1

1

Проектирование нового образца шло гораздо быстрее первого. Очень торопились мы с разработкой конструкции и выпуском рабочих чертежей ствола; во-первых, потому, что производственный цикл здесь наиболее продолжительный, и, во-вторых, потому, что с конструкцией ствола у нас были связаны свои особые планы.

По мере готовности чертежи направляли в производство — в опытный цех, а он уже давал заказы заготовительным цехам. Детали, которые не могли сделать сами, не имея нужного оборудования, заказывали механическим цехам. Директор обязал все цехи точно в срок выполнять задания для опытного образца и поручил контроль за этим диспетчерской службе.

На завод поступили колеса, спроектированные и изготовленные Горьковским автозаводом в нескольких вариантах. Все колеса были с металлическим ободом. Несколько позже другой завод подал колеса с обрезиненной шиной. Они имели хороший вид, но вес их был несколько больше предусмотренного в задании. Смежники обгоняли нас по срокам, а мы отставали: многие агрегаты и механизмы приходилось создавать заново.

Особенно трудно дело обстояло со стволом. Мы, конструкторы, не могли примириться с тем, что новая гильза и новая камора заменялись старыми. Желая все-таки сохранить возможность повышения мощности пушки Ф-22, мы решили заложить эту возможность в конструкцию нового ствола. Для наивыгоднейшего решения баллистической задачи пригласили крупного теоретика и практика Н. А. Упорникова, автора таблиц и других трудов по артиллерии.

Конструктор Муравьев под руководством Упорникова просчитал очень много вариантов решений, пока не определил наивыгоднейшее В результате мы так спроектировали ствол и подобрали такой материал для трубы и кожуха, что в случае необходимости можно было расточить камору для большей гильзы и таким образом повысить начальную скорость, иначе говоря, мощность пушки. Предусмотрели и возможность установки дульного тормоза для частичного поглощения энергии отдачи при выстреле. Но эту модернизацию, к великому сожалению, провел во время войны наш злейший враг — германский фашизм.

Гитлеровские генералы не предполагали, что они наткнутся на Востоке на бронированный кулак, и потому Германия в начале второй мировой войны не была подготовлена к противотанковой борьбе, ее артиллерия оказалась неспособной противостоять нашим танкам КВ и Т-34. Захватив пушки Ф-22, гитлеровцы разгадали наш конструкторский замысел, модернизировали Ф-22 и превратили ее в противотанковую пушку. Такая пушка — трофейная — стоит в Артиллерийском музее в Ленинграде. Позже я расскажу об этом подробнее.

Желая как можно лучше сконструировать накатник и тормоз отката, я пригласил преподавателя академии имени Дзержинского, бывшего моего учителя К. И. Туроверова, который охотно приехал на завод и очень помог нам. Военный врач Александров, сотрудник научно-испытательного полигона, занимавшийся разработкой методов определения избыточного давления от выстрела орудия и наиболее удачного расположения рабочих мест орудийного расчета, тоже помог нам своими теоретическими знаниями и опытом. Словом, было предпринято все, чтобы как можно лучше отработать пушку и в проекте и при отладке.

Когда мы изготовили детали новой полуавтоматики затвора, многие потянулись ознакомиться с ними, и у многих они вызвали ироническую улыбку. Спорить с этими скептиками было бесполезно, убедить их можно было только стрельбой, но пушка еще не существовала. Нужно было ждать появления опытного образца. Между тем молва о новой полуавтоматике затвора перехлестнула через заводские ворота и покатилась дальше. Нашлись люди, которые обвиняли нас в полной технической неграмотности, а новый полуавтомат стали презрительно именовать «топориком» — действительно, вид копирной линейки затвора сбоку по форме напоминал топорик. О нашем КБ говорили, что оно выдохлось, еще не успев родиться. Непонятно, как люди могли так смело утверждать это. Ведь полуавтоматы, основанные точно на таком принципе, давно с успехом применяются в машиностроении для обработки деталей на металлорежущих станках. Но не только вне завода, в самом нашем КБ нашлись скептики.

Необходимо было как можно быстрей смонтировать полуавтомат, чтобы избавиться от ненужной болтовни: чем дольше затягивалась возможность проверки, тем больше досаждали люди со слабыми нервами. Приходилось убеждать их, поднимать дух. Как известно, новое часто встречается в штыки, и ему нужно упорно, с большим трудом пробивать себе дорогу. А в данном случае новое вдобавок было чрезвычайно простым. Настолько простым, что не внушало к себе доверия. Прежний полуавтомат конструктивно был так сложен, что их даже сравнивать было невозможно. А мы нарочно для всех любопытствующих положили рядом детали нового полуавтомата и старого. Люди, не видевшие прежде нового полуавтомата, не верили, что это и все, что больше в нем ничего нет, и просили не шутить с ними. Мы понимали, что спор предстоит острый, опасались даже: а вдруг не допустят к испытаниям? К счастью, представители Артиллерийского управления на нашем заводе Елисеев и Буров верили в работоспособность и надежность нового полуавтомата. Они оказались хорошими его защитниками как на заводе, так и вне завода

Страсти достигли наибольшего накала, когда прибыли два новых полуавтомата с завода имени Калинина. Один из них был полуинерционный, модернизированный, а второй — совершенно новой конструкции. Разного рода доброжелатели приходили ко мне с советами не выступать с нашими «топориками», не срамиться. Ох, уж эти «доброжелатели»! Они пеклись о нашем авторитете больше, чем мы сами.

В ходе доработки, а точнее переработки, опытного образца Ф-22 мне пришлось еще раз побывать в Кремле, руководителей партии и правительства интересовало, как идут наши дела и когда будет готова пушка. Когда я начал сравнивать тактико-технические характеристики нашей пушки с заграничными, Ворошилов бросил мне реплику:

— Мы знаем, что ваша пушка лучше. Скажите, когда вы ее дадите?

Я запнулся, течение моей мысли прервалось. Сталин сказал:

— Климент Ефремович, вы сбили Грабина, теперь он нам ничего не скажет. — И обратился ко мне: — Товарищ Грабин, продолжайте.

Я постарался взять себя в руки и начал докладывать дальше, но на вопрос Ворошилова так и не ответил: подсознательно боясь снова сбиться, усиленно держался за свои тезисы, а в них насчет сроков готовности у меня ничего не было — не предусмотрел. Когда закончил доклад, Сталин подошел ко мне.

— А теперь скажите, когда будет пушка?

Я ответил.

Постановление было вынесено краткое, но обязывающее нас ко многому: «Названный Грабиным срок готовности принять к сведению».

Когда мы с Иваном Петровичем Павлуновским приехали из Кремля к нему в ГВМУ, первое, о чем он заговорил, было: «Нельзя ли сократить срок подачи пушки на полигонные испытания?» Я и сам думал об этом. Попросил разрешения посоветоваться с товарищами на заводе и потом доложить. Павлуновский согласился и тотчас же записал на календаре, когда мы должны представить свои соображения и новый график работы. Он любил во всем конкретность, точность. Да без этого на его посту начальника Главного военно-мобилизационного управления работать было нельзя.

Когда мы покончили с вопросом о сроках, этот деловой и привыкший к точности человек вдруг говорит мне:

— Василий Гаврилович, а вы знаете, среди артиллеристов ходит много разговоров о вашем полуавтомате. Смеются они, называют вашу выдумку неграмотной.

Вот как далеко зашли кривотолки! Выслушав мои объяснения о том, что подобные механизмы широко применяются в станкостроении, где они отлично зарекомендовали себя, Иван Петрович повторил уже сказанное мне однажды Григорием Константиновичем Орджоникидзе:

— Если потребуется помощь, не стесняйтесь. Звоните или приезжайте.

Это не было просто красивым жестом. Таков был стиль работы в Наркомтяжпроме.

К сожалению, сроки подачи пушек на полигонные испытания удалось сократить лишь незначительно: составленный ранее график по тем временам был достаточно жестким. Изготовление деталей и узлов шло напряженно, качество не блистало. Паспорта деталей были исписаны разрешениями на допуск к дальнейшей обработке с теми или иными отклонениями от чертежа. Лучше обстояло дело в опытном цехе, в котором работали самые квалифицированные кадры станочников, но и здесь грехов и грешков оказывалось предостаточно: общая производственная культура завода была еще низка.

Наконец пушку собрали. Она выглядела красиво и казалась не тяжела. Но это только казалось. Не тратя времени на отладку всех механизмов и агрегатов, пушку сразу поставили на так называемый искусственный откат: всем не терпелось знать, как будет работать новый полуавтомат затвора, наш «топорик». Искусственный откат делался с помощью лебедки, специально разработанной и изготовленной. Мы почти точно воспроизводили процесс, происходящий в орудии после выстрела, а следовательно, и работу полуавтомата. Чтобы выбрасывание гильзы из каморы максимально приблизить к условиям действительности, выбирали гильзу, которую лишь с большим трудом удавалось заложить в камору (обычно ее загоняли кувалдой).

Людей собралось много: каждому хотелось видеть своими глазами, как будет работать новый полуавтомат.

Не сразу пошло гладко. Неполадки устранили, и наш «топорик» стал работать безотказно. После этого пушку начали готовить к заводским испытаниям стрельбой и возкой.

Испытания мы провели большие, по своей сложности почти равные испытаниям первого опытного образца на военном полигоне. Но при составлении программы этих испытаний я совершил грубую ошибку: распорядился все три пушки испытывать одинаковым числом выстрелов и провезти каждую одинаковое число километров. А надо бы из одной какой-либо пушки сделать 800, 1000 или даже больше выстрелов — дать предельную нагрузку. То же самое и с обкаткой — одной из пушек дать максимальный километраж. Это помогло бы нам лучше выявить прочностные характеристики пушки и на их основе довести две другие.

Испытания на военном полигоне обнаружили у наших пушек немало слабых мест. Сами по себе недостатки казались мелкими, но их было досадно много. Большая часть — по вине производственников, но были и конструктивные. Полученный урок подстегнул нас, в будущем мы стали уделять больше внимания «мелочам». Испытания были закончены за десять дней — так их форсировали. В письменном заключении полигона говорилось, что три улучшенных образца 76-миллиметровой пушки Ф-22 значительно прочнее первых трех образцов и что после устранения таких-то и таких-то недостатков они могут быть допущены к войсковым испытаниям. Все недостатки удалось устранить, кроме одного, полигон требовал снизить вес пушек с 1600 до 1500 килограммов, а КБ не могло сделать этого без применения дульного тормоза, который забраковали по настоянию инспектора артиллерии Роговского.

Хотя, повторяю, почти все требования полигона были выполнимы, я возвращался на завод в плохом настроении. Ведь многих недостатков могло и не быть, если бы их не «прохлопали». Конечно, мы еще учимся работать, но эта учеба дороговато обходится государству. Нам нужно пересмотреть не только свои методы конструирования и изготовления, но и методы отладки опытного образца. Необходимо, по-видимому, делать столько опытных образцов, чтобы один из них безраздельно принадлежал нам для всесторонних испытаний в самых жестких, самых трудных условиях, чтобы мы могли делать с ним все, что угодно. Выявить на этом экземпляре все слабые места и затем устранить их на остальных экземплярах, предназначенных для испытания заказчиком, — вот как мы будем действовать дальше.

Но пока наша главная задача — устранив отмеченные дефекты, изготовить, испытать и подать вовремя четыре новые пушки на военный полигон. Оттуда, если все будет в норме, их направят на войсковые испытания.

Срок нам определили очень жесткий. Было ясно: уложиться в него можно только в том случае, если все — КБ, опытный цех, цехи валового производства — начнут работу одновременно, не ожидая и не задерживая один другого. Так мы и сделали.

Технические документы, в которых не нужно было ничего изменять, тотчас пошли в цехи. Кузнечно-прессовый получил заказы на крупные поковки. Поставка поковок механическим цехам, работа станочников — все было тщательно спланировано и взято под контроль. Особенно строгий контроль установили за чертежами и расчетами. Мы учли психологию конструктора: создавая сложный агрегат и техническую документацию к нему, сосредоточиваясь на сложных, коренных вопросах, он часто почти не обращает внимания на детали. А главная обязанность контролирующего — дотошно проверить созданную конструкцию не только в целом, но и в деталях. Все эти решения — об изменении методов отладки опытных образцов, о контроле и другие — мы принимали только после коллективного обсуждения в КБ. И не ради показной демократии, не потому, что главному конструктору не хватало решимости приказать, а потому, что, во-первых, дисциплина, основанная на сознательности (во всяком случае в творческой организации), гораздо надежнее дисциплины приказной, и, во-вторых, чтобы побудить людей еще лучше и плодотворнее думать об общем деле. Коллективное обсуждение — одна из форм творчества. Во время этих обсуждений некоторые товарищи высказывали идеи, которые мы не могли реализовать сразу на имеющемся уровне нашей производственной культуры, но которые пригодились нам в будущем. Предлагалось, в частности, параллельно вести изготовление рабочих чертежей, контроль и запуск их в производство. Было видно, что коллектив хочет работать как можно быстрее и лучше.

Дело зависело главным образом от механического цеха № 1. Этот цех изготовлял все командные детали, трубы стволов, кожухи, казенники, цилиндры противооткатных устройств и так далее. Первую роль в нем играл Семен Васильевич Волгин. Он поспевал всюду, без него не решался ни один важный вопрос. Идешь по цеху, смотришь: Семен Васильевич то у станка, то на сборке. То решает какой-то вопрос с конструктором, то он у начальника цеха, на контрольном участке В эти дни я убедился, что Семичастный ничуть не преувеличивал: Семен Васильевич действительно был «китом», который тянул и вытягивал цеховой план. Он был мастером большой руки. Казалось, для него не было ничего невозможного. Чрезвычайно подвижный, несмотря на свой пожилой возраст, он был незаменим. Это знали все, вплоть до директора завода, который смотрел на Семена Васильевича, как на «палочку-выручалочку». Без его совета не обходился и технический отдел, а конструкторы видели в нем человека, который все может.

Чтобы сделать четыре пушки, притом в ускоренном темпе, нужно много специального инструмента. Инструментальный цех был на заводе слабенький, но он справился с трудной задачей, — большая заслуга в этом старшего мастера Василия Кузьмича Крохина. Он умел организовать, научить людей, а если потребуется, то и сделать инструмент собственными руками — Василий Кузьмич потомственный инструментальщик. Прекрасным инструментальщиком был его отец, сын учился у него Никто не обходился без Василия Кузьмича — ни конструктор, ни технолог, ни производственник. Был он степенным и добродушным, цену себе знал. Командовать им было невозможно, а на просьбу был отзывчив. Василий Кузьмич не допускал подачи цехам инструмента низкого качества, это было не в его характере. Он говорил: «Нас этому не учили, мы волжане!»

Работа на заводе кипела, все «болели» за пушки: ведь они были свои, родились в стенах завода.

Кузнечно-прессовый цех даже раньше срока подал поковки. Правда, Конопасов остался верен себе, заготовки ковали по-прежнему с огромными припусками.

Особенно отличался начальник термического цеха Георгий Георгиевич Колесников. Знающий инженер и к тому же с изобретательской жилкой, он не мог терпеть застоя в технологии и, постоянно экспериментируя, непрерывно повышал качество и сокращал сроки термической обработки. С конструкторами у него был тесный контакт. Он часто приходил в КБ, особенно если с чем-то бывал не согласен, и отчаянно спорил, доказывал свое. Когда к нему приходили конструкторы, он тоже спорил, доказывал и умел убедить в своей правоте.

Мало активен был технический отдел, но и здесь нашелся свой неугомонный человек — технолог Степан Федорович Антонов, который встретил нас год назад с таким недоверием. Общее дело нас сдружило. На вид простоватый, но с большим умом и немалой хитрецой, Степан Федорович был не просто знающим специалистом, его, как и Колесникова, постоянно влекла любовь к новому.

Правда, не всегда ему удавалось сразу внедрить это новое в цех: он смотрел намного вперед, и его часто не понимали, говорили: «Мутит, крутит Степан Федорович». А потом за его предложения ухватывались, они оказывались очень результативными. Антонов все производство знал отлично, в отношении же орудийных стволов был ходячей энциклопедией.

Когда все чертежи спустили в цехи, конструкторы Муравьев, Боглевский, Мещанинов, Шишкин, Шеффер, Ренне, Строгов больше находились на производстве, чем в КБ. Там решали все возникающие недоразумения, там же и исправляли свои грехи, без которых все-таки не обходилось. Один только Водохлебов не ходил в цехи. Вопросы по конструкции его агрегатов частично решались Шишкиным, а остальные он доводил сам, не покидая рабочего места. Упрямый был человек! На все мои уговоры отвечал: «Я и на чертеже все хорошо вижу, мне незачем ходить в цех». Параллельно с изготовлением деталей и узлов для четырех пушек Ф-22 спешно создавали сборочный цех. Рабочий ритм завода менялся на глазах, все хотели подать пушки на испытания как можно раньше, но это зависело не столько от доброго желания, сколько от культуры производства.

Поскольку литейный цех не мог отливать детали, имевшие сколько-нибудь сложную форму, заготовки делались методом свободной ковки, с громаднейшими припусками для механической обработки. Правда, в этот раз попытались отлить коробку подъемного механизма, чтобы воспроизвести хотя бы ее наружный контур, а всю внутреннюю часть обработать механически. Но и это не удалось: литая заготовка получалась вся в раковинах и с рыхлостями. Несколько раз отливали, но результаты были те же. Поэтому от отливки пришлось отказаться. Меня очень беспокоило, что мы испытываем пушку с коваными деталями, которые по своей природе прочнее литых, а как поведут себя литые, которые завод в конце концов все же освоит? Конечно, марку стали в поковке сохраняли такую же, как и в литье, но литая деталь всегда будет не так прочна, как кованая.

Испытание трех опытных пушек Ф-22 закончилось 16 декабря 1935 года, а четыре новые пушки для войсковых испытаний нужно было подать на полигон в начале марта 1936 года. Молодому заводу, конечно, очень трудно было выполнить такое задание за столь короткий срок.

Узловую сборку вели в тех же цехах, в которых делали детали. Почти все они были проведены и приняты аппаратом военной приемки. Командные (ответственные) детали Елисеев и Буров принимали сами. Сборка ствола, затвора, поворотного и подъемного механизмов и многих других агрегатов проходила с большим напряжением: детали, как правило, имели много отступлений от чертежей. Хотелось как можно скорее видеть на месте полуавтоматы, а когда их установили, они как-то потерялись среди других, крупных деталей. После этого опять пошли всякие кривотолки. Не терпелось скорее поставить каждую пушку на искусственный откат для проверки работоспособности полуавтоматов. Задерживал подъемный механизм, который с трудом поддавался пригонке. Около него чуть ли не целый день находились директор завода, технический директор, начальник производства, начальник цеха.

Особенно туго шло дело в недавно организованном сборочном цехе. Многое у них не ладилось. Меня это сильно беспокоило. Я не был уверен в том, что новые четыре пушки будут лучше предшествующих трех, которые собирал опытный цех. Сборочному все помогали — и конструкторы, и работники опытного цеха, отдел технического контроля, военпреды.

Наконец собрали первую пушку. С помощью искусственного отката отладили копирный полуавтомат. Отладили и другие механизмы и агрегаты. Пушку отправили на заводской полигон.

На первой стрельбе народу была тьма-тьмущая, все хотели видеть именно первую стрельбу, и нельзя было никому в этом отказать. Хотя я и был уверен в работе копирного полуавтомата, но тем не менее нервничал: а вдруг не сработает?

И вот начальник заводского полигона Козлов подает команду:

— Уменьшенным, огонь!

Принесли патрон, заряжающий дослал его в камору, затвор щелкнул, и наводчик доложил: «Орудие готово». Последовала команда: «В укрытие!» Все удалились, пришел туда и наводчик.

— Орудие!

Наводчик резко дернул спусковой шнурок, и грянул выстрел. Слышно было, как ударилась гильза о бетонную площадку. Полуавтомат сработал!

Радость и торжество были неописуемые. Сделали еще три выстрела уменьшенным зарядом, потом перешли на нормальный. Сделали десять выстрелов усиленным зарядом и снова десять нормальным. Все было в порядке, полуавтомат работал отлично.

Проведенная стрельба вызвала большой интерес на заводе, а особенно в КБ и в опытном цехе. Всюду шли восторженные разговоры о безотказности копирного полуавтомата. Были даже предложения: полуавтоматы завода имени Калинина на пушки не устанавливать, но мы этого не поддержали. Все созданное должно быть проверено. Проверка покажет, что лучше, чему следует отдать предпочтение.

Стрельба на войсковом полигоне тоже прошла хорошо. Испытания возкой показали, что колеса с резиновым ободом надежнее, чем с металлическим. Рессоры работали нормально. На пушках Ф-22 проверили два полуавтомата, созданных подмосковным заводом, — вначале, они тоже вели себя удовлетворительно.

Подходил срок отправки четырех пушек на полигон заказчика. Надо было бы еще пострелять и повозить их, чтобы получше отработать, но времени уже не хватало, к тому же у нас не было и той «подопытной» пушки, которую можно было бы испытывать в самых жестких условиях.

Вскоре после отправки на полигон заказчика всех четырех пушек и отъезда бригады конструкторов и слесарей Радкевич позвонил начальнику ГВМУ и попросил разрешения присутствовать при испытаниях. Павлуновский разрешил и передал для меня указание Серго Орджоникидзе, чтобы я звонил ему в любое время и докладывал о ходе испытаний.

Отъезд был намечен на следующий день. Леонард Антонович предложил ехать до Москвы машиной, а дальше — поездом. Поездка на автомашине да еще в такое время, как март, в те времена — в тридцатые годы — была делом более чем рискованным, но Радкевич со своими делами не поспевал, и мы выехали машиной. Чтобы не опоздать на поезд, отправляющийся из Москвы около полуночи, мы должны были ехать с большой скоростью и без остановок. К тому же дорога оказалась разбитой, и чем дальше, тем она становилась все хуже, а погода делалась все холоднее и промозглое. Иногда казалось, что до Москвы не доберемся, хоть бери и сворачивай к ближайшей крупной станции.

Мне-то было еще не так холодно, потому что я оделся тепло, а Радкевичу приходилось туго. Он был в демисезонном пальто, полуботинках и в кепке. Скоро его начала бить дрожь.

Я попросил шофера остановить машину. Остановились. Я достал припасы. Хлеб замерз и был как каменный. Нарезал сала, открыл «согревающее», но Леонард Антонович отказался. Долго уговаривал я Радкевича, чтобы он сделал глоток-другой, что иначе он простынет и может серьезно заболеть, — мои доводы не помогли. Перекусив, поехали дальше.

В Москву на Ленинградский вокзал прибыли вовремя. В поезде я посоветовал Радкевичу выпить хотя бы чаю, погорячей и покрепче, но было уже поздно. Утром он почувствовал себя совсем плохо. Когда приехали в гостиницу, я попросил термометр; у Радкевича оказалось больше тридцати девяти. Пришлось уложить его и пригласить врача. Так он и пролежал в гостинице все время, пока шли испытания.

Ухаживать за ним я мог, только возвращаясь с полигона, а возвращался я каждый день очень поздно. Долго пребывал он в очень тяжелом состоянии. Когда ему стало получше, я постепенно начал вводить его в курс дела. Рассказал о том, что в начале стрельбы к «топорику» относились с большим недоверием, а по мере увеличения настрела отношение менялось, и теперь приклеившееся к нему словцо звучало уже ласкательно. Никто не допускал и мысли, что этот полуавтомат может отказать. Наоборот, стали поговаривать о том, что копирный полуавтомат следует рекомендовать не только для полуавтоматических пушек, но и для автоматических. Нам было приятно слышать это. Наша вера подкреплялась жизнью, практикой. А вера была у нас настолько сильна, что мы представили все наши пушки с полуавтоматом копирного типа и никакого дублера «на всякий случай» не имели.

Вести о «топорике» хорошо действовали на больного, на лице Радкевича появлялось оживление.

На четвертый день испытаний при стрельбе с мерзлого грунта на одной из пушек погнулась станина. Опытные выдержали гораздо больше выстрелов, и никаких неприятностей со станинами не было. Почему же эта погнулась? Может быть, станины на тех пушках были прочнее этой? Нет, они изготовлены по одному чертежу и из одинакового материала. Случайность? Но в тот же день при испытании другой пушки стрельбой с мерзлого грунта тоже вдруг погнулась левая станина. В один и тот же день погнулись левые станины на двух пушках, причем в одном и том же месте! Это был удар наповал. И для меня и для всей нашей бригады конструкторов и слесарей. Нет, это уже не случайность. Чем объяснить прогиб станины? И когда в этом разбираться? Может быть, и на остальных двух пушках станины погнутся?

Попросил начальника полигона проверить остальные две пушки в таких же условиях — на мерзлом грунте. Я надеялся, что они выдержат. Нет, погнулись станины и на этих пушках! Это сильно потрясло меня. Нет больше пушек для войсковых испытаний, хоть плачь. Оказался я у разбитого корыта. Но, несмотря ни на что, вопреки очевидным фактам, я не мог допустить мысли, что станины не прочны; опытные пушки испытания с успехом выдержали. Так что же, случайность теперь? Или, наоборот, первые выдержали испытания случайно?