«БОЛЬШОМУ ПОЭТУ…»

«БОЛЬШОМУ ПОЭТУ…»

С первыми успехами у Владимира Высоцкого появились не только новые друзья и почитатели, но и враги. Последние нередко были среди его коллег, партнеров по сцене или литераторов, признанных официальными властями.

Широко известен факт, когда во время демонстрации документального фильма, посвященного юбилею Театра на Таганке, неприязнь коллег к Высоцкому проявилась в горькой и болезненной для него форме. Собравшиеся актеры восхищались фильмом.

Вся труппа реагировала на его презентацию необычайно живо. На экране появлялись очередные лица — и раздавались аплодисменты. Если громко комментировались какие-то сцены, слышались остроты. Но когда в кадре показали Высоцкого, в зале воцарилась гробовая тишина. Не раздалось ни одного голоса, ни на одном лице не появилось улыбки.

Высоцкий рассказал об этом нескольким своим друзьям, что еще раз подтверждает то,

что он чувствовал себя задетым за живое. Вадим Туманов вспоминает, что у Высоцкого были на глазах слезы. Другой друг артиста — Эдуард Володарский добавляет, что поэт спрашивал его печально: «Скажи, ну что я им такого сделал?», на что Володарский со свойственной ему прямотой ответил: «Ничего. Пишешь замечательные песни». Более того, Володарский не скрывает, что отношение актеров Таганки к Высоцкому было очень плохим. Это подтверждают знакомые и близкие поэта. Инна Ульянова вспоминает, например, как в одной из сцен спектакля «Добрый человек из Сезуана» Высоцкий, согласно сценарию, жмет ей руку. «Внезапно я почувствовала, — говорит она, — что ладонь Володи, — как ледышка, а сам он выглядит как-то нехорошо. «Володя, что с тобой? Что случилось?» — прошептала я. А он: «Плохо себя чувствую, Инна, очень плохо. Но никто мне не верит, что на самом деле мне плохо».».

Старший сын поэта Аркадий Высоцкий недавно мне признался, что когда он проведывал отца в июле 1980 года, то застал его в плачевном состоянии. «Отец открыл мне дверь, очень удивился, что я пришел. Он сказал, что ляжет. С трудом говорил и с трудом держался на ногах. Я понял, что с ним плохи дела, впал в панику и начал лихорадочно звонить всем, кто его знал. Позвонил Золотухину и Смехову (Валерий Золотухин и Вениамин Смехов — актеры Театра на Таганке. — Пример, автора), я умолял их, чтобы они приехали, говорил им, что отцу нужна неотложная помощь. Они не согласились приехать. В общем, никто так и не приехал. Это было действительно страшно. Намного позже я дозвонился до Янкловича и Абдулова. Они приехали».

Администратор Таганки Валерий Янклович и актер Всеволод Абдулов были немногими в окружении Высоцкого, кто, понимая его состояние, помогал и поддерживал его. Остальные же пренебрегали мнением врачей о тяжелой смертельной болезни Высоцкого. А ведь когда восемнадцатилетний Аркадий отчаянно просил о помощи отцу, Высоцкому оставалось жить всего несколько дней!

Справедливости ради следует, однако, заметить, что в труппе Таганки был доброжелательный к поэту человек. Речь идет об актрисе Зинаиде Славиной, которая, в очередной раз придя в восторг от игры Высоцкого, подошла к нему после занавеса и попросила автограф. Сидя в зале во время спектакля «Жизнь Галилея», она плакала, потрясенная игрой Высоцкого. Володя подбежал к ней после поклонов перед публикой, говоря: «Зина, если бы ты знала, как сильно мне помогла! Нравится пьеса?». Славина, украдкой вытирая слезы, ответила: «Нравится, Володя, очень нравится».

Такое отношение к нему со стороны партнерши по сцене было для Высоцкого как целебный бальзам, заживляющий раны после неприятных эпизодов закулисной грызни в таганковском театре.

Валерий Золотухин довольно часто вспоминает, как на одном собрании труппы Высоцкий хотел высказаться по поводу французских гастролей Таганки. Не успел он произнести и нескольких слов, как услышал полный сарказма голос одной из актрис: «Вы бы лучше вообще ничего не говорили! Вы даже с нами не здороваетесь!». Высоцкий, растерянный и застигнутый врасплох таким обвинением, сел на место и более в диспуте не участвовал.

Валерий Золотухин, комментируя эту ситуацию, признался, что Высоцкий время от времени не здоровался с коллегами и иногда не замечал их, но происходило это не умышленно, без всяких задних мыслей. «Володя и меня иногда не видел, — утверждает он. — Я шел, например, по коридору, а Володя мне навстречу. Шел и не видел меня. Он поравнялся со мной и не заметил, что я иду рядом, он ничего не видел! Его мысли и взгляд были где-то очень далеко. Я окликнул его: «Володя!». Он посмотрел на меня, как бы пришел в себя и поздоровался».

Для большинства актеров Таганки отсутствующий взгляд Высоцкого был свидетельством не задумчивости, а скорее высокомерия. Они полагали, что он делает это специально, демонстрируя тем самым якобы свое превосходство над ними.

Несколько лет назад я спросила Людмилу Абрамову — вторую жену Высоцкого — об атмосфере вокруг Высоцкого в Театре на Таганке, но она ответила уклончиво и не захотела рассказывать о закулисных интригах. Однако признала, что отношение Высоцкого к Юрию Любимову — главному режиссеру Таганки — было неоднозначным, несмотря на явное восхищение поэта творческими достижениями своего, как он его называл, шефа. Людмила Абрамова призналась мне в том, что это восхищение сменялось, и не раз, ярко выраженным недовольством: «Думаю, в какие-то периоды жизни, в какие-то минуты Володя ненавидел Любимова. Хотя он очень его любил, собственно, как отца, восхищался им и ценип его. Но временами он его ненавидел. И наоборот. Любимов давал Володе отцовскую любовь. Трактовал/его как чудесное, но непослушное дитя. Многое ему прощал. Разные выходки. А был ведь он весьма суров и даже деспотичен. Временами Любимов ненавидел Володю. Это было совершенно ясно. Ежедневные контакты двух великих индивидуальностей приводили не только к согласию и сотрудничеству, но и к конфликтам и ссорам».

Любимов, чего нельзя не признавать, вынужден был выслушивать язвительные замечания некоторых актеров труппы. Часто он слышал: «Почему Высоцкому все прощается, а нам нет? Почему ему все можно? Он не считается с коллективом. Ведет себя просто по-хамски!».

В мае 1980 года, за два месяца до смерти Высоцкого, перед выездом Театра на Таганке в Варшаву на Международные театральные встречи, Марина Влади позвонила из Парижа в Москву, поставив в известность Любимова о том, что Володя не сможет приехать в Польшу. Его состояние было довольно тяжелое. Он находился в парижской клинике. Коллеги по театру тогда устроили невообразимый шум: «Это черт знает что! Из-за Высоцкого мы не поедем в Польшу!». Валерий Янклович бросил тогда им нелицеприятные слова: «Запомните, что если где-то вас еще и приглашают, то только лишь потому, что в вашем театре играет Высоцкий! Если бы не его имя, никуда бы вы не поехали!».

Однако, практически убежав из клиники, Высоцкий все же прилетел в Польшу. Он сделал это, взяв всю ответственность на себя и убедив Марину Влади подписать соответствующее заявление. Сумел ее убедить, и она уступила его уговорам. Актер рвался в Польшу. Не хотел подводить зрителей. А, может быть, он знал, как отреагируют партнеры по сцене на его отсутствие?

Но не только они проявляли поразительную недоброжелательность по отношению к Высоцкому. Коллеги по перу также его не жаловали. Большинство из них начало громко петь дифирамбы поэту лишь тогда, когда его не стало. И не только дарить комплименты! Они дружно стали приписывать себе действия и старания по опубликованию произведений Высоцкого. До сегодняшнего дня никто не подтвердил этих фактов. Неизвестно также, были ли это официально признанные литераторы, довольствующиеся личными привилегиями, льготами, продуктовы ми пайками, пригретые властями и в действительности носившие в редакции литературных журналов стихотворения Высоцкого. Известно зато, что поэт написал о них:

И мне давали добрые советы.

Чуть свысока похлопав по плечу,

Друзья мои — известные поэты:

«Не стоит рифмовать «кричу-торчу»».

Он имел веские основания, чтобы «оценить» их таким образом.

Будучи уже в славе и имея такие знаменитые песни, как «Кони привередливые», «Охота на волков» или «Банька по-белому», как-то в один из вечеров в московском аэропорту поэт встретил Евгения Евтушенко, который, увидев его, задержался и с высоты своего роста бросил на Высоцкого взгляд, лишенный всякого тепла, и после этого он с заумной миной на лице похлопал его по… животу и изрек: «Растешь, брат, растешь», — подводя таким идиотским способом итог творческих успехов Высоцкого.

Вспоминает свидетель этой сцены, приятель артиста: «Все произошло довольно быстро, но Володя приостановился на какое-то время, удивленный такого рода поведением. Громко выругался, а потом сказал: «Не люблю, когда кто-то похлопывает меня так». Эта встреча явно испортила ему настроение».

А Евтушенко, демонстративно накрутив вокруг шеи невероятно длиннющий шарф с заграничной «лейблой», «помаршировал» дальше. Заграничный шарф Евтушенко, кстати говоря, стал предметом множества насмешек. И, может, даже не столько шарф, сколько способ его ношения владельцем. Наиболее метко и в то же время остро высмеяла слабость Евтушенко к заграничным вещам великая Анна Ахматова. Когда Евтушенко пришел к ней в элегантном костюме при галстуке, а из верхнего кармана его пиджака торчала новенькая заграничная авторучка, поэтесса спросила у него: «А где же вы держите свою зубную щетку?». И надо признать, что было это замечание коротким, но необычайно колким.

Справедливости ради следует добавить, что когда Высоцкий написал свою знаменитую «Охоту на волков», Евтушенко, будучи тогда на Севере, получив запись этой необычной песни или, скорее всего, услышав ее случайно у друзей, прислал Высоцкому телеграмму следующего содержания: «Мы слушали твою песню двадцать пять раз подряд. Я становлюсь перед тобой на колени!». Однако это признание не помешало ему позже назвать Высоцкого средним поэтом, средним певцом и средним актером.

В кругах российских литераторов отсутствием зависти в отношении к Высоцкому отличалась, пожалуй, только поэтесса Белла Ахмадулина. На Западе литераторов, высоко ценивших его творчество, было значительно больше. Нобелевский лауреат Иосиф Бродский в фильме о Высоцком, снятом в США в 1981 году, сказал о нем: «Думаю, он был необычайно талантливым человеком, наделенным страшными способностями. Его рифмы были просто феноменальными. Он был очень способный. Имел также феноменальный лингвистический слух. А рифмы — попросту великолепны».

Во время встречи в Соединенных Штатах Бродский подарил Высоцкому свой томик с дарственной надписью. Марина Влади написала в книге «Владимир, или Прерванный полет» (в польском переводе название звучало «Высоцкий, или Прерванный полет»), что Высоцкий поставил подаренный Бродским томик на наиболее почетное место в своей квартире. Канадский ученый и исследователь творчества Высоцкого Марк Цыбульский, однако, быстро опроверг это утверждение, сказав, что не только в «наиболее почетном месте», но и в других «закутках» квартиры Высоцкого никто книги Бродского не видел. Марк Цыбульский склоняется к тому, что Высоцкий вообще не привез книгу с Запада, опасаясь, что ее отберут советские таможенники. Предположения о таможенном контроле, конечно же, справедливы. Не исключено, что Высоцкий все же привез книгу в Россию, но она была конфискована на той же таможне. Лишь недавно стало известно, что после смерти Высоцкого этот томик нашли в архивах КГБ.

Когда Бродского в одном из интервью спросили, помнит ли он, что написал в дарственной надписи на книге своих стихов для Высоцкого, тот ответил: «Помню очень хорошо. Написал: «Большому поэту — Владимиру Высоцкому. Иосиф Бродский».