Глава III. Колокол в снегу
Глава III. Колокол в снегу
Мальчики и девочки 90-х яростно боролись за свои мечты. Их поколение начинало бизнес в разбитой, полуобморочной стране, и у них часто происходило раздвоение личности — гитарист торговал металлом, яхтсмен возил грузы и так далее. Такова метка тех, кто сыграл роль газонокосильщиков, рекультивировавших заросшую лужайку после засухи. Родись они на 10 лет позже, имели бы совсем другие возможности — но таким достались лавры (и тернии) первопроходцев.
Портрет висит сбоку от заваленного бумагами стола, у окна. Его писали маслом — как выражаются каталоги, «в теплых тонах». Таблички нет, не музей. Из рамы улыбается парень лет двадцати, рассматривая входящих в кабинет.
Картину окружает суета комнаты, где выторговывают условия, подписывают договоры и акты. Перед незнакомцем совершаются сделки на миллиарды рублей, проходят банкиры, поставщики и оптовые компании, он видел, как рождалась империя, посвященная малоизвестному продукту.
Гости сидят за переговорным столом и рассматривают колбасу, выложенную на тарелку, как музейный экспонат на бархат. На других тарелках выставлены ветчина и другие изделия, по вкусу напоминающие то говядину, то свинину. Гости недоумевают.
Хозяин кабинета вербует их в поклонники своего продукта — дает пробовать деликатес, а потом заявляет, что он сделан из одного вида птицы по более низкой себестоимости, чем нарезка из любого мяса.
Его компания придумала продавать индейку как нечто большее, чем суповой набор.
Пока гости жуют, Вадим Ванеев — так зовут индюшачьего магната — рассказывает двадцать три истории. О своем удивлении, когда ему принесли шашлык из барана, лучше которого он в жизни не пробовал, — а потом шашлык оказался индейкой, политой бараньим жиром. Как конкуренты построили птичник из кирпича, а он заплесневел, и пришлось завозить реактивный двигатель и выжигать им стены. (Неучи! Ферму возводят из спецпанелей.)
Затем Ванеев доверительно сообщает: у нас недостаток мужчин — вокруг Ростова-на-Дону живут денди, считающие ниже своего достоинства махать ножом на разделке. Поэтому машут женщины, по плечи в крови. Нет-нет, никакой уголовщины, такая анатомия у птицы, процесс не автоматизируется, извините за подробности.
Ванеев сдвинут на индюках. До того как он начал строить фермы от Черного моря до Урала, его жизнь наполняла тоска по масштабу.
В перестройку он держал видеосалон в городе Шахты и показывал «Кровавый кулак», «Голый пистолет», а также «Восставших из ада». Шахты тонули в своем кошмаре. Угольщикам хронически не платили, и их жены выходили на трассу продавать себя дальнобойщикам.
Ванеев стал возить водку. Ему быстро надоела роль первого парня на райцентре, и он ополчился на миллионник. «Надо мной смеялись — ты из деревни, а хочешь Ростов замочить».
Однако он затесался в рынок. Оптовиков Ванеев обыграл ассортиментом — завязал отношения с производителями заметных марок и поставлял водку в крупнейшие магазины Ростова.
Час индюков пробил, когда контрагенты-венгры накололи Ванеева так же, как он накалывает теперь гостей. Угостили ветчиной, а затем рассказали, что это не говядина, а индейка. Птица для любителей здоровой еды, которая перерабатывается в деликатесы с высокой добавленной стоимостью.
Ванеева озарило — вот цель, миссия, пустой рынок, территории, ждущие полезной еды по скромной цене.
Следующие пять лет он просил денег. Капитала, заработанного водкой, хватило на технологию индюководства и фермы. Ванеев строил их по науке — кустом, но в двух километрах друга от друга (ближе передается зараза). И терроризировал, терроризировал банкиров планом-схемой разделки индюка, моля о кредите.
Мироздание устало сопротивляться напору Ванеева. Знакомый менеджер Внешторгбанка убедил правление дать безумцу 32 миллиона евро.
Ванеев ликовал год. Затем мир пошатнулся: скакнули цены на строительство и материалы, амбициозный план полетел в мусорное ведро, а банк намекнул, что хочет забрать компанию.
Спас тот же менеджер. Его сманил Внешэкономбанк, и он показал председателю правления бумаги своего клиента. Председатель поверил в Ванеева с его схемой разделки и выдал кредит, покрывающий старые долги.
Экспансия мяса под маркой «Индолина» стартовала как ракета. Фермы вырастали за месяцы. Конкуренты кружили на самолетах, заправленных кредитами помельче — им не хватало наглости и силы убеждения.
Ванеев горит как береста. Эскортирует гостей к маточному стаду и ввергает в курлыкающее и толпливое море индюков. Гости кривят вежливую гримасу и выбегают прочь из душного ада.
Хозяин не обижается. Ванееву тоже бывает душно, но что-то помогает ему дышать. Что?
«Индолина» покоряет прилавки, люди переходят на индейку. Ванеев убеждал меня: взяты кредиты, аналитики предрекают падение импорта и благоденствие отечественного индюковода…
Хватит. Красивые слова мельтешили в мозгу, скрывая факты. Как соотносится выручка и кредитная задолженность «Евродона»? Какова себестоимость килограмма мяса? А чистая прибыль? А у конкурентов?
Ванеев сидел напротив, чуть сгорбившись, и расписывал свои деяния. Я поймал паузу и спросил не про EBITDA, а про зачем. Зачем вам все это?
Ванеев врубил спич о кайфе первопроходца.
Когда слышишь такое, хочется взять ведро холодной воды и окатить. Зачем ты врешь, я такой же, как ты, я так же хочу объяснить себе, зачем живу, так же боюсь провести время зря, так же бегу пустоты и так же падок до власти и денег, так же люблю рассказывать, какой я крутой; мне не надо доказательств твоего величия. Просто скажи, зачем.
Я стал рассматривать кабинет и увидел портрет. Свет падал так, что незнакомец хмурился. Евангелист как раз прервал спич. «Простите, а кто на картине?»
Ванеев обернулся, будто не знал, кто. «Это мой брат, — сказал он. — Младший. Его нет. Там автокатастрофа, и вот я попросил нарисовать. Ему так мало лет было, я сам его вырастил».
Его руки сплелись в колыбель и покачали невидимого ребенка. Затем замерли и опустились на стол.
Брат видел его страсти, унижения перед банкирами, триумф, вместе с ним шел к мечте, нанимал горящих идеей людей, отправлял в магазины продукты, которые нравились покупателям. Улыбался утром и когда Ванеев уходил домой, оценивал, насколько приблизилась компания к цели за прожитый день.
Я избил себя. Ведро вылилось за шиворот. Больше я не верил в силу простых объяснений.
Впрочем, не верить было трудно. Мотивов превращения человека в предпринимателя столько, сколько литературных сюжетов, перечисленных Борхесом. То есть четыре.
Их описала Марина Волкова, исследователь из Челябинского предпринимательского центра: «делать больше нечего» (с подвидом «достались активы на халяву»), «средство сохранения себя и семьи», «заполнение пустой рыночной ниши», «любовь к конкретному делу»[25].
Я старался выбирать героев из тех, кого влекли два последних мотива. Спрашивая у предпринимателей, начинавших пятнадцать-двадцать лет назад, как настигало и что делало с ними их предназначение, я слышал в ответ истории из эпохи, предшествовавшей времени быстрорастущих стартапов, когда обмен информацией был в миллион раз медленнее. Тем ценнее победы тех, кто взлетел в условиях, которые кажутся доисторическими.
МЕДЬ И СТАЛЬ
«Как зовут нового жильца?» — спросила женщина в роговых очках. «Али Иорданский», — ответила Ася Еутых, владелец компании A. Yeutykh. Женщина внимательно посмотрела на нее. «Отчество?» Ася задумалась: «Бин Хусейнович». В домоуправлении стало очень тихо. «Профессия». Ася пожала плечами: «Наверное, принц». Женщина схватила домовую книгу и швырнула об стол так, что в переплете порвались нитки.
Она не верила в сказки. Но это была не сказка.
Жила-была семья агрономов: отец, мать, шестеро детей и бабушка. Звали бабушку Кадырхан, и она была женой последнего черкесского кузнеца, который умел выковать шашку, изготовить сбрую и украшения. В кузнецы ему, бывшему князю, пришлось податься после революции. Его звали Цикузи, что значило «крошечный». Ростом он уходил за два метра.
Когда в ближайших планах нарисовался седьмой ребенок, Кадырхан встрепенулась и прогнала главу семьи в мороз: «Езжай за ковром! Девочка, которая родится, должна воспитываться на ковре! Она прославит наше оружие и будет гостем черкесских принцев».
Родители селекционировали стручковый горох и идею о принцах не вместили. Но Кадырхан они уважали — та помнила рецепты дымного пороха с травами, заговоры, сказки, гадала на отражении луны в золоте. Фольклористы звали ее «почетным донором» и дрожащей рукой подносили микрофон. Ковер был куплен.
Вскоре родилась девочка. Вместо кукол она играла дедовыми щипцами и ножницами, разрезающими металл. Кадырхан пела ей древние колыбельные и вылавливала из супа лучшие куски мяса.
Ася научилась читать и в третьем классе осилила «На краю Ойкумены» Ефремова. Она захотела, как герой-скульптор, оживлять камни, но сил хватало только на узоры. Кузницу, между тем, не забывала и отковала на куске мрамора первый предмет — маленькие ножницы. «Ут!» — хвалила бабушка. Ут по-черкесски «талантливая», а еще «ведьма».
Ася пошла в поход на худграфы. Поступила на скульптора в Краснодар, потом метнулась в Ригу. Когда училась в Карачаевске, ночами бегала в горы. Садилась на крыше византийского храма, вдыхала запахи субальпики и учила созвездия. Короче, вела себя как правильная «ут».
Одна беда: сменив три вуза, она поняла, что скульптура ее не так захватывает, как металлы. Их более-менее пристально изучали только в Махачкале, и Ася отправилась в свое четвертое училище. Как она говорила, «у черкесов почти нет украшений, а в Дагестане куча побрякушек на все случаи жизни».
Но так было не всегда. Черкесы тоже любили украшения, но в последние столетия разучились их делать. Медальоны и перстни остались «в археологии» — запасниках экспедиций, раскопавших Майкопскую (3000 до н. э.) и Белореченскую (XIII–XV вв.) культуры.
Ася наконец смогла выразить свою цель — вернуть соплеменникам вещный мир. Она захлопнула чемодан, попрощалась с каспийскими волнами и села на поезд.
В кабинет Эммы Аствацатурян постучали. «Стук настойчивый, что не есть хорошо», — подумала Аствацатурян, завотделом оружия Русского музея в Петербурге. Она видала и многоглаголавших дилетантов от археологии, и коллекционеров, и историков, и бог знает кого еще — и поэтому, когда посетитель вошел, не дожидаясь ответа, сочла это плохим знаком.
Однако, подняв взгляд на гостя, Аствацатурян изумилась. Перед ней стояло создание со стрижкой каре и черными глазами, излучавшими что-то другое, нежели безумие нехороших посетителей.
Создание излагало: я не студент и не ученый. Я черкесский кузнец, хочу ковать, но не знаю что, и поэтому хочу видеть древнее оружие, чтобы разобраться, какие вещи окружали моих предков и стоит ли учиться их делать.
Аствацатурян посмотрела на нее как тренер по гимнастике на воспитанницу, заявившую, что хочет метать ядро. Не будем утверждать, что она почувствовала гул судьбы или что-то в этом роде, но, заглянув в глаза посетительнице, она, кажется, все поняла.
Перед ней стояла отчетливо, уверенно, безнадежно одержимая, с родословной, не оставляющей шансов на выздоровление. На лбу ее крупными буквами мерцало: покажите и расскажите мне все, что знаете, а если прогоните, все равно все выясню сама.
Эмма Аствацатурян возликовала, но виду не подала и молвила: «Присядьте».
Она пустила Асю в архивы Главного исторического музея. Затем познакомила с академиком Пиотровским — тот разрешил перерисовать орнаменты и мотивы из запасников Эрмитажа.
Разобравшись с родным оружием, Ася полетела бродить по турецким и иорданским базарам. В эти страны империя выселила черкесов, и Ася желала найти какой-то отголосок, мост между вещами из прошлого и заоконным миром. А лучше мастеров, которые хоть что-то еще помнят.
Выяснилось, что это не просто. Во-первых, черкесская предметная культура вбирала в себя черты всего, что ветер приносил, — буддизма, христианства, ислама. От солнцепоклонников-зороастрийцев достались подвески-колеса. Выудить собственно послание родной культуры оказалось трудной задачей. А во-вторых, мастеров, которые умели держать штихель, не нашлось.
Ася вернулась и начала экспериментировать. Долго и мучительно она разбиралась, как ковать — украшения, мелкую пластику. «Я предупреждала, первые десять лет будет сложно!» — утешала в письмах Эмма Аствацатурян. «Ничего, в нашем ремесле есть буферная зона, защита от дураков. Надо съесть тазик козьего помета, чтобы научиться дудеть в дудочку, у которой нет мундштука», — отвечала ей Ася.
Ковать шашку оказалось еще сложнее. Ее опускают в кровь, в масло, в воду с кислыми яблоками. Клинок может повести, он готов лопнуть от неосторожного движения. Раньше металл закаляли на ветру: давали всаднику, тот в галоп — и на ветру клинок остывал. Где взять всадника в ленивом Майкопе?
Всадника Ася не сыскала, зато вышла замуж за робототехника, выпускника колмогоровской математической школы Руслана.
Руслану понравилось ковать, и он стал придумывать механизмы, упрощающие работу кузнеца. Ася задумалась: раз дед процветал, почему ей не превратить ремесло в бизнес? Лихие времена уже прошли, а силовики еще не успели сменить бандитов.
И тут в Майкоп собрался Ельцин. Чиновники ломали голову, что ему подарить, и вспомнили о кузнеце. Ася — к тому времени непраздная, ждала мальчика — выковала шашку. Ельцин рассматривал клинок и благодарил.
Вскоре адыгейский президент намылился в Москву и спросил еще пятнадцать шашек для других бонз.
Кофеин, ночи у наковальни, дрожащий муж, опасающийся за родовую деятельность, — Господи, помоги, — и шашки полетели в столицу. Мальчик родился с очень звонким голосом.
Ася подумала: раз у меня дар не только очаровывать, но и ковать сложные штуки, надо заставить дудку без мундштука играть ангельские мелодии во всеуслышание! Теперь точно путь в производители подарков.
Она отложила освоение мелкой пластики и принялась ковать подарочные клинки. «Эти шашки вот так меня душили!» — кричит Ася и ребром ладони перерезает себе горло.
Два года она штамповала подарки — зато заработала денег и выковала право спокойно, без оглядки на быт возиться со сложными вещами. Например, с серебряными ритонами — сосудами в виде рога с головой льва или быка — и акинаками — короткими прямыми мечами.
Те и другие выставлялись в Анкаре и Константинополе. Асину руку начали узнавать, и вот однажды на ее горизонте замаячили паруса Али бин аль-Хусейна, принца иорданского. Сперва робко и неуверенно — принц интересовался, нельзя ли нарисовать эскиз костюмов и оружия его охране, черкесам.
Боевые качества черкесов всегда ценились высоко. Им сопереживали как гонимым воинам, потерявшим родину. И вот принц иорданский Али захотел вооружить своих мамлюков, как вооружали их полтысячи лет назад.
Ася послала незримый поцелуй Кадырхан, давно почившей, и села за эскизы. Руслан прикинул: шестнадцать комплектов — пояса, газыри, кобуры, кинжалы — 25 килограммов серебра.
Увидев рисунки, принц впал в неистовство и дал Асе министра финансов, бессчетный чек и лимузин.
Вскоре черкесы влезли в доспех и клацнули акинаком. Али предложил Асе с Русланом дворец с садом, где они ковали бы всю оставшуюся жизнь. Но те рвались домой — мама из горного аула Хамышки телеграфировала, что один внук разодрал коленку до кости, а второй, младенец, забыл, как выглядят родители.
Прошло пять лет. «Эта дирижерская палочка была изготовлена в 2003 году к юбилею Маэстро Юрия Темирканова, — гласил сайт Еutykh.com. — По форме она напоминает изящный акинак или тонкий стилет. Лев из майкопского кургана поддерживает стройную колонну, поверхность которой украшена концентрическими полукружиями. На капители сидит игривая пантера».
Пантере предшествовали новые приключения. Ася подружилась с дилером Альбертом Саральпом, выбиравшим предметы для галереи London Contemporary Art. Саральп помог учредить ювелирную компанию, найти управляющего и стал приглашать Асю на закрытые аукционы.
В Лондон летели миллионеры, искавшие вещи «с историей». Ася лила в их уши легенды. Коллекционеры следили, как безумная разматывает клубок времени и показывает, как меняются вещи и как они меняют людей, как мастера толкались на палубе корабля, отплывавшего из Батума, и прощались с родиной, как девочка играла на ковре с ножницами и решила вернуть людям их прошлое или хотя бы оживить память о нем и предъявить их вещи миру.
Я верю, что на чемпионате по гипнозу Ася уделает самых прожженных цыганок. Но ее талант продавать не заслоняет мастерство, позволяющее выковывать вещи, которые обжигают.
Миллионеры мели сосуды, оружие, булавки со львами для галстуков и игральные монеты (30 граммов, золото). Ася отдавала вещи из рук в руки. Напутствовала: «Тяжелый предмет нагревается и его чувствуешь, золото — ощущаемый металл, в нем мое тепло».
Жизнь подскакивала игральной монетой. Аукционы принесли больше миллиона долларов.
«Летим в Питер, там финансист синагоги выдает дочь замуж, ей украшения, оттуда в Оман, акинаки, потом в Иорданию безо всяких кордонов, во дворец к Али. Потом везем бронзовые ручки для православного храма в Хосту — и обратно в кузницу, заказ работать…»
Асе нравилась эта свистопляска, и она с радостью ввергалась в нее, пока не устала.
Кочевая жизнь шута, мелькание городов — замечательно. Но она чувствовала, что душа не на месте.
Остановим ее и спросим то же, что у Вадима Ванеева.
Жаркий сентябрьский день. Ася держит в руках виски, лед вытесняет его из стакана. В ее саду немного деревьев, газон, сваленные в кучу велосипеды. Пахнет скошенной травой и медью.
«Здорово, что парни выросли как надо, — произносит Ася, рассматривая лед. — В детстве только благодаря бабушке у меня возникало ощущение своей Ойкумены, и я смотрела сквозь нее на остальное. А у них эта Ойкумена здесь, в доме, кузнице. Они не знают, что можно смотреть на мир по-другому. Вон реплика колокольчика, таким же две с половиной тысячи лет назад дети играли. Парни им с рождения звенят».
Приходит на ум вопрос о неразборчивости памяти и тщете сохранить обреченное на забвение. Отогнанный медью отлетает.
«Я устала и поняла, что теперь мой смысл не в бизнесе, — продолжает Ася. — Во-первых, семья, а во-вторых, те, кто после меня будут так же сидеть в архивах и расстраиваться, почему у дурацкого льва уши отливаются неканонические».
Дальше она говорит то, что вертится на языке. Предприниматель должен быть одержимым, но обратное не верно — одержимость не делает предпринимателем. Когда вокруг нет не то что менеджеров, а даже посредников, многие ремесленники ведут дела сами и захлебываются.
Если ты съешь тазик козьего помета, научишься дудеть в дудку без мундштука, но не дирижировать терменвоксами. Ей повезло — предназначение сияло так, что свет притянул дилера Саральпа.
Последний громкий заказ Асе сделал Али бин аль-Хусейн, когда женился. Невесте, журналистке CNN Рим Брахими, ковали свадебный наряд — золотой шлем, платье, оплечия и кинжал с указательный палец. Когда отгремел салют, принц обратился к жене: «Дорогая, я хочу, чтобы мы посетили родину черкесов и погостили у великих мастеров». Рим кивнула, а Ася занервничала — где, не в Хамышках же, селить чету?!
Однако вскоре Бин Хусейнович сообщил, что из-за политики ему затруднили въезд. Ася без колебаний отправилась в ОВИР за советом, как ускорить визу для друга из Иордании. «Всего-то делов, — рекомендовали из окошка. — Пропишите друга у себя». И тогда Ася предстала перед женщиной с домовой книгой.
Как выяснилось, та извела переплет зря — Али так и не приехал.
Тем временем Ася набрала учеников в кузницу. Аукционы прекратились, и она наносит точечные удары. На форум в Сочи A. Yeutykh привезла стенд с золотым акинаком, инкрустированным гранатами. К мастеру подвели Путина. Друзья сфотографировали их — Ася вещает об атрибуте царской власти, а Путин слушает и, кажется, не прочь, чтобы ему погадали по руке.
Спеша на самолет, я забыл позвонить в домоуправление № 3 и уточнить, прописан ли принц Али на Первомайской, 232, а потом желание как-то пропало. Если хотите, могу сказать телефон.
КОЛОКОЛ В СНЕГУ
Не то чтобы мне не нравился этот человек. Нет. Я не хотел ему грубить. Просто он совершал чудовищную глупость и делал это так уверенно, что его нельзя было остановить.
Представьте: у парадного подъезда, под взором камеры и проходящих коллег, седобородый старец с косичкой, в льняных штанах и сорочке, при строгом портфеле, сует тебе в карман пять зеленых бумажек. Дает взятку.
Оказавшись в Москве, он позвонил: хочу купить журналов со статьей обо мне, у вас в редакции есть? Я ответил: есть, приезжайте. Взяв номера, он начал совать в карман деньги, говоря, что я очень, очень помог. Не иначе крупный заказчик прочел статью и нашел его.
Не самая редкая история. Американскую Fast Wrap, упаковывающую нестандартные грузы, завалили предложениями о франшизе из России, после того как Forbes напечатал заметку о них. Дмитрию Осятинскому, производителю настольных игр из Новороссийска, банк не давал кредит. Отчаявшийся Осятинский швырнул банкирам номер с заметкой о себе — те сломались и дали денег.
Короче, я отказывался, а старец настаивал. «У тебя дети есть?» — «Есть». — «Ну вот это им». — «Не надо!» — «Слушай, не обижай меня, это не тебе, это им от меня, просто подарок».
Если честно, он меня раздражал. Бесило несоответствие его ремесла ушлости и апломбу купца, обделывающего дела. Не только когда он предлагал не корчить невинность и взять деньги, но и до того, когда я приехал к нему в степь, и он, потирая руки, показывал свои изделия — такой же древней силы, как черкесское оружие. Трудно представить Асю Еутых, которая вместо высокого, хоть и площадного искусства заклинания коллекционеров начала бы им подмигивать и просить платить наличными, а в чек писать сумму меньшую, чем получила на руки. Не смотрится.
Колея вела на задворки деревни и оттуда сквозь сады в поле. Мы ползли через снежные увалы, и машина раскачивалась от ветра. За стеной косого белого дождя чернели стога.
Подковыляв ближе, мы увидели, что это вовсе не стога. Среди степи, утопая в сугробах, росли колокола. Огромные, метра в четыре, и маленькие, гроздьями — десант, выпавший с небесного корабля в чернозем и увязший в нем.
Они плыли мимо, а впереди из метели проступал завод, где также возвышались припорошенные отливки — эти на деревянных помостьях. Два цеха, печь, где плавят олово и медь, да несколько огромных ям в земле, в которых притаились залепленные глиной колокола. Дон огибал заводик как змей.
«Колокола — дети», — говорил другой литейщик. «Ты производишь их на свет, превращая в нечто осмысленное, отдаешь в жизнь, а потом понимаешь, что отдал себя и что выпущенное тобою — это немного ты. Наверное, так со всеми вещами, которые сделаны руками, — оговорился он. — И вот часть тебя висит на звоннице, вымачивается ливнями, зеленеет от лет, раскачивается». Мастера, чьи колокола сбрасывали безбожники, переживали ампутацию.
Когда на заводе у Дона лили 14-тонный колокол «Андрей Первозванный» для Валаамского монастыря, вся процедура заняла восемь минут. Ровно столько, сколько полтысячи лет назад. Момент, когда требуется чутье — надо ли заканчивать лить, пора ли разбивать форму, — сплющен во мгновение. Остывание, очистка и отделка растягиваются на полтора месяца.
И вот по этой лаборатории, слабо связанной с эпохой, бурлящей за пределами снежной степи, шагает седобородый купец, хозяин заводика, и, шлепая рукою по колоколам, хвастает, кому что запродал.
Его зовут Валерий Анисимов, и он вовсе не старец, ему пятьдесят четыре. Тридцать лет назад, он, инженер-литейщик, поссорился с начальством и уволился с завода тяжелых механических прессов. Прикинувшись инвалидом, получил патент на индивидуальную деятельность — купил фотоаппарат и снимал свадьбы и детсады.
Когда пришла перестройка, сменил фотоаппарат на видеокамеру. Теперь он окучивал заводы и колхозы, изготавливая фильмы — перед всенародной катастрофой председатели еще могли позволить себе портрет с коровами.
Когда праздновали тысячелетие крещения Руси, в Анисимове проснулся литейщик. Пред ним простирался рынок, который мог занять тот, кто первым восстановит забытое ремесло. Колокола не лил никто, а храмы открывались.
Анисимов обложился дореволюционными книгами, экспериментировал с формами, толщиной стенок, пропорциями олова и меди и наконец отлил на заводе горно-обогатительного оборудования несколько колоколов. О том, как они звучали, вспоминать не захотел. Сказал только, что научился лить как следует десять лет спустя.
В те времена понятия «маркетинг» в России не существовало. Весть о производителе церковной утвари можно было донести до священников и старост двумя способами. Анисимов воспользовался обоими.
Первый — собрания священников у архиепископа. Батюшки спрашивали друг друга: один мой прихожанин — сюда подставлялось «кооператор», «серьезный человек в администрации» — хочет подарить колокола. Где их заказать? Мне сделала фирма с названием «Вера», ничего вроде, звучат только странно. Всяко лучше, чем безъязыкая звонница! Верно, коллега, держите телефон. И Анисимов тут как тут, привезет, повесит.
Второй — прямые продажи. Анисимов отлил колокол с гравировкой, гласившей, что тот создан по благословению митрополита Воронежского Мефодия. Предъявив колокол владыке, Анисимов попросил настоящего благословения — на труды. Владыка изумился наглости, но обрадовался носителю предпринимательского духа в стране, откуда его, дух, упорно изгоняли, — и благословил.
По Черноземью метался КамАЗ, груженный колоколами с именем митрополита. Водитель тормозил у дома священника, целовал руку, справлялся о приходе, понимающе качал головой. Затем предлагал колокола весом от 7 до 100 килограммов.
Так за два года Анисимов «озвучил» две сотни церквей. После путча он сообразил, что раз идет передел собственности, глупо зависеть от директора завода. И заложил в пойме Дона свои цеха.
Конкуренты не спали. Два Николая — ярославец Шувалов и уральский мастер Пятков — тоже лили. Но у Анисимова уже имелся не только завод, но и бренд. Как они с конкурентами ругаются — песня. (Исполняется по Интернету.)
Пятков, оккупировавший зауральские епархии, утверждает, что у них с Анисимовым «разная звуковая политика»: «Читаешь отзывы на старинные колокола: звук приближается, удаляется, переливается, а у нас в России я слышу только “бум-бум” и больше ничего». Пятков старается лить колокола тяжелее анисимовских, дающих ту же ноту — так звук богаче. Впрочем, въедливые звонари измерили звук — оказалось, что бедные тона как раз у Пяткова.
Шувалов чудит: примешивает к глине коровью щетину, конский навоз и квасное сусло. Алхимия способствует гладкости колокола. Анисимов над навозом хохочет, но сам кидает в расплавленную бронзу березовые колья — насыщенная кислородом медь не смешивается с оловом, а береза помогает выжигать кислород.
У «Веры» точно нет соперников в колоколах-благовестниках от 10 тонн весом. Все монументальные заказы берет анисимовский завод. Самая громкая история — с Гарвардской звонницей.
В 1930-х годах большевики продали колокола Даниловского монастыря Гарвардскому университету по цене бронзы. Спустя семьдесят лет миллиардер Вексельберг захотел их вернуть и договорился взамен подарить Гарварду реплики. Поискав, кому поручить их изготовление, остановился на Анисимове.
Жарким летом 2008 года кран снял последние колокола, гарвардцы повесили реплики и начался молебен. После него гости отмечали великое возвращение. Я спросил одного из участников, как вел себя Анисимов. Тот скривился: как на базаре, рассказывал, что он великий литейщик и диссидент, мол, чекисты его прессовали.
Не знаю, что с КГБ, но Анисимов старается выглядеть и разговаривать очень православно. Его бизнес до сих пор держится на том, что зовется personal sales. Это похожие друг на друга, но по-своему талантливые продажи.
Однажды в епархию назначили нового митрополита. На его день ангела в резиденцию повлеклась элита. Казалось, Анисимов должен припасть к руке первым, однако ж никак не являлся.
Подарки следовали, один роскошнее другого. Наконец к владыке приблизился Анисимов, спросил благословения и что-то проговорил. Бомонд повел бровью, так как подарка при «коммерсе» не было. Владыка кивнул, и Анисимов взмахом руки пригласил всех к окну.
Гости припали и увидели, что на площади стоит тягач с блестящим пятитонным колоколом. Гравировка на его боку гласила, что он отлит по благословению митрополита — разумеется, уже нового.
Пока мы шкандыбали через поле в деревню, метель прекратилась. Вечерний свет писал по эмали домики и сады, ивы у Дона. На них с сидящих в снегу колоколов глядели святые.
Анисимов построил родовое гнездо на окраине Воронежа. У него двухэтажный дом. Внизу контора, грамоты, дипломы в рамках и другие регалии. Мы забрались на второй этаж.
Лестница выглядывала из центра комнаты. Окружающее ее пространство было завалено чертежами с профилями колоколов. Листы перемежались грудами фотографий и книгами по литейному и инженерному делу. В углу мерцал экран. Когда Анисимов шевельнул мышью, на нем проступила модель звонницы.
Он не умолкая рассказывал, что хочет лить еще б?льшие колокола. Самый старый из ныне играющих — ростовский «Сысой», 33 тонны. (Царь-колокол — 202 тонны.) Вот такие бы лить. Он метался по комнате и раскапывал редкие чертежи, чтобы показать, как миллиметр изгиба влияет на звук и чем отличаются карильоны от малых колоколов.
Не то чтобы этот человек меня раздражал. Наоборот. Следить за мастером, когда он рассказывает о деле, все равно что слушать херувимский хор.
Анисимов замкнул свои продажи на себя — таков его рынок, если не заниматься personal sales, провалишься. Его клиент — церковный староста, или жертвователь, или сам священник. Все трое — персонажи, знающие счет деньгам, которые водятся в редком городском приходе, а в деревенском вообще отсутствуют. Для провинциального храма месяц считается экономически удачным, если в кружке для пожертвований оказывается 5000 рублей.
Не надо думать, что будни Анисимова благолепны и лишены дипломатии. Его переговоры с заказчиками отличаются от мордобоя ритейлеров с поставщиками разве что особым политесом.
Когда Анисимов совал мне деньги, я вспомнил еще один эпизод. Однажды «Веру» попросили о нереальном. На Таллиннском соборе святого Александра Невского требовалось восполнить исторический подбор — отлить два маленьких колокола точно в ноты. Причем этих нот стандартный модельный ряд не содержал.
Никто из мастеров не брался отлить такое, и Анисимов тоже колебался. Сколько сырья придется израсходовать, чтобы попасть в тон — и как потом объяснять заказчику, что промахивался.
Но он взялся, и все-таки попал. Ему было интересно.
«Слушайте, — сказал я. — Не надо делать глупостей. Мы не берем подарков. Вы звоните в свои колокола, я — в свои».
Анисимов посмотрел на меня как на идиота, попрощался и ушел, размахивая портфелем так, словно хотел швырнуть его в кусты. Из нагрудного кармана мастера торчали, как платок, пять смятых бумажек.
Полгода я его не слышал, а в январе он прислал смс: «Вот и снова Рождество — сил небесных торжество: в этот день Христос пришел, чтоб спасти наш мир от зол. Слава вечная Ему, побеждающему тьму. Поздравляем всей душой с этой радостью большой. Анисимов».
OH YEAH, BABY, I LOVE YOU
«Дуло, блин, свистело так, что дальше все, хана! И тут они закричали: “Пап, яхта “Рок-н-ролл” называется — рокенролить надо! Давай, спинакер[26] ставь!” Свистит так, что мама дорогая. Слышь ты, говорю, мастер спорта, гад, мачту утратим — эту мачту, “восьмерку”, опять в Америке заказывать, я угреюсь. У меня ж возрастное — “куда бежать, давай потихонечку”, — а у них все кипит, адреналин, драйв! Просто атас! Форсаж парусами, нацелились на победу — гнали как сумасшедшие, напрягали матчасть, человеческие возможности. Еще с тремя судами финишировали. И вот они зарокенролили — тут деваться было уже некуда. Говорю: ну не нужен нам спинакер, ну не нужен ведь! Нет, ставят! И на тебе… Бах!! Брочим[27]! У тех брочит, у этих — у всех идиотов, кто поставил! А кто не поставил, те спокойненько мимо нас проезжают. Вот так, понял?!»
Солнце садилось, и сумерки разносили по заливу туман. Холмы на дальнем берегу потемнели и стали похожи на чернослив. Сквозь туман светились огни пароходов.
Прошлым вечером с одного из них выпустили шары. Они летели, похожие на парашюты, инопланетно блестящие, и совершали разные пируэты. Снизу их подталкивал ветер, и вот они покидали корабль один за другим.
Странной казалась эта гонка, необычной для шаров.
Я присмотрелся и в последние минуты света разглядел, что на самом деле по заливу шли яхты. Очень маленькие яхты. Их стая свернула к берегу и, заложив петлю, подобралась к косе, на которой белели пришвартованные суда, тоже похожие на крохотные шары.
Наутро я решил посмотреть, что у них за логово. Сделать это оказалось трудно. Гостиница стояла на холме, а спуск с него оккупировали бараки с пыльными дворами, склонившимися набекрень огородами и развешанными на бечевке простынями. Тропа вела через груды мусора, и волны шумели где-то рядом.
Таков Владивосток. Море близко, но к нему трудно подступиться — то пирсы, то доки, то обрыв, а искомый бульвар под ним. Городской стадион отгорожен от залива трибуной. Если форвард стукнет чересчур сильно, за мячом придется плыть.
К морю самолет летел томительно. Соседка в шляпе не умолкала восемь часов, а один старичок напился и целовал всех подряд.
Владивосток смазал картинку влажным жаром и грохотом дня города. Мэр по прозвищу Винни-Пух и зафрахтованный артист Боярский махали ползущим пред трибуною стадам коммунальных машин…
Забор закончился, и тропа уткнулась в ворота. За ними качались мачты и белела веранда ресторана. Фотограф, чтобы не терять времени, снял яхту, как бы вплывавшую в веранду, где какой-то нетрезвый лобзал официанток.
Вышел охранник и поинтересовался, к кому мы. «К хозяину». Охранник махнул в сторону ресторана: «Командор в клубе».
Правление сидело в здании на сваях, по которому слонялись полуголые люди, носившие весла, кили, клотики и кто его знает что еще, но командора они не встречали. Сказали только, что звать Михаилом Ермаковым.
Наконец удалось поймать за пуговицу чувака в капитанке, который обещал найти Ермакова. «Идите на пирс, ищите шкипера Гека, а я командору скажу о вас. Если захочет, придет к Геку».
Вдоль пирса качались, шевеля форштевнями[28], как метрономами, яхты. Самые маленькие назывались «кадетами», побольше — «оптимистами», а совсем уже серьезного вида — «лучами» и «конрадами».
За их рядом белел дорогой ряд, где хромированные детали были зачехлены или начищены до блеска, а у окон кают торчали телевизионные тарелки. На свободной воде бухты пыхтел, разворачиваясь, буксир. Надпись на борту его гласила: «Иду курю!»
Я поинтересовался у девиц, возящихся с парусом, на какой яхте ходит Гек. Те указали на соседнее судно, украшенное красным деревом. Приглядевшись к корме, я прочел: «Шкипер Гек».
Послышался голос чувака в капитанке и еще один, нахальный и слегка картавый. Вместе с администратором шагал мужик в шортах и расстегнутой рубахе — тот самый, что целовал официанток на веранде, правда, трезвый. Ермаков.
Ермаков ходил на яхтах с младенчества: отец — «старый капитан» — гонял под парусом. Школьником Ермаков занимался в клубе тихоокеанского флота, рос и перебирался на все более крутые яхты. Закрыл кандидата в мастера спорта и ушел на флот. Уволился в запас капитаном второго ранга в 1995 году.
Вернувшись, хотел в спорт, но в лихие времена яхтсменам обрубили денежную помощь. Тогда он, отец двух сыновей, начал бизнес. Они с компаньонами учредили фирму «Адмиралы дороги», возили грузы по Транссибу.
Ермаков неохотно распространялся о логистике, отмахивался и спихивал разговор к яхтам. Когда перевозки достигли миллионных оборотов, он отошел от управления, вынул прибыль и первым делом принялся сыпать косу. Это потом она удлинилась до 300 метров, а пока Ермаков наедине с горой щебня ломал голову, как сделать бизнес на яхтах.
Выручили связи и пустота на рынке. Суда горожан толкались в бухтах Аякс и Патрокл (хорошо не Еврипид). Горожане чалились, платили сторожу и пробирались через кладбище кораблей и пирамиды мусора к своим авто. Ермаков построил ресторан и пригласил стоять в клубе друзей и их знакомых.
Друзья встали. Ермаков нацелился на губернатора Дарькина. «Михалыч приходил, и мы с ним то-се, посидели в ресторане, — рассказывал он. — Мы и раньше были знакомы, как говорится. Я ему говорю — дай мне миллион, и я тебе несколько чемпионов мира выращу. Мира! Не дал. А футболистам, «Лучу» — двадцать миллионов».
Зато Дарькин поставил в клубе свою яхту. Кто откажется квартировать с его высокопревосходительством? У Ермакова набралась сотня постояльцев.
Солнце пекло, и мы переместились под навес. Командору беспрестанно звонили.
Сначала вступали водопроводные трубы, дававшие развязное «тум, пум-пум, тум-пурурурум», а за ними вдыхал Армстронг, засыпая в глотку песок, и выдыхал наждачное: «Oh, yeah, baby, I love you!»
Командору нравился этот рык, и он не спешил вытаскивать телефон из нагрудного кармана: «Яша, я перезвоню!»
Вместе со стоянкой Ермаков заложил проект мечты — купил яхты для детей и набрал первый призыв в спортшколу. Лодки назвал «Диско», «Танго», «Браво», «Аккорд», «Рок-н-ролл» и так далее. Детям бесплатно, тренерам — зарплата.
Произнеся это слово, Ермаков вздохнул и раскрыл альтернативные источники. «Пишу письма постояльцам. Мол, помогите. А дети разносят. Если знаю, что кто-то с деньгами, прошу две-три тысячи — баксов. Потом дети докладывают. Кто пожертвовал, кто нет — все знают, у нас благотворительный фонд при клубе. Вот попросил у одного две тысячи, а он дает одну. Потом свистит, что хочет построить яхту на Тайване — на пятьсот тыщ. Я звоню ему и говорю: Петя, знаю, у тебя с деньгами тяжело, так что иди стой в бухту Улисс, там дешевле. Он: почему?! Ну, знаю, у тебя нет даже двух тысяч…»
В иллюминатор просунулась седая голова. Ермаков показал на дверь. Голова заглянула в проем: «Завтра с кем идешь?» — «Не знаю пока, а что?» — Тут пацан к тебе просится». — «Давай пацана».
На палубу спрыгнул шкет в драной майке. Чего хочешь?» Шкет воспроизвел что-то типа «Дяденька, возьмите с собой, я буду хорошо себя вести». Командор сгенерировал подозрительный взгляд. «Чего умеешь?» Тот что-то замямлил. «На шкотах стоять научили?» — «Угу». — «Подруливать сможешь?» — «Ммм, наверное, да». — «Наверное или да?» — «Да». — «Тогда к восьми».
Назавтра стартовала регата в заливе.
Своих сыновей Ермаков натренировал до мастеров спорта. Сын Илья знал, чем соблазнить отца, и подговорил купить лодку «49 er». Для яхтсмена класс «49er» то же, что для гонщика «Формула-1». Парусность такая, что лодка мчит со скоростью авто.
Илье с напарником разрешили представлять Россию на чемпионате мира. Год они готовились в Австралии, Новой Зеландии, Америке. А потом приехали на чемпионат и обломались — напарник захворал, пришлось сняться.
Живописуя гонки, Ермаков возбудился и начал орать: «Они двинутые, вообще, еще прогремят, точно тебе говорю!» В телефон безответно ломился Яша. «Гонялись, короче, на юге Флориды. Шикарная регата, первый грейд. Собрали команду, прилетели туда. Пару человек взяли — наших пацанов знакомых, там живут, яхтсмены. Взяли яхту двадцатифутовую. У Ильи, блин, азарт за гранью! “Пап, рокенролить надо! Спинакер ставь!” Свистит так, что мама дорогая, и я говорю, слышь ты, мастер спорта, гад, мачту утратим, а мне эту мачту, “восьмерку”, опять заказывать, я угреюсь…»
Днем позже про Ермакова рассказали такую легенду. Когда он занимался «Адмиралами», иногда, как выразился собеседник, грешил. Якобы случались конфликты интересов, в том числе вооруженные. Не ужас-ужас, но сцены, достойные фильма «Бумер». И то, что Ермаков сейчас занимается детским клубом, — искупление тех грехов.
Сразу вспомнилось из его пассажа о губернаторе: «Мы и раньше были знакомы, как говорится».
Весь город знает, кем был губернатор, прежде чем поклялся блюсти интересы граждан. Во Владивостоке о нем чаще вспоминают как о Сереге Шепелявом, «бухгалтере» преступной группировки, а не как о владельце рыболовецкой флотилии, банка и комбината «Приморская соя».
Я не знал, как отнестись к такой версии прошлого Ермакова. Как уже говорилось, во Владивостоке каждый взрослый мужчина так или иначе касался двух занятий — торговли праворукими машинами и бандитизма. Если человек машинами не торговал, а с губернатором водил знакомство, то да, наверное, мог участвовать в вооруженных конфликтах.
Но все-таки одна черта отличала командора от «шепелявых». Он бился за мечту, а не за цацки. Когда закрылся клуб тихоокеанского пароходства, ему захотелось сделать новую школу и команду, и он сделал. Кроме этого, на нем висит Федерация парусного спорта Приморского края. Яхтсмены знают ее как одну из самых независимых в стране. За все домашние гонки и гостевые регаты Ермаков платит из своего кармана. Остальные, как правило, сидят на дотациях.
Ермаков ценит независимость. Два года назад со стороны Кремля яхтсменам присоветовали нового главу федерации — Дмитрия Зеленина, тверского губернатора. Лишь один вице-президент возмутился и до последнего поддерживал прежнего главу Александра Котенкова — Ермаков. Остальные взяли под козырек.
История обошлась без крови: Зеленин не стал интриговать против командора. Победителем премии «Яхтсмен года — 2009» избрали детскую школу «Семь футов» — признав лучшей в стране. Сайт федерации рапортовал: «За вклад в развитие парусного спорта награжден Михаил Ермаков. Парусный стаж — сорок четыре года, при его участии ежегодно проводится более сорока соревнований. Виски The Macallan подготовило победителю приз».
Как-то раз я произвел частотный анализ оценок периода 90-х годов — на основе взятых у предпринимателей интервью. Информанты выражались по-всякому, но в лидеры выбилось предсказуемое — говоримое после какой-нибудь жуткой истории, со вздохом — «такое время было».
Время давило желание Ермакова, Анисимова и Аси Еутых заниматься своим предназначением, намекало, что существовать достойно в их ремесле не получится. Им приходилось идти на компромиссы, но в конце концов они победили.
Время не позволило им сделать не то что инновационный, а сколько-нибудь тонко настроенный бизнес, но свои сражения они выиграли.
Логистика доставила Ермакову мечту. Работая по законам бандитского времени, он оплатил себе и парням из спортшколы билет хоть в Аргентину. Я не судья командору.
Когда Ермаков показывал нам нутренности «Шкипера Гека», стукнулся головой о табличку с надписью по-английски: «Грязные старые чуваки тоже нуждаются в любви». В ресторане он поцеловал еще пару официанток. Потом упал в плетеное кресло. «Особого бизнеса тут нет. Зато детей море воспитывает. Наркотики там, водяра — этой муйни в их жизни нет».
Его взгляд несколько водевильно затуманился, устремившись в Амурский залив. Фотограф пошутил: «Жизнь удалась!» Ермаков поерзал: «Жизнь? Ну, жизнь… Вон, сделаю еще маяк на молу, как старый капитан завещал, и…»
Вдруг он схватился рукою за сердце. Мы вскочили.
Под ладонью его что-то зашевелилось, зажужжало, затрепыхалось, бухту огласили бесстыжие трубы, раздался песочный вздох, и рубашка проорала: «Oh, yeah, baby, I love you!»
КОРАБЛИК И БЕТОН
Первое, что увидел мальчик, — лист бумаги с голубоватыми пятнами, который изрезанными краями напоминал лист крапивы. Так мальчику казалось потом, а пока он лежал и всматривался в прожилки и островки зелени среди фирновых полей и глетчеров[29].
Над его кроваткой висела карта ледников Памира. Мальчик рос и учился различать тающие языки, зоны разломов, бассейны и хребты, с которых полз лед. Родители-геологи возили карту с собой.
Мальчик учился ходить по горам. Когда научился, родители посадили его на средство передвижения геолога — лошадь. К десяти годам он скакал на лошади, мог уехать из лагеря на несколько дней, разглядывать жизнь гор. Мальчик учился стрелять. Сначала из экспедиционной винтовки. Когда семья жила в Ташкенте, он записался в стрелки, собирал-разбирал пистолет, поворачивался плечом к стенду, вытягивал руку, задерживал дыхание и на выдохе жал спусковой крючок.
У мальчика были гибкие пальцы, и, решив научиться гитаре, он быстро окончил музшколу и заиграл фламенко. Когда семья осела в приуральской степи, он уже окончил институт, получив диплом с гордым словом «геофизик», и преподавал гитару в ближайшем городе — Магнитогорске.
Ему нравилось становиться мастером в чем-то новом. Взять, например, английский язык. В школе учили плохо, института при комбинате не предусмотрено, на улицах перестройка, частных курсов нет. И тогда он запускает то, что сейчас назвали бы социальным вирусом. Через друзей распространяет обращение к горожанам — приходите в английский клуб. В программе чай и спикинг, знакомства. Откликаются десятки людей, почти всех он видит впервые.
Неудивительно, что однажды он замечает, что с такими способностями можно ни от кого не зависеть и зарабатывать больше, чем в музыкалке. Причем не надо ничего изобретать. Рядом громадное производство, которое выпускает железо. За крупный сбыт идет драка с применением оружия, а мелкие партии можно перепродавать самому.
Они с другом открывают металлобазу. Потом Виталий Крючин — так звали мальчика — скажет, что увлечения развили в нем необходимые для бизнесмена качества: реакцию, интуицию, отстраненный, трезвый взгляд на диспозицию. Бизнес ревизовал эти увлечения — гитара осталась для вечеров, а вот стрельба устояла, слишком сильная привязанность.
На этом рассказ можно было бы закончить — будни металлотрейдера незамысловаты, а хобби есть у всех.
Но история Крючина только начиналась.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.