Глава восьмая Потемкинская корпорация

Глава восьмая

Потемкинская корпорация

850-летие прошло, и Москва стала возвращаться к нормальной жизни. К концу августа в город из временной ссылки вернулись проститутки и любители нюхать клей. Строительные бригады самовольно бросили работу в недостроенных домах, внезапно прекратилось обновление дорожного покрытия улиц.

Шоу закончилось. Москва искупалась в лучах славы, все получили много впечатлений, теперь пришло время вернуться к реальной жизни. Мне не следовало бы удивляться столь резкому переходу. Русские люди привыкли к таким вводящим в заблуждение показухам еще со времен Потемкина – советчика (и любовника) Екатерины Великой. Этот ловкий князь велел возводить деревянные фасады несуществующих деревень вдоль берегов Днепра. Когда его царствующая любовница путешествовала с ним по реке на барже, она убеждалась, что русские поселенцы успешно колонизируют недавно обретенные территории в южных районах Украины, после чего наградила князя землями, на которых сегодня стоит Днепропетровск. Эта традиция была унаследована советскими провинциальными лидерами, мостившими дороги на большие расстояния и не жалевшими краски на придорожные объекты, стоящие по пути следования инспектирующих крупных партийных руководителей, чтобы те тоже могли убедиться, что в их царствах все в порядке.

В девяностых годах XX века капиталистическая Россия вдохнула новую жизнь в старую традицию, устанавливая в домах огромные ультрамодные окна, чтобы привлечь зарубежных инвесторов. Недавно приватизированные предприятия, превращенные в компании, соревновались между собой, кто лучше оформит финансовые документы по западному образцу, чтобы потенциальные международные кредиторы быстрее вникли в существо предложений этих компаний.

Их руководители щеголяли американскими модными словечками и выражениями типа «корпоративное управление» и «прозрачность», а все крупные компании издавали квартальные отчеты на английском языке на мелованой бумаге – они валялись в каждом углу нашего офиса. Действительность, однако, могла быть несколько другой, как я открыл для себя, когда слетал в июне в командировку на юг России, чтобы присутствовать на одном из собраний акционеров. При всех разговорах о прогрессе поведение советов директоров в России вызывало чувство какой-то недосказанности и желание раскрыть все карты в игре.

В один из теплых и сырых июньских дней, в пятницу, я приехал в московский аэропорт Домодедово, чтобы попасть на самолет до Липецка, где на самом крупном в России сталепрокатном предприятии должно было состояться ежегодное собрание акционеров. Внутри пыльного терминала было тихо, одинокий голубь хлопал крыльями среди немытых стропил, а огромный рекламный плакат сигарет «Мальборо» на стене призывал курить, как ковбои. Место было пустынным, если не считать вездесущей таксистской мафии, чьи небритые представители рыскали по вестибюлю, как и в любом аэропорту, расположенном к востоку от Берлина.

Не было заметно каких-либо других корреспондентов, которые, как предполагалось, должны были тоже лететь в Липецк чартерным рейсом, организованным Борисом Йорданом. Не видел я также никого из адвокатов и служащих корпорации, с которыми я должен был лететь. На табло не было какой-либо информации о рейсе в Липецк. Справочное бюро, естественно, не работало.

Может, я попал в другой аэропорт? Однако нет, в моем факсе был четко указан аэропорт Домодедово. В смятении я сел на радиатор отопления и поступил в соответствии с призывом плаката «Мальборо». Прошло двадцать минут, затем еще полчаса. У моих ног уже образовалась небольшая кучка окурков, но по-прежнему на терминале не было никаких признаков жизни. Часы отсчитали еще сорок минут. Я спросил у проходившей мимо служащей аэропорта, не было ли чартерного рейса на Липецк. Вместо ответа она уклончиво пожала плечами.

Протянулись еще десять минут. У меня начал уже назревать конфликт с бандитского вида шоферами такси, которые настойчиво предлагали отвезти меня назад, в Москву, за пятьдесят долларов, а я не соглашался. Цена всегда была пятьдесят долларов, неважно, в каком городе или в какой стране бывшего Советского Союза вы находились, – аэропорты контролировались бандами, свирепо охранявшими свой бизнес от чужаков и силой навязывавшими монопольные цены. Некоторые из водителей раньше были заводскими рабочими, в трудные времена сменившими профессию. Однако большинство таксистов состояли из одетых в черные кожаные куртки, внушающих страх грубиянов, с наколками на пальцах, пивными животами и сломанными носами. Обычно они толпились вокруг иностранца, рыча: «Пятьдесят долларов!», при этом эмоционально растопыривали свои пять толстых пальцев, чтобы восполнить ограниченный запас английских слов.

Они могли быть опасны. Коллега Роберты из ОСО, инженер из штата Миссури, недавно был ограблен во время поездки из этого аэропорта – под дулом пистолета его вытащили из машины, завели в лес, раздели до нижнего белья и бросили там, как говорится, на съедение волкам. Он несколько часов скитался по лесу в трусах и майке, пока не добрался до места, где ему оказали помощь.

В Шереметьево, сердце московских международных авиалиний, шайки таксистов слегка подправили свой имидж. Цена осталась неизменной, но там стали выдавать квитанцию об оплате, а немецкие машины, окрашенные в радостный желтый цвет, вообще создают атмосферу нормальной жизни. К сожалению, подобная реформа пока еще не дошла до аэропорта Домодедово.

Я уже был готов отказаться от полета и воспользоваться услугами таксистской мафии, как вдруг из подъехавших к главному вестибюлю аэровокзала микроавтобусов высыпалась группа хорошо одетых молодых людей, напоминающих банкиров-инвесторов и обладающих большой властью адвокатов. Никогда в жизни я еще так не радовался при виде толпы законоведов в подтяжках.

Мы погрузились в наш чартерный самолет, который без каких-либо уведомлений тихо подогнали к предангарной бетонированной площадке. Это был небольшой советский Як-40, на которых раньше обычно летали региональные партийные руководители и директора крупных предприятий. Мы заняли свои места, и законоведы уложили свои портфели перед взлетом. Юридическая команда Йордана состояла из лучших молодых юристов России, мужчин (все они были мужчинами), таланты которых до этого впустую растрачивались на дела по квартирной плате и аренде жилья. Сейчас же, по дороге на собрание акционеров Новолипецкого металлургического комбината (НЛМК), их взгляды выражали напряжение хорошо натренированных спортсменов, готовящихся к нелегкому матчу.

Предстоящая схватка вызревала месяцами, и западная пресса представляла группу Йордана как честных и порядочных специалистов. Вот почему нас пригласили на это собрание, а для того, чтобы мы могли присутствовать официально, каждому дали по одной почетной акции НЛМК. Впервые я стал обладателем акции и почувствовал, как это хорошо – быть инвестором, даже если у тебя всего лишь одна акция и ты обладаешь бесконечно малой частью ненадежной собственности русского сталепрокатного стана.

В ходе прошедших переговоров Йордан возглавил коалицию из полудюжины западных инвесторов, в том числе Джорджа Сороса и Фонда Гарвардского университета, которые все вместе обладали наибольшей долей акций в НЛМК.

Несмотря на то что западные инвесторы имели пятьдесят один процент акций, руководство НЛМК, получившее советскую подготовку в области управления, отказалось допустить их на территорию предприятия и предоставило иностранным представителям значительно меньшее количество мест в совете директоров, чем это положено по закону. Иными словами, большинство собственников предприятия не имели возможности высказать свое мнение на общем собрании относительно того, как идут дела на предприятии, как оно управляется, платит ли дивиденды акционерам и в каком состоянии находится учет деятельности предприятия. Люди, проводившие собрание, представляли лишь небольшую теневую группу торговцев металлопродукцией, которых во всем поддерживало руководство предприятия. Даже при всех нарушениях, имевшихся в российской металлургической промышленности, эта группа дельцов выделялась своей грязной репутацией, и ее недавняя история была усеяна трупами. Неудивительно, что западные инвесторы были озабочены тем, что вложенные ими деньги уходили на сторону через черный ход. И поскольку НЛМК оперировал более чем двумя миллиардами долларов в год, существовала реальная возможность незаконного изъятия части прибыли.

Как и многие другие западные бизнесмены, эти инвесторы начали постепенно открывать для себя простую истину: в результате поспешного вложения своих наличных в русский пузырь они не приобрели ничего, кроме кучи листков бумаги, так как в России не существовало каких-либо юридических рамок для оказания поддержки инвесторам и защиты их вложенных капиталов.

– Все, что мы получили, – это свои носы, прижатые к витрине магазина! – возмущался один из собственников НЛМК Томас Гаффни, председатель базирующегося на Багамских островах хеджевого фонда «Кембридж Кэпитал Менеджмент», владевшего семнадцатью процентами акций этого металлопрокатного предприятия. – Но русские даже не хотят пускать нас на собрание. Это же абсурд!

Только два человека из команды Йордана не представились и не предъявили ни своих бизнес-карт, ни тщательно продуманных приветствий, когда представители прессы садились в самолет. Одним из них был шеф безопасности компании Йордана, бывший полковник КГБ, с изучающим взглядом, маникюром на руках и в дорогой одежде, свидетельствующей о его хорошем вкусе. Другой, с ничего не выражающим лицом, был помощником шефа, упитанный охранник, одетый в дешевый костюм, из-под которого выпирала кобура. Именно благодаря этой парочке у всех почему-то появилась уверенность, что у нас не возникнет никаких неприятностей, если мы рискнем появиться на враждебной территории.

Уже начало темнеть, когда мы подлетали к Липецку, проходя по границе дымовых труб, на которых были установлены стробоскопические красные мигающие огни, предупреждающие экипажи самолетов о малой высоте. Сверху город выглядел, как и тысячи других советских городов, – построенным неряшливо и без воображения. Наша гостиница, сооруженная из серого и плохо уложенного кирпича, называлась то ли «Москва», то ли «Октябрь» – коммунистические планировщики называли так практически каждую тусклую и закопченную гостиницу «Интуриста». (Встречающееся иногда название «Дружба» воспринималось как завещание, оставленное после кончины всплеска творческой мысли.)

Наше вселение в гостиницу никак нельзя было назвать дружественной процедурой. У одного из прибывших с нами русских адвокатов был только заграничный паспорт. Толстуха, восседавшая за стойкой регистрации в холле гостиницы, потребовала от него внутренний паспорт, поскольку в России все еще действовала советская система двойной идентификации человека. Хотя его документы позволяли летать в Лондон и останавливаться там хоть в отеле «Гросвенор Хаус», она упрямо использовала этот предлог, чтобы не дать номер в гостинице.

– Но где же я остановлюсь? – взмолился он.

– Не в моей гостинице! – прошипела она достаточно громко, чтобы пяток скучающих проституток оторвались от своих журналов.

Потребовалось вмешательство йордановского полковника КГБ, который решил эту паспортную проблему с помощью нескольких тихо сказанных слов и значительного размера чаевых. Позже, когда мы собрались в маленьком, слабо освещенном баре на верхнем этаже, чтобы выпить на ночь чашку чая, он снова доказал свою полезность. С помощью только одного звонка по мобильному телефону он в рекордное для России время мобилизовал местных милиционеров, чтобы выпроводить вон драчливого пьяницу, переворачивавшего столы и оскорблявшего нашу компанию. По всему было видно, что наш новый друг из КГБ все еще пользовался старыми связями, что, собственно, и объясняло, почему он был такой важной персоной для инвестиционного банка. В штате каждого банка было много подобных выходцев из спецслужб, вероятно, даже больше, чем самих банкиров.

На следующее утро мы встали рано, чтобы получше подготовиться к предстоящему собранию. Собрание акционеров состоялось в свежевыкрашенном по этому случаю Липецком доме культуры. Краска липла к пальцам, и ее запах висел в воздухе. Здание покоилось на широких ступенях в римском стиле и поддерживалось колоннами с потрескавшейся штукатуркой. Судя по шаткому виду колонн, их назначение было, скорее, декоративным.

В галерее здания мы столкнулись с первым отрядом оппозиции – вооруженной охраной, преградившей нам путь. Некоторые бойцы были в темно-серой милицейской форме, а наемная охрана бандитского вида – в каких-то странных костюмах. Я слышал, как один из них прошептал по карманной рации: «Они здесь». Далее последовало бурное обсуждение.

Один из охранников сказал, что наша группа не будет допущена, несмотря на то что адвокаты Йордана имели все полномочия голосовать от имени большей части всех акций компании. Рафаэль Акопов, ведущий советник йордановского фонда «Спутник», размахивал пачкой документов перед одеревеневшим лицом официального представителя компании. Четвертое следственное управление суда только что приняло свое постановление в пользу иностранных инвесторов, объявлявшее это годовое собрание незаконным на том основании, что руководство предприятия исключило из повестки дня собрания вопрос о голосовании по выбору нового состава совета директоров, как этого требовал закон. Однако проблема, как это начали осознавать западные инвесторы, состояла в том, что в новой, капиталистической, России постановления суда мало чего значили.

Пока адвокаты спорили по пустякам, а простаки переругивались, я вышел покурить на ступеньки. Передо мной раскинулся город Липецк, крепко сжимавший крутые берега Дона, воды которого южнее вливались в Волгу и направлялись к Каспийскому морю. Прямо напротив меня на небольшой, окруженной деревьями площадке пенсионеры спокойно играли в шахматы, безразличные к игре с высокими ставками, разворачивающейся по другую сторону дороги.

Безмятежное спокойствие было прервано резким скрипом шин автомобилей, затормозивших у Дома культуры. Из двух машин сопровождения высыпали телохранители и прочесали ступени на входе в здание в поисках потенциальной угрозы. Следом открылась дверь белого «мерседеса-600» С-класса с затемненными стеклами, и из машины вышел Владимир Лисин. Он был официальным представителем братьев Черных – главных фигур в металлургической промышленности России. Менеджеры НЛМК исполняли все его указания. Поднимаясь по ступенькам, он помахал рукой столпившимся у входа людям. В благоговейном молчании они расступились, давая ему дорогу. Полный, маленького роста, Лисин был едва различим на фоне своих рослых – шесть футов и четыре дюйма – телохранителей, не скрывавших портупей с оружием. В отличие от нашей группы, у Лисина не было проблем с проходом внутрь здания. Он входил в состав руководства НЛМК в качестве постоянного представителя братьев Черных.

Лев и Михаил Черные родились в бедной, но опрятной сельской местности Узбекистана. В безумные первые дни перестройки братья сумели мертвой хваткой завладеть металлургической промышленностью России по производству алюминия и стали, так что треть всего объема производимых в России этих металлов попала в зависимость от их холдинговой компании «Транс-СИС Коммодитиз». В 1997 году они экспортировали из бывшего Советского Союза слитков алюминия и прокатной стали на сумму семь миллиардов долларов, сделав «Транс-СИС» одним из крупнейших в мире продавцов металлов, а себя – чрезвычайно богатыми и влиятельными людьми.

Братья Черные принимали участие в выгодных контрактах по толлингу, сделавших Юлию Тимошенко миллиардершей, поставляя сырье на заводы и фабрики Украины в обмен на их продукцию. Компания братьев Черных недавно привлекла внимание следователей. Когда директор Красноярского алюминиевого комбината пошел против интересов «Транс-СИС», ему стали угрожать расправой. Помещенный под защиту милиции, он все же вскоре уволился с работы. Его преемник не был столь удачлив. Вскоре после того, как новый директор поддержал линию своего предшественника против «Транс-СИС», он был застрелен бандитами на пороге своего дома в 1995 году. В связи с этим нераскрытым убийством Владимира Лисина дважды допрашивали в милиции, но отпустили без предъявления каких-либо обвинений. (Делового партнера Лисина, бывшего боксера Анатолия Быкова, позднее экстрадируют из Венгрии и предъявят ему обвинение в совершении этого преступления.)

Сразу после того, как американская компания, торгующая металлом, уговорила огромный плавильный комбинат в Братске выйти из эксклюзивного контракта по толлингу с компанией «Транс-СИС», руководитель операций американских компаний в России Феликс Львов был найден мертвым в канаве в шестидесяти милях от Москвы. Его тело было изрешечено пулями, в том числе одна из них – в затылке. Он исчез в промежуток времени между прохождением паспортного контроля и проходом на посадку в самолет в одном из московских аэропортов. Филиал нью-йоркской компании «Эй-Ай-Оу-Си» в России вскоре был закрыт. Убийство не раскрыто до сих пор.

По данным МВД России, братья Черные подозревались в участии еще в одном нераскрытом преступлении, связанном с обманным получением в 1992 году в Центральном банке России двухсот миллионов долларов. Никаких обвинений против братьев Черных тогда не было выдвинуто. Несмотря ни на что, оба брата спокойно живут за рубежом, проводя свое время между Монако и Израилем, где недавно Михаилу Черному удалось пережить захватывающий заговор против него с целью убийства. Однажды он был арестован, а затем вскоре освобожден швейцарской полицией во время разгрома организованной преступности в этой стране. Братья утверждали, что Михаил вообще не занимался делами компании «Транс-СИС» и отклоняли все обвинения против них, называя их злобными происками конкурентов. Оба брата отказывались от каких-либо контактов с журналистами.

С тех пор как братья Черные покинули Россию, они оставили Лисина ответственным за все текущие операции компании. Что, собственно, опять возвращает нас к делам по НЛМК. Комбинат имел эксклюзивное и кабальное соглашение по толлингу с компанией «Транс-СИС», которое хотели разрушить западные инвесторы. Однако Лисин располагал полномочиями, полученными от братьев Черных, на тридцать семь процентов пакета акций, что фактически позволяло ему контролировать весь совет директоров. До тех пор пока Йордан и Сорос не будут представлены в совете директоров, они не могли остановить ранее заключенные соглашения по толлингу, лишавшие предприятие прибыли и заставлявшие его продавать свою сталь компании «Транс-СИС» по цене ниже себестоимости.

– Подобное положение выглядит смехотворно. Нам надо это остановить до того, как предприятие обанкротится, – сказал Акопов, ведущий юрисконсульт компании «Спутник». Другие адвокаты Йордана между тем организовали переговоры по допуску их на собрание, главным образом, как я полагаю, с помощью приглушенного разговора нашего представителя КГБ (он действительно оправдывал свою зарплату) с начальником службы безопасности предприятия.

Условием допуска нас на собрание была проверка всех при входе на наличие оружия, что оказалось проблемой для нашего охранника, который отказался сдать табельное оружие, аргументируя это тем, что телохранители Лисина прошли через металлодетекторы с оружием.

– Они оставляют у себя оружие, а почему я не могу? – обиженно, как школьник, скулил наш охранник с шеей в девятнадцать дюймов. Кагэбэшник Йордана в конце концов попросил его остаться и ждать нас снаружи.

Внутри Дома культуры было много охранников, больше, чем голосующих акционеров, и они следовали за нами повсюду, куда бы мы ни пошли, что для меня означало прямо в бар. Там предлагали дешевое Крымское шампанское, коньяк и кофе по-турецки, сваренный на горячем песке, а также множество всяких жирных холодных закусок и бутерброды с копченой осетриной. Я немного перекусил и вернулся на сцену. Зал был украшен многоцветными гирляндами и шариками, как будто где-то на гулянье в США, – классические эмблемы с орлом, «Отель „Калифорния“» из громкоговорителей. Надпись на плакате: «Вы можете уйти в любое время, но не сможете покинуть нас», как показалось мне, содержала угрожающий намек. В такой нелепой обстановке было трудно предугадать, что последует дальше – медленный детский танец или гангстерская перестрелка?

Собрание проходило в соседней аудитории. Шаркающей походкой на сцену прошли директора, одетые в плохо сшитые костюмы советского покроя, зачесанные назад седые волосы отсвечивали на фоне красного занавеса на сцене. Начались невыносимо длинные речи. Каждый сомнительный статистический показатель выпуска продукции имел свой номер. Звучало много хвалебных слов в адрес «наших надежных торговых партнеров», сопровождаемых подобострастными кивками в сторону Лисина.

Акопов, казалось, задремал.

– Все это обман, – сказал он, когда я слегка подтолкнул его, чтобы привлечь внимание. – Мы здесь только для того, чтобы не допустить мошеннического голосования или размытия пакета акций.

Несмотря на неискреннее выражение преданности и уважения к корпоративному управлению, русские компании имели привычку созывать внеочередные (без достаточной предварительной подготовки) ежегодные собрания, на которых голосуют за предложение выпустить дополнительное количество акций. Часто западных инвесторов даже не информируют об этих собраниях, и, просыпаясь утром, они узнают, что их пакет акций уменьшился вдвое. Акопов сказал, что его стратегия заключается в том, чтобы торпедировать каждое предложение совета директоров до тех пор, пока они не согласятся провести новые выборы совета, в составе которого присутствовали бы западные инвесторы пропорционально количеству имеющихся у них акций. Позже ему представилась такая возможность, когда возникла необходимость утвердить протоколы прошлого собрания, на котором рассматривались вопросы, касающиеся устава компании. Адвокаты Йордана провалили голосование. Было ясно, что ничего не пройдет, а без устава компания НЛМК не может законно существовать.

Директора глядели на Лисина, который решительно встал и отошел в сторону от сцены. Один за другим девять членов совета директоров последовали за ним, а последний задержался у микрофона.

– Иностранцы должны думать о будущем компании и о благополучии ее работников, а не только о выкачивании прибыли, – сказал он и сплюнул, побледнев от злости. – Собрание окончено, – добавил он и стремительно покинул сцену.

Так резко завершилось собрание акционеров Новолипецкого металлургического комбината в 1997 году. Акопов и адвокаты Йордана торжествовали, но это была «пиррова победа». Соглашения по толлингу продолжали действовать, и большинство владельцев акций по-прежнему не входили в состав совета директоров. Старый совет не обладал легитимными полномочиями, но, тем не менее, продолжал отвечать за всю работу. Без устава, легальной основы своего существования, комбинат в юридическом смысле теперь находился в неопределенном состоянии и мог стать легкой добычей разного рода «творчески мыслящих» мошенников, поскольку не имел законных прав на участие в контрактах и в какой-либо иной сфере деловой активности. Комбинат, по выражению одного расстроенного западного инвестора, превратился в «кучу дерьма».

Самым странным результатом ежегодного собрания акционеров НЛМК явился, пожалуй, энтузиазм, который он вызвал среди приехавших в Москву иностранцев. Специалисты в области извлечения дополнительных выгод, пиар-команды и брокеры-аналитики – все эти профессиональные оптимисты – неизменно повторяли, что данное событие не следует рассматривать как фиаско, а считать прогрессом и шагом к реальному корпоративному управлению. Рынок придерживался такого же мнения, ибо акции НЛМК после провала ежегодного собрания акционеров поднялись в цене. В этом отношении Россия была удивительной страной. Финансовый бум здесь основывался на туманных и соблазнительных обещаниях так называемых красных директоров и олигархов, отвечающих за состояние промышленности, что они вдруг однажды поведут себя правильно, и тогда общая стоимость активов всех корпоративных сообществ страны будет исчисляться триллионами долларов. То, что произошло сегодня, считалось менее важным, чем то, что могло бы случиться завтра.

Прогресс, тем не менее, действительно был. Всего лишь несколько лет назад на подобном собрании в ходе ожесточенных споров кое-кого могли просто застрелить. В те времена посторонние люди вообще не допускались на ежегодные собрания акционеров. Да и само такое, как на НЛМК, собрание вряд ли вообще могло состояться. Я надеялся, что если уж НЛМК смогло так далеко продвинуться за немногие годы, то и другие компании России в недалеком будущем тоже смогут стать достойными членами корпоративного сообщества страны. Такова была, по крайней мере, официальная точка зрения менеджеров фондового рынка и московских аналитиков.

Среди российских коммерсантов было немного столь харизматичных и убедительных личностей, как глава исполкома «Онексимбанка» Владимир Потанин. Среди московских журналистов он даже получил прозвище «Великая белая надежда России» – этакий парень с плаката, провозглашающий наступление века чистой корпоративной ответственности. Из всех семи олигархов он был наиболее прозападно настроен и часто приглашал на неформальные встречи представителей западной прессы. Поскольку его банк находился прямо за углом нашего бюро, то я иногда заходил к нему во время прогулок, прихватив с собой коллегу по офису Бетси или даже самого шефа бюро.

«Онексимбанк» находился в пяти минутах ходьбы от нашего здания или в десяти минутах езды на машине, учитывая неизбежные пробки. Банк Потанина располагался в величественном двадцатиэтажном здании серповидной формы из грязновато-белого гранита, по бокам которого стояли аналогичные дома, где размещались другие конкурирующие финансовые организации. Несмотря на то что архитектурный стиль всех этих зданий был до мозга костей советским, эта улица в России больше всего соответствовала стилю построек Уолл-Стрит.

В здании «Онексимбанка» чувствовался дух некоего официального учреждения, выдавая его прошлое – бывшее правительственное управление с множеством кабинетов. Действительно, это было здание старого советского Министерства внешней торговли, в котором отец Потанина занимал одну из высших должностей, а его сын, ныне олигарх, начинал свою карьеру как подающий надежды молодой функционер и помощник компартии в организации и проведении международных торговых операций страны. Однако некоторые детали в интерьере холла все же свидетельствовали о преобразовании этого здания в банковский центр. Во-первых, вход в банк был оборудован как некий лабиринт безопасности: с металлодетекторами и турникетами, срабатывающими при предъявлении идентификационной карты и при необходимости блокирующими дверь. Охранники сидели в итальянских стеклянных боксах, защищенных от взрыва гранаты и оборудованных выдвижными ящиками, куда посетители были обязаны положить свои сотовые телефоны и личное оружие. Поскольку мы с Бетси не имели ни того ни другого, нас быстро проводили к лифту, который доставил нас прямо к офису Потанина на верхнем этаже. Несколько других журналистов уже были здесь и непринужденно беседовали с ведущим банкиром России. Потанин обсуждал с немецким репортером шансы московского «Спартака» в предстоящем чемпионате Европы по футболу. Он надеялся на холодную погоду, которая могла бы дать преимущество россиянам в игре дома, причем беседа велась так, будто речь шла о борьбе против Наполеона или Гитлера.

Они долго обсуждали игры других команд на выбывание, в то время как остальные собравшиеся пытались делать вид, что их это интересует. Потанин был фанатом футбола. У него были собственная команда и футбольное поле стандартных размеров на загородном участке, рядом с частным озером, где он катался летом на скутере. По субботам в послеобеденное время его часто можно было видеть на тщательно ухоженном газоне футбольного поля, где в кроссовках и синей футболке с номером на спине он вел команду своих сотрудников в бой против команд других банков, газет или иных организаций. «Онексимбанк» всегда выигрывал, как и в других состязаниях в ходе приватизации и в тендерах по управлению государственными доходами от налоговых поступлений.

В большом, отделанном стенными панелями офисе Потанина все выглядело так, будто мебель и все остальные предметы обстановки, которая должна соответствовать неожиданному успеху бюрократа, ставшего вдруг миллиардером, достали из упаковочных ящиков только позавчера. Так же, как в кабинете Юлии Тимошенко в Днепропетровске, отделка панелями из вишневого дерева, казалось, сошла со страниц каталога Этана Аллена. Мебель создавала атмосферу неподкупности и стабильности. Стоящие вдоль стен стеклянные шкафы были заполнены похожими на античные фолианты книгами в кожаных переплетах, которые обычно покупают для декоративных целей. Кожа более темных тонов поблескивала на обивке диванов и кресел, а мягкий свет от бронзовых ламп с абажурами из зеленого стекла, на мой взгляд, лучше подошел бы для библиотеки кампуса «Лиги Айви», чем для берлоги русского бизнесмена. Окружающая обстановка создавала впечатление беспристрастности, как бы намекая, что ее русский хозяин являлся человеком западных взглядов, в чем, разумеется, открыто признавался и сам молодой олигарх.

Подали чай, и мы наконец раскрыли свои блокноты, обойдясь без обычных формальностей. Я сидел между шефом бюро газеты «Файненшиал Таймс» и Бетси, напротив энтузиаста футбола из немецкой газеты «Хандельсблатт». Нам сказали, что Потанин собрал всех, чтобы прояснить обстановку и сделать важное заявление об изменении стратегии «Онексимбанка». Оставалось только ждать, когда он начнет говорить.

Ведущий банкир России некоторое время молчал, испытующе глядя на нас. В свои тридцать шесть (лишь на несколько лет старше меня) он был уже заместителем премьер-министра (дополнительная привилегия за помощь в переизбрании Ельцина) и приобрел аристократическую, самоуверенную улыбку человека, повелевавшего жизнями сотен тысяч людей.

Очевидно, что на нем висела большая ответственность, – в лице чувствовались напряженность и какая-то суровость, напомнившая мне выражение лица моего отца, когда со мной, еще мальчишкой, случалась какая-нибудь неприятность. Сейчас Потанин выглядел так же тревожно, как мой отец и дядя Збиг в дни своей молодости, – блондин, напоминающий ястреба: стальной взгляд, треугольные черты лица и волевой подбородок, похожий на прочный форштевень ледокола. Он был одет в хорошо сшитый темно-синий костюм, элегантный, но не бросающийся в глаза. Вместо обычных для людей его круга часов «Роллекс» у него на руке были какие-то невзрачные часы на коричневом кожаном ремешке. Человек, ставший миллиардером меньше чем за пять лет, вел себя как выходец из семьи со «старыми деньгами» – сдержанно и не выпячивая свою значимость. Он сразу же мне понравился.

Эффектное восхождение Потанина началось в 1990 году, когда стало очевидным, что дни марксизма сочтены. Тогда наиболее здравомыслящие руководители Министерства внешней торговли пришли к пониманию необходимости создания без излишнего шума частных компаний, чтобы облегчить экспорт всего, что только можно: от сельскохозяйственных продуктов до оружия. В те дни, когда Министерство обладало монополией на всю международную торговлю Советского Союза, каждый производитель был вынужден пройти через этот мощный государственный орган, чтобы получить лицензию на продажу своего продукта за рубеж. Именно тогда Потанин с помощью своего высокопоставленного отца стал специализироваться на добывании ревностно охраняемых лицензий на экспорт. В суматохе и хаосе тех времен, когда тот, кому удавалось раздобыть железнодорожный состав металлопроката или сырой нефти, хотел отправить его западному потребителю и выручить за это твердую валюту, ему достаточно было позвонить Потанину. Если у вас, например, есть дядя, который управляет предприятием по выплавке алюминия и вы слышали, что товарный брокер в Австрии готов платить наличными за недорогие слитки, то Потанин был тем человеком, который вам нужен.

Вся советская система была построена на том, что вы кого-то знали и кого-то знал ваш знакомый. Потанин, очевидно, знал многих влиятельных бюрократов, ибо к 1992 году его сеть надежных продавцов продукции за границу выросла настолько, что позволила открыть в одном глухом углу здания Министерства свой собственный маленький банк. Этот маленький банк управлял финансовыми потоками клиентов, получивших через него лицензии на экспорт. Бизнес успешно развивался и постепенно унаследовал от скончавшегося к тому времени собственного министерского банка полный список клиентов всего ведомства. В результате Потанин стал банкиром всех российских экспортеров сырья. Ему опять подвернулась удача, когда он заполучил высокоценную концессию на управление кремлевскими таможенными поступлениями, – пошлины, взимаемые за каждый «Мерседес», пачку сигарет «Мальборо» или телевизор «Сони», ввозимые в Россию, позволяли ему с 1994 года отщипывать в свою пользу кусочек от всего, что ввозилось в страну или вывозилось из России.

Однако самый большой прорыв к деньгам пришелся на 1995 год, когда он предложил своему шефу Чубайсу и премьер-министру Черномырдину смелый и остроумный план. В то время правительство России пребывало в крайне отчаянном финансовом положении. Президент Ельцин готовился к выборам на второй срок, и ему крайне нужны были деньги для выплаты задолженностей по зарплатам и пенсиям, поскольку невыплата могла ему дорого обойтись при голосовании. Потанин предложил сформировать консорциум из крупнейших частных банков России, чтобы предоставить избирательному штабу Ельцина необходимую сумму для избрания его на второй срок. В качестве ответной услуги Кремль должен был выставить на продажу акции крупнейших лучших государственных предприятий России. При этом заранее оговаривалось, что стоимость этих акций будет в сотни раз меньшей, чем величина ссуды, выделенной президенту на выборную кампанию. Кремль, таким образом, вернет банкирам ссуду в ходе продаж акций вместо того, чтобы изыскивать деньги на погашение долга.

Оставалось неясным, что же все-таки заставило правительство пойти на такое разрушительное для страны одностороннее соглашение. Некоторые говорили, что Чубайс хотел создать союз взращенных в стране супербанкиров, которые не позволят иностранцам разграбить страну и вырвать бриллианты из русской короны. Другие склонялись к тому, что не имеет значения, какие банкиры приобретут государственные предприятия, главное здесь – передача государственных предприятий в частные руки для более эффективного использования. В любом случае польза от этого соглашения для банкиров была конкретной и незамедлительной. Они скупали предприятия стоимостью в миллиарды долларов, заплатив лишь несколько центов за каждый доллар их реальной цены. Примечательно, что для этого они использовали фонды, принадлежавшие правительству. (Действительно, они отдавали казначейству его же собственные деньги, используя таможенные платежи, которые Кремль разместил в их банках.)

Когда эти приобретения, как свалившееся с неба наследство, были завершены, семь человек вдруг ощутили себя собственниками примерно половины всей приватизированной экономики России (с этого момента в стране и появился термин «олигархи», который до того служил лишь для обозначения могучих семей, правящих в некоторых государствах Латинской Америки). Среди семи супербанкиров Потанин был самым крупным и богатым, сумевшим сорвать суперкуш за разработку этой схемы. К 1997 году промышленная империя Потанина включала в себя крупнейшее в мире предприятие по добыче и переплавке никеля, ведущий в России завод по производству авиадвигателей, самый крупный сталепрокатный стан, занимавшее четвертое место в стране предприятие по добыче и экспорту нефти, успешный инвестиционный банк и телефонную компанию «Связьинвест», стремящуюся к национальной монополии.

– Мои компании производят примерно двадцатую часть от общего внутреннего валового продукта России, – просиял Потанин, пока мы записывали эти поразительные цифры в свои блокноты. Я полагал, что ближайшим аналогом Потанина мог быть только Джон Рокфеллер, исключительное положение которого в американской экономике в начале двадцатого века сегодня недоступно даже самому Биллу Гейтсу. Однако, как бы ни хотели Потанин и другие олигархи изображать из себя современных рокфеллеров, существовало ключевое отличие между ними и американскими баронами грабежа: Рокфеллер создал свою «Стандард Ойл» на пустом месте, а олигархи захватили активы Советской России почти даром. Они не создали материальных ценностей, которые привели бы к процветанию страны, – они ее попросту ограбили.

Все, что говорили олигархи о происхождении своих состояний, представляло собой сказки для детей. Существовали более точные и страшные причины, в большинстве своем не доказанные, быстрого обогащения олигархов. Как моя коллега Бетси открыла для себя, слишком пристальное внимание общественности к источникам обогащения олигархов неизбежно потребует судебных разбирательств или чего похуже. Перед тем как перейти на работу в газету «Джорнел», Бетси работала в одном из больших американских еженедельников в Москве. Она рассказала, что этот еженедельник как-то начал выпуск серии статей о деятельности одного из крупных российских политических магнатов, но срочно свернул это расследование после того, как два вооруженных субъекта появились в московском офисе газеты и предупредили, что российский капитал может оказаться слишком опасным для любопытных и неосторожных иностранцев. В другом случае один смелый журналист из газеты «Голос деревни» счел за благо скрыться после того, как главарь русской мафии, живший в Будапеште, обязал его выплатить ему сто тысяч долларов за нелестную статью о себе. Получая от руководства изданий весьма скромные полисы страхования жизни, мы, журналисты, когда беремся описывать в своих публикациях источники происхождения богатства олигарха, обычно ограничиваемся терминами «темный» или «таинственный».

Как будто проникнув в наши мысли, Потанин пустился в разговор о его торговых делах.

– Мы приближаемся к завершению первой фазы перехода России к капитализму – фазе накопления капитала, – пояснил он на безупречном английском, который он, как и дети многих высокопоставленных коммунистов, изучал в элитном советском институте. Он допускал, что эта ранняя стадия перехода к рынку была иногда грубой и «несправедливой», особенно, когда для обладания богатством и собственностью использовались сомнительные средства. Кроме того, новые хозяева частенько грабили только что приватизированные компании.

– Теперь мы вступаем во вторую стадию, в которой имеем уже холдинги, – под этим он понимал металлургические предприятия, нефтедобывающие компании и телефонные сети, – и должны сделать их доходными, преобразовать в жизнеспособные концерны, изменить существующую систему.

Это было музыкой для наших ушей. Это было то, чего ждал каждый в России, то, на что ставил каждый зарубежный держатель акций, на что выкладывали миллиарды долларов Международный валютный фонд и Всемирный банк – день, когда магнаты России закончат раздел награбленной собственности бывшего Советского Союза и наконец начнут вести себя ответственно. С бешеной скоростью мы записывали эти мысли, зная, что отклонения в переходе ко второй стадии вышли далеко за пределы нормальной деловой деятельности.

Потанин затронул одну из излюбленных на Западе тем, сокрушаясь, что рыночные реформы опередили существующие правовую и налоговую системы и со всей ясностью показали необходимость их реформирования в ближайшем будущем. Богатые русские могли бы по-прежнему обходить законы и как можно сильнее обогащаться, однако теперь они хотели иметь в стране улучшенные законы, защищающие и сохраняющие их богатства. Русские миллионеры и миллиардеры могли бы спрятать свои доходы от налогового инспектора, но теперь, насытившись, они стали требовать принятия налогового кодекса, в котором было бы меньше норм запретительного характера и который позволял бы им более открыто демонстрировать и инвестировать свое богатство. Прежде мы протестовали против беззакония в стране. Теперь призывы к соблюдению законов исходили именно от тех людей, которые использовали хаос в России для собственного обогащения, что было вполне естественно. Они получили по максимуму от посткоммунистического хаоса и теперь намеревались получить для себя по максимуму уже от стабильности.

– Правила в России меняются, – сказал Потанин, эмоционально жестикулируя. – То, что было допустимо два года тому назад, – мы знали, что он имел в виду насилие и запугивание, наглый обман с акциями, выманивание денег у иностранных партнеров в совместных предприятиях, внезапные захваты основных фондов и тому подобное, – в настоящее время неприемлемо. Российский бизнес, – заключил он, – должен интегрироваться с западным, должен все больше походить на него.

Мы, репортеры, были тронуты почти до слез этими мудрыми словами, каждый жаждал услышать подобные вдохновенные заявления из уст самого олигарха.

Конечно, Потанин мог себе позволить играть роль пророка. Он уже превратил в наличные свой вновь обретенный энтузиазм к проведению реформ и свой внезапный роман с Западом. Банковская деятельность принесла ему растущую репутацию самого прогрессивного олигарха, что, в свою очередь, позволило обрести ряд весьма выгодных связей с западными представителями. Наиболее значимыми были контакты с компанией «Бритиш Петролеум», которая только что выкупила десятипроцентную долю прибыли в его нефтедобывающей компании «Сиданко» за пятьсот семьдесят один миллион долларов, что в сто раз превысило сумму, которую он заплатил за нее Кремлю в прошлом году. Потанин также объединил Международную финансовую корпорацию (МФК), его надежного помощника по банковским инвестициям, с компанией Йордана «Ренессанс Капитал», приобретя тем самым крупнейшего клиента Йордана, филантропствующего финансиста Джорджа Сороса. Потанин его убедил вложить девятьсот миллионов долларов в покупку «Связьинвеса», российского телефонного монополиста.

Продажа принадлежавшей матушке России телефонной компании (аналога американской «матушки Бэлл») усиленно расхваливалась и преподносилась общественности как некий важный рубежный момент в долгожданном продвижении Москвы от этапа «капитализма среди близких друзей» к этапу капитализма, чем-то напоминающего цивилизованную экономику. Немцов и Чубайс под аплодисменты всего зарубежного сообщества торжественно провозгласили, что продажа этой телефонной компании знаменует собой начало «новой эры» в России – эры, когда государственные фонды больше не отдаются политически связанным между собой «своим людям», а продаются на открытых общественных аукционах тем, кто даст наивысшую цену.

Для Кремля это был революционный отказ от власти, не слишком, однако, беспокоивший некоторых олигархов, уже привыкших иметь легкий доступ ко всем приглянувшимся им государственным предприятиям. Олигархи тем не менее были несколько озадачены отсутствием обычной закулисной возни накануне аукциона, и их группа вылетела в Канны, где отдыхал Чубайс, чтобы обо всем его расспросить. Как говорили потом, Чубайс заверил их в том, что на аукционе действительно будут чистые продажи и это не рекламная акция для умиротворения МВФ. Кремлю были нужны деньги, и дни раздачи государственной собственности по дешевке закончились.

Потрясенные олигархи вернулись в Москву и ночью устроили шумное совещание в офисе медиа-магната Владимира Гусинского и в соответствии с правилами тайного сговора между близкими друзьями решили «сброситься деньжатами» на покупку компании «Связьинвест». Имелись противоречивые сведения о том, что происходило на том ночном совещании, где посредником между властью и капиталом выступал Борис Березовский, человек, в наибольшей степени задействованный в кампании по переизбранию Ельцина и, как Распутин, имевший влияние на семью президента. Однако соглашения, очевидно, достигнуто не было, потому что на следующий день, когда были предъявлены запечатанные заявки с предлагаемой ценой, выяснилось, что победил Потанин, предложивший на двести миллионов долларов больше.

Олигархи в замшевых перчатках начали войну, развернув клеветническую кампанию, в ходе которой Березовский и Гусинский безжалостно направили свое смертоносное оружие – телевизионные станции и газеты, которые раньше использовали, чтобы вернуть на службу Ельцина, против Чубайса, Немцова и Потанина. В так называемую «новую эру», начавшуюся с продажи компании «Связьинвест», олигархи вдруг стали заклятыми врагами, первыми жертвами в попытке России провести в жизнь концепцию свободы и честной конкуренции как брэнда своего капитализма.

– К сожалению, – вздохнул Потанин, когда наше интервью подходило к концу, – некоторые из ведущих российских лидеров бизнеса не очень-то стремятся к каким-либо переменам и используют свое влияние, чтобы сохранить статус-кво.

Не был ли Потанин возродившимся Потемкиным? Или же российский бизнес действительно входил в новую и более справедливую эру? Я надеялся на последнее, поскольку крестовый поход Роберты за его величеством Рублем дал и мне некую финансовую заинтересованность в будущем России.