«ВОЛОДЯ БЫЛ ТАКОЙ ТИХИЙ»

«ВОЛОДЯ БЫЛ ТАКОЙ ТИХИЙ»

Несколько лет назад российский журнал «Знамя» опубликовал дневник Владимира Высоцкого за 1975 год. Дневник, который поэт так и не завершил. Он касался короткого периода жизни Высоцкого, где речь шла о его путешествии на автомобиле с Мариной Влади во Францию и пребывании в Париже.

Это единственный сохранившийся дневник поэта, ценность которого неизмерима. Это также единственные написанные рукой поэта слова, не имеющие конкретного адресата. В отличие от песен, сценариев, прозы или писем Высоцкого дневник этот не велся с целью посвящения кому бы то ни было. Именно поэтому текст, написанный в «ящик стола», представляется весьма интересным.

Дневник Высоцкого — опять же единственная сохранившаяся, выраженная в письменной форме оценка поэтом жизни Запада, не обогащенная (как это было в случае его поэтического или прозаического творчества) литературной фантазией. Заметки артиста содержат много подробностей ежедневной жизни. В них можно также найти очень интересные раздумья на разные темы, в том числе такие, которых Высоцкий не касался в своем творчестве.

Рассказанные им события являются подтверждением его колоссальной популярности, которая открывала перед ним не одну дверь. Так, например, случилось в одну из ночей, когда его «БМВ» стал неуправляемым и поэт мог рассчитывать только на помощь посторонних: «Мы остановились в темноте, без света, с заглохшим мотором, на иностранной машине, не доехав 200 км до Бреста. Грязь, слякоть, проносились грузовики, я поехал за помощью, Маринка осталась. Я поехал с каким-то любезным владельцем «Москвича», разбудившим свою маленькую дочку, чтобы дать мне место, попал по указке на автобусную базу, представился дежурному. (…)

Я совался всюду со своей фамилией, но они и так помогли бы, хотя Петя, нас отбуксировав, денег не взял, сказав: «Если узнают, что с вами был, да еще гроши брал…». Маринка, соорудив из двух колес и серебряной облатки предупреждающий знак «Осторожно!», сидела, запершись в машине, мерзла, ей было страшно, но она не злилась и не привередничала.

Спали в гостинице. (…)

Ночью Маринка чуть выпила с устатку водочки, чтобы не простыть, а водочку мы добыли с Петей, который подкинул меня до ресторана и обратно (это после дня езды на работе). А потом легли и т. д.».

Весьма горьки наблюдения поэта о Германии: «Вдруг я ощутил себя зажатым, говорил тихо, неуверенно шел, то есть пожух совсем. Стеснялся говорить по-русски — это чувство гадкое, лучше, я думаю, быть в положении оккупационного солдата, чем туристом одной из победивших держав в гостях у побежденной.

Даже Марине сказал, ей моя зажатость передалась. Бодрился я, ругался, угрожал устроить Сталинград, кричал (но для нас двоих): «суки-немцы» и т. д. Однако я их стесняюсь, что ли? Словом — не по себе, неловко и досадно. И еще ореол скандальности и нервности над городом. И есть какое-то напряжение у всех, кроме западных) берлинцев. (…)

В машине почему-то было веселее, может быть оттого, что здесь мы были все-таки на своей франко-русской территории».

Шел 1975 год. Западный Берлин был отделен от остальной части города небезызвестной стеной. Относительно легко поэтому можно понять тягостные чувства Высоцкого. Впрочем, читая его дневник, нетрудно заметить, что не только путешествие поэта по Германии выдержано в мрачных тонах. В Париже он тоже чувствовал себя не лучшим образом, а некоторые его друзья твердят, что он не любил французскую столицу.

Ясно, однако, одно: из всех заграничных городов Высоцкому больше всего понравился Нью-Йорк. Там ему было хорошо, чего нельзя сказать о Париже, который действовал на него удивительно угнетающе. В 1975 году визит поэта в Париж (это была его третья поездка в этот город) сопровождали трагические события. Игорь, старший сын Марины Влади, находился в клинике для наркоманов, и его состояние не давало тогда поводов к оптимизму. Интересно, что Высоцкий сравнил в своем дневнике наркоманию Игоря со своей алкогольной зависимостью, давая собственному поведению сокрушительную оценку: «Парня надо спасать, а он не хочет, чтобы его спасали, — вот она проблема, очень похожа на ту, что у меня. Хочу пить и не мешайте. Сдохну — мое дело и так далее, — очень примитивно, да и у Игоря не сложнее».

Париж наводит поэта на множество грустных размышлений. Этому также способствуют пустые, малоправдоподобные эпизоды просмотренного им английского фильма «Айседора»: «Ее играет Ванесса Редгрейв — очень хорошо. Есть там картины России 1921 года и Есенин, который говорит с английским акцентом, читает стихи, даже водку пьет с акцентом, дерется и изображает русского безумца. Революционные солдаты одеты в потертые дубленки и поют «Калинку» с акцентом. Дункан пляшет в каком-то зале, где на стенах висит все, что британцы знают из лозунгов «Знание — сила». Плакат. «Убей немца!». Портреты Ленина во всех ракурсах, и все красно от кумача. Господи, как противна эта клюква. Стыдно. Но ведь мы-то про них делали еще хуже».

Уныние Высоцкого усиливала и его неуверенность в жизни В 1975 году в Москве он наконец-то получает долгожданное кооперативное жилье (его первая собственная квартира). Марина Влади собралась переезжать в Москву вместе с детьми, Высоцкий в глубине души принимает ее желание без особого энтузиазма: «Я пока еще четкого мнения о плане переезда в Москву не имею, но что-то у меня душа не лежит пока. Не знаю почему, может быть потому, что никогда не жил так и потому внутри у меня ни «да», ни «нет». Но Марина очень хочет и решила. Ну, что же, поглядим. Дети хорошие, а я привыкну, может быть».

Нужно признать, что эти раздумья Высоцкого звучат почти как признание смертника. Так же пессимистично выглядят и другие его размышления, каждый эпизод его пребывания в Париже таит в себе смятение, тоску и подавленность: «…провели Петю (средний сын Марины Влади. — Примеч. автора) на вокзал. Вокзалы везде в мире одинаковые — большие и грязные, и напоминают, что все не вечно: и место, и время, и люди».

Кроме всего прочего, в Париже с Высоцким произошел неприятный случай. Поэт пошел на торжественную церемонию вручения награды российскому эмигранту и диссиденту — писателю Андрею Синявскому, которого он знал еще со студенческих лет. Синявский был его наставником, высоко ценил талант Высоцкого, записывал его песни и устные рассказы. В 1965 году Синявского арестовал КГБ и все его пленки с записями Высоцкого были конфискованы. Поэт ожидал самого худшего, ходил по улицам и оглядывался, не следят ли за ним. Однако тогда его оставили в покое. В 1975 году в день, когда он присутствовал на парижских торжествах в честь Синявского, раздался довольно странный телефонный звонок от одного из русских эмигрантов. Высоцкий считал его стукачом КГБ и подозревал, что этот человек записывает их разговор. Высоцкий должен был выслушивать вопросы типа освободился ли он от контроля, слежки, на что отвечал, что никогда не был никому обязан таким вниманием. И записал в дневнике: «Как они все-таки, суки, оперативны. Сразу передали по телетайпу, мол, был на вручении премии».

А еще в Париже были скучные и утомительные встречи, участие в нудных и не совсем умных дискуссиях. Хотя такое же могло быть и в Москве. В 1980 году Высоцкий вместе с Мариной Влади провел новогоднюю ночь у известного писателя Юрия Трифонова. Взял с собой гитару. Юрий Трифонов позднее вспоминал: «Это было что-то ужасное. Пришло к нам много гостей. Были среди них и Володя с Мариной. Я вспоминаю тот вечер только потому, что к нам пришел Володя. Только благодаря ему я храню его в памяти. И в течение этого вечера никто ни разу не попросил Володю спеть. Все долго и громко говорили о самих себе и своих успехах. А Володя был такой тихий, скромный, неразговорчивый. Когда они с Мариной уходили, моя жена сказала: «Володя, вы нам так ничего и не спели, а я так хотела вас послушать. Вы ведь даже принесли гитару…». Володя усмехнулся, как бы извиняясь: «Но другие не хотели. Было видно. В другой раз спою». И вышел. Был он среди нас, а все были заняты только сами собой».

Это происходило в Москве. В Париже было что-то похожее. В 1975 году Высоцкий записал в дневнике; «Костя (знакомый поэта. — Примеч. автора) говорил тосты, пьянел и был счастлив, хвастался большой политической эрудицией, намекал на близкие отношения с Мариной, словом, вы…вался, но симпатично, я ему поддакивал».

В заметках поэта, полных удивительной тоски, грусти и подавленности, есть только одна светлая сторона, содержащая в себе те фрагменты дневника, в которых проскальзывает чувство юмора Высоцкого, проявляющееся в оценках людей, фактов и событий: «Спали, однако, как дома, но с кошмаром. Марина уже которую ночь во сне давила на тормоз и крутила руль. А я ей советы давал и дорогу указывал. Она не возражала, потому что спала».

Говоря о юморе Высоцкого, следует отметить, что его необыкновенный талант к ироничным, удивительно точным наблюдениям и комментариям проявляется не только в его песнях, но также в заметках и письмах. Вообще письма Высоцкого — это особая тема, поэтому буду возвращаться к ней еще не раз в этой книге. Только одно хочу подчеркнуть: как в дневнике, так и в письмах поэт метко и остроумно комментировал то, что происходило вокруг. В 1972 году в письме к Станиславу Говорухину Высоцкий писал: «Свяжись со мной, Славик, хотя бы по телефону. Марина тебя целует, хотела тебе написать на вашем родном французском языке (Говорухин учил французский язык. — Примеч. автора), но лежит пластом и причитает по-русски, совершенно обессилев. Но привет для тебя, несмотря ни на что, вымучила. Говорит, что с удовольствием бы тебя увидела. Книга — новейший Сименон — лежит и ждет твоего внимательного и ненасытного глаза. Славик, мой дорогой! На душе паршиво и отвратительное настроение, хотя счастлив, что баба при мне, хоть и больная». Юмор, остроумие Высоцкого были одной из форм его борьбы с ежедневной серостью будней, и прежде всего с разного рода ударами судьбы, которых выпадало на его долю очень много. И хоть временами иронические замечания актера с большим трудом пробивались через толщу горьких размышлений но их легкость и фривольность, пусть и в небольшой степени, делали светлее его мрачное настроение. Именно такую смесь улыбки и грусти мы находим на страницах дневника Высоцкого Дневника, который дождался уже множества переизданий, в том числе и заграничных.

А ценность его поистине огромна. И высоцковеды до сих пор тешат себя надеждой, что еще где-то на дне ящиков столов ждут исследований и выхода в свет другие дневники и материалы поэта.