Глава 30. Окончание

Глава 30. Окончание

Ответ Урсулы пришел через две недели. Она написала письмо на двух страницах и приложила к нему мое, требуя объяснений. Гнев, боль, ощущение, что ее предали, возмущение, шок, горечь - в письме была целая гамма эмоций.

Шура чувствовал явное облегчение. Он широко улыбался мне, протягивая письмо. Я просмотрела письмо и поняла, что хотя бы ее ревность и огорчение указывают на то, что она действительно любит Шуру.

Но это предположение я удержала при себе.

Интересно, подумала я, что она умудрилась совершенно пропустить в моем письме (по крайней мере, она не упомянула об этом) главную и, несомненно, позитивную мысль. Я попыталась поставить себя на ее место - насколько смогла - и пришла к выводу о том, что - в конце концов, по крайней мере - я бы хоть как-то посочувствовала, хоть немного пожалела человека, написавшего такое письмо, как мое, любую женщину, которая вынуждена сказать своей сопернице: ты выиграла, а я осталась ни с чем; будь счастлива и сделай счастливым его, и благослови тебя Господь. Оказавшись на ее месте, на самом деле я бы обратилась к проигравшей женщине с благодарностью. Ну, со временем.

Все, что она написала, кричало об уязвленной гордости, что, разумеется, было понятным. Однако она никак не прореагировала на мое упоминание о тревоге и страданиях Шуры. Она даже не разозлилась на него за то, что он сомневается в ней, что, без сомнения, сделала бы я.

Но, в конце концов, я же не была Урсулой. Мне не хватало информации, чтобы понять ее жизнь, среду, в которой она жила, или ее образ мышления. Я располагала лишь Шуриным отношением к ней, анализом Бена и разрозненными сведениями, собранными из ее писем. У меня сохранялось такое ощущение, что я вглядываюсь в нее через темное стекло.

Странно, почему она не позвонила ему после того, как получила мое письмо? А ты-то думала, что она сразу же позвонит и выльет на Шуру все свое удивление, возмущение и т. д. и т. п. Забавно.

Через неделю, в четверг вечером, Шура позвонил мне и сказал: «Ну, наверное, вот оно!»

- Что оно? - мой желудок ухнул куда-то вниз.

- Она приезжает. Она выезжает в следующую среду и приедет сюда ровно через неделю, чтобы на этот раз остаться навсегда. Она звонила и сказала, что твое письмо заставило ее осознать, что она больше не может откладывать объяснение с Дольфом. Так что оно состоялось. Она попрощалась с мужем и попросила близких друзей присмотреть за ним после ее отъезда и... - в голосе Шуры послышалась хрипота, но потом он взял себя в руки. - Спасибо, Элис. Спасибо тебе за письмо. Я никогда этого не забуду, ты знаешь.

- Я знаю, - подтвердила я, не давая воли чувствам. Только после того, как разговор будет закончен.

- Может, ты бы приехала ко мне в последний раз, чтобы мы поговорили? Я могу попросить об этом? - в его голосе зазвучали тревожные нотки.

Я должна забрать оттуда все свои вещи, все, что я там могла оставить. Мне будет тяжело, ведь все будет в последний раз. Возможно.

- Да, конечно, ты можешь попросить меня об этом, все нормально. К тому же, мне нужно забрать свои вещи, так что я приеду - когда? В пятницу вечером, как обычно, или я должна приехать в субботу?

Поколебавшись секунду, Шура ответил:

- О, приезжай, как раньше, Элис. Я знаю, как раньше уже не будет, и понимаю, что тебе придется нелегко, но и мне тоже, я хочу, чтобы ты знала. Мне тоже будет трудно пережить все это. Но если ты... если ты четко видишь свой путь, то будет просто здорово, если ты приедешь в пятницу. Мне нужно побыть с тобой, поговорить.

- Хорошо. Значит, в пятницу.

Положив телефонную трубку на место, я села и молча закурила. Мой внутренний Наблюдатель пришел в неописуемую активность. Он велел мне разложить все по полочкам - все, что я знала о сложившейся ситуации. Трезво взглянуть на нее, все пересмотреть и не спешить убиваться, потому что впереди были выходные с Шурой.

Ну, хорошо. Как я могу сейчас заглушить боль, а ? Пока я сижу, часть меня уже начинает скорбеть. Я не могу остановить это. И не важно, думаю я, что она навсегда останется с ним, или обратное. Мне все еще нужно пройти через закрывающуюся дверь, словно она существует всегда. Ибо неважно, что случится в будущем, потому что все и без того изменится. Должно измениться.

Что, на мой взгляд, должно произойти, что подсказывает моя интуиция насчет действий Урсулы? Полагаю, она снова его кинет. Может, она задержится на шесть недель. Или на полгода. Но не думаю, что она останется с ним навсегда.

И почему же мне кажется, что она не останется? Потому что Бен так считает, и я хочу в это верить. Нет, нет - все гораздо глубже. Слишком много странностей в поведении этой девочки, которые не имеют явного смысла. Женщина-анима, как сказал Бен, а в проницательности ему не откажешь. Господи, пусть Бен окажется настолько умным!

Я отправлялась спать с расколотой на две половинки душой: одна часть меня готовилась к наплыву горя, гнева и боли, а другая спокойно предвкушала выходные, планируя быстро и бесстрастно собрать мои разнообразные вещи, разбросанные по всей Ферме, вроде расчесок, заколок для волос и старого свитера, и размышляя о том, получится ли у нас с Шурой заняться любовью. Я нарисовала у себя в уме достойное и красивое последнее «прощай». То, что будет потом, позаботится о себе само.

Что бы ни случилось в будущем, я изолирую себя от этих отношений и выдержу свое горе. Это было в последний раз. Больше никогда в жизни. Что бы там ни было, я больше никогда не буду переживать такое, ни ради Шуры, ни ради кого-нибудь другого. Никогда!

В ту пятницу Шура встретил меня долгими, крепкими объятиями. Глядя в его глаза, я поняла, что по телефону он сказал правду: ему тоже было нелегко. Он будет скучать по мне, и он уже знал об этом.

Я прошлась по дому, тщательно выискивая следы своего присутствия и собирая все, что находила. Я собиралась со всей искренностью играть роль эдакой чистюли. Не оставить ни одной, даже самой маленькой вещи, напоминавшей обо мне. Я не хотела, чтобы она еще больше обижалась на меня; зачем заставлять ее страдать?

Какая я молодчина! Ну, все в порядке. У меня есть кое-какие исключительные воспоминания и чувство собственного достоинства, а это дорогого стоит.

Ночью мы крепко обнимали друг друга, не пытаясь ничего сказать, прежде чем отвернулись и заснули.

На следующее утро, когда мы пили кофе, Шура посмотрел на меня - на его лице были написаны и счастье, и страдание, и задумчивость - и спросил меня: «Как насчет последнего эксперимента со мной?»

Я сказала, что на самом деле, это было бы даже очень хорошо для нас обоих.

Или это, или придется попрощаться с ним до конца выходных, потому что боль становится все сильнее. Она теснится в животе и груди. Хороший психоделик может помочь мне частично справиться с этой болью. Но даже если он не поможет, все равно он займет нас на какое-то время и отсрочит прощание.

- Мне бы хотелось разделить с тобой один из старых добрых препаратов, - сказал Шура. - Он называется ДОБ.

- Ух!

- Ты должна знать, что он отличается особой продолжительностью воздействия - между двадцатью и двадцатью четырьмя часами. Также надо сказать, что он довольно мощный. Мне бы хотелось, чтобы ты об этом знала, в том случае, если ты чувствуешь себя нормально и готова попробовать.

- Спасибо, я готова.

- Я подумал об изрядной дозе размером три миллиграмма. Он полностью активен и при двух миллиграммах, но, на мой взгляд, ты выдержишь и три, если не испугаешься.

Я искренне улыбнулась - впервые с той поры, когда услышала о приезде Урсулы.

- Он начинает действовать в полную силу через полтора, может, через два с половиной часа после приема, так что нам хватит времени, чтобы привыкнуть, - сказал Шура и пошел отмеривать наркотик.

На этот раз мы чокнулись стаканами молча. Часы над раковиной на кухне показывали 10:53. Субботнее утро последних выходных. Посмотрим.

Он надеется, что у него с Урсулой пойдет все хорошо, а я не буду сильно страдать; я надеюсь на то, что у него с Урсулой будет все отвратительно, а я не буду сильно страдать.

Приняв ванну, я пошла к удобному голубому дивану и свернулась в уголке, чтобы отслеживать воздействие наркотика. Был теплый летний день. На мне было свободное хлопчатобумажное платье, голубое с широкими полосами нежно-желтого, коричневого и розового цвета. Оно было уже старенькое, поношенное и очень удобное.

Пока я ждала начала, в моей голове проносились различные образы и сказанные когда-то фразы.

Я вспомнила, как однажды ночью Шура сказал мне, что Урсула ни разу не смогла испытать с ним оргазм. Я была просто в шоке от услышанного. Я спросила у Шуры, хватает ли у него психологических знаний, чтобы понять, что это могло бы значить, после чего меня самым бесстыдным образом просветили насчет этой информации. Тогда я еще подумала, что вот она, другая сторона прекрасной, яркой, замечательной Урсулы.

Теперь, глядя в окно на мерцавшую в туманной дымке великолепную гору, я мысленно перебрала все, что знала, или думала, что знала, о женщинах, не способных испытывать оргазм, причем здоровых, нормальных женщинах, и поняла, что знаю не все. Предположим, они эмоционально незрелые или не могут расслабиться, «выключить» самоконтроль, или в каком-то смысле психологически меньше собранны, - что бы это ни значило -чем женщины, у которых нет проблем с оргазмом.

И такой диагноз обычно ставят мужчины, не так ли? После этого начинаешь им слегка не доверять. В конце концов, когда наши отношения только-только начинались, именно Уолтер сказал мне, что лишь вагинальный оргазм может считаться зрелым и что необходимость стимуляции клитора - явление незрелое и регрессивное или что-то в этом роде. Вот почему я симулировала оргазм все время, пока была замужем за Уолтером, и подлинное наслаждение доставляла себе лишь сама. Я не хотела, чтобы он считал меня незрелой женщиной. Я приняла на веру, что он знает, о чем говорит, раз уж он психиатр. И так продолжалось до тех пор, пока не началось движение в защиту прав женщин и не появились статьи, в которых говорилось о многом, о чем раньше не писали. Только тогда я наконец-то поняла, что Уолтер ни черта не знал о женской сексуальности.

Я проверила свое состояние. С момента приема прошел час, и я уже была на уровне плюс один.

Урсула может здорово запутать всех нас. Она может оказаться верной, преданной, способной на настоящее чувство и все такое. Может, она даже научилась получать сексуальное удовлетворение. С таким-то мужчиной, как Шура, который отдает немало времени сексу, это вполне возможно.

Я улыбнулась, возвращаясь к своим воспоминаниям. Как-то в самом начале наших отношений Шура отметил странную привычку американских женщин брить подмышки и ноги. Он сказал мне, что ему гораздо больше нравится, как поступают европейские женщины, не препятствующие росту волос. Как поделился со мной Шура, волосы - это один из самых сексуальных признаков женщины, и он не понимает желания сбривать их где бы то ни было. Я пошутила, сказав, что, возможно, это какое-то глубоко укоренившееся проявление педофилии в американской психике, добавив, что мне, в общем-то, самой нравятся волосы на теле. Без сомнения, в своих ранних фильмах Софи Лорен выглядит просто великолепно и с небритыми подмышками. Еще я пообещала Шуре, что, если буду жить с ним всегда, то с удовольствием откажусь от бритвы до конца своих дней.

Внезапно я осознала какую-то внутреннюю перемену и заметила, что допрыгнула до плюс двух всего лишь за последние пятнадцать минут. Я отчетливо чувствовала, что мое состояние изменилось, но никаких сильных зрительных эффектов еще не наблюдала. Никакой ряби или волн перед глазами не было. Ощущение усиления воздействия нарастало, словно мир собирался с силами и готовился передать мне некое послание. Однако это было обычное явление для переходной фазы, и оно имело место в случае с любым галлюциногеном.

Пора задавать серьезные вопросы и посмотреть, какие будут ответы. В конце концов, этот опыт может оказаться последним на долгое время. Начнем с простого: в чем смысл и цель жизни?

Ответ пришел ко мне без всякого напряжения, почти случайно: «Смысл и цель жизни в самой жизни».

Ладно. Я рада, что мы это выяснили.

Тут последовало продолжение.

- Все существование есть проявление Единого разума. Аллах, Основание всего сущего, Я, Бог - вот некоторые названия того, что формирует самое себя, любит себя, ненавидит себя, учит себя и учится у себя, рождает и питает себя, убивает и пожирает себя, неизменно и бесконечно.

Я по-прежнему сидела застывшая, без малейшего движения. Потом сделала глубокий вдох и выдох.

Господи Боже мой! Попробуй уютно устроиться с ЭТИМ перед камином у себя дома!

Я почувствовала, что замерзаю. Это обычный озноб во время перехода, подумала я, и пошла за легким хлопчатобумажным покрывалом, в которое можно было завернуться.

Вернувшись обратно в свой уголок на диване, я сделала еще одну попытку.

Что такое любовь?

«Любовь - это когда говоришь «да» от всего сердца».

Теперь спросим про что-нибудь неприятное, подумала я, зададим вопросик, который всегда выглядывает из-за угла.

А как насчет той части... Бога, Оно или что там есть, которая убивает и уничтожает?

«Она служит жизни, она нужна, чтобы не дать циклу остановиться. На уровне Бога уничтожение и смерть тоже являются способом сказать «да» жизни».

Я не могу остановить этот процесс. Вопросы возникали сами собой, а ответы проталкивались внутрь меня мгновенно и безжалостно.

Это не объясняет одиночество, боль, садизм, пытки - всю жестокость и страдания! Почему темная сторона должна быть настолько темной, злой, такой ужасной?

«Чтобы существовала жизнь, в мире должна быть двойственность - да-нет, положительное-отрицательное, мужское-женское. Чтобы существовала жизнь, у Единого должно быть две половины, Инь и Ян, каждая из которых определяет себя через противоположную: свет не поймет, что он свет, пока не встретит тьму. Без этого дуализма будет лишь Семя, но не цветы. Тьма существует. Свет существует. И первая, и второй растут, изменяются и преобразовываются, ищут новые формы, выражают себя по-новому, уничтожают и вновь порождают себя вечно».

Мою душу тяготило серое, безжалостное бремя.

Я сошла с ума. Это не смешно. Хотела бы знать, будет ли во всем этом хоть какой-нибудь проблеск надежды.

«Внутри Инь есть островок Ян, как в пределах Ян есть островок Инь».

Господи, где же ЭТО оставит меня?!

«Там же, где ты начала».

Острый приступ отчаяния угрожал взять надо мной верх; я отпихивалась от него всеми силами.

Здорово. Спасибо огромное. Где искать сострадание, заботу и все остальное, когда в них нуждаешься? Где искать любовь в этой ужасной огромной вселенной?

«Ты ищешь сострадание и заботу в той стороне Единого, которая любит, во Христе и Будде, в Великой матери, в Кван-инь, в бесконечных формах любви вокруг себя. Все они живут в твоем «я» так же, как и их противоположности. Ты смотришь в свое сердце».

Все, что я вижу, - ужасное космическое равнодушие.

«Поскольку все мы являемся формами Единого, о равнодушии речи не идет, пока существует хотя бы одно существо, чувствующее удовольствие, печаль, боль или надежду. Все, что чувствует одно живое существо, чувствует и Единое. Все, что испытывает одно живое существо, испытывает и Единое. Единое - в каждом из нас, Единое - это все мы».

Я не могу согласиться с идеей о том, что в одной половине Единого сосредоточено так много зла - то, что я считаю злом.

«Инь и Ян - это закон жизни, и они не нуждаются в твоем одобрении. Это ты нуждаешься в них, и твоя потребность и есть твой выбор».

Я хотела сказать «иди к черту!», но злиться не было смысла, и, кроме того, я знала, что мое негодование будет проигнорировано.

Могу ли я посмотреть на все это как-нибудь по-другому? Есть ли способ облегчить это?

«Жизнь - это рассказ Единого о самом себе самому же себе. Это все повествование».

Я не могла понять, как это заявление должно помочь мне.

Какую роль играю я в этой чертовой вселенной? Я хочу сказать, какое значение я имею в этом положении вещей, если вообще имею?

«С твоим рождением вселенная изменилась. Когда ты впервые открыла глаза, Божественный разум увидел себя так, как никогда не видел раньше. В твоих ушах все звуки были созданы вновь. Тобой Единое открывает новую историю».

И все это происходит с рождением любого живого существа, я права?

«Да».

Я вспомнила одну книгу - «Путешествие к Арктуру» Дэвида Линдснея. Он входил в группу Толкиена, которая объединила оксфордских друзей-писателей. Странная, темная и захватывающая история. Произведение было не из самых блестящих, но зато в нем была великая сила. Я читала ее очень давно и в тот момент была уверена, что рациональная часть моего сознания не понимает написанного. Однако другая его часть все-таки понимала; она запомнила образы, отвоевала их, не позволив им бесследно раствориться и уйти из памяти даже после того, как я закончила эту книгу и взялась за новую.

Особенно мне запомнилась одна сцена. Герой шел по какой-то долине и повсюду вокруг себя видел растения, их были десятки тысяч. Каждое из них отличалось от всех остальных, одни были невероятно красивы, другие - нелепы и уродливы; он видел, как каждое из них появлялось на свет, цвело, увядало, а потом безжизненное падало на землю. При виде такой картины героя обуял ужас. Не выдержав, он убежал из долины.

Я вспомнила, как меня бросило в дрожь, когда я читала описание этой сцены, которая, очевидно, была аллегорией человеческого существования. Каждый новый человек рождался с особенными, неповторимыми набором генов, отпечатками пальцев и психической структурой. Миллиарды таких необычных существ постоянно рождаются и умирают на всей земле. Эта картина отражала ужасное расточительство и колоссальное равнодушие производящей силы. Она повергла бы в пучину страха любого человека, и, подобно герою книги, он попытался бы убежать от нее прочь.

Как и тогда, я вновь подумала о том, в чем же заключается смысл всех страданий, всей радости, поисков смысла жизни, если этот грубый процесс рождения и смерти, этот безжалостный бросок в цветение жизни, а потом рассыпание в прах и уход обратно в землю - это все, что происходит на самом деле? И почему, скажите ради Бога, если Бог - нечто другое, нечто большее, чем бездумная, непреодолимая созидающая и разрушающая сила, почему все это происходит?

Что противостоит этой бессмысленной машине природы, этому безумному и бесконечному сотворению и отниманию жизни? Лишь инстинктивное знание того, что на самом деле это всего лишь часть правды, это не вся правда. Я знаю, это не все.

Я знала это, потому что мне был дан ответ, когда неделю за неделей, год за годом, половину своей жизни я видела Спираль. Здравствуй, мой дорогой друг, говорили мне, я приветствую тебя уважением, любовью и смехом. Какая радость встретиться с тобой снова, слышала я.

Вот это было Целое.

В гостиную вошел Шура. Он был в домашнем халате и с босыми ногами. Его волосы торчали во все стороны, как это всегда бывало, когда он находился в измененном состоянии сознания. Он посмотрел на меня, спрашивая взглядом, как у меня дела. Я улыбнулась ему в ответ.

- Как все идет? - спросил он, наклоняясь, чтобы осмотреть мое лицо.

- В общем, я не обратила внимания на эффекты, потому что была слишком занята охватившими меня идеями и мыслями и прочей подобной ерундой.

- Ну, прочая подобная ерунда и есть часть эффектов. Какой уровень, на твой взгляд?

- Теперь могу сказать, что очень сильный плюс три. А ты что думаешь?

- Хорошо бьет по голове. Плюс три, без вопросов. Я тогда оставлю тебя наедине с твоими мыслями. Если что, ты знаешь, где меня найти. Мы еще не достигли плато, но ждать осталось недолго.

- Да, - ответила я, потянувшись к его руке. - Думаю, что довольно скоро присоединюсь к тебе. Просто осталось выяснить до конца пару вещей.

Он поцеловал меня в макушку и вышел. Я вернулась к разговору с дикой вселенной. Последний вопрос, если можно. Как мне перестать бояться?

«Надо понять, что безопасности не существует нигде. Ее никогда не было и никогда не будет. Перестань искать ее. Живи со страстным намерением не растратить попусту ни капли себя, ни капли жизни».

Потом пришло заключительное послание.

«Поверни свой страх. Его обратная сторона - возбуждение».

Шура сказал это Данте во время эксперимента с мескалином. Не могу припомнить, в каком контексте, но точно помню эти слова.

Я сделала глубокий, медленный вдох и вернулась на свой удобный старый диван. Все вокруг меня слегка пританцовывало по краям и струилось по центру, и это напомнило мне о любимых розочках на обоях в спальне. Настало время присоединиться к Шуре.

Но сначала - на горшок.

Пока мое тело освобождалось от ненужной жидкости, я плавала там, где не было времени, и все было мягким и пульсирующим. Наступил мир после битвы.

В постели мы полностью растворились в мире, созданном нашими губами, кожей, сплетенными ногами и соленым потом. В тот момент, когда Шура лежал на мне, я понимала, что совсем не ощущаю горя и надвигающейся потери. Приезд Урсулы перестал быть реальностью. Имело значение лишь то, что мы делали и чувствовали сейчас. На какой-то миг мы осознали, что наш союз, связь между нами неразрывны. Это знание пришло само по себе, оно не поддавалось рациональному анализу, разум не мог придать ему форму.

Больше никого не было, кроме нас, вдыхающих запахи друг друга, наслаждающихся знакомым вкусом друг друга, смешавших кожу и волосы.

Боги довольны. Мы хорошо показываем им себя. Им нравится, как мы это делаем.

Шостакович, Барток и восхитительный Хуммель составили нам компанию.

Немного погодя я села на кровати и сказала Шуре: «Помнишь, я говорила тебе о прелестном случае, о котором слышала от человека, который добровольно работал в институте Данте в Беркли? Ну, знаешь, в той клинике, в которой желающих могли отправить в трип с ЛСД? Я еще собиралась рассказать об этом всей группе в тот день, когда мы приняли мескалин».

Шура кивнул.

- Ну, тогда я забыла это сделать. Теперь, раз уж я снова вспомнила об этом эпизоде, я расскажу тебе о нем, а ты можешь пересказать его Данте.

- Хорошо, - сказал Шура. - Но до того как ты начнешь, мне нужно сходить в туалет.

- Ладно, мне, кстати, тоже, - ответила я, вставая с постели, чтобы натянуть на себя платье. - Почему бы мне не разогреть суп? Я могу рассказывать, пока мы едим кое-что вкусненькое.

- Звучит замечательно!

Когда мы сели за стол, я приступила к рассказу.

- Я расскажу тебе то, что смогу вспомнить. Однажды вечером, на какой-то вечеринке мы с Уолтером стали участниками разговора о психоделиках, в особенности об ЛСД. Дискуссия разгорелась нешуточная. Там было несколько психиатров, одна из них и была той милой, симпатичной леди с круглым лицом и светлыми волосами. Звали ее Евой. Она-то и рассказала нам о том, что какое-то время по собственному желанию работала в этой клинике Данте. Она сказала, что эта работа, когда она сидела рядом с людьми во время их путешествий в мир ЛСД, стала одной из самых восхитительных страниц в ее жизни.

Шура ел медленно, внимательно прислушиваясь ко мне.

- Я помню, как сказала ей, что никогда не пробовала ЛСД, но что у меня был удивительный опыт с пейотом, во время которого я встретилась с тем, что я назвала вратами смерти. Эта дверь была красивой и выглядела дружелюбно, но я не поддалась искушению войти в нее, поскольку знала, что мне еще не время, я еще много чего хотела сделать в своей жизни. Я сказала, что с тех пор все время задавалась вопросом, что может случиться с тем, кто увидит этот выход из жизни и поддастся искушению. Что произойдет, если он действительно войдет в ту дверь или попытается это сделать?

Я съела несколько ложек супа и продолжила.

- Она уставилась на меня во все глаза и сказала, что на самом деле у нее есть ответ на мой вопрос, по крайней мере, она может рассказать мне, что случилось с одним из ее клиентов в клинике, который сделал именно это. Она сидела рядом с его кушеткой, когда, очевидно, он увидел выход и решил пойти туда. То, что она увидела, - лежащего на кушетке молодого парня, который вдруг перестал дышать. Она стала звать его. Не получив ответа, она попыталась определить его пульс, но не нашла его. Он находился в состоянии клинической смерти, сказала Ева. Она бросилась за помощью. К тому моменту, когда прибежали врачи делать ему инъекцию и что-нибудь еще, что заставило бы его сердце снова забиться, он был мертв уже в течение трех минут.

Ева сказала, что, когда они ворвались в комнату, он открыл глаза. Он вернулся. Когда паника улеглась, он сказал ей, что увидел открытую дверь и захотел войти туда, что и сделал. Он попал в какое-то место, где некая сущность сказала ему очень твердо, но с добротой, что ему нельзя здесь оставаться, потому что его время умирать еще не пришло. Он должен вернуться и ходить по земле, пока не придет его время. После этого - бах-тара-pax! - он просыпается на кушетке, а в комнату вбегают люди, размахивающие шприцами и прочими медицинскими штуками.

Еще он сказал ей, что больше никогда не будет думать о том, чтобы прервать свою жизнь. И, конечно, он не будет бояться смерти, когда придет время уходить. Один из выводов, к которым Ева пришла, был следующий. Должно быть, в нас живет своеобразный...э...Надзиратель, который, так сказать, следит за всем, что происходит с нами. Она сказала, что никогда не рассказывала об этом происшествии вне стен клиники и уж конечно другим психиатрам, надо ли это говорить!

Шура задумчиво покосился на меня, потом кивнул. Через секунду он сказал: «Спасибо. Я расскажу об этом Данте, если он не знает. Вот это история».

Пообедав, мы пошли в гостиную. Я свернулась клубочком на своем любимом месте на диване, а Шура подвинул оттоманку поближе и сел с краю, наклонившись вперед. «Я когда-нибудь рассказывал тебе о своей теории про Двушки и Трешки?» - спросил он у меня с улыбкой.

Я отрицательно покачала головой.

- Не думаю, что заикался. Я мог бы объяснить тебе эту теорию в любое другое время, но не вижу причин, почему бы не сделать этого сейчас, пока нас вытурили из наших черепов. Готова? Я усмехнулась: «Конечно! Что это за дву-Шки и тре-Шки?»

- Ну, помнишь эти великие древние - как там ты их называешь? - Вопросы студента-второкурсника? Особенно тот, в котором спрашивается, каким образом на земле зародилась жизнь.

- Эй! - запротестовала я. - Это кто-то другой придумал им такое имя. Нечего возлагать на меня ответственность за это.

- Хорошо-хорошо, но в любом случае, речь идет о том, откуда мы, разумное человечество, взялись на этой планете или еще где-нибудь. Да?

- Точно. На самом деле, это один из моих любимых вопросов.

- Позволь мне кратко очертить предысторию. Любое животное, растение, насекомое или вирус можно вполне определить как последовательный ряд молекул. Эти молекулы называются нуклеотидами.

Я кивнула Шуре, надеясь! что у меня получится следить за подробностями. В то же время я была уверена, что, по крайней мере, уловлю музыку, как сказал бы Шура.

- С левого края этого ряда находится первый нуклеотид, а крайним справа будет миллиардный. Эта последовательность, взятая как отдельная единица, называемая хромосомой, полностью определяет данное животное или растение, или насекомое, или вирус. Она обусловливает не только структуру данного организма и механизмы его функционирования, но устанавливает и каждый инстинкт, и принципы поведения. Все формы и все модели поведения включены в эту одну-единственную последовательность нуклеотидов, и в мире не найдется двух живых существ с одинаковой нуклеотидной цепочкой.

Пока все хорошо, я еще ничего не упустила. В нем так много энергии, когда он так говорит. Прекрасный мужчина. Он делает идеи такими же сексуальными, как и игры в постели.

- Небольшая часть этой длинной цепочки, где молекулы объединены в триплеты, представляет собой код для аминокислот, при помощи которого программируется белковая структура. На данный момент роль оставшейся части нуклеотидной цепочки не ясна. Но ведь, - здесь Шура наставил на меня свой палец, - мы еще не знаем, как кодируются инстинкты и воспоминания, не так ли?

- Да.

- Кодирование идет при помощи триплетов, а поскольку на каждую позицию в триплете может попасть один из четырех нуклеотидов, то потенциально мы имеем шестьдесят четыре аминокислоты. Ну, вообще-то шестьдесят две, потому что нужен один код для того, чтобы сказать СТАРТ, и еще один, чтобы сказать СТОП. Но на самом-то деле существует лишь около двадцати аминокислот, так что эта система во многом оказывается избыточной. К тому же в нескольких аминокислотах главную роль играют только первые два нуклеотида - они определяют аминокислоту независимо от того, какой нуклеотид занимает третью позицию. Ты пока понимаешь меня?

- Пока да.

Я чего-то недопоняла насчет шестидесяти четырех аминокислот, но, в основном, мне все ясно.

- Так вот, - сказал Шура, слегка раскачиваясь на своем месте, - меня всегда очень привлекала одна мысль. Мысль о том, что эта система триплетов - я называю ее «Трешкой», - возникла из более простой, двунуклеотидной системы - «Двушки».

Я усмехнулась и исправила про себя свой первоначальный вариант этих слов.

- Я с удовольствием ставлю перед своими студентами эту теоретическую проблему и говорю им, если бы вам дали соответствующие физические и химические средства, позволяющие достичь безграничного мастерства, смогли бы вы сконструировать копию живого организма, взяв за основу «Четвернушки»? Для этого потребовалось бы вытянуть всю хромосому, представляющую данный организм, и вставить после каждого триплета четвертый нуклеотид. Нужно было бы создать рибосому, которая, для того чтобы определять аминокислоту, должна была бы оказаться Четвернушкой, но при этом четвертая позиция ничего бы не решала, то есть четвертым мог быть любой нуклеотид. Для этого потребовалось бы пройти через всю генетическую структуру, превращая три в четыре, а потом еще и не использовать четвертый. Если эту новую хромосому можно было бы вставить в живую клетку, из нее получился бы тот же самый организм, с такой же внешностью и инстинктами, каким бы он был с триплетами».

Интересно, было бы мне легче разобраться во всем этом, да еще и запомнить, если бы я была в обычном состоянии, не под кайфом? Пожалуй, что нет.

- Теперь взгляни на эту фантастическую комнату, которая находится в распоряжении эволюции! Со временем эта четвертая позиция, возможно, перестанет быть нейтральной. Ее могут приспособить для выживания, адаптации, развития, причем таким образом, который совершенно невозможно предсказать. Интересный эксперимент, - Шура мотнул головой в мою сторону. - И, как я полагаю, потенциально осуществимый.

Я кивнула ему, стараясь быть похожей на очень умного человека.

- И я считаю, что именно так Трешки возникли из Двушек! - улыбнулся мне Шура. Он наверняка надеялся увидеть в ответ восторженное изумление или, что было бы даже лучше, удивленное недоверие. Вместо этого я наклонилась к нему и выразила свое искреннее согласие. На большее я была не способна.

- Давным-давно, - продолжил Шура, - далеко отсюда жили разумные существа, у которых РНК и ДНК были соединены в форме бинарного генетического кода. Возможно, по этой причине количество их белков было изначально ограничено шестнадцатью аминокислотами или четырнадцатью, сказал бы я, потому что один код нужен для СТАРТА и еще один для того, чтобы сказать СТОП...

Я засмеялась.

- ...однако они развивались без этого ограничения и выработали сложный генный механизм для создания новых аминокислот. Как и мы - мы, Трешки, - нуждаемся в аминокислотах, которых нет в наших хромосомах.

- Итак, давным-давно какой-то профессор в этом далеком месте спросил у своих студентов: как вы думаете, можете ли вы создать систему, в которой все двучленные пары в наших хромосомах включат в себя третью структурную единицу и превратятся в триплеты? Разумеется, сказал он, вам придется переделать рибосомы, чтобы они состыковались с триплетами и не обращали внимания на третий компонент - об этом мы говорили раньше, когда четвертая позиция должна была быть нейтральной, помнишь? Третий должен остаться в резерве, на будущее, если хочешь.

И я верю, что именно так и случилось на самом деле. Я думаю, что споры этой системы триплетов были рассеяны по всей вселенной. Какие-то из них упали на пламенеющие солнца, а большинство, без сомнения, продолжают плыть по воле волн. Но, по крайней мере, один их них упал на нашу планету. Из него появился живой организм, который по внешнему виду похож на наши Двушки из прекрасного далека. Но у него уже есть третий нуклеотид, благодаря которому через миллиарды лет на Земле родился человек!

Я уставилась на Шуру с открытым ртом. Он был абсолютно серьезен. У него была замечательная теория (я могла сказать это о том, что поняла), и я в нее поверила.

- Ты думаешь, - спросила я, - что можно будет точно установить, откуда мы произошли? Я хочу сказать, откуда, с какой планеты или из какой системы был тот профессор?

..,—Конечно! -звездная карта наших родителей закодирована в структуре созданной ими рибосомы, но, как говорится, это уже совсем другая история. Это значит, что до этого он еще не докопался. - Чтобы не обрывать полет фантазии, можно сказать следующее, - произнес Шура, и, зная его достаточно хорошо, я предположила, что сейчас он выложит мне то, что считает реальной возможностью, но что хочет оставить открытым, как аварийный люк, на тот случай, если ему придется что-нибудь исправлять. - Если теория происхождения Трешек из Двушек имеет смысл, тогда нельзя избежать вопроса о происхождении Двушек из Однушек. И мы упремся в то же самое: где-то далеко-далеко, еще дальше, чем в предыдущем случае, и еще раньше некто, похожий на профессора, имел при себе хромосомы из наших знаменитых четырех нуклеотидов. Но в этом случае каждый из них представлял аминокислоту. Ну, в итоге получалось не четыре аминокислоты, потому что нужна была одна для того, чтобы сказать СТАРТ, и еще одна, чтобы сказать СТОП. Так или иначе, этот препод, который был Однушкой и состоял из белка, в котором было, по большому счету, две аминокислоты, велел своим студентам создать Двушку.

Теперь мы дошли до самой сути. С учетом вышесказанного, вопрос о происхождении жизни сводится к тому, что можно очень хорошо объяснить в свете некоторых последних исследований случайного развития сложных молекул. Им нужно было бы лишь поместить вместе несколько нуклеотидов. Из них сложился бы белок, в состав которого вошло бы несколько аминокислот. В конечном итоге, последовательность нуклеотидов каким-то образом закрепилась бы. Другими словами, вся соль в трансформации нуклеотидов в аминокислоты, в результате которой после многих неудачных попыток возникла бы одна аминокислота, которая смогла бы сама воспроизводить себя. На это ушло бы немыслимо много времени, но, очевидно, именно это и произошло. Вряд ли это произошло на нашей планете - ей всего-то четыре миллиарда лет, большую часть из которых условия для жизни были здесь неподходящими».

Шура развел руки в стороны, а потом опустил их, улыбаясь, чтобы показать, что он закончил. «Я абсолютно в это верю, - сказала я. - Верю каждому фантастическому слову в этой теории. Ты когда-нибудь думал о том, чтобы все это опубликовать?»

Шура покачал головой: «Не совсем. Скорее, нет. Эта теория просто доставляет мне удовольствие. Я думаю, что каждый раз, когда я предлагаю ее студентам, кто-нибудь зацепляется за нее и продолжает разрабатывать. Пожалуй, можно сказать, что она все еще развивается».

Когда мы отправлялись спать, мы оба еще находились под воздействием ДОБ. У Шуры уровень снизился до плюс одного, я опустилась до мягкого плюс два. Мы были не уверены, что нам удастся заснуть, но где-то в середине Девятой симфонии Бетховена сон, должно быть, сморил нас, потому что мы не слышали ее окончания.

Утром наступило воскресенье. Я решила, что должна уехать именно в воскресенье, чтобы дать каждому из нас день перед началом рабочей недели. Я знала, что мне нужно будет порыдать, а Шуре - изменить в доме тысячу вещей, все поправить, чтобы приготовиться к приезду любимой в четверг.

Нежась в интимной теплоте постели, обнимая меня в последний, как казалось ему, и, как надеялась я, далеко не в последний раз (хотя, в конце концов, так действительно могло оказаться), Шура сказал фразу, которая должна была прозвучать как задумчивая полушутка: «Знаешь, вам с Дольфом следовало бы сойтись; если бы вы были друзьями, вы составили бы друг другу компанию, помогли бы друг другу пройти через это, понимаешь? Идеальное решение!»

На мгновение я задержала дыхание, не позволяя себе выпалить первое, что пришло на ум, и надеясь, что я не поняла Шуру, хотя знала, что все поняла правильно. Как он может быть таким мудрым, как смог достичь такого исключительного понимания многих вещей и в то же время сморозить такую очевидную глупость!

Я выскользнула из его объятий и села на край постели, чтобы надеть халат. Повернувшись к нему спиной, я сказала: «Ты имеешь в виду нас, бедных, несчастных, маленьких отвергнутых созданий? Ну разве было бы не славно, если бы мы ободряли друг друга, чтобы наши страдания не бросали тень на счастье Принца и Принцессы? Должна сказать, это не лучший из твоих сценариев, дорогой».

За моей спиной повисло молчание. Я слышала, как Шура встал с постели, а когда я выходила из комнаты, до меня донеслось тихое: «Я очень сожалею. Это было довольно глупо».

Да, подумала я, это было чертовски глупо.

Как оба мы могли надеяться на то, что эти выходные пройдут без задевающих и неловких фраз? Это было просто невозможно. Ладно, забуду об этом. Я же не хочу в последний раз смотреть на него сквозь пелену злости.

У ворот Шура наклонился и просунул голову через окно ко мне в машину и очень ласково поцеловал меня в глаза. Я сказала, не без гордости отметив про себя, что мой голос звучал ровно, приятно и нежно: «Постарайся дать мне знать, что происходит, когда сможешь. Я навсегда останусь твоим другом, любимый, и надеюсь стать подругой и Урсуле».

Шура ничего на это не сказал, но по его щекам текли слезы. Пора было уезжать.

По дороге домой я с удивлением отметила, что пока никакого горя не чувствую. Вместо этого во мне ключом била энергия. Я подумала, что, наверное, удерживаю себя от эмоций...

Находишься в состоянии отложенных эмоций. Неплохо для разлетевшейся вдребезги психики. Совсем неплохо.

...нахожусь в своеобразном полушоковом состоянии, поэтому я могу совершенно спокойно вести машину. Я напомнила себе, что за рулем надо быть максимально внимательной и стараться не попасть в ловушку, позволив мыслям привести себя в растерянность. Я сдерживала свой адреналин, повторяя себе на протяжении доброго получаса езды по автостраде, что надо быть осторожной и еще раз осторожной. После этого я решила, что дальше со мной все будет в порядке. Разумеется, пока я не доберусь до дома. Просто будь внимательна, пока едешь, вполголоса твердила я себе. Вот дома ты сможешь расслабиться.

Оказавшись дома, я начала горевать. Опять. Снова по новой. Это в последний раз, повторяла я себе. Больше не буду такой дурой. Это было мое и только мое решение - сделать то, что я сделала, но Господи Иисусе, с меня хватит, хватит, хватит. Даже самый замечательный мужчина в мире не стоит этого - чего? -двух захлопнувшихся дверей и желания вернуться. Трех дверей? Баста, как говорят в Италии.

Наконец, разозленный внутренний голос утих, и вместо него пришли слезы. Мой Наблюдатель вздохнул с облегчением, зная, что рыдания и ноющие ребра означали, что начало исцеления не за горами.