая часть этого предприятия состояла в том, чтобы не допустить трений между армией и флотом. В порядке выполнения задания мне пришлось совершить путь из Лабрадора через Баффинову землю в Гренландию и Исландию и, наконец, в Англию, где мне предстояло сопоставить собранные мною данные с данными английского министерства авиации. Откровенно говоря, я предпочел бы попасть в Англию несколько позже: я прибыл туда в конце периода ожесточенных бомбардировок английских городов немцами (май — июнь 1941 г.). Правда, я оказался там уже под конец, но и этого было достаточно. Как и другие свидетели этих событий, я был потрясен зрелищем разрушенных зданий и испытывал чувство беспомощности в моменты, когда бомбы падали со всех сторон и нельзя было двинуться с места.

В этот мой первый приезд в Англию в годы войны я был однажды приглашен на воскресенье в загородную резиденцию Черчилля — Чекерс. Я наслаждался воскресным отдыхом в семейном кругу, хотя два раза и попал в неловкое положение: в первом случае английский дворецкий, персонаж из голливудского кинофильма, встретил меня у дверей и справился о моем багаже, но я не мог предъявить ему ничего, кроме гребенки и зубной щетки; во втором случае, получив взаймы прекрасную пижаму из китайского шелка, очевидно, принадлежавшую хозяину дома, я обнаружил, проснувшись в воскресенье утром, что она лопнула по всем швам, так как была мне тесна.

К середине лета 1941 г. моя эскадрилья нашла пять участков для баз за полярным кругом. Мы окрестили их именами, известными, вероятно, только летчикам, которым пришлось ими пользоваться в течение последующих четырех лет: Гуз бэй в Лабрадоре, Блюи ист в Гренландии, Кристалл первый в Квебеке, Кристалл второй и Кристалл третий на Баффиновой земле.

Таково было наше участие в создании системы переброски самолетов, благодаря которой летом 1942 и 1943 гг. Англия получила много истребителей и бомбардировщиков.

К началу августа я был снова на Баффиновой земле и увязал по колено в топкой тундре, производя съемку участка для постройки воздушного порта у входа в пролив Камберленд. Неожиданно я получил по радио приказ вернуться на свою ньюфаундлендскую базу. Обычные служебные дела — решил я. На базе у озера Гэндер в мое распоряжение был предоставлен самолет «ОА-10 Грумман» с пилотом. Нам было приказано принять на борт в Сент-Джонсе в пятницу 8 августа генерала, командующего американскими войсками на Ньюфаундленде, и направиться с ним на морскую базу в Арджентии. Любопытно! Я мог только предположить, что какое-то высокое начальство желает посовещаться относительно баз, съемкой которых я занимался.

Наш генерал молча сидел на заднем сиденье маленького «Груммана», а я на месте второго пилота. Когда мы перевалили через горный хребет, у подножия которого расположена гавань Арджентии, наш пилот изумленно свистнул. Бухта была заполнена военными кораблями, причем среди них было много крупных. Мы глядели друг на друга в полном недоумении. По радио мы получили указания, к какому причалу пришвартоваться и сколько времени ждать, пока за нами пришлют катер. Тем временем мы строили догадки насчет того, по какому случаю эта флотилия крейсеров и эсминцев стоит здесь на якоре. Мы могли только предположить, что попали на какие-то маневры Атлантического флота.

Мое недоумение разрешилось через несколько минут, когда катер примчал нас к крейсеру — это была «Августа» — и, поднявшись на борт, я увидел, что позади командира крейсера стоят армейский адъютант отца бригадный генерал «папаша» Уотсон и морской адъютант вице-адмирал Вильсон Браун. Я был настолько поражен, увидев их, и так напряженно старался понять смысл происходившего, что едва не забыл то немногое из области морского этикета, чему меня научили, когда я был еще мальчиком, а отец — помощником морского министра. Уотсон осклабился, адмирал Браун помахал рукой, и я, опомнившись как раз вовремя, повернулся к корме крейсера и отдал честь американскому флагу. Через секунду «папаша» жал мне руку, говоря: «Вас хочет видеть главнокомандующий». Я ринулся вперед и увидел брата Франклина, который служил младшим лейтенантом во флоте.

— Как, и ты здесь?!

— Я сам до сих пор ничего не знал. На прошлой неделе «Мэйрант» и еще один эсминец были сняты с сопровождения караванов. Нам было приказано нести патрульную службу в составе прикрывающего отряда, который охраняет вход в гавань. Сегодня утром мне сказали, что я должен явиться к главнокомандующему на борт «Августы». — Франклин засунул палец за воротник. — Я пытался сообразить, что же я натворил ужасного, если адмирал Кинг хочет задать мне взбучку.

— Где отец?

— На носу. В каюте капитана. А как ты понимаешь все это?

— Так же, как и ты, вероятно. Какие-нибудь морские маневры?

— Проходи сюда. Надеюсь, ты захватил с собой перемену белья?

— Нет. А зачем?

— Похоже на то, что мы здесь проведем дня два — три.

Дело было в пятницу, перед вторым завтраком. Кроме рубашки, надетой под китель, со мной ничего из белья не было, а предстояло оставаться здесь до вторника. К счастью, мы с отцом носили воротнички почти одного размера. Согласитесь, что неприлично было бы присутствовать при подписании Атлантической хартии в грязной рубашке.